• ЯНВАРЬ
  • ФЕВРАЛЬ
  • МАРТ
  • АПРЕЛЬ
  • МАЙ
  • ИЮНЬ
  • ИЮЛЬ
  • АВГУСТ
  • СЕНТЯБРЬ
  • ОКТЯБРЬ
  • НОЯБРЬ
  • Трудолюбие и тунеядство, или торжество земледельца сочинение крестьянина Т. Бондарева
  • ДЕКАБРЬ
  • Указатель содержания дней «Круга чтения»
  • Комментарии Источники публикации
  • Приложение

    Месячные чтения

    ЯНВАРЬ

    См. Ламенэ, 20 декабря, 4.

    ФЕВРАЛЬ

    Самая старая коренная и огромная ошибка нашей жизни есть ошибка поклонения. Нет на земле большей святыни – святыни человека, живого носителя божества, а между тем мы видим, что то, что происходит от человека, изделия, вымыслы и дела человеческие, возвеличиваются выше человека, творение ставится выше творца.

    Но пора увидеть и понять всем ту несомненную очевидность, что все усилия жизни лучших, праведных и мудрых людей, от Моисея до нашего времени, с Иисусом Христом во главе, направлены всегда на борьбу с обманами, с этими самыми возвеличенными выше человека человеческими вымыслами, на борьбу с этими идолами, чтобы показать людям это изуверство, чтобы выяснить перед людьми достойную веры истину, чтобы привести человека к сознанию источника жизни и всяких дел в самом себе, чтобы возвратить человека в волю бога и тем освободить его.

    Моисей отверг вещественных идолов, но оставил обрезание и создал субботу, а последующие учители еврейства создали новых идолов: обрядности и предания старцев. Христианские учители отвергли и субботу, и обрезание, и обрядности еврейские, но создали крещение и преломление хлеба, а потом боги посыпались как из рога изобилия: Святой Дух, Спас, Богородица, ангелы, святители и святые, угодники и чудотворцы, иконы и кресты и бесчисленные вещественные изображения и предметы; и что всего удивительнее, даже остатки мертвецов, эти новые египетские мумии.

    И что в религии, то и в общественной жизни: дело человеческое ставится выше человека. Монархия, олигархия, конституция, республика – меняются названия, формы, но всегда ставится нечто, чему человек должен жертвовать своей духовной свободой; так называемое общественное благо покупается ценою личного порабощения. Всякая религия, всякая форма общественной жизни, как внешнее выражение законов жизни, должны служить носителю в себе сущности жизни и воплощению божества, человеку, а не порабощать его. Не унижение и отвержение достоинства разумного существа в человеке должно царствовать между людьми, а освобождение и возвеличение его. Не внешняя власть, не страх страдания и смерти, происходящий извне, должны связывать страсти и злую волю человека (они и не связывают) и давать людям уверенность спокойствия (они его не дают), а сознание вечного закона жизни, сознание духовного единства людей, власть, исходящая свыше, власть Бога, власть разума, власть совести – та внутренняя духовная власть, которая лежит в природе человека и которая проявляется теперь лишь слабо под дружным и систематическим гнетом церкви и государства; освободившись, она станет могущественною уздою всякого зла и природною и надежною твердынею личного и общественного спокойствия и благоденствия. Эту самую внутреннюю силу, этот всеобщий свет разума и следует поставить человеку во главу своей собственно личной и общественной жизни. И как тает сумрак ночи перед светом восходящей зари, как невежество и суеверие, чудеса и колдовство сами собой гибнут пред светом науки, как лешие, водяные и домовые исчезли перед светом знания и разума, так пред лицом того же огня и света сойдут на нет все теперь такие величественные обманные и насильнические общественные учреждения, и всякая злоба, насилие и рабство между людьми исчезнут сами собой.

    Бука

    МАРТ

    Мы знаем, что в старину люди поклонялись истуканам. Случится, например, неурожай, люди думают, что есть особенный Бог урожая, что он обиделся почему-нибудь на человека, что поэтому надо его умилостивить, и люди делали из дерева истукана, называли его Богом урожая, кланялись ему и приносили жертвы. И когда после того случался урожай, то люди думали, что это оттого, что они молились истукану и приносили ему жертвы. Но мы теперь знаем, что старинные люди обманывались; теперь мы знаем, что есть Бог, который открывается человеку в разуме законами жизни, но что особенного Бога урожая нет, что оттого, что они кланялись и приносили жертвы своему же человеческому изделию, никакого прибытка не могло быть, что если и случался потом урожай, то так следовало по порядку мировой жизни, о которой те люди не имели понятия. Это мы теперь знаем, но не знаем того, что мы и теперь еще больше обманываемся, еще с большим унижением поклоняемся и еще неизмеримо большие приносим жертвы и все по-прежнему тому же человеческому изделию. Разница только та, что старинные люди поклонялись вещественному изделию, а мы поклоняемся выдумке. Мы, теперешние люди, наделали себе разных церквей, разных вер и все самых православных и правоверных, наделали себе многие государства и в них насадили царей, повыдумали правительства, губернаторства, земства, и в них насадили министров, губернаторов, председателей, членов и разных чиновников, имя же им, как годдаринским бесам, легион. Люди наделали сами себе столько предметов поклонения и жертвоприношения, что нельзя шагу ступить, чтобы не натолкнуться на какого-нибудь истукана. И люди верят, что все эти учреждения, все эти идолы нужны, и до последней возможности унижают себя поклонением и приносят в жертву не только все, что имеют, но даже и самих себя, воображая, что от этого будет им какой-то прибыток. Но прибытка никакого на самом деле нет, если же мы еще кое-как дышим, то это, конечно, не оттого, что у нас много всяких общественных, священных учреждений, а несмотря на это, – не все еще, значит, законы жизни подменены, значит, истинный Бог еще живет в людях.

    Обман состоит в том, что внутренняя сила нашего собственного и непосредственного разумения и отношения к Богу извне насильственно умаляется в нашей жизни и скрадывается подменом всевозможными общественными учреждениями; или в том, что одни люди, будучи на самом деле такими же, как и все, свое грешное, противучеловеческое, звериное дело насильничества выдумали возвеличить во святое право и, пользуясь этой выдумкой, присвоили себе положение исключительной разумности и мнимое представительство перед Богом.

    Мирской обман этот, от которого мы никак не можем прийти в себя, начался давно, еще в Ветхом Завете. Из Ветхого Завета мы знаем, что евреи, среди которых явился Христос (веру которого, мы хвалимся, что будто бы исповедуем), – евреи отличались от всех других народов тем, что поклонялись Богу истинному, что поклонение Богу истинному выражалось не в каких-нибудь унизительных и разорительных действиях, вроде наклонения головы до земли, отречения от своей воли, совести, человеческого достоинства, от всей своей собственной жизни до последней капли крови, как это мы делаем теперь перед своими богами, а что поклонение Богу истинному состояло в исполнении людьми законов жизни, выраженных для еврея в десяти заповедях, из которых первая говорит о том, чтобы люди ведали Бога истинного и не делали себе никаких других богов; в этом состояло первое, отличительное свойство народа Божия. Но евреи, как народ своего времени, не могли постоянно держаться на той высоте жизни, на которую так неподражаемо они были поставлены Моисеем; мало-помалу они соблазнялись, падали, поклонялись богам чужим и через это жизнь их расстраивалась, делалась невыносимо бедственной, и они каялись и возвращались к Богу истинному; но погубили они свое еврейское благо совсем без возврата тем, что сделали сами себе идола – выдумку.

    Глава восьмая Первой Книги Царств повествует о том, как собрались старейшины еврейские к пророку Самуилу и потребовали, чтобы он дал им царя. Писание повествует, что не понравились эти слова народа пророку Самуилу, и он вопросил Господа, и Господь ответил ему великим вечным словом. Он сказал: «Не тебя они отвергли, но отвергли меня, чтобы я не царствовал над ними. Итак, что же делать, если они отвергли меня; они делают это уже не в первый раз. Послушай голоса их, дай им царя, только представь и объяви им права царя, который будет царствовать над ними». И говорил Самуил народу: «И сынов ваших и дочерей ваших и земли ваши лучшие возьмет царь и отдаст слугам своим, и сами вы будете ему рабами и восстанете тогда от царя вашего и не будет Господь отвечать вам тогда. Господь Бог ваш – царь ваш!» Но не послушался народ, и Самуил дал им царя. Так отверг и потерял Израиль данную ему Богом через Моисея свободу, для которой он вывел его из Египта из дома рабства.

    До этого в книге Судей и в книге Руфь писалось: «В те дни не было царя у Израиля, каждый делал то, что ему казалось справедливым». А при царе, стало быть, этот порядок прекратился: каждый перестал делать то, что находил справедливым, и не доискивался, что справедливо, что несправедливо, потому что на это есть царь. Может быть, и кажется, что так лучше, но как бы ни были мудры цари и как бы ни были совершенны их законы, никогда они не могут заменить живого в человеке разума, и нельзя допустить и то, и другое, потому что одно вытесняет и уничтожает другое и потому что «никто не может служить двум господам, ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить, или одному будет усердствовать, а о другом нерадеть».

    Так царем начался в Ветхом завете мирской обман, который терзал народ еврейский тысячи лет и от которого мы теперь другие тысячи лет не можем очнуться.

    Бука

    АПРЕЛЬ

    Что такое в наше время правительства, без которых людям кажется невозможно существовать?

    Если было время, когда правительства были необходимое и меньшее зло, чем то, которое происходило от беззащитности против организованных соседей, то теперь правительства стали не нужное и гораздо большее зло, чем все то, чем они пугают свои народы.

    Правительства, не только военные, но правительства вообще, могли бы быть, уже не говорю – полезны, но безвредны только в том случае, если бы они состояли из непогрешимых, святых людей, как это и предполагается у китайцев. Но ведь правительства, по самой деятельности своей, состоящей в совершении насилия, всегда состоят из самых противоположных святости элементов, из самых дерзких, грубых и развращенных людей.

    Всякое правительство поэтому, а тем более правительство, которому предоставляется военная власть, есть ужасное, самое опасное в мире учреждение.

    Правительство, в самом широком смысле, включая в него и капиталистов, и прессу, есть не что иное, как такая организация, при которой большая часть людей находится во власти стоящей над ними меньшей части; эта же меньшая часть подчиняется власти еще меньшей части, а эта еще меньшей и т. д., доходя наконец до нескольких людей или одного человека, которые посредством военного насилия получают власть над всеми остальными. Так что все это устройство подобно конусу, все части которого находятся в полной власти тех лиц или того лица, которое находится на вершине его.

    Вершину же этого конуса захватывают те люди или тот человек, который более хитер, дерзок и бессовестен, чем другие, или случайный наследник тех, которые были более дерзки и бессовестны.

    Нынче Борис Годунов, завтра Григорий Отрепьев, нынче распутная Екатерина, удушившая со своими любовниками мужа, завтра Пугачев, послезавтра безумный Павел, Николай I, Александр II, нынче Николай II с китайско-японской войной. Нынче Наполеон, завтра Бурбон или Орлеанский, Буланже или компания панамистов, нынче Гладстон, завтра Сольсбери, Чемберлен, Роде.

    И таким-то правительствам предоставляется полная власть не только над имуществом, жизнью, но и над духовным и нравственным развитием, над воспитанием, религиозным руководством всех людей.

    Устроят себе люди такую страшную машину – власть, предоставляя захватывать эту власть, кому попало (а все шансы за то, что захватит ее самый нравственно-дряной человек), и рабски подчиняются и удивляются, что им дурно... Боятся мин, анархистов, а не боятся этого ужасного устройства, всякую минуту угрожающего им величайшими бедствиями.

    Люди нашли, что для того чтобы им защищаться от врагов, им полезно связать себя, как это делают защищающиеся черкесы. Но опасности нет никакой, и люди продолжают связывать себя.

    Старательно свяжут себя так, чтобы один конец мог со всеми ими делать все, что захочет; потом конец веревки, связывающей их, бросят болтаться, предоставляя первому негодяю или дураку захватить ее и делать с ними, что им нужно.

    Ведь что же, как не это самое, делают народы, подчиняясь, учреждая и поддерживая организованное с военной властью правительство?

    Л. Толстой

    МАЙ

    Добровольное рабство, сочинение французского писателя Боэти, половины 16-го века

    Разумно любить добродетель, уважать подвиги, признавать добро, откуда бы мы его ни получили, и даже лишаться своего удобства для славы и выгоды того, кого любишь и кто того заслуживает: таким образом, если жители страны нашли такое лицо, которое показало им большую мудрость, чтобы охранять их, большую храбрость, чтобы их защищать, и великую заботу, чтобы управлять ими; и если вследствие этого они привыкли повиноваться ему так, чтобы предоставить ему некоторые выгоды, то я не думаю, что это было неразумно.

    Но, Боже мой! Как назовем мы то, когда видим, что большое число людей не только повинуется, но служат, не только подчиняются, но раболепствуют перед одним человеком и раболепствуют так, что не имеют ничего своего: ни имущества, ни детей, ни даже самой жизни, которые бы они считали своими, и терпят грабежи, жестокости, не от войска, не от варваров, но от одного человека, и не от Геркулеса или Самсона, но от человека, большей частью самого трусливого и женственного из всего народа. Как назовем мы это? Скажем ли мы, что такие люди трусы? Если бы два, три, четыре не защищались от одного, это было бы странно, но все-таки возможно, и можно было бы сказать, что это от недостатка мужества, но если сто тысяч людей, сто тысяч деревень, миллион людей, не нападают на того одного, от которого все страдают, будучи его рабами, как мы назовем это? Трусость ли это?

    Во всех пороках есть известный предел: двое могут бояться одного и даже десятерых; но тысяча, но миллион, но тысяча деревень, если они не защищаются против одного, то это не трусость, она не может дойти до этого; так же как и храбрость не может дойти до того, чтобы один взял крепость, напал на армию и завоевал государство. Итак, какой же это уродливый порок, не заслуживающий даже названия трусости, порок, которому нельзя найти достаточно скверного названия, который противен природе и который язык отказывается назвать.

    Мы удивляемся храбрости, которую внушает свобода тем, которые ее защищают. Но то, что совершается во всех странах со всеми людьми всякий день, именно то, что один человек властвует над ста тысячами деревень и лишает их свободы; кто бы поверил этому, если бы только слышал, а не видел это. И если бы это можно было видеть только в чужих и удаленных землях, кто бы не подумал, что это скорее выдумка, чем справедливо. Ведь того одного человека, который угнетает всех, не нужно побеждать, не нужно от него защищаться, он всегда побежден, только бы народ не соглашался на рабство. Не нужно ничего отнимать у него, нужно только ничего не давать ему. Стране не нужно ничего делать, только бы она ничего не делала против себя, и народ будет свободен. Так что сами народы отдают себя во власть государям; стоит им перестать рабствовать, и они станут свободны. Народы сами отдают себя в рабство, перерезают себе горло. Народ, который может быть свободным, отдает сам свою свободу, сам надевает себе на шею ярмо, сам не только соглашается с своим угнетением, но ищет его. Если бы ему стоило чего-нибудь возвращение своей свободы, и он не искал бы ее, этого самого дорогого для человека, естественного права, отличающего человека от животного, то я понимаю, что он мог бы предпочесть безопасность и удобство жизни борьбе за свободу. Но если для того, чтобы получить свободу, ему нужно только пожелать ее, то неужели может быть народ в мире, который бы считал ее купленной слишком дорогой ценой, если она может быть приобретена одним желанием? Человек может посредством одного желания возвратить благо, которое можно выкупать ценой своей крови и которое, если потеряно, то жизнь становится мучительной и смерть спасительной, и не желает этого. Как огонь от одной искры делается большим и все усиливается, чем больше он находит дров, тухнет сам собой, если только не подкладывают дров, сам себя уничтожает и теряет свою форму и перестает быть огнем; таким же образом и властители, чем больше они грабят, чем больше требуют, чем больше разоряют и уничтожают, чем больше им дают и им служат, тем они больше усиливаются, становятся сильнее и жаднее к уничтожению всего, тогда как если им ничего не дают, не слушаются их, то они без борьбы, без битвы становятся голы и ничтожны, становятся ничем, так же как дерево, которое не имеет соков и пищи, становится сухою и мертвою веткой.

    Смелые люди не боятся опасности, чтобы приобретать то благо, которого желают, умные не отказываются от труда. Если трусливые и не умеют переносить страдания и приобрести благо, они не стремятся к нему вследствие своей трусости, но желание иметь его остается в них. Это желание свойственно и мудрым, и неразумным, и храбрым, и трусам. Все они желают приобрести те вещи, которые сделают их счастливыми и довольными; только одно из них, я не знаю почему, люди не желают ее, а именно – свободы, которая составляет такое великое благо, что как скоро оно потеряно, то все другие бедствия следуют за ним, и даже те блага, которые остаются после него, теряют свой вкус и свою прелесть. И это-то великое благо, которое люди получили бы, как скоро они бы пожелали его, они не желают приобрести как будто только потому, что оно слишком легко.

    Бедные, несчастные люди, бессмысленные народы, упорные в своем зле, слепые к вашему добру, вы позволяете отбирать от вас лучшую часть вашего дохода, грабить ваши поля, ваши дома, вы живете так, что можете сказать, что ничто не принадлежит вам. И все эти бедствия и разорения происходят не от врагов, но от врага, которого вы сами себе делаете, за которого вы мужественно идете на войну, за величие которого вы не отказываетесь идти на смерть. Тот, кто так властвует над вами, имеет только два глаза, две руки, одно тело и ничего не имеет, чего бы не имел ничтожный человек из бесчисленного количества ваших братьев; преимущество, которое он имеет перед вами, – только то право, которое вы даете ему, истреблять вас. Откуда бы взял он столько глаз, чтобы следить за вами, если бы вы не давали их ему? Как бы он имел столько рук, чтобы бить вас, если бы он не брал их у вас? Или откуда взялись бы у него ноги, которыми он попирает ваши села, откуда они у него, если они не ваши? Откуда бы была у него власть над вами, если бы вы не давали ее ему? Как бы он мог нападать на вас, если бы вы не были заодно с ним? Что бы он мог сделать вам, если бы вы не были укрывателями того вора, который вас грабит, участниками того убийцы, который убивает вас, если бы вы не были изменниками самим себе? Вы сеете и для того, чтобы он уничтожил ваши посевы, вы наполняете и убираете ваши дома для его грабежей; вы воспитываете ваших детей, с тем чтобы он вел их на свои войны, на бойню, чтобы он делал их исполнителями своих похотей, своих мщений; вы надрываетесь в труде для того, чтобы он мог наслаждаться удовольствиями и гваздаться в грязных и гадких удовольствиях; вы ослабляете себя для того, чтобы сделать его сильнее и чтоб он мог держать вас на узде. И от этих ужасов, которых животные не перенесли бы, вы можете освободиться, если захотите не только освободиться, но только пожелать этого. Решитесь не служить более, и вы свободны. Я не хочу, чтобы вы бились с ним, нападали на него, но чтобы вы только перестали поддерживать его, и вы увидите, что он, как огромная статуя, из-под которой вынули основание, упадет от своей тяжести и разобьется вдребезги.

    ИЮНЬ

    27 января 1894 года в больнице Воронежской тюрьмы умер от воспаления легких некто Дрожжин, бывший сельский учитель Курской губернии. Тело его брошено в могилу на острожном кладбище, как кидают туда тела всех преступников, умирающих в тюрьме. Между тем это был один из самых святых, чистых и правдивых людей, какие бывают в жизни.

    В августе 1891 года он был призван к отбыванию воинской повинности, но, считая всех людей братьями и признавая убийство и насилие самым большим грехом, противным совести и воле бога, он отказался быть солдатом и носить оружие. Точно так же признавая грехом отдавать свою волю во власть других людей, могущих потребовать от него дурных поступков, он отказался и от присяги. Люди, жизнь которых основана на насилии и убийстве, заключили его сначала на год в одиночное заключение в Харькове, а потом перевели в Воронежский дисциплинарный батальон, где в течение 15 месяцев мучили его холодом, голодом и одиночным заключением. Наконец, когда у него от непрерывных страданий и лишений развилась чахотка и он был признан негодным к военной службе, его решили перевести в гражданскую тюрьму, где он должен был отсиживать еще 9 лет заключения. Но при доставлении его из батальона в тюрьму в сильный морозный день полицейские служители по небрежности своей повезли его без теплой одежды, долго стояли на улице у полицейского дома и поэтому так простудили его, что у него сделалось воспаление легких, от которого он и умер через 23 дня.

    За день до смерти Дрожжин сказал доктору: «Жил я хотя недолго, но умираю с сознанием, что поступил по своим убеждениям, согласно со своей совестью. Конечно, об этом лучше могут судить другие. Может быть... нет, я думаю, что я прав», сказал он утвердительно.

    На другой день он умер.

    Е. И. Попов

    Письмо военного врача А. Шкарвана, отказавшегося от военной службы в 1894 году

    Господин старший врач!

    Я должен был бы устно сообщить вам то, что пишу, но пользуюсь пером, так как боюсь, что лично я мог бы это сделать недостаточно ясно и спокойно.

    Я решил не возвращаться более к своим военным обязанностям, решил перестать быть солдатом, а следовательно, не буду ни носить военного мундира, ни исполнять госпитальной службы, которая в сущности – та же военная.

    Отказываюсь я от этого потому, что это противоречит моим убеждениям, моему образу мыслей, моим познаниям, моему религиозному чувству. Я – христианин и, как таковой, не могу способствовать милитаризму ни словом, ни делом. До сих пор я делал это потому, что не имел достаточно духовной силы для того, чтобы одному противустоять такой могучей силе, какую представляет военная организация. Теперь мое решение укрепилось и произошло это не в какую-нибудь патетическую минуту, но оно есть последовательный результат моих мыслей и стремлений в продолжение нескольких лет.

    Мне ясно представляется, каким глупым, греховным и смешным должно показаться военному суду мое намерение. Знаю также и то, что за это я должен буду претерпеть тяжелое наказание, что власти будут держать меня в тюремном заключении столько, сколько им пожелается.

    Но я отдаюсь власти, которая выше всей могущественной Европы. Я хочу согласовать свою жизнь с требованиями одной только истины, т. е. вечной, единой, божественной истины. Эта истина повелевает мне не гнуть более шеи под тем всеобщим рабским ярмом военщины, которое все правительства налагают в настоящее время на человечество.

    Что военный врач должен преследовать, как об этом говорят и пишут, более гуманные и благородные цели, я считаю неверным, потому что он так же, как прочие военные, не что иное, как лишенное воли орудие, существующее для того, чтобы делать правильно, хорошо и последовательно то, что требует устав, а именно иметь заботу о том, чтобы войско могло возможно дольше выполнять свою грубую бесчеловечную работу.

    Вот все, что я имею сказать. Прошу сохранить это письмо для того, чтобы оно могло быть передано суду, так как я и там едва ли буду иметь что прибавить к тому, что сказано в нем.

    Я буду ожидать на своей квартире в «Кронен Казерне» вашего распоряжения.

    Д-р А. Шкарван

    Кроме этого письма А. Шкарван высказал в следующей статье те причины, по которым он нашел невозможным служить военным врачом.

    Почему нельзя служить военным врачом

    Многих поражает то обстоятельство, что я отказался продолжать военную службу в качестве врача. Многие допускают, что отказ от строевой службы еще понятен, так как назначение строевого солдата несомненно состоит в том, чтобы обучаться убийству, и если начальство того потребует, то и совершать убийства.

    «Но, – спрашивают люди, – как может отказаться от своей службы военный врач, звание и обязанность которого состоит совсем не в убийстве людей, а, наоборот, в том, чтобы подавать помощь больным, страдающим и, следовательно, – творить дела гуманные, дела милосердия?»

    «Деятельность врача, – добавляют еще такие люди, – есть сама по себе христианская деятельность, и потому тот, кто бросает эту деятельность, заслуживает даже с нравственной точки зрения скорее осуждения, чем сочувствия».

    И люди, при общей, свойственной им склонности не разбирать настоящего положения вещей, охотно принимают такого рода рассуждения, считая вопрос решенным, и кладут его в сторону, чтобы больше не думать о нем. Такие возражения мне пришлось слышать не только от военных, но равно и от гражданских людей, не только от матерьялистов, но даже и от людей несомненно религиозных. Это самое мне выражали даже некоторые назарены, люди, понявшие греховность военной службы, отказывающиеся от нее, и за это убеждение всю свою молодость просидевшие в тюрьмах и умирающие там.

    Является вопрос, как может мнение назарен быть согласно с мнением людей совсем других взглядов на войну? И другой вопрос: справедливо ли это мнение?

    Для меня несомненно то, что назарены пошли на более тонкий, но в сущности тот же самый самообман, когда они между собой решили поступать – если потребуют власти – в санитарные роты, как они теперь и делают. В этом и все объяснение.

    Утверждать же, что служба военного врача, а с ней и служба санитарного солдата, не противны духу Христа, что такая служба составляет как бы добродетель, – очень грубая ошибка. Ошибка заключается в том, что из всякого дела и занятия можно сделать дело дьявола (как это и доказывает практика многих врачей), все зависит лишь от того, как делающий известное дело относится к нему. Поэтому и неверно утверждение, что вообще занятие врача само по себе есть занятие благородное. Кроме того, путает этот вопрос еще и то обстоятельство, что громадное большинство людей относится к медицинской науке суеверно, даже не подозревая того, насколько справедливо изречение Фауста: «Der Sinn der Medizin ist leicht zu fassen; du durchstudirst die grosse und die kleine Welt, um es am Ende gehn zu lassen, wie's Gott gefallt». (Сущность медицины легко усвоить; изучаешь великий и малый мир только затем, чтобы в конце концов оставить все на Божью волю.)

    Но главное, что делает преступным службу военного врача, это та тесная связь, которая существует между его деятельностью и убийством людей, – настоящим назначением армий. Связь эта лицемерно прикрыта плащом гуманности и потому не так очевидна людям. Тем не менее она существует, и всякий желающий видеть может ее видеть, ибо очень легко поднять этот плащ, под которым скрывается тот же разбойник.

    Военный врач свидетельствует солдат, т. е. решает, кто из людей годится для пушечного мяса, кто нет, осматривает тех солдат, которых наказывает начальство, т. е. решает, кого можно затворить в темницу, на кого можно надеть кандалы, кого можно лишить еды и т. п., следовательно, постоянно содействует бесчеловечному, зверскому насилию над людьми.

    Но предположим даже, что он всего этого не будет вынужден делать и что, кроме добросовестного лечения больных солдат, не будет ничем другим заниматься, – даже это ничуть не уничтожило бы греховности его деятельности, ибо нельзя не спросить себя, нельзя не видеть того, какая цель преследуется этим лечением. Военный врач во всяком случае представляет наемника за деньги, нанятого организованной шайкой убийц единственно для того, чтобы наблюдать за здоровьем людей, предназначенных на убой и на совершение убийства.

    И нельзя в этом случае не сознавать того, что всем известно, – того, что быть пособником в каком бы то ни было виде безнравственному, дикому учреждению, – постыдно и унизительно, какое бы хорошее название ни давали этому делу, какой бы красивый мундир за это ни надевали, сколько бы золотых крестиков ни дарили за такую службу. Ведь, наверное, ни одна честная женщина ни за какие деньги не согласится поступить в кухарки в шайку разбойников, хотя приготовление кушанья не только не составляет греха само по себе, но нужное и необходимое для людей условие жизни. И в чем же разница между разбойниками и армиями? Единственно лишь в размерах грабежа.

    Пора бы нам всем понять, что постыдно и унизительно продавать свои знания тем, кто нуждается в них, для более легкого достижения своих злых намерений!

    Пора бы понять, что всякое малейшее содействие в основанных на насилии делах правительства составляет для человека, желающего себе и другим блага, – унижение собственного достоинства и великое преступление против самых элементарных требований не только любви, но даже простой гуманности!

    ИЮЛЬ

    Письмо крестьянина Петра Ольховика, отказавшегося от военной службы

    См. Недельное чтение после 14 июля (III).

    АВГУСТ

    Недавно приходит ко мне полицейский надзиратель с городовым и с двумя понятыми и говорит: «Господин исправник в комиссии с воинским начальником прислали меня пригласить вас в полицейское управление по делу о вашей неявке на проверку призывных по воинской повинности списков». Я немного растерялся и замялся в словах, а он прибавил: «Они сейчас в полицейском управлении ожидают вас». Я говорю: «Зачем же они ожидают, я не обещался приходить».

    – Но они вас просят, – понимаете: исправник и воинский начальник прислали меня.

    – Так, – я говорю, – но мне-то их совершенно не нужно.

    – Значит, не пойдете?

    – Да-а! Не пойду.

    – Значит, вы не признаете властей, идете против власти?

    – Я не иду против властей, пускай власти стоят, может быть, они кому-нибудь и нужны, но я-то не имею до них никакой нужды. Вот вы так грозно говорите: «исправник, воинский начальник» и «против властей», а я понимаю, что это тоже люди, рожденные, как и я, из утробы матери, пьющие, едящие, согрешающие и умирающие, словом, как все люди. И согласитесь сами, зачем же я пойду к человеку, которого мне совершенно не нужно. Если же, как вы говорите, я им нужен, – ну тогда пускай ко мне придут.

    – Ну, да, – сказал полицейский, – но если так допустить, то никто не будет ходить, а через это уничтожатся власти, – значит, вы идете против властей?

    – Но вы поймите, что я говорю: мне они не нужны. Если я делаю какое-либо дело и оно не нужно людям, то как же я могу заставить их нуждаться в моем деле. То же и с властью. Она мне не нужна. Если я ошибаюсь, то, конечно, власти не уничтожатся оттого, что я, какой-то там ничтожный человек, сделал ошибку. Если же, как вы опасаетесь, что власти таким образом всем будут не нужны и через это уничтожатся, то что же делать, такова, значит, будет воля Божия.

    – Так и не пойдете?

    – Ну, конечно!

    – В таком случае до свиданья!

    – Будьте здоровы.

    Зло властей в том, что они насильственны. Чтобы избавиться от насилия, надо научиться ладить друг с другом по добру, не нуждаясь в насильственности. А этого достигнуть можно только сознательной верой, разумением жизни, в исполнении воли отца нашего, иже есть на небесех, т. е. вечного закона. Пусть о всяком предстоящем деле всякий человек прежде удостоверится своим разумом, согласно ли оно с волей Божией или не согласно. И если согласно, то пусть делает его, но пальцем не шевелит, не произнесет ни одного звука на пользу такого дела. И тогда то, что не нужно, то уничтожится само собой по воле Бога. Что будет развязано на земле, то развяжется и на небесах. Мудрость жизни состоит в том, чтобы соблюсти волю Божию, чтобы суметь воздать за зло добром.

    Бука

    СЕНТЯБРЬ

    Откровение и разум

    См. Недельное чтение после 27 октября.

    ОКТЯБРЬ

    Раскрываемые перед нами историей ужасы всех религиозных гонений до Христа и после Христа, от Нероновых факелов до инквизиции, Варфоломеевской ночи, обоюдоострого меча Ислама и до совершающихся сейчас гонений, мучений и убийств наших русских сектантов – все эти ужасы так убедительно свидетельствуют о безумии насилия и противления в целях духовного объединения, что трудно прибавить что-нибудь к этим кровавым свидетельствам.

    Но самое главное, покрывающее все другие рассуждения, высшее разумение состоит в том, что люди живут на земле не затем, чтобы делать свою волю, а затем, чтобы исполнять волю Божию, которая, кроме того, что выражена в признаваемом нами священном предании, заложена у каждого человека в разум и сердце. Все эти царства, правительства, суды, полиции и законы суть выражения обманчивой человеческой воли о том, чтобы люди все жили так, как это себе представляют желательным некоторые люди, но выходит всегда не так, по расписанию человеческому, а так, как угодно Богу. Поскольку человеческие установления не мешают людям исполнять волю Божию, постольку они вносят благо, счастье и порядок в жизнь людей, а уставщики обольщают себя, что это так хорошо будто все от них. Поскольку человеческие установления противны воле Божией, постольку они вносят зло, несчастье и беспорядок в жизнь людей, и обнаруживается глупость и богопротивность уставщиков. Не лучше ли и не проще ли заботиться обо одном, чтобы делать предметом всеобщего познания, уяснения и возвеличения самую волю Божию на место всех многочисленных, мудреных и часто непонятных и бессмысленных учреждений и законов человеческих? Люди, желающие сделать обязательными свои законы для людей, только мутят этим жизнь человеческую и отнимают их от исполнения воли Божией. «Ищите прежде Царствия Божия и правды его, а прочее все приложится», – сказал Христос. Ведь это Моисей говорил своему жестоковыйному народу, что Бог сам, своим перстом начертил заповеди на каменных скрижалях, да еще наши попы морочат ребят своим святым духом, но мы этому уже давно не верим, про наших же законодателей верно знаем, что они на Синай не лазят и вдохновляются законами не дальше своих кабинетов, департаментов и трактиров. А если так, то чем же они руководствуются, сочиняя законы? – в лучшем случае не чем другим, конечно, как только присущим всякому человеку разумом. Так не лучше ли вместо больших сложных выдумок – общественных учреждений – употребить непосредственно самый разум орудием достижения всякого общественного блага? Разум дан нам Богом не на то, чтобы нас обмануть, а он только в том и состоит, только на то и дан нам, чтобы выводить нас из заблуждения и наводить на познание воли Божией. Сделайте такую милость, господа правители и законодатели, поймите, что все мы под Богом ходим, все мы одинаковые люди, и разум у нас у всех есть, а насилие ваше и не нужно, и бессмысленно, и возмутительно, и главное, заразительно и пагубно для нас господствующим примером.

    А. Бука

    НОЯБРЬ

    Трудолюбие и тунеядство, или торжество земледельца сочинение крестьянина Т. Бондарева

    Предисловие

    Как бы странно и дико показалось утонченно образованным римлянам первой половины 1-го столетия, если бы кто-нибудь сказал им, что неясные, запутанные, часто нелепые письма странствующего еврея к своим друзьям и ученикам будут в сто, в тысячу, в сотни тысяч раз больше читаться, больше распространены и больше влиять на людей, чем все любимые утонченными людьми поэмы, оды, элегии и элегантные послания сочинителей того времени. А между тем это случилось с посланиями Павла.

    Точно так же странно и дико должно показаться людям теперешнее мое утверждение, что сочинение Бондарева, над наивностью которого мы снисходительно улыбаемся с высоты своего умственного величия, переживет все те сочинения, описываемые в историях русской литературы, и произведет больше влияния на людей, чем все они, взятые вместе. А между тем я уверен, что это так будет. А уверен я в этом потому, что как ложных и никуда не ведущих и потому ненужных путей бесчисленное количество, а истинный, ведущий к цели и потому нужный путь только один, так и мыслей ложных, ни на что не нужных, бесчисленное количество, а истинная, нужная мысль, или скорее истинный и нужный ход мысли, только один, и этот один истинный и нужный ход мысли в наше время излагает Бондарев в своем сочинении с такой необыкновенной силой, ясностью и убеждением, с которой никто еще не излагал его. И потому все, кажущееся столь важным и нужным теперь, бесследно исчезнет и забудется, а то, что говорит Бондарев и к чему призывает людей, не забудется, потому что люди самой жизнью будут все больше и больше приводиться к тому, что он говорит.

    Открытие всяких научных отвлеченных и научных прикладных, и философских, и нравственных, и экономических истин всегда совершается так, что люди ходят все более и более суживающимися кругами около этих истин, все приближаясь и приближаясь к ним, и иногда только слегка захватывая их, до тех пор, пока смелый, свободный и одаренный человек не укажет самой середины этой истины и не поставит ее на ту высоту, с которой она видна всем.

    И это самое сделал Бондарев по отношению нравственно-экономической истины, которая подлежала открытию и уяснению нашего времени.

    Многие говорили и говорят то же самое. Одни считают физический труд необходимым для здоровья, другие – для правильного экономического устройства, третьи – для нормального развития всесторонних свойств человека, четвертые считают его необходимым условием для нравственного совершенства человека. Так, например, один из величайших писателей Англии и нашего времени, почти столь же не оцененный культурной толпой нашего времени, как и наш Бондарев, несмотря на то, что Рёскин образованнейший и утонченнейший человек своего времени, т. е. стоящий на противоположном от Бондарева полюсе, – Рёскин этот говорит: «Физически невозможно, чтобы существовало истинное религиозное познание или чистая нравственность между сословием народа, которое не зарабатывает себе хлеба своими руками».

    Многие ходят около этой истины и выговаривают ее с разными оговорками, как это делает Рёскин, но никто не делает того, что делает Бондарев, признавая хлебный труд основным религиозным законом жизни. И он делает это не потому (как это нам приятно думать), что он невежественный и глупый мужик, не знающий всего того, что мы знаем, а потому, что он гениальный человек, знающий то, что истина только тогда истина, когда она выражена не с урезками и оговорками и прикрытиями, а тогда, когда она выражена вполне.

    Как истина о том, что сумма углов в треугольнике равна двум прямым, выраженная так, что сумма углов в треугольнике бывает иногда приблизительно равна двум прямым, теряет всякий смысл и значение, так и истина о том, что человек должен работать своими руками, выраженная в виде совета, желательности, утверждения о том, что это может быть полезно с некоторых сторон и т. п., теряет весь свой смысл и свое значение. Смысл и значение эта истина получает только тогда, когда она выражена как непреложный закон, отступление от которого ведет за собой неизбежные бедствия и страдания и исполнение которого требуется от нас Богом или разумом, как выразил это Бондарев.

    Бондарев не требует того, чтобы всякий непременно надел лапти и пошел ходить за сохою, хотя он и говорит, что это было бы желательно и освободило бы погрязших в роскоши людей от мучающих их заблуждений (и действительно, кроме хорошего, ничего не вышло бы и от точного исполнения даже и этого требования), но Бондарев говорит, что всякий человек должен считать обязанность физического труда, прямого участия в тех трудах, плодами которых он пользуется, своей первой, главной, несомненной священной обязанностью и что в таком сознании этой обязанности должны быть воспитываемы люди. И я не могу себе представить, каким образом честный и думающий человек может не согласиться с этим.

    Лев Толстой

    Трудолюбие и тунеядство

    «В поте лица твоего снеси хлеб твой, дондеже возвратишися в землю, от нее же взят»

    ((Бытия 3, 19))

    Я от имени всех земледельцев пишу и ко всем, сколько есть вас в свете, не работающих хлеб для себя.

    Ты, высший класс, тысячи книг написал. Мало ли там неуместного и даже вредного? И, несмотря на то, все они приняты, одобрены и обнародованы.

    Мы же, низший класс, с своей стороны написали одну коротенькую, настоящую повесть, – это за все веки и вечности, – в защиту себя, а ты за один только недостаток красноречия и за худость почерка опровергнешь ее, – так уверяли меня многие. Это будет высшей степени обида для нас, – также, мне кажется, и для Бога.

    Вся моя история состоит только в двух словах: во-первых, почему вы по первородной заповеди сами для себя своими руками хлеб не работаете, а чужие труды поедаете? Во-вторых, почему у вас ни в богословских, ни в гражданских и ни в каких писаниях хлебный труд и трудящийся в нем не одобряются, а донельзя унижаются?

    На два круга разделяю я мир весь: один из них возвышенный и почтенный, а другой униженный и отверженный. Первый, богато одетый и за столом, сластями наполненным, в почтенном месте величественно сидящий, – это богатый, а второй – в рубище, изнуренный сухоядением и тягчайшими работами, с унижением и плачевным видом перед ним у порога стоящий – это бедные земледельцы. Истину слова моего подтверждает евангельская притча (Луки 16, 20).

    Адам, за преступление Богом данной ему заповеди не вкушать от запрещенного дерева плодов, не то что сам лишился блаженства, но и весь будущий род свой до скончания века подверг тому же бедствию. Из этого видно, что он сделал величайшее беззаконие из всех беззаконий, а никак не буквально яблоко съел.

    Потом начал он скрываться в кустарниках сада того, как повествует нам св. Писание: «Скрыся же Адам и жена его посреди древа райска».

    А от кого скрывался? – тогда людей не было. Конечно, от Бога.

    Вот видишь ли, в какое безумие ввергает грех человека. Да разве же можно скрыться от Бога?

    Из этого видно, что он, оценив свое преступление, чаял выше всех мер получить от Бога наказание; а сверх чаяния он получил божественный приговор такой: «за преступление данной мною тебе заповеди вот тебе наказание: „в поте лица твоего снеси хлеб твой, дондеже возвратишися в землю, от нее же взят“.

    Не работал ли затем Адам в продолжение своей жизни (930 лет) до кровавого пота для себя хлеб своими руками, исполняя наложенную на него эпитимию?

    А ты, высший класс, его же корня отрасль, почему же ты во всю свою жизнь и близко к этой эпитимии подойти не хочешь, а ешь много раз в день? Пусть бы ты был такой заброшенный, как я и подобные мне земледельцы. Нет, ты вот насколько (указывая рукою своей выше головы моей) умнее и образованнее, а какое великое перед богом и людьми делаешь преступление.

    Бог сказал Еве: «Умножая умножу печали твоя и воздыхания твоя (какое страшное изречение), в болезнях родиши чада твоя».

    Теперь спрашиваю, почему в женской эпитимии никаких тайных изворотов и иносказаний нет, а как сказал Бог, так все буквально и сбывается.

    Как жене, живущей в убогой хижине, так и царице, на престоле сидящей, на голове корону имеющей, одна и та же участь: «в болезнях родиши чада своя». Ни малейшей разницы нет. Да! до такой степени в болезнях, что по дням лежит полумертвой, а иногда и совсем умирает.

    Но вот эта именитая жена могла бы сказать так: «Мне родить некогда, я занята нужными и необходимыми государственными делами, а рождением более убытку принесу государству, нежели пользы. Да еще и потому прилично ли мне равняться с последнею крестьянкою, с мужичкою? Поэтому я лучше за деньги найму другую женщину родить для меня дитя или за деньги куплю готового ребенка, и он будет мой собственный, как и тот, которого я сама рожу». Она могла бы рассудить и сделать так? Нет, нельзя переменить постановление Божие.

    Собери со всего света сокровища и отдай их за дитя, а оно не будет твоим, а как было чужое, так чужим тебе и останется. Чье же оно? Да той матери, которая его родила. Так же и муж: и он тоже может отказаться от хлебной работы, купить деньгами один фунт хлеба; а он как был чужой, так и будет чужим. Чей же он? Да того, кто его работал. Потому что как Богом положено: жене не должно прикрываться деньгами или какими-либо изворотами от рождения детей, так и муж должен для себя, и для жены, и для детей своими руками работать хлеб, а не прикрываться деньгами или другими изворотами, несмотря ни на какое достоинство.

    Самим Богом жене сказано: «Не хлеб работать, а в болезнях родить чада». Почему же наши жены работают? Пока твоего, читатель, ответа дожидаться, я сам делаю оный.

    Вас, поедающих наших трудов хлеб, найдется в России до 30 миллионов, да если еще удалить по заповедям от этого труда жен ваших, тогда что же выйдет? да одно, что весь мир должен голодною смертью погибнуть. Вот теперь ясно и законно открылось нам, что наши жены вашу часть и на вас, белоручки, работают хлеб против заповеди. Вы их труды поедаете.

    Жена, убившая плод чрева своего, во всю жизнь раскаивается, из глубины души своей вздыхает и просит у Бога прощения, а под старость накладывает на себя посты, молитвы, чем, можно думать, и вымолит у Бога прощение за уничтожение своей заповеди.

    Раскаиваешься ли ты, читатель, в том, что всю свою жизнь чужих трудов хлеб ешь! Просишь ли ты у Бога и у людей прощение? Никогда и нисколько, да тебе и на разум это не приходит, а положился смело на деньги, да живешь весь свой век припеваючи и признаешь себя вполне правым перед Богом.

    Если бы эта первородная и самим Богом изреченная заповедь, которая есть мать и родительница всех добродетелей и подательница временных и вечных, земных и небесных благ, была тобою принята и уважаема, тогда до того возлюбили бы хлебный труд, что многие отцы отдали бы детям своим такое завещание: «Если я приближусь к смерти, то отведи меня на хлебную ниву, чтобы там разлучилась душа моя с телом; на ней же и погреби прах мой».

    А теперь что же? Которые работают, не ждут себе от Бога награды, а которые чужие труды пожирают, не ждут наказания.

    Если бы, опять повторяю, эта заповедь была тобою принята и уважаема, какое великое поощрение подали бы вы собою земледельцам к хлебному труду! Они до того приложили бы попечение, что одна десятина принесла бы за пять нынешних.

    Если бы мы все уклонялись от нее, то вы имеете право нас неволею к тому принудить; а если вы удалились от оной, или, вернее сказать, от заповедавшего ее, как евангельский блудный сын от отца своего, то кто вас принудит к тому?

    А за что на нас такая низость?

    Разве Бог не в силах был избрать иной путь к произведению в свет хлеба, а эпитимию в том наложил за грехи наши, т. е. как человек не может без греха прожить на свете, и без хлеба не может жить, как будто невольно заставил нас избавиться от грехов наших?

    И вы такое дорогое лекарство бросили под ноги свои, как выше сказано, в гроб положили, чтобы никто из живущих на земле не мог найти; а вместо того поставили, что одною только верою в единого Бога без понесения трудов можно спастись.

    Да и дьявол верит, что единый есть Бог, и повинуется Ему, как мы видим у Иова, глава II.

    Да хотя бы хлебный труд к маленьким добродетелям причли, – и того не удостоили; из головы хоть сделали бы его хвостом, и того не сподобили.

    Будете вы тяжело и без малейшей пощады наказаны Богом за то, что на столько тысяч лет уложили эту заповедь под тяжелый гнет и из живого существа сделали мертвое.

    Сколько ни есть на свете разных злодеяний и великих преступлений, как-то: воровство, убийство, грабежи, обманы, взятки и разного рода лихоимства, а всему тому причина то, что эта заповедь от людей скрыта.

    Богатый делает все это с тою целью, чтобы не приблизиться к этому гнусному занятию, а бедный, чтобы избавиться от оного. Поставь же эту заповедь перед очи всего мира во всей ее силе и достоинстве, тогда в короткое время прекратится всякое злодеяние и избавятся люди от тяжкой нищеты и несносного убожества.

    Не всуе же Бог вначале никаких добродетелей не назначил, кроме хлебного труда, и ни от каких пороков не приказал удаляться, как только от беганья от оного.

    Из этого видно, что этот труд все добродетели в себя забрал. Напротив того, леность да праздность все пороки присвоили. А если ныне есть из земледельцев злодей, то это потому, что он этого закона не знает. Но при этом нужно не упускать из вида, что и прочие труды есть добродетель, но только при хлебе, т. е. своих трудов хлеба наевшись.

    Хлебный труд есть священная обязанность для всякого и каждого и не должно принимать в уважение никаких отговоров: чем выше человек, тем более должен пример показывать собою другим в этом труде, а не прикрываться какими-нибудь изворотами, да не хорониться от него за разные углы.

    Потому я извлекаю здесь доказательства из богословия, что, кроме богословия, мне взять не из чего доказательства об этом труде.

    А второе потому, что люди нашего класса сильно верят в бога, в будущую жизнь, в святое писание. Они, услыхав все это, как алчущие к хлебу и как жаждущие к воде, будут стремиться к этому труду, а потом и ко всем трудам.

    Тогда темная ночь для них будет светлый день, дождь – вёдро, грязь – сухо, мороз – тепло, буран – тихо, дряхлая старость – цветущая молодость, немощь – полное здоровье.

    Хлеб нельзя продавать, и покупать, и им торговать, и из него богатства наживать, потому что стоимость его выходит за пределы человеческого разума. В крайних уважительных случаях его нужно даром давать, как-то: на больницы, на сиротские дома, на сидящих в темницах, на истомленные неурожаем области, на разоренных пожаром, на вдов, сирот и калек, на дряхлых и бездомных.

    Земледельца побуждает к великому милосердию на хлеб голос природы и помянутая заповедь.

    Но если бы к этому милосердию да мог бы он проникнуть в глубину ее таинств, то исполнилось бы все сказанное в предыдущем вопросе. Тогда не просил бы один у другого: дай мне хлеба, а просил бы: прими от меня хлеб, да едва ли и нашел бы охотника есть чужие труды.

    Сколько тысяч пудов пшеницы, сколько зерен, сколько рублей серебром в год собирается с нас податей, акцизов, пошлин и разного рода сборов.

    Кроме того, господа помещики, купечество и все богачи имеют несосчитаемые миллионы; деньги же даром не даются, их нужно кровавыми мозолями выработать, по сказанной заповеди, руками, а не языком и пером.

    Спрашиваю: чьи руки трудились над этими деньгами? Конечно, наши. В чьи же они идут? Конечно, в ваши, – белые, – на роскоши ваши. Словом, весь свет лежит на руках наших.

    Это в высшей степени обида для нас, а для вас унижение.

    Я знаю, что ты во сто раз умней и образованней меня, потому ты и берешь с меня деньги и хлеб. А если ты умен, то ты должен умилосердиться надо мною, слабым, как сказано: «люби ближнего своего, как самого себя», а ведь я ближний твой, а ты мой.

    Почему мы бедны и глупы? – потому что сами в своих трудах хлеб едим и вас кормим. Есть ли нам время учиться да образоваться? Вы как хлеб наш, так вместе с ним и разум наш или тайно украли, или нагло похитили, или коварно присвоили.

    Вам следует перед обедом не у Бога просить благословения, а у нас, земледельцев. И после обеда не Богу отдавать благодарность, а нам.

    Если бы вам Бог послал с неба манну, как Израилю в пустыне, тогда бы вы должны были отдавать ему благодарность, а если через наши руки, то нам, потому что мы вас, как малых детей или калек, кормим.

    Неужели Бог дал эту тяжелую заповедь нам одним, а вам приказал деньгами прикрываться от нее?

    – «У меня, – говорит богач, – деньги работают хлеб».

    Врешь ты, – деньги перед Богом не согрешили, потому им и заповедь не положена. Да они и хлеба не едят, потому и работать не обязаны. Как же ты говоришь: «У меня деньги работают».

    Вы отмахиваетесь от хлебного труда еще тем, что земли и без того мало, а если все будут работать, где взять ее (тем более, как ты начнешь работать, то всю землю спашешь).

    Вы законною защитою для себя признаете и такую отговорку от хлебного труда: у меня есть одно дело, и мне не разорваться, чтобы успеть здесь и там; заняться земледелием – тогда некогда подумать о другом деле.

    Спрашиваю: у меня, кроме хлеба, есть еще много дел, как же я успеваю думать и на деле выполнять, я – необразованный мужик? А если бы у меня было столько ума и образования, сколько у тебя, я бы тогда тысячу дел выполнил. Почему же ты такую бездну разума имеешь, а, кроме одного дела, о другом и подумать не можешь?

    Говорят: другой в двадцать раз больше земледельца трудится, – можно ли его назвать тунеядцем?

    335 дней в году работай, чего хочешь, и занимайся, чем знаешь, а 30 дней в разные времена года должен всякий человек работать хлеб.

    Если бы Бог положил тебе за грехи такую заповедь: Возьми в сто пудов камень и носи, – ты сказал бы: – я этого не могу, ты мне столько силы не дал, и еще: летай по воздуху, как птица, – ты мне крыльев не дал, потому я этого сделать не могу и т. д.

    Такое оправдание уважительное.

    А хлеб почему не можешь работать? Конечно, только потому: «кто я? у меня руки белые и нежные, а хлеб колкий».

    Ты прикрываешься от хлебного труда еще и тем, что кто бы чем ни занимался, все относится к той заповеди: «В поте лица твоего снеси хлеб твой».

    Один из вас говорит: «Я сегодня несколько строк написал, значит, я в поте лица ем хлеб».

    Другой: «Я сегодня несколько приказов словесных людям отдал, чтобы они старательно мне работали, поэтому я в поте лица ем хлеб».

    Третий: «Я сегодня в богатой карете по городу прокатился, и я в поте лица ем хлеб».

    Четвертый: «Я сегодня гнилой товар за хороший, дешевый за дорогой продал и неопытных людей обманул, поэтому и я в поте лица ем хлеб».

    А вор в свою очередь говорит: «Я всю ночь не спал, своими руками работал, я более всех вас в поте лица хлеб ем» и т. д.

    Если не истиною, то красноречием и хитростью все делаются правы, как говорит Крылов: «Все те звери, которые когтями и зубами богаты, все они вышли правы, чуть не святы, а на смиренного вола подняли толки, кричат тигры и волки, и они его задушили и на костер свалили».

    Из всех предыдущих вопросов видно, что нет в свете отвратительнее нечистоты, как чужих трудов хлеб. Напротив же того, нет душеспасительней святыни, как своих трудов хлеб. Это я говорю не по догадке, а по коренным божественным законам, с чем согласен и естественный наш закон.

    О, умилосердись, великосветский класс, сам над собою. Не предай ты этого дела к уничтожению. А если есть здесь что-либо сильно противузаконное, то уничтожь лучше меня одного, а дело это положи на вечное время в архив, где хранятся важнейшие государственные акты. Может статься, в последующих поколениях найдется настолько справедливый человек, что во всем настоящем составе обнародует его. Пусть же я один погибну, а миллионы земледельцев получат величайшую радость и облегчение в трудах своих.

    Во всем мире жалоба на Бога такая: Если в Боге бесконечная милость, то откуда же бесчисленные бедствия, которым подвергаются бедные люди.

    Если Бог правосудный правитель мира, то откуда же неравенство между людьми? Почему порок счастлив, а добродетель несчастна? Да виновато ли зеркало, когда у самих нас рожа крива, то есть причина ли тому Бог, что мы первородный его закон, который ведет к равенству всех, опровергли?

    Утверди такой закон, чтобы ни один человек не осмелился ни одной крошки хлеба есть чужих трудов без уважительных причин. Тогда люди хотя и не сравняются, а все-таки много ближе станут друг к другу, – хлебный труд подсечет крылья гордости.

    Ведь мы бедны от вашего богатства, а вы богаты от нашей бедности.

    Пусть бы была эта обида временная, нет – она вечная. Как прошедшие, так и настоящие наши поколения пили, пьют и будут пить эту горькую чашу. Не видать им покровителя и защитника никогда. А все потому, что вы нашу родительницу, т. е. заповедь живую, в гроб положили.

    Хотя я и во всю свою жизнь видал, но слепо, а теперь, по исследовании мною этой заповеди, вижу ясно следующее: разъехались люди по всем полям всего света и сильно работают хлеб, даже малые дети и грудные малютки, которые еще не ели его, а также хлеба ради страдают. Не суть ли они истинные пчелы, которые летают по полям и собирают мед в свой улей? А высший класс, представил я себе, не есть ли трутни, которые только поют и ничего не делают, а знают одно: чужие труды поедают.

    Много на свете ловят воров, но то не воры, а шалуны. Вот я поймал вора, так вора! Он обворовал церковь и Бога живого и унес первородный закон, нам, земледельцам, принадлежавший; нужно же указать лично на этого вора. Кто не работает для себя хлеб своими руками, а чужие труды пожирает, тот вор, – возьмите его и предайте суду.

    Пчелы трутням крылья подсекают, чтобы их трудов мед не ели. Вот дошла и наша очередь до вас, трутней, – и мы вам крылья подсекли, чтобы вы наших трудов хлеба не ели. Я знаю, что вы и после этого будете есть, да еда эта такая будет: ты хлеб в глотку, а совесть тебя за глотку, – от нее ничем не избавишься.

    Если бы хлеб был, как и прочие вещи, неправдою приобретенные, их положил куда подальше, – они лежат там преспокойно. Нет, хлеб нужно в рот класть! Об этом стоит подумать.

    Я слышу часто, что хотят всю вселенную соединить в одну веру. Верный ли этот слух, – не знаю. Если верный, то, вместо того чтобы соединить, она еще разделится на столько же толков, сколько их ныне, и выйдет не то что полезный, а даже вредный труд.

    Хорошо было соединять в древности, когда народ был дикий, – куда хочешь, туда его и веди, он нитки не перервет. А теперь его тройным канатом не стащишь, – во-первых, по привычке к своему обыкновению, а во-вторых, по гордости, чтобы не покоряться один другому. А утверди веру на одном первородном законе без примеси посторонних правил, тогда в короткое время сольется вся вселенная в одну веру в Бога, потому что хлеб самого закоснелого преклонит, смягчит и на путь добродетели наставит.

    О! Слеп ты, слеп, ученый человек! Смотришь во все глаза в св. писание, а не видишь тех дверей, в которые бы мог выйти и порученное тебе от Бога стадо вывести из-под гнета греха, и не видишь ты прямо ведущей стези в жизнь вечную; слепота твоя подобна содомеянам, которые были поражены слепотой, «ищуще дверей Лотовых».

    Но те слепоту свою в себе видели, а ты, будучи слеп, думаешь, что смотришь светло и все видишь ясно, и сам все знаешь без толкователей и никто тебе ни в чем указывать не должен. Слепота твоя подобна еще Валааму, который ехал на осле, а ангел господний стоял с обнаженным мечом на пути, осел, который под Валаамом, ангела видит, а Валаам нет. Я осел, а ты Валаам, и ездишь ты на мне от юности моея.

    Разделилась вселенная вся на тысячу вероучений, то как одна должна быть вера, как и Бог один.

    Первородный закон «в поте лица твоего снеси хлеб твой» все вероучения собрал бы воедино, и если бы только они узнали всю силу благости его, то прижали бы его к сердцу своему. И он в одно столетие, а то и ближе, всех людей, от востока до запада, от севера до юга, соединил бы в одну веру, в единую церковь и едину любовь.

    ДЕКАБРЬ

    Сказка об иване дураке и его двух братьях:Семене-воине и Тарасе-брюхане, и немой сестре Маланье, и о старом дьяволе и трех чертенятахI

    В некотором царстве, в некотором государстве жил-был богатый мужик. И было у богатого мужика три сына: Семен-воин, Тарас-брюхан и Иван-дурак, и дочь Маланья-вековуха, немая. Пошел Семен-воин на войну, царю служить, Тарас-брюхан пошел в город к купцу, торговать, а Иван-дурак с девкою остался дома работать, горб наживать. Выслужил себе Семен-воин чин большой и вотчину и женился на барской дочери. Жалованье большое было и вотчина большая, а все концы с концами не сводил: что муж соберет, все жена-барыня рукавом растрясет; все денег нет. И приехал Семен-воин в вотчину доходы собирать. Приказчик ему и говорит:

    – Не с чего взять; нет у нас ни скотины, ни снасти, ни лошади, ни коровы, ни сохи, ни бороны; надо всего завести – тогда доходы будут.

    И пошел Семен-воин к отцу:

    – Ты, – говорит, – батюшка, богат, а мне ничего не дал. Отдели мне третью часть, я в свою вотчину переведу.

    Старик и говорит:

    – Ты мне в дом ничего не подавал, за что тебе третью часть давать? Ивану с девкой обидно будет.

    А Семен говорит:

    – Да ведь – он дурак, а она – вековуха немая; чего им надо?

    Старик и говорит:

    – Как Иван скажет.

    А Иван говорит:

    – Ну что ж, пускай берет.

    Взял Семен-воин часть из дома, перевел в свою вотчину, опять уехал к царю служить.

    Нажил и Тарас-брюхан денег много – женился на купчихе, да все ему мало было, приехал к отцу и говорит:

    – Отдели мне мою часть.

    Не хотел старик и Тарасу давать часть.

    – Ты, – говорит, – нам ничего не подавал, а что в доме есть, то Иван нажил. Тоже и его с девкой обидеть нельзя.

    А Тарас говорит:

    – На что ему, он дурак; жениться ему нельзя, никто не пойдет, а девке немой тоже ничего не нужно. Давай, – говорит, – Иван, мне хлеба половинную часть; я снасти брать не буду, а из скотины только жеребца сивого возьму, – тебе он пахать не годится.

    Засмеялся Иван.

    – Ну что ж, – говорит, – я пойду обротаю.

    Отдали и Тарасу часть. Увез Тарас хлеб в город, увел жеребца сивого, и остался Иван с одной кобылой старой по-прежнему крестьянствовать – отца с матерью кормить.

    II

    Досадно стало старому дьяволу, что не поссорились в дележе братья, а разошлись по любови. И кликнул он трех чертенят.

    – Вот видите, – говорит, – три брата живут: Семен-воин, Тарас-брюхан и Иван-дурак. Надо бы им всем перессориться, а они мирно живут: друг с дружкой хлеб-соль водят. Дурак мне все дела испортил. Подите вы втроем, возьмитесь за троих и смутите их так, чтобы они друг дружке глаза повыдрали. Можете ли это сделать?

    – Можем, – говорят.

    – Как же вы делать будете?

    – А так, – говорят, – сделаем: разорим их сперва, чтоб им жрать нечего было, а потом собьем в одну кучу, они и передерутся.

    – Ну, ладно, – говорит, – я вижу – вы дело знаете; ступайте и ко мне не ворочайтесь, пока всех троих не смутите, а то со всех троих шкуру спущу.

    Пошли чертенята все в болото, стали судить, как за дело браться; спорили, спорили, каждому хочется полегче работу выгадать, и порешили на том, что жеребий кинуть, какой кому достанется. А коли кто раньше других отделается, чтоб приходил другим подсоблять. Кинули жеребий чертенята и назначили срок, опять когда в болоте собраться, узнать, кто отделался и кому подсоблять идти.

    Пришел срок, и собрались по уговору чертенята в болоте. Стали толковать, как у кого дела. Стал рассказывать первый чертенок – от Семена-воина.

    – Мое дело, – говорит, – ладится. Завтра, – говорит, – мой Семен домой к отцу придет.

    Стали его товарищи спрашивать:

    – Как ты, – говорят, – сделал?

    – А я, – говорит, – первым делом храбрость такую на Семена навел, что он обещал своему царю весь свет завоевать, и сделал царь Семена начальником, послал его воевать индейского царя. Сошлись воевать. А я в ту же ночь в Семеновом войске весь порох подмочил и пошел к индейскому царю из соломы солдат наделал видимо-невидимо. Увидали Семеновы солдаты, что на них со всех сторон соломенные солдаты заходят, – заробели. Велел Семен-воин палить: пушки, ружья не выходят. Испугались Семеновы солдаты и побежали, как бараны. И побил их индейский царь. Осрамился Семен-воин, отняли у него вотчину и завтра казнить хотят. Только мне на день и дела осталось, из темницы его выпустить, чтобы он домой убежал. Завтра отделаюсь, так сказывайте, кому из двух помогать приходить?

    Стал и другой чертенок, от Тараса, рассказывать про свои дела.

    – Мне, – говорит, – помогать не нужно. Мое дело тоже на лад пошло, больше недели не проживет Тарас. Я, – говорит, – первым делом отрастил ему брюхо и навел на него зависть. Такая у него зависть на чужое добро сделалась, что, что ни увидит, все ему купить хочется. Накупил он всего видимо-невидимо на все свои деньги и все еще покупает. Теперь уж стал на заемные покупать. Уж много на шею набрал и запутался так, что не распутается. Через неделю сроки подойдут отдавать, а я из всего товара его навоз сделаю – не расплатится и придет к отцу.

    Стали спрашивать и третьего чертенка, от Ивана.

    – А твое дело как?

    – Да что, – говорит, – мое дело не ладится. Наплевал я ему первым делом в кувшин с квасом, чтобы у него живот болел, и пошел на его пашню, сбил землю, как камень, чтоб он не осилил. Думал я, что он не вспашет, а он, дурак, приехал с сохой, начал драть. Кряхтит от живота, а сам все пашет. Изломал я ему одну соху – поехал дурак домой, переладил другую, подвои новые подвязал и опять принялся пахать. Залез я под землю, стал за сошники держать, не удержишь никак – налегaет на соху, а сошники вострые: изрезал мне руки все. Почти все допахал, одна только полоска осталась. Приходите, – говорит, – братцы, помогать, а то, как мы его одного не осилим, все наши труды пропадут. Если дурак останется да крестьянствовать будет, они нужды не увидят, он обоих братьев кормить будет.

    Пообещал чертенок от Семена-воина назавтра приходить помогать, и разошлись на том чертенята.

    III

    Вспахал Иван весь пар, только одна полоска осталась. Приехал допахивать. Болит у него живот, а пахать надо. Выхлестнул гужи, перевернул соху и поехал пахать. Только завернулся раз, поехал назад – ровно за корень зацепило что-то – волочит. А это чертенок ногами вокруг рассохи заплел – держит. «Что за чудо! – думает Иван. – Корней тут не было, а корень». Запустил Иван руку в борозду, ощупал – мягкое. Ухватил что-то, вытащил. Черное, как корень, а на корне что-то шевелится. Глядь – чертенок живой.

    – Ишь ты, – говорит, – пакость какая!

    Замахнулся Иван, хотел о приголовок пришибить его, да запищал чертенок:

    – Не бей ты меня, – говорит, – а я тебе что хочешь сделаю.

    – Что ж ты мне сделаешь?

    – Скажи только, чего хочешь.

    Почесался Иван.

    – Брюхо, – говорит, – болит у меня – поправить можешь?

    – Могу, – говорит.

    – Ну лечи.

    Нагнулся чертенок в борозду, пошарил, пошарил когтями, выхватил корешок-тройчатку, подал Ивану.

    – Вот, – говорит, – кто ни проглотит один корешок, всякая боль пройдет.

    Взял Иван, разорвал корешки, проглотил один. Сейчас живот прошел.

    Запросил опять чертенок.

    – Пусти, – говорит, – теперь меня, я в землю проскочу – больше ходить не буду.

    – Ну что ж, – говорит, – бог с тобой!

    И как только сказал Иван про бога – юркнул чертенок под землю, как камень в воду, только дыра осталась. Засунул Иван два остальных корешка в шапку и стал допахивать. Запахал до конца полоску, перевернул соху и поехал домой. Отпряг, пришел в избу, а старший брат, Семен-воин, сидит с женой – ужинают. Отняли у него вотчину, – насилу из тюрьмы ушел и прибежал к отцу жить.

    Увидал Семен Ивана.

    – Я, – говорит, – к тебе жить приехал, корми нас с женой, пока место новое выйдет.

    – Ну что ж, – говорит, – живите.

    Только хотел Иван на лавку сесть, не понравился барыне дух от Ивана. Она и говорит мужу.

    – Не могу я, – говорит, – с вонючим мужиком вместе ужинать.

    Семен-воин и говорит:

    – Моя барыня говорит, от тебя дух нехорош, ты бы в сенях поел.

    – Ну что ж, – говорит. – Мне и так в ночное пора – кобылу кормить.

    Взял Иван хлеба, кафтан и поехал в ночное.

    IV

    Отделался в эту ночь чертенок от Семена-воина и пришел по уговору Иванова чертенка искать – ему помогать дурака донимать. Пришел на пашню, поискал, поискал товарища – нет нигде, только дыру нашел. «Ну, – думает, – видно с товарищем беда случилась, надо на его место становиться. Пашня допахана – надо будет дурака на покосе донимать».

    Пошел чертенок в луга, напустил на Иванов покос паводок, затянуло весь покос грязью. Вернулся на зорьке Иван из ночного, отбил косу, пошел луга косить. Пришел Иван, стал косить, махнет раз, махнет другой – затупится коса, не режет, точить надо. Бился, бился Иван.

    – Нет, – говорит, – пойду домой, отбой принесу да и хлеба ковригу. Хоть неделю пробьюсь, а не уйду, пока не выкошу.

    Услыхал чертенок – задумался.

    – Калян, – говорит, – дурак этот, не проймешь его. Надо на другие штуки подниматься.

    Пришел Иван, отбил косу, стал косить. Залез чертенок в траву, стал косу за пятку ловить, носком в землю тыкать. Трудно Ивану, однако выкосил покос – осталась одна делянка в болоте. Залез чертенок в болото, думает себе:

    «Хоть лапы перережу, а не дам выкосить».

    Зашел Иван в болото, трава – смотреть – не густая, а не проворотить косы. Рассердился Иван, начал во всю мочь махать, стал чертенок подаваться – не поспевает отскакивать, видит – дело плохо, забился в куст. Размахнулся Иван, шаркнул по кусту, отхватил чертенку половину хвоста. Докосил Иван покос, велел девке грести, а сам пошел рожь косить.

    Вышел с крюком, а кургузый чертенок уж там, перепутал рожь так, что на крюк нейдет. Вернулся Иван, взял серп и принялся жать – выжал всю рожь.

    – Ну, теперь, – говорит, – надо за овес браться.

    Услыхал кургузый чертенок, думает: «На ржи не донял, так на овсе дойму, дай только утра дождаться». Прибежал чертенок утром на овсяное поле, а овес уже скошен. Иван его ночью скосил, чтоб меньше сыпался. Рассердился чертенок.

    – Изрезал, – говорит, – меня и замучил дурак. И на войне такой беды не видал! Не спит, проклятый, за ним не поспеешь! Пойду, – говорит, – теперь в копны: прогною ему все.

    И пошел чертенок в ржаную копну, залез между снопами – стал гноить: согрел их и сам согрелся и задремал.

    А Иван запряг кобылу и пoexaл с девкой возить. Подъехал к копне, стал кидать на воз. Скинул два снопа, сунул – прямо чертенку в зад; поднял – глядь, на вилах чертенок живой, да еще кургузый барахтается, ужимается, соскочить хочет.

    – Ишь ты, – говорит, – пакость какая! Ты опять тут?

    – Я, – говорит, – другой, то мой брат был. А я, – говорит, – у твоего брата Семена был.

    – Ну, – говорит, – какой ты там ни будь, и тебе то же будет! – Хотел его об грядку пришибить, да стал его просить чертенок:

    – Отпусти, – говорит, – больше не буду, а я тебе что хочешь сделаю.

    – Да что ты сделать можешь?

    – А я, – говорит, – могу из чего хочешь солдат наделать.

    – Да на что их?

    – А на что, – говорит, – хочешь их поверни, они все могут.

    – Песни играть могут?

    – Могут.

    – Ну что ж, – говорит, – сделай.

    И сказал чертенок:

    – Возьми ты вот сноп ржаной, тряхни его о землю гузом и скажи только: «Велит мой холоп, чтоб был не сноп, а сколько в тебе соломинок, столько бы солдат».

    Взял Иван сноп, тряхнул оземь и сказал, как велел чертенок. И расскочился сноп, и сделались солдаты, и впереди барабанщик и трубач играют. Засмеялся Иван.

    – Ишь ты, – говорит, – как ловко! Это, – говорит, – хорошо – девок веселить.

    – Ну, – говорит чертенок, – пусти же теперь.

    – Нет, – говорит, – это я старновки делать буду, а то даром зерно пропадает. Научи, как опять в сноп поворотить. Я его обмолочу.

    Чертенок и говорит:

    – Скажи: «Сколько солдат, столько соломинок. Велит мой холоп, будь опять сноп!»

    Сказал так Иван, и стал опять сноп.

    И стал опять проситься чертенок.

    – Пусти, – говорит, – теперь.

    – Ну что ж!

    Зацепил его Иван за грядку, придержал рукой, сдернул с вил.

    – С Богом, – говорит. И только сказал про Бога – юркнул чертенок под землю, как камень в воду, только дыра осталась.

    Приехал Иван домой, а дома и другой брат, Тарас, с женой сидят – ужинают. Не расчелся Тарас-брюхан, убежал от долгов и пришел к отцу. Увидал Ивана.

    – Ну, – говорит, – Иван, пока я расторгуюсь, корми нас с женой.

    – Ну что ж, – говорит, – живите.

    Снял Иван кафтан, сел к столу.

    А купчиха говорит:

    – Я, – говорит, – с дураком кушать не могу: от него, – говорит, – потом воняет.

    Тарас-брюхан и говорит:

    – От тебя, – говорит, – Иван, дух нехорош – поди в сенях поешь.

    – Ну что ж, – говорит.

    Взял хлеба, ушел на двор.

    – Мне, – говорит, – кстати в ночное пора – кобылу кормить.

    V

    Отделался в эту ночь и от Тараса чертенок – пришел по уговору товарищам помогать – Ивана-дурака донимать. Пришел на пашню, поискал, поискал товарищей – нет никого, только дыру нашел. Пошел на луга – в болоте хвост нашел, а на ржаном жниве и другую дыру нашел. «Ну, – думает, – видно, над товарищами беда случилась, надо на их место становиться, за дурака приниматься».

    Пошел чертенок Ивана искать. А Иван уж с поля убрался, в роще лес рубит.

    Стало братьям тесно жить вместе, велели дураку себе на избы лес рубить, новые дома строить.

    Прибежал чертенок в лес, залез в сучья, стал мешать Ивану деревья валить. Подрубил Иван дерево как надо, чтоб на чистое место упало, стал валить – дуром пошло дерево, повалилось куда не надо, на суках застряло. Вырубил Иван рочаг, начал отворачивать – насилу свалил дерево. Стал Иван рубить другое – опять то же. Бился, бился, насилу выпростал. Взялся за третье – опять то же. Думал Иван хлыстов полсотни срубить, и десятка не срубил, а уж ночь на дворе. И замучился Иван. Валит от него пар, как туман по лесу пошел, а он все не бросает. Подрубил он еще дерево, и заломило ему спину, так что мочи не стало, воткнул топор и присел отдохнуть. Услыхал чертенок, что затих Иван, обрадовался. «Ну, – думает, – выбился из сил – бросит; отдохну теперь и я». Сел верхом на сук и радуется. А Иван поднялся, вынул топор, размахнулся да как тяпнет с другой стороны, сразу затрещало дерево – грохнулось. Не спопашился чертенок, не успел ног выпростать, сломался сук и защемил чертенка за лапу. Стал Иван очищать – глядь: чертенок живой. Удивился Иван.

    – Ишь ты, – говорит, – пакость какая! Ты опять тут?

    – Я, – говорит, – другой. Я у твоего брата Тараса был.

    – Ну, какой бы ты ни был, а тебе то же будет!

    Замахнулся Иван топором, хотел его обухом пристукнуть. Взмолился чертенок.

    – Не бей, – говорит, – меня, я тебе что хочешь сделаю.

    – Да что ж ты сделать можешь?

    – А я, – говорит, – могу тебе денег сколько хочешь наделать.

    – Ну что ж, – говорит, – наделай!

    И научил его чертенок.

    – Возьми ты, – говорит, – листу дубового с этого дуба и потри в руках. Наземь золото падать будет.

    Взял Иван листьев, потер – посыпалось золото.

    – Это, – говорит, – хорошо, когда на гулянках с ребятами играть.

    – Пусти же, – говорит чертенок.

    – Ну что ж! – Взял Иван рочаг, выпростал чертенка. – Бог с тобой! – говорит. И как только сказал про Бога – юркнул чертенок под землю, как камень в воду, только дыра осталась.

    VI

    Построили братья дома и стали жить порознь. А Иван убрался с поля, пива наварил и позвал братьев гулять. Не пошли братья к Ивану в гости.

    – Не видали мы, – говорят, – мужицкого гулянья.

    Угостил Иван мужиков, баб и сам выпил – захмелел и пошел на улицу в хороводы. Подошел Иван к хороводам, велел бабам себя величать.

    – Я, – говорит, – вам того дам, чего вы в жизнь не видали. – Посмеялись бабы и стали его величать. Отвеличали и говорят:

    – Ну что ж, давай.

    – Сейчас, – говорит, – принесу. – Ухватил севалку, побежал в лес. Смеются бабы: «То-то дурак!» И забыли про него. Глядь: бежит Иван назад, несет севалку полну чего-то.

    – Оделять, что ли?

    – Оделяй.

    Захватил Иван горсть золота – кинул бабам. Батюшки! Бросились бабы подбирать; выскочили мужики, друг у дружки рвут, отнимают. Старуху одну чуть до смерти не задавили. Смеется Иван.

    – Ах вы дурачки, – говорит, – зачем вы бабушку задавили. Вы полегче, а я вам еще дам. – Стал еще швырять. Сбежался народ, расшвырял Иван всю севалку. Стали просить еще. А Иван говорит:

    – Вся. Другой раз еще дам. Теперь давайте плясать, играйте песни.

    Заиграли бабы песни.

    – Не хороши, – говорит, – ваши песни.

    – Какие же, – говорят, – лучше?

    – А я, – говорит, – вот вам покажу сейчас.

    Пошел на гумно, выдернул сноп, обил его, поставил на гузо, стукнул.

    – Ну, – говорит, – сделай холоп, чтоб был не сноп, а каждая соломинка – солдат.

    Расскочился сноп, стали солдаты, заиграли барабаны, трубы. Велел Иван солдатам песни играть, вышел с ними на улицу. Удивился народ. Поиграли солдаты песни, и увел их Иван назад на гумно, а сам не велел никому за собой ходить, и сделал опять солдат снопом, бросил на одонье. Пришел домой и лег спать в закуту.

    VII

    Узнал наутро про эти дела старший брат Семен-воин, приходит к Ивану.

    – Открой ты мне, – говорит, – откуда ты солдат приводил и куда увел?

    – А на что, – говорит, – тебе?

    – Как на что? С солдатами все сделать можно. Можно себе царство добыть.

    Удивился Иван.

    – Ну? Что ж ты, – говорит, – давно не сказал? Я тебе сколько хочешь наделаю. Благо мы с девкой много насторновали.

    Повел Иван брата на гумно и говорит:

    – Смотри же, я их делать буду, а ты их уводи, а то коли их кормить, так они в один день всю деревню слопают.

    Обещал Семен-воин увести солдат, и начал Иван их делать. Стукнет по току снопом – рота, стукнет другим – другая, наделал их столько, что все поле захватили.

    – Что ж, будет, что ли?

    Обрадовался Семен и говорит:

    – Будет! Спасибо, Иван.

    – То-то, – говорит. – Коли тебе еще надо, ты приходи, я еще наделаю. Соломы нынче много.

    Сейчас распорядился Семен-воин войском, собрал их как следует и пошел воевать.

    Только ушел Семен-воин, приходит Тарас-брюхан – тоже узнал про вчерашнее дело, стал брата просить:

    – Открой мне, откуда ты золотые деньги берешь? Кабы у меня такие вольные деньги были, я бы к этим деньгам со всего света деньги собрал.

    Удивился Иван.

    – Ну! Ты бы давно, – говорит, – мне сказал. Я тебе сколько хочешь натру.

    Обрадовался брат.

    – Дай мне хоть севалки три.

    – Ну что ж, – говорит, – пойдем в лес, а то лошадь запряги – не унесешь.

    Поехали в лес, стал Иван с дуба листья натирать. Насыпал кучу большую.

    – Будет, что ли?

    Обрадовался Тарас.

    – Пока будет, – говорит. – Спасибо, Иван.

    – То-то, – говорит. – Коли тебе еще надо, приходи, я натру еще – листу много осталось.

    Набрал Тарас-брюхан денег воз целый и уехал торговать.

    Уехали оба брата. И стал Семен воевать, а Тарас торговать. И завоевал себе Семен-воин царство, а Тарас-брюхан наторговал денег кучу большую.

    Сошлись братья вместе и открылись друг другу, откуда у Семена солдаты, а у Тараса деньги.

    Семен-воин и говорит брату:

    – Я, – говорит, – царство себе завоевал, и мне жить хорошо, только у меня денег нехватка – солдат кормить.

    А Тарас-брюхан говорит:

    – А я, – говорит, – нажил денег бугор большой, только одно, – говорит, – горе – караулить денег некому.

    Семен-воин и говорит:

    – Пойдем, – говорит, – к брату Ивану, – я велю ему еще солдат наделать – тебе отдам твои деньги караулить, а ты вели ему мне денег натереть, чтобы было чем солдат кормить.

    И поехали они к Ивану. Приезжают к Ивану, Семен и говорит:

    – Мне мало, братец, моих солдат, сделай мне, – говорит, – еще солдат, хоть копны две переделай.

    Замотал головой Иван.

    – Даром, – говорит, – не стану больше тебе солдат делать.

    – Да как же, – говорит, – ты обещал?

    – Обещал, – говорит, – да не стану больше.

    – Да отчего ж ты, дурак, не станешь?

    – А оттого, что твои солдаты человека до смерти убили. Я намедни пашу у дороги, вижу, баба по дороге гроб везет, а сама воет. Я спросил: «Кто помер?» Она говорит: «Мужа Семеновы солдаты на войне убили». Я думал, что солдаты будут песни играть, а они человека до смерти убили. Не дам больше.

    Так и уперся, не стал больше делать солдат.

    Стал и Тарас-брюхан просить Ивана-дурака, чтоб он ему еще золотых денег наделал.

    Замотал головой Иван.

    – Даром, – говорит, – не стану больше тереть.

    – Да как же, ты, – говорит, – обещал?

    – Обещал, – говорит, – да не стану больше.

    – Да отчего же ты, дурак, не станешь?

    – А оттого, что твои золотые у Михайловны корову отняли.

    – Как отняли?

    – Так отняли. Была у Михайловны корова, ребята молоко хлебали, а намедни пришли ее ребята ко мне молока просить. Я и говорю им: «А ваша корова где?» Говорят: «Тараса-брюхана приказчик приезжал, мамушке три золотые штучки дал, а она ему и отдала корову, нам теперь хлебать нечего». Я думал, ты золотыми штучками играть хочешь, а ты у ребят корову отнял: не дам больше!

    И уперся дурак, не дал больше. Так и уехали братья.

    Уехали братья и стали судить, как им своему горю помочь. Семен и говорит:

    – Давай вот что сделаем. Ты мне денег дай солдат кормить, а я тебе половину царства с солдатами отдам – твои деньги караулить.

    Согласился Тарас. Поделились братья, и стали оба царями и оба богаты.

    VIII

    А Иван дома жил, отца с матерью кормил, с немой девкой в поле работал.

    Только случилось раз, заболела у Ивана собака дворная старая, опаршивела, стала издыхать. Пожалел ее Иван – взял хлеба у немой, положил в шапку, вынес собаке, кинул ей. А шапка продралась, и выпал с хлебом один корешок. Слопала его с хлебом собака старая. И только проглотила корешок, вскочила собака, заиграла, залаяла, хвостом замахала – здорова стала.

    Увидали отец с матерью, удивились.

    – Чем ты, – говорят, – собаку вылечил?

    А Иван и говорит:

    – У меня два корешка были – от всякой боли лечат, так она и слопала один.

    И случилось в это время, что заболела у царя дочь, и повестил царь по всем городам и селам – кто вылечит ее, того он наградит, и если холостой, за того и дочь замуж отдаст. Повестили и у Ивана в деревне.

    Позвали отец с матерью Ивана и говорят ему:

    – Слышал ты, что царь повещает? Ты сказывал, что у тебя корешок есть, поезжай, вылечи царскую дочь. Ты навек счастье получишь.

    – Ну что ж, – говорит.

    И собрался Иван ехать. Одели его, выходит Иван на крыльцо, видит – стоит побирушка косорукая.

    – Слышала я, – говорит, – что ты лечишь? Вылечи мне руку, а то и обуться сама не могу.

    Иван и говорит:

    – Ну что ж!

    Достал корешок, дал побирушке, велел проглотить. Проглотила побирушка и выздоровела, сейчас стала рукой махать. Вышли отец с матерью Ивана к царю провожать, услыхали, что Иван последний корешок отдал и нечем царскую дочь лечить, стали его отец с матерью ругать.

    – Побирушку, – говорят, – пожалел, а царскую дочь не жалеешь!

    Жалко стало Ивану и царскую дочь. Запряг он лошадь, кинул соломы в ящик и сел ехать.

    – Да куда же ты, дурак?

    – Царскую дочь лечить.

    – Да ведь тебе лечить нечем?

    – Ну что ж, – говорит, и погнал лошадь.

    Приехал на царский двор и только ступил на крыльцо – выздоровела царская дочь.

    Обрадовался царь, велел звать к себе Ивана, одел его, нарядил.

    – Будь, – говорит, – ты мне зятем.

    – Ну что ж, – говорит.

    И женился Иван на царевне. А царь вскоре помер. И стал Иван царем. Так стали царями все три брата.

    IX

    Жили три брата – царствовали.

    Хорошо жил старший брат Семен-воин. Набрал он со своими соломенными солдатами настоящих солдат. Велел он по всему своему царству с десяти дворов по солдату поставлять, и чтобы был солдат тот и ростом велик, и телом бел, и лицом чист. И набрал он таких солдат много и всех обучил. И как кто ему в чем поперечит, сейчас посылает этих солдат и делает все, как ему вздумается. И стали его все бояться.

    И житье ему было хорошее. Что только задумает и на что только глазами вскинет, то и его. Пошлет солдат, а те отберут, и принесут, и приведут все, что ему нужно.

    Хорошо жил и Тарас-брюхан. Он свои деньги, что забрал от Ивана, не растерял, а большой прирост им сделал. Завел он у себя в царстве порядки хорошие. Деньги держал он у себя в сундуках, а с народу взыскивал деньги. Взыскивал он деньги и с души, и с водки, и с пива, и со свадьбы, и с похорон, и с проходу, и с проезду, и с лаптей, и с онуч, и с оборок. И что ни вздумает, все у него есть. За денежки к нему всего несут и работать идут, потому что всякому деньги нужны.

    Неплохо жил и Иван-дурак. Как только похоронил тестя, снял он все царское платье – жене отдал в сундук спрятать, – опять надел посконную рубаху, портки и лапти обул и взялся за работу.

    – Скучно, – говорит, – мне: брюхо расти стало, и еды и сна нет.

    Привез отца с матерью и девку немую и стал опять работать.

    Ему и говорят:

    – Да ведь ты царь!

    – Ну что ж, – говорит, – и царю жрать надо.

    Пришел к нему министр, говорит:

    – У нас, – говорит, – денег нет жалованье платить.

    – Ну что ж, – говорит, – нет, так и не плати.

    – Да они, – говорит, – служить не станут.

    – Ну что ж, – говорит, – пускай, – говорит, – не служат, им свободнее работать будет, пускай навоз вывозят, они много его нанавозили.

    Пришли к Ивану судиться. Один говорит:

    – Он у меня деньги украл.

    А Иван говорит:

    – Ну что ж! значит, ему нужно.

    Узнали все, что Иван – дурак. Жена ему и говорит:

    – Про тебя говорят, что ты дурак.

    – Ну что ж, – говорит.

    Подумала, подумала жена Иванова, а она тоже дура была.

    – Что же мне, – говорит, – против мужа идти? Куда иголка, туда и нитка.

    Подняла царское платье, положила в сундук, пошла к девке немой работе учиться. Научилась работать, стала мужу подсоблять.

    И ушли из Иванова царства все умные, остались одни дураки. Денег ни у кого не было. Жили – работали, сами кормились и людей добрых кормили.

    Х

    Ждал, ждал старый дьявол вестей от чертенят о том, как они трех братьев разорили, – нет вестей никаких. Пошел сам проведать, искал, искал нигде не нашел, только три дыры отыскал. «Ну, – думает, – видно, не осилили – надо самому приниматься».

    Пошел разыскивать, а братьев на старых местах уже нет. Нашел он их в разных царствах. Все три живут-царствуют. Обидно показалось старому дьяволу.

    – Ну, – говорит, – возьмусь-ка я сам за дело.

    Пошел он прежде всего к Семену-царю. Пошел он не в своем виде, а оборотился воеводой – приехал к Семену-царю.

    – Слышал я, – говорит, – что ты, Семен-царь, воин большой, а я этому делу твердо научен, хочу тебе послужить.

    Стал его расспрашивать Семен-царь, видит – человек умный, взял на службу.

    Стал новый воевода Семена-царя научать, как сильное войско собрать.

    – Первое дело – надо, – говорит, – больше солдат собрать, а то, – говорит, – у тебя в царстве много народа дурно гуляет. Надо, – говорит, – всех молодых без разбора забрить, тогда у тебя войска впятеро против прежнего будет. Второе дело – надо ружья и пушки новые завести. Я тебе такие ружья заведу, что будут сразу по сту пуль выпускать, как горохом будут сыпать. А пушки заведу такие, что они будут огнем жечь. Человека ли, лошадь ли, стену ли – все сожжет.

    Послушался Семен-царь воеводы нового, велел всех подряд молодых ребят в солдаты брать, и заводы новые завел; наделал ружей, пушек новых и сейчас же на соседнего царя войной пошел. Только вышло навстречу войско, велел Семен-царь своим солдатам пустить по нем пулями и огнем из пушек: сразу перекалечил, пережег половину войска. Испугался соседний царь, покорился и царство свое отдал. Обрадовался Семен-царь.

    – Теперь, – говорит, – я индейского царя завоюю.

    А индейский царь услыхал про Семена-царя и перенял от него все его выдумки, да еще свои выдумал. Стал индейский царь не одних молодых ребят в солдаты брать, а и всех баб холостых в солдаты забрал, и стало у него войска еще больше, чем у Семена-царя, а ружья и пушки все от Семена-царя перенял, да еще придумал по воздуху летать и бомбы разрывные сверху кидать.

    Пошел Семен-царь войной на индейского царя, думал, как и прежнего, повоевать, да – резала коса, да нарезалась. Не допустил царь индейский Семенова войска до выстрела, а послал своих баб по воздуху на Семеново войско разрывные бомбы кидать. Стали бабы сверху на Семеново войско, как буру на тараканов, бомбы посыпать, разбежалось все войско Семеново, и остался Семен-царь один. Забрал индейский царь Семеново царство, а Семен-воин убежал куда глаза глядят.

    Обделал этого брата старый дьявол и пошел к Тарасу-царю. Оборотился он в купца и поселился в Тарасовом царстве, стал заведенье заводить, стал денежки выпускать. Стал купец за всякую вещь дорого платить, и бросился весь народ к купцу деньги добывать. И завелось у народа денег так много, что все недоимки выплатили и в срок все подати подавать стали.

    Обрадовался Тарас-царь. «Спасибо, – думает, – купцу, теперь у меня денег еще прибавится, житье мое еще лучше станет». И стал Тарас-царь новые затеи затевать, зачал себе новый дворец строить. Повестил народу, чтоб везли ему лес, камень и шли работать, назначил за все цены высокие. Думал Тарас-царь, что по-прежнему за его денежки повалит к нему народ работать. Глядь, весь лес и камень к купцу везут, и весь рабочий народ к нему валит. Прибавил Тарас-царь цену, а купец еще накинул. У Тараса-царя денег много, а у купца еще больше, и перебил купец царскую цену. Стал дворец царский; не строится. Затеян был у Тараса-царя сад. Пришла осень. Повещает Тарас-царь, чтоб народ шел к нему сад сажать, – не выходит никто, весь народ купцу пруд копает. Пришла зима. Задумал Тарас-царь мехов собольих купить на шубу новую. Посылает покупать, приходит посол, говорит:

    – Нету соболей – все меха у купца, он дороже дал и из соболей ковер сделал.

    Понадобилось Тарасу-царю себе жеребцов купить. Послал покупать, приходят послы: все жеребцы хорошие у купца, ему воду возят пруд наливать. Стали все дела царские, ничего ему не делают, а все делают купцу, а ему только купцовы деньги несут, за подати отдают.

    И набралось у царя денег столько, что класть некуда, а житье плохое стало. Перестал уж царь затеи затевать; только бы уж как-нибудь прожить, и того не может. Во всем стесненье стало. Стали от него и повара, и кучера, и слуги к купцу отходить. Стало уж и еды недоставать. Пошлет на базар купить что – ничего нет: все купец перекупил, а ему только денежки за подати несут.

    Рассердился Тарас-царь и выслал купца за границу. А купец на самой на границе сел – все то же делает: все так же за купцовы денежки от царя тащат все к купцу. Совсем плохо царю стало, по целым дням не ест, да еще слух прошел, что купец хвалится, что он у царя и жену его купить хочет. Заробел царь Тарас и не знает, как быть.

    Приезжает к нему Семен-воин и говорит:

    – Поддержи, – говорит, – меня – меня индейский царь повоевал.

    А Тарасу-царю самому уж узлом к гузну дошло.

    – Я, – говорит, – сам два дни не ел.

    XI

    Обделал старый дьявол обоих братьев и пошел к Ивану. Оборотился старый дьявол в воеводу, пришел к Ивану и стал его уговаривать, чтоб он у себя войско завел.

    – Царю, – говорит, – не годится без войска жить. Ты мне прикажи только, а я соберу из твоего народу солдат и войско заведу.

    Отслушал его Иван.

    – Ну что ж, – говорит, – заведи, да песни их научи играть половчее, я это люблю.

    Стал старый дьявол по Иванову царству ходить, солдат по воле собирать. Объявил, чтоб шли все лбы брить, – каждому штоф водки и красная шапка будет.

    Посмеялись дураки.

    – Вино, – говорят, – у нас вольное, мы сами курим, а шапки нам бабы какие хочешь, хоть пестрые сошьют, да еще с мохрами.

    Так и не пошел никто. Приходит старый дьявол к Ивану.

    – Нейдут, – говорит, – твои дураки охотой – надо их силом пригонять.

    – Ну что ж, – говорит, – пригоняй силом.

    И повестил старый дьявол, чтоб шли все дураки в солдаты записываться, а кто не пойдет, того Иван смерти предаст.

    Пришли дураки к воеводе и говорят:

    – Говоришь ты нам, что, коли мы в солдаты не пойдем, нас царь смерти предаст, а не сказываешь, что с нами в солдатстве будет. Сказывают, и солдат до смерти убивают.

    – Да, не без того.

    Услыхали это дураки, уперлись.

    – Не пойдем, – говорят. – Уж лучше пускай дома смерти предадут. Ее и так не миновать.

    – Дураки вы, дураки! – говорит старый дьявол. – Солдата еще убьют ли, нет ли, а не пойдешь – Иван-царь наверно смерти предаст.

    Задумались дураки, пошли к царю Ивану-дураку спрашивать:

    – Проявился, – говорят, – воевода, велит нам всем в солдаты идти. «Коли пойдете, – говорит, – в солдаты, там вас убьют ли, нет ли, а не пойдете, так вас царь Иван наверно смерти предаст». Правда ли это?

    Засмеялся Иван.

    – Как же, – говорит, – я один вас всех смерти предам? Кабы я не дурак был, я бы вам растолковал, а то я и сам не пойму.

    – Так мы, – говорят, – не пойдем.

    – Ну что ж, – говорит, – не ходите.

    Пошли дураки к воеводе и отказались в солдаты идти.

    Видит старый дьявол – не берет его дело, пошел к тараканскому царю, подделался.

    – Пойдем, – говорит, – войной, завоюем Ивана-царя. У него только денег нет, а хлеба и скота и всякого добра много.

    Пошел тараканский царь войною. Собрал войско большое, ружья, пушки наладил, вышел на границу, стал в Иваново царство входить.

    Пришли к Ивану и говорят:

    – На нас тараканский царь войной идет.

    – Ну что ж, – говорит, – пускай идет.

    Перешел тараканский царь с войском границу, послал передовых разыскивать Иваново войско. Искали, искали – нет войска. Ждать-пождать – не окажется ли где? И слуха нет про войско, не с кем воевать. Послал тараканский царь захватить деревни. Пришли солдаты в одну деревню – выскочили дураки, дуры, смотрят на солдат, дивятся. Стали солдаты отбирать у дураков хлеб, скотину, дураки отдают, и никто не обороняется. Пошли солдаты в другую деревню – все то же. Походили солдаты день, походили другой – везде все то же, все отдают – никто не обороняется и зовут к себе жить.

    – Коли вам, сердешные, – говорят, – на вашей стороне житье плохое, приходите к нам совсем жить.

    Походили, походили солдаты, видят – нет войска, а все народ живет, кормится и людей кормит, и не обороняется, и зовет к себе жить.

    Скучно стало солдатам, пришли к своему тараканскому царю.

    – Не можем мы, – говорят, – воевать, отведи нас в другое место, добро бы война была, а это что – как кисель резать. Не можем больше тут воевать.

    Рассердился тараканский царь, велел солдатам по всему царству пройти, разорить деревни, дома, хлеб сжечь, скотину перебить.

    – Не послушаете, – говорит, – моего приказа, всех, – говорит, – вас расказню.

    Испугались солдаты, начали по царскому указу делать. Стали дома, хлеб жечь, скотину бить. Все не обороняются дураки, только плачут. Плачут старики, плачут старухи, плачут малые ребята.

    – За что, – говорят, – вы нас обижаете? Зачем, – говорят, – вы добро дурно губите? Коли вам нужно, вы лучше себе берите.

    Гнусно стало солдатам. Не пошли дальше, и все войско разбежалось.

    XII

    Так и ушел старый дьявол – не пронял Ивана солдатами.

    Оборотился старый дьявол в господина чистого и приехал в Иваново царство жить, хотел его, так же, как Тараса-брюхана, деньгами пронять.

    – Я, – говорит, – хочу вам добро сделать, уму-разуму научить. Я, – говорит, – у вас дом построю и заведенье заведу.

    – Ну что ж, – говорят, – живи.

    Переночевал господин чистый и наутро вышел на площадь, вынес мешок большой золота и лист бумаги и говорит:

    – Живете вы, – говорит, – все, как свиньи, – хочу я вас научить, как жить надо. Стройте мне, – говорит, – дом по плану по этому. Вы работайте, а я показывать буду и золотые деньги вам буду платить.

    И показал им золото. Удивились дураки, у них денег в заводе не было, а они друг дружке вещь за вещь меняли и работой платили. Подивились они на золото.

    – Хороши, – говорят, – штучки.

    И стали господину за золотые штучки вещи и работу менять. Стал старый дьявол, как и у Тараса, золото выпускать, и стали ему за золото всякие вещи менять и всякие работы работать. Обрадовался старый дьявол, думает: «Пошло мое дело на лад! Разорю теперь дурака, как и Тараса, и куплю его с потрохом со всем». Только забрались дураки золотыми деньгами, роздали всем бабам на ожерелья, все девки в косы вплели, и ребята уж на улице в штучки играть стали. У всех много стало, и не стали больше брать. А у господина чистого еще хоромы наполовину не отстроены и хлеба и скотины еще не запасено на год, и повещает господин, чтоб шли к нему работать, чтоб ему хлеб везли, скотину вели, за всякую вещь и за всякую работу золотых много давать будет.

    Нейдет никто работать и не несут ничего. Забежит мальчик или девочка, яичко на золотой променяет, а то нет никого – и есть ему стало нечего. Проголодался господин чистый, пошел по деревне – себе на обед купить. Сунулся в один двор, дает золотой за курицу – не берет хозяйка.

    – У меня, – говорит, – много и так.

    Сунулся к бобылке – селедку купить, дает золотой.

    – Не нужно мне, – говорит, – милый человек, у меня, – говорит, – детей нет, играть некому, а я и то три штучки для редкости взяла.

    Сунулся к мужику за хлебом. Не взял и мужик денег.

    – Мне не нужно, – говорит. – Нешто ради Христа, – говорит, – так погоди, я велю бабе отрезать.

    Заплевал даже дьявол, убежал от мужика. Не то что взять ради Христа, а и слышать-то ему это слово – хуже ножа.

    Так и не добыл хлеба. Забрались все. Куда ни пойдет старый дьявол, никто не дает ничего за деньги, а все говорят:

    – Что-нибудь другое принеси, или приходи работать, или ради Христа возьми.

    А у дьявола нет ничего, кроме денег, работать неохота, а ради Христа нельзя ему взять. Рассердился старый дьявол.

    – Чего, – говорит, – вам еще нужно, когда я вам деньги даю? Вы на золото всего купите и всякого работника наймете.

    Не слушают его дураки.

    – Нет, – говорят, – нам не нужно: с нас платы и податей никаких нейдет – куда же нам деньги?

    Лег, не ужинавши, спать старый дьявол.

    Дошло это дело до Ивана-дурака. Пришли к нему, спрашивают:

    – Что нам делать? Проявился у нас господин чистый: есть, пить любит сладко, одеваться любит чисто, а работать не хочет и Христа ради не просит и только золотые штучки всем дает. Давали ему прежде всего, пока не забрались, а теперь не дают больше. Что нам с ним делать? Как бы не помер с голода.

    Отслушал Иван.

    – Ну что ж, – говорит, – кормить надо. Пускай по дворам, как пастух, ходит.

    Нечего делать, стал старый дьявол по дворам ходить.

    Дошла очередь и до Иванова двора. Пришел старый дьявол обедать, а у Ивана девка немая обедать собирала. Обманывали ее часто те, кто поленивее. Не работамши, придут раньше к обеду, всю кашу поедят. И исхитрилась девка немая лодырей по рукам узнавать: у кого мозоли на руках, того сажает, а у кого нет, тому объедки дает. Полез старый дьявол за стол, а немая девка ухватила его за руки, посмотрела – нет мозолей, и руки чистые, гладкие, и когти длинные. Замычала немая и вытащила дьявола из-за стола. А Иванова жена ему и говорит:

    – Не взыщи, господин чистый, золовка у нас без мозолей на руках за стол не пускает. Вот, дай срок, люди поедят, тогда доедай, что останется.

    Обиделся старый дьявол, что его у царя с свиньями кормить хотят. Стал Ивану говорить:

    – Дурацкий, – говорит, – у тебя закон в царстве, чтобы всем людям руками работать. Это вы по глупости придумали. Разве одними руками люди работают? Ты думаешь, чем умные люди работают?

    А Иван говорит:

    – Где нам, дуракам, знать, мы все норовим больше руками да горбом.

    – Это оттого, что вы дураки. А я, – говорит, – научу вас, как головой работать; тогда вы узнаете, что головой работать спорее, чем руками.

    Удивился Иван.

    – Ну, – говорит, – недаром нас дураками зовут!

    И стал старый дьявол говорить:

    – Только не легко, – говорит, – и головой работать. Вы вот мне есть не даете оттого, что у меня нет мозолей на руках, а того не знаете, что головой во сто раз труднее работать. Другой раз и голова трещит.

    Задумался Иван.

    – Зачем же ты, – говорит, – сердешный, так себя мучаешь? Разве легко, как голова затрещит? Ты бы уж лучше легкую делал работу – руками да горбом.

    А дьявол говорит:

    – Затем я себя и мучаю, что я вас, дураков, жалею. Кабы я себя не мучил, вы бы век дураками были. А я головой поработал, теперь и вас научу.

    Подивился Иван.

    – Научи, – говорит, – а то другой раз руки уморятся, так их головой переменить.

    И обещался дьявол научить.

    И повестил Иван по всему царству, что проявился господин чистый и будет всех учить, как головой работать и что головой можно выработать больше, чем руками, – чтоб приходили учиться.

    Была в Ивановом царстве каланча высокая построена, и на нее лестница прямая, а наверху вышка. И свел Иван туда господина, чтобы ему на виду быть.

    Стал господин на каланчу и начал оттуда говорить. А дураки собрались смотреть. Дураки думали, что господин станет на деле показывать, как без рук головой работать. А старый дьявол только на словах учил, как не работамши прожить можно.

    Не поняли ничего дураки. Посмотрели, посмотрели и разошлись по своим делам.

    Простоял старый дьявол день на каланче, простоял другой – все говорил. Захотелось ему есть. А дураки и не догадались хлебца ему на каланчу принесть. Они думали, что если он головой может лучше рук работать, так уж хлеба-то себе шутя головой добудет. Простоял и другой день старый дьявол на вышке – все говорил. А народ подойдет, посмотрит-посмотрит и разойдется. Спрашивает и Иван:

    – Ну, что, господин, начал ли головой работать?

    – Нет еще, – говорят, – все еще лопочет.

    Простоял еще день старый дьявол на вышке и стал слабеть; пошатнулся раз и стукнулся головой об столб. Увидал один дурак, сказал Ивановой жене, а Иванова жена прибежала к мужу на пашню.

    – Пойдем, – говорит, – смотреть: говорят, господин зачинает головой работать.

    Подивился Иван.

    – Ну? – говорит.

    Завернул лошадь, пошел к каланче. Приходит к каланче, а старый дьявол уж вовсе с голоду ослабел, стал пошатываться, головой об столбы постукивать. Только подошел Иван, спотыкнулся дьявол, упал и загремел под лестницу торчмя головой – все ступеньки пересчитал.

    – Ну, – говорит Иван, – правду сказал господин чистый, что другой раз и голова затрещит. Это не то что мозоли, от такой работы желваки на голове будут.

    Свалился старый дьявол под лестницу и уткнулся головой в землю. Хотел Иван подойти посмотреть, много ли он работал, вдруг расступилась земля, и провалился старый дьявол сквозь землю, только дыра осталась. Почесался Иван.

    – Ишь ты, – говорит, – пакость какая! Это опять он! Должно, батька тем – здоровый какой!

    Живет Иван и до сих пор, и народ весь валит в его царство, и братья пришли к нему, и их он кормит. Кто придет – скажет:

    – Корми нас.

    – Ну что ж, – говорит, – живите – у нас всего много.

    Только один обычай у него и есть в царстве: у кого мозоли на руках – полезай за стол, а у кого нет – тому объедки.

    Указатель содержания дней

    «Круга чтения»

    Бессмертие. 20 янв., 12 фев., 9 апр., 10 июня, 22 сент., 6 нояб., 28 нояб., 7 дек.

    Благо. 6 июля, 19 авг., 19 дек.

    Бог. 22 фев., 6 мар., 24 мар., 12 апр., 26 апр., 15 июня, 7 июля, 3 сент., 7 окт., 17 окт., 8 нояб.

    Богатство. 27 фев., 19 мар., 28 мая, 31 июля, 12 сент., 3 окт., 3 нояб., 15 нояб.

    Божественная природа души. 14 фев., 22 апр., 25 апр., 14 мая, 18 мая, 29 мая, 18 июня, 1 июля, 18 июля, 29 авг., 18 сент., 9 окт., 16 окт., 18 окт., 27 нояб., 14 дек.

    Болезнь. 29 апр., 6 окт.

    Брак. 11 мар.

    Вегетарианство. 21 фев., 6 мая, 20 июня, 24 сент., 2 дек.

    Вера. 2 янв., 8 янв., 13 янв., 15 янв., 13 фев., 17 апр., 16 мая, 26 июля, 18 авг., 28 авг., 11 сент., 2 окт., 16 нояб.

    Взаимное служение. 25 мар.

    Внушение. 5 авг., 28 сент., 29 окт., 12 нояб.

    Воздержание. 4 мар., 29 мар., 23 мая.

    Возмездие. 15 апр., 3 авг.

    Война. 22 янв., 9 фев., 9 мар., 8 апр., 17 июня, 6 июля, 29 сент., 25 нояб., 29 дек.

    Воспитание. 10 янв., 5 мая, 26 дек.

    Все в себе. 7 мая, 13 мая, 11 авг., 27 авг.

    Гордость. 11 окт., 9 нояб.

    Дела. 12 мар., 1 июня, 22 июня, 22 июля, 26 окт.

    Детство. 8 сент.

    Добро. 3 мар., 7 апр., 21 мая, 18 нояб.

    Доброта. 7 янв., 3 фев., 30 мар., 8 июня, 17 авг., 12 дек.

    Достоинство человека. 16 апр., 25 окт., 4 дек.

    Дух. 1 фев., 10 мая, 5 июня.

    Духовная природа. 16 фев., 27 дек.

    Единение. 4 янв., 10 мар., 3 июня, 12 июля, 16 авг., 24 окт., 17 дек., 30 дек.

    Женщина. 2 июня, 1 дек.

    Заблуждение. 6 сент., 6 дек.

    Закон. 28 янв., 11 фев., 19 мая, 24 июля, 26 сент., 8 дек.

    Зло. 23 янв., 11 апр., 6 июня, 9 авг., 19 нояб.

    Знание. 1 янв., 9 янв., 25 янв., 16 мар., 1 апр., 18 апр., 3 мая, 9 июля, 27 июля, 22 авг., 9 сент., 16 сент., 23 сент., 14 нояб., 28 дек.

    Идеал. 29 фев., 11 мая.

    Искусство. 28 фев., 2 июля, 31 авг., 14 окт., 3 дек.

    Истина. 24 фев., 15 мая, 23 авг., 15 сент., 15 дек.

    Лжеучение. 12 янв., 31 янв., 4 июня, 10 июля, 8 авг., 1 сент., 19 сент., 27 окт., 31 окт., 10 нояб.

    Любовь. 14 янв., 27 янв., 15 мар., 24 мая, 8 июля, 21 июля, 4 окт., 16 дек.

    Милосердие. 25 янв., 11 июля, 24 нояб., 25 дек.

    Молитва. 25 фев., 8 мар., 21 авг., 21 дек.

    Мудрость. 17 янв., 24 янв., 29 янв., 13 мар., 28 мар., 21 июня, 13 авг., 13 сент., 30 сент., 1 окт., 23 дек.

    Мужество. 27 мар., 24 апр., 1 мая, 18 окт., 20 нояб.

    Наказание. 4 июля, 5 сент.

    Насилие. 17 июля, 14 авг., 14 сент., 13 окт.

    Настоящее. 10 авг., 17 нояб., 31 дек.

    Наука. 8 окт.

    Одурманивание. 1 сент.

    Осуждение. 18 мар., 27 апр., 14 июня, 27 сент., 22 окт., 6 нояб.

    Отечество. 9 дек.

    Покаяние. 31 мар., 28 июля.

    Приближение Царства Божия. 26 мар., 10 апр., 14 июля, 30 авг., 20 дек.

    Прогресс. 20 фев., 18 дек.

    Просвещение. 18 янв.

    Простота. 15 фев., 23 апр., 19 июля, 20 авг.

    Равенство. 17 фев.

    Радость. 4 апр., 31 мая, 15 авг.

    Разум. 7 фев., 14 мар., 13 апр., 13 июня, 26 июня, 29 июля, 6 авг., 5 дек.

    Рост. 22 мая, 12 июня, 24 авг., 15 окт., 24 дек.

    Самоотречение. 19 янв., 18 фев., 20 апр., 4 авг., 30 окт.

    Самосовершенствование. 21 янв., 7 фев., 6 апр, 13 нояб.

    Свобода. 20 мая, 23 июня, 3 июля, 1 авг.

    Семья. 28 июня.

    Сила мысли. 8 фев., 4 мая, 11 июня, 21 сент., 5 нояб.

    Слияние своей воли с волей Бога. 2 мар., 15 июля, 12 авг.

    Слово. 5 янв., 8 фев., 26 фев., 2 мая, 25 мая, 16 июля, 4 нояб., 29 нояб.

    Служение. 20 окт., 21 нояб.

    Смерть. 2 фев., 1 мар., 3 апр., 12 мая, 26 мая, 24 июня, 2 авг., 7 сент., 10 окт.

    Смирение. 11 янв., 10 фев., 5 мар., 8 мая, 7 июня, 30 июля, 1 нояб., 30 нояб.

    Смысл жизни. 21 мар., 30 апр., 19 окт., 23 нояб.

    Соблазн. 27 мая, 2 нояб., 10 дек.

    Совесть. 19 июня, 9 сент., 23 окт.

    Сострадание и вегетарианство. 20 июля.

    Спокойствие. 21 окт.

    Справедливость. 22 мар., 26 авг.

    Страдание. 19 апр., 25 июля, 28 окт.

    Страсти. 6 фев.

    Тайна. 20 мар.

    Труд. 19 фев., 7 мар., 5 апр., 28 апр., 25 авг., 25 сент., 11 дек.

    Тщеславие. 25 июня, 7 авг.

    Уныние. 29 июня.

    Усилие. 6 янв., 2 апр., 9 мая, 27 июня, 23 июля, 4 сент.,

    20 сент., 5 окт., 11 нояб.

    Устройство жизни. 3 янв., 16 янв., 30 янв., 23 фев., 17 мар., 23 мар., 14 апр., 21 апр., 30 мая, 9 июня, 16 июня, 30 июня, 13 июля, 17 сент., 22 нояб., 26 нояб., 22 дек.

    Юродство. 17 мая.

    Комментарии

    Источники публикации

    «Круг чтения» печатается по тексту второй редакции книги, воспроизведенному в 41 – 42-м томах Юбилейного издания Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого в 90 томах (М., 1907). Том и страницы этого издания указываются в скобках. Текст сверен и уточнен по наборному экземпляру второго издания «Круга чтения», хранящемуся в Гос. Музее Толстого (1 – А-2, № 459–461) и представляющему собой экземпляр первого издания с многочисленными дополнениями, изменениями и перестановками, внесенными Толстым при подготовке второго издания, которое не было осуществлено при жизни писателя. В настоящем издании в основном сохранены пунктуация и лексические особенности толстовского текста.

    В рукописи первого издания в Музее Толстого (1 – А-2, № 436–447) обозначена тематика записей каждого дня. В настоящем издании это толстовское обозначение тем вынесено в Содержание. Публикуется также Указатель содержания дней «Круга чтения», приложенный к первому изданию и уточненный нами в связи с перестановками текстов, произведенными Толстым при подготовке второго издания.

    Настоящее издание является первым, в котором раскрываются источники многочисленных высказываний русских и иностранных авторов, включенных в «Круг чтения». Эти источники установлены (особенно античные, немецкие и американские) на основе просмотра черновиков первого издания, а также в результате работы коллектива авторов следующих ниже послесловий.

    Думается, что читателю будет небезынтересно узнать, из каких именно произведений приведены высказывания в «Круге чтения».

    Особенно это относится к авторам, менее известным нашему читателю.

    В отличие от записей на каждый день источники Недельных и Месячных чтений «Круга чтения» прокомментированы в Юбилейном издании.

    ВОРОВ СЫН. Краткое и свободное изложение рассказа Н. С. Лескова «Под Рождество обидели», напечатанного в «Петербургской газете» 25 декабря 1890 г. и тогда же посланного автором Толстому. В собрания сочинений Лескова рассказ не включался.

    КАЮЩИЙСЯ ГРЕШНИК. Легенда написана Толстым в 1886 г. и помещена в «Круге чтения» без изменения текста.

    СОВЕРШЕНСТВОВАНИЕ. Отрывок из книги Ф. Р. Ламенне «Евангелия» (1846, комментарий к 5-й главе Евангелия от Матфея), переведенный С. Л. Толстым. Две записи Толстого, добавленные к переводу из Ламенне, заимствованы из книги: Афоризмы и избранные мысли Л. Н. Толстого, собранные Л. П. Никифоровым. М., 1905. Вып. 1, № 138, 139. Первый отрывок взят из письма Толстого к В. Г. Черткову 19 мая 1884 г., второй – из XIX главы трактата Толстого «О жизни».

    СУЩНОСТЬ ХРИСТИАНСКОГО УЧЕНИЯ. Выдержка из первой части трактата Толстого «Христианское учение», написанного в 1894–1897 гг.

    РАЗУМ. Первый отрывок взят из книги А. Шопенгауэра «Мир как воля и представление», т. 2, гл. VI (по поводу учения об отвлеченном познании или познании разумом). Второй отрывок был предложен Ф. А. Страховым из его неопубликованных заметок.

    БУДДА. Сведения о жизни Будды заимствованы Толстым из статьи «Буддизм» в 8-м полутоме Энциклопедического словаря издания Брокгауза и Ефрона.

    САМООТРЕЧЕНИЕ. Отрывок из Ламенне взят из книги его «Евангелия» (комментарии к 12-й главе Евангелия от Иоанна). Отрывок из Толстого составлен из двух записей в книге: Афоризмы и избранные мысли Л. Н. Толстого, собранные Л. П. Никифоровым, № 243 и 164. Первый абзац заимствован из статьи Толстого «Первая ступень» (29, 69), а далее соединены две выдержки из статьи Толстого «О голоде» (29, 110).

    СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК. XXI глава третьей части романа «Воскресение».

    АРХАНГЕЛ ГАВРИИЛ. Легенда, принадлежащая персидскому поэту Феридеддину Аттару. Перевод из книги: The Sacred Anthology. A Book of Ethical Scriptures /Ed. by М. D. Conway. London, 1874. P.133–134.

    МОЛИТВА. Рассказ связан с легендой, слышанной Толстым от олонецкого крестьянина-сказителя В. П. Щеголенка, гостившего в Ясной Поляне летом 1879 г. Впервые напечатан в «Круге чтения».

    БЕДНЫЕ ЛЮДИ. Прозаический перевод стихотворения В. Гюго из его «Легенды веков», принадлежащий Л. И. Веселитской (В. Микулич) и напечатанный в общедоступном издании «Посредник» (М., 1904).

    ЕДИНЕНИЕ. Отрывок из сочинения А. Шопенгауэра «Об основе морали», 22 (метафизическая основа).

    МОРСКОЕ ПЛАВАНИЕ. Сокращенный вариант одного из «Стихотворений в прозе» И. С. Тургенева.

    НЕПРОТИВЛЕНИЕ ЗЛУ НАСИЛИЕМ. Сокращенный перевод «Катехизиса непротивления» А. Балу из первой главы трактата Толстого «Царство Божие внутри вас».

    СУРАТСКАЯ КОФЕЙНАЯ. Рассказ Толстого написан в 1887 г.

    КОРНЕЙ ВАСИЛЬЕВ. Рассказ написан Толстым в феврале 1905 г.

    ДОБРО. Выдержка из пятой главы рукописи сочинения А. И. Архангельского (псевдоним: Бука) «Кому служить?», изданной в 1920 г. в Москве Обществом истинной свободы в память Л. Н. Толстого и Трудовой общины-коммуны «Трезвая жизнь».

    УЛИЧНЫЙ ТОРГОВЕЦ. Перевод рассказа А. Франса «Кренкбиль», сделанный В. М. Величкиной, был впервые напечатан в журнале «Образование», 1903, № 4.

    ИЗ ПИСЬМА. Сокращенный вариант письма Александра Дюма-сына, включенного Толстым в его статью «Неделание», написанную в 1893 г.

    ЗЕРНО С КУРИНОЕ ЯЙЦО. Сказка Толстого написана в 1886 г.

    ВОСПИТАНИЕ. Отрывок из книги: Избранные мысли Иосифа Мадзини, собрал Л. П. Никифоров. М., 1905. С. 20–21.

    ИЗ ПИСЬМА О ВОСПИТАНИИ. В первом издании под названием «Из письма к П. И. Б.» было дано с сокращениями письмо Толстого к П. И. Бирюкову 5 мая 1901 г.

    СМЕРТЬ В ГОСПИТАЛЕ. Отрывок с сокращениями из первой главы («Госпиталь») второй части «Записок из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского.

    ЗАКОН НАСИЛИЯ И ЗАКОН ЛЮБВИ. Выдержка с сокращениями из пятой главы рукописи А. И. Архангельского (Бука) «Кому служить?».

    СУД НАД СОКРАТОМ И ЕГО ЗАЩИТА. Свободное изложение, сделанное Толстым, отрывка из «Апологии» Сократа, написанной Платоном.

    ДУШЕЧКА. С. А. Толстая отмечает чтение Толстым вслух этого самого любимого им чеховского рассказа в течение двух дней подряд, 14 и 15 января 1899 г. Толстой сократил ряд мест, в которых он находил ироническое отношение автора к героине.

    ПОСЛЕСЛОВИЕ К РАССКАЗУ ЧЕХОВА «ДУШЕЧКА». Написано в феврале 1905 г.

    НЕУЖЕЛИ ТАК НАДО? Отрывок из первой главы статьи Толстого «Неужели это так надо?», оконченной в 1900 г.

    ПЕРВОЕ ГОРЕ. Рассказ Л. А. Авиловой, рекомендованный Толстому Ф. А. Страховым, впервые напечатан в журнале «Русское богатство», 1900, № 8.

    ДОБРОВОЛЬНОЕ РАБСТВО. Два отрывка из сочинения французского мыслителя XVI в. Этьена Ла Боэси «Добровольное рабство» переведены Толстым.

    ОРЕЛ. Отрывок из шестой главы («Каторжные животные») второй части «Записок из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского.

    ЯГОДЫ. Рассказ написан 10 и 11 июня 1905 г.

    ПАСКАЛЬ. Статья написана Толстым для «Круга чтения». С книгой Б. Паскаля «Мысли» Толстой познакомился в 1876 г., и она стала одной из его любимых книг.

    УСТРОЙСТВО МИРА. Отрывок из книги Ф. Ламенне «Евангелия» (комментарии к 15-й главе Евангелия от Иоанна).

    ОТНОШЕНИЕ ПЕРВЫХ ХРИСТИАН К ВОЙНЕ. По цензурным условиям статья не вошла в прижизненные издания «Круга чтения» и впервые была напечатана в бесцензурном издании «Июля» «Круга чтения» в 1917 г. в Москве под редакцией В. Г. Черткова.

    ПИСЬМО КРЕСТЬЯНИНА ОЛЬХОВИКА, ОТКАЗАВШЕГОСЯ ОТ ВОЕННОЙ СЛУЖБЫ. Отрывок из брошюры «Письма Петра Васильевича Ольховика», выпущенной в Англии в 1899 г. под редакцией В. Г. Черткова. По цензурным условиям в «Круг чтения» не вошло и появилось в 1917 г. в бесцензурном издании «Июля» «Круга чтения» под редакцией В. Г. Черткова (Москва).

    НЕВЕРУЮЩИЙ. Толстой перевел рассказ В. Гюго «Атеист» из книги «Постскриптум моей жизни» (1901).

    ПОКАЯНИЕ. Отрывок из рукописи пятой главы сочинения А. И. Архангельского (Бука) «Кому служить?».

    КАМНИ. Притча из статьи «Задонский юродивый Антоний Алексеевич» в книге Е. Поселянина (псевдоним Е. Погожева) «Русские подвижники 19-го века». СПб., 1901.

    БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА (КОВШ). Легенда, переведенная Толстым из английского журнала «Herald of Peace».

    ВОРОБЕЙ. Одно из «Стихотворений в прозе» И. С. Тургенева, в текст которого Толстой внес небольшие изменения.

    ОДИНОЧЕСТВО. Рассказ Мопассана, переведенный, по совету Толстого, Л. П. Никифоровым и напечатанный впервые в книге: Мопассан Г. де. Одиночество и другие рассказы. М., 1899.

    КАТОЛИЦИЗМ И ХРИСТИАНСТВО. Отрывок из статьи Ф. Ницше «Критика высших ценностей», напечатанной в журнале «Новый путь» (1904, № 9). Перевод редактирован Ф. А. Страховым.

    ОБ ОСВОБОЖДЕНИИ ЗЕМЛИ ПО УЧЕНИЮ ГЕНРИ ДЖОРДЖА. Статья написана переводчиком сочинений Генри Джорджа С. Д. Николаевым и отредактирована Толстым.

    ДЛЯ ЧЕГО ЛЮДИ ОДУРМАНИВАЮТСЯ? Отрывок из первой главы статьи Толстого «Для чего люди одурманиваются?», написанной в 1890 г.

    БЕГЛЕЦ. Рассказ написан А. П. Чеховым в 1886 г. и помещен в «Круге чтения» без изменений.

    СИЛА ДЕТСТВА. Изложение Толстым рассказа В. Гюго «Гражданская война», произнесенное им для фонографа 19 апреля 1908 г. Впервые напечатан с цензурными пропусками во втором издании «Круга чтения» в 1912 г.

    ПЕТР ХЕЛЬЧИЦКИЙ. Статья написана Толстым 31 марта 1905 г. Русский перевод сочинения Петра Хельчицкого «Сеть веры» был издан Академией наук под редакцией Ю. С. Анненкова в 1893 г.

    ИЗ ЗАВЕЩАНИЯ МЕКСИКАНСКОГО ЦАРЯ. Источник этой легенды не установлен.

    СМЕРТЬ СОКРАТА. Написано Л. Н. Толстым на основе книги: Платон. Федон. Разговор. Перевод Дм. Лебедева. М., 1896.

    ЗА ЧТО? Источником послужил рассказ в третьей части книги С. В. Максимова «Сибирь и каторга» (первое издание – 1871, второе – 1891, третье – 1901).

    ЖИВЫЕ МОЩИ. Сокращенный вариант рассказа из «Записок охотника» И. С. Тургенева.

    ЗАКОН БОГА И ЗАКОН МИРА СЕГО. Переработанный Толстым отрывок из первой части книги Петра Хельчицкого «Сеть веры». В 1907 г. полный текст «Сети веры» перепечатан с академического издания 1893 г. книгоиздательством «Посредник». Постановлением Московской судебной палаты 8 ноября 1911 г. эта статья была вырезана из первого издания «Круга чтения» и во втором издании не появилась.

    ЛАМЕННЭ. Основой для статьи Толстого стала книга: Котляревский С. А. Ламеннэ и новейший католицизм. М., 1904.

    ОТКРОВЕНИЕ И РАЗУМ. Отрывок из «Исповедания веры савойского викария» в четвертой книге трактата Ж. – Ж. Руссо «Эмиль, или О воспитании». Перевод А. А. Русановой.

    БОЖЕСКОЕ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ. 8 августа 1879 г. в Одессе были повешены за подготовку покушения на Александра II трое революционеров: Д. А. Лизогуб, С. Ф. Чубаров и И. Я. Давиденко. Толстой обратился к личности и судьбе Дм. Лизогуба, именуемого в рассказе Светлогубом. Одним из источников послужила книга С. М. Степняка-Кравчинского «Подпольная Россия» (на русском языке в 1893 г.).

    ХРИСТИАНСТВО И РАЗДЕЛЕНИЕ ЛЮДЕЙ. Отрывки из 14 – 27-й глав первой части и 1 – 4-й глав второй части «Сети веры» Петра Хельчицкого. Постановлением Московской судебной палаты 8 ноября 1911 г. статья вырезана из первого издания «Круга чтения» и не появилась во втором издании.

    ТРЕБОВАНИЕ ЛЮБВИ. Выдержка из Дневника Толстого от 25 июня 1893 г. Впервые опубликована В. Г. Чертковым в «Листках Свободного слова», издававшихся в Англии (1899, № 3).

    ЕПИСКОП МИРИЕЛЬ. Сокращенный перевод эпизода из романа В. Гюго «Отверженные».

    ЖЕНЩИНЫ. Сокращенный отрывок из трактата Толстого «Так что же нам делать?», написанного в 1882–1886 гг.

    СЕСТРЫ. Рассказ Толстого «Франсуаза», написанный в 1890 г. по рассказу Мопассана «В порту» (1889), вошел во второе издание «Круга чтения» под названием «Сестры». В 1905 г. рассказ появился в издании «Посредник».

    УЧЕНИЕ ДВЕНАДЦАТИ АПОСТОЛОВ. ПРЕДИСЛОВИЕ. Написано Толстым 1 апреля 1905 г.

    УЧЕНИЕ ГОСПОДА, ПРЕПОДАННОЕ НАРОДАМ 12-ю АПОСТОЛАМИ. Памятник древней христианской письменности. Опубликован в 1883 г. Толстой познакомился с ним в 1885 г. и заново перевел его с греческого.

    ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА. Написано в 1907 г., напечатано во втором издании «Круга чтения».

    ГАРРИСОН И ЕГО «ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ». Отрывок из предисловия Толстого, написанного в 1903–1904 гг. к биографии У. Л. Гаррисона, составленной В. Г. Чертковым и его сотрудницей Флоренс Хода.

    ПРОВОЗГЛАШЕНИЕ ОСНОВ, ПРИНЯТЫХ ЧЛЕНАМИ ОБЩЕСТВА, ОСНОВАННОГО ДЛЯ УСТАНОВЛЕНИЯ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ ВСЕОБЩЕГО МИРА. Сокращенная перепечатка «Провозглашения...» У. Л. Гаррисона из первой главы трактата Толстого «Царство Божие внутри вас». Постановлением Московской судебной палаты 8 ноября 1911 г. статья Толстого и само «Провозглашение» Гаррисона вырезаны из первого издания «Круга чтения» и не появились во втором издании.

    ПОВРЕЖДЕННЫЙ. Сокращенный текст рассказа А. И. Герцена из его «Прерванных рассказов» (1854). Толстой читал рассказ в 4-м томе «Сочинений» Герцена (Лондон, 1878).

    О СЕКТЕ НАЗАРЕН, РАСПРОСТРАНИВШЕЙСЯ В ВЕНГРИИ, СЕРБИИ И ХОРВАТИИ. Выдержки из книги: Ольховский В., Бонч-Бруевич В. Д. Назарены в Венгрии и Сербии (К истории сектантства). М., 1905.

    Месячные чтения, предназначавшиеся Толстым для включения в «Круг чтения», не были по цензурным условиям напечатаны (в первом прижизненном издании).

    ФЕВРАЛЬ

    Переработанный отрывок из книги: Архангельский А. И. (Бука). Кому служить? М., 1920. С. 74–77 (из рукописи четвертой главы).

    МАРТ

    Отрывок из рукописи третьей главы той же книги.

    АПРЕЛЬ

    Измененный отрывок из шестой главы статьи Толстого «Патриотизм и правительство» (1900).

    МАЙ

    Перевод Толстым отрывка из «Рассуждения о добровольном рабстве» Ла Боэси.

    ИЮНЬ

    Первый отрывок из книги: Попов Е. И. Жизнь и смерть Е. Н. Дрожжина. (Англия), 1903. С. 3–4, 127–128. Второй отрывок из книги: Шкарван А. Мой отказ от военной службы. (Англия), 1898. С. 25–26, 46–49.

    АВГУСТ

    Отрывок из рукописи книги: Архангельский А. И. Кому служить? М., 1920. С. 93–95.

    ОКТЯБРЬ

    Отрывок из рукописи той же книги (с. 104–106).

    НОЯБРЬ

    Толстой дважды писал предисловие к работе Т. М. Бондарева «Трудолюбие и тунеядство, или Торжество земледельца» – в 1886 г. для журнала «Русское богатство» и в 1895 г. для «Критико-биографического словаря русских писателей и ученых» С. А. Венгерова. Для «Круга чтения» Толстым было намечено второе предисловие. Отрывки из сочинения Т. М. Бондарева приведены по сокращенному изданию, выпущенному «Посредником» в 1906 г.

    ДЕКАБРЬ

    «Сказка об Иване-дураке и его двух братьях: Семене-воине и Тарасе-брюхане, и немой сестре Маланье, и о старом дьяволе и трех чертенятах» написана Толстым в 1885 г. В отдельном издании «Посредника» сказка вышла в 1886 г. с цензурными изъятиями, а в 1887 г. второе отдельное издание ее было арестовано Московским цензурным комитетом.

    А. Н. Николюкин







     

    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх