Гибель Сикорского

После отдыха в Ливане Сикорский полетел в Каир, откуда должен был направиться уже в Лондон. В основном все было сделано и урегулировано. Только вопрос об Андерсе не был решен со всей ясностью и определенностью. Предстояла реорганизация командования армии: Сикорский принял решение отделить функции командующего армией от функций командира корпуса. А пока обе функции находились в руках Андерса. Сикорский поставил этот вопрос совершенно ясно и, обращаясь к Андерсу, сказал:

— Вы можете избрать либо то, либо другое: можете остаться командующим армией, тогда я назначу командира корпуса. Если же вы захотите стать командиром корпуса, я назначу командующего армией.

Ни один из вариантов Андерса не устраивал. Командующий армией по положению был выше, но он не имел солдат. Войска непосредственно подчинялись командиру корпуса, который по существу являлся хозяином положения. Андерс считал, что, если он оставить за собой должность командира корпуса, то есть фактического командира, ему придется в какой-то части отказаться от положения «вождя» в пользу командующего армией, что для него было неприемлемым. По мнению Андерса, никто кроме него не мог занимать высшей должности. Если бы он согласился остаться командующим армией, а Сикорский назначил кого-нибудь командиром корпуса, то Андерс фактически оказался бы командиром без войска, следовательно, был бы лишен силы, с чем он также категорически не мог примириться. Словом, ни одно из предложений Сикорского его не устраивало. Андерс хотел и впредь безраздельно властвовать в армии, совмещая функции командующего армией и командира корпуса и имея двух заместителей — одного по армии, другого по корпусу.

Между прочим, позже, уже после смерти Сикорского, этот замысел на некоторое время был осуществлен. А сейчас Сикорский не хотел на это соглашаться. Однако он уехал, так и не решив вопроса.

Окончательное решение он хотел принять уже в Лондоне. Андерс хорошо знал, что дело решится не так, как он хотел, он имел все основания полагать, что оно решится не в его пользу. Говорили, что Сикорский намерен даже совсем отозвать Андерса с Ближнего Востока, но приказ задерживается из-за отсутствия кандидата на его место.

Напряжение в отношениях между Андерсом и Сикорским за последнее время усилилось. Англичане едва сдерживали строптивого Андерса, заверяя его, что все будет как нельзя лучше.

Пока же Сикорский не произвел никаких изменений. Андерс оставался на своей прежней должности. В отличие от санации, так много потерявшей из-за инспекции Сикорского на Ближний Восток, Андерс сохранил пока прежние позиции.

Перед отлетом Сикорский еще раз вызвал меня в Каир, чтобы дать окончательные инструкции относительно предстоящей мне работы в Вашингтоне. Разговор свидетельствовал о том, что, вопреки усилиям, не удалось добиться отмены решения о моем отъезде в США. Сикорский настоял на своем, ссылаясь на то, что я буду нужен в Америке для дела.

Он до сих пор не мог понять некоторых поступков англичан и поэтому в ходе беседы показал мне телеграмму, полученную от Черчилля несколько часов назад. Черчилль поздравлял его с победой на Среднем Востоке. Сикорский не мог понять, какую победу имел в виду Черчилль. Стоявший рядом полковник Марецкий был явно встревожен. В поздравлении было что-то, чего ни тот, ни другой не понимали. В той же телеграмме Черчилль просил Сикорского «немедленно возвратиться». В связи с этим Сикорский отказался от намерения поехать в Африку, где хотел ознакомиться с положением проживавших там в лагерях поляков, и решил возвратиться в Англию. Видимо, там его ожидали какие-то весьма важные дела, если его так срочно вызывали и даже заблаговременно предоставили в его распоряжение самолет. Он был очень раздражен по этому поводу, тем более что через несколько дней в Каир должен был прибыть заместитель министра иностранных дел СССР, с которым он хотел обсудить вопрос польско-советских отношений. А телеграмма Черчилля срывала эту встречу.

Сикорский еще раз вернулся к вопросу о моем отъезде в США. Спрашивал, знаю ли я английский, а услышав, что нет, прикомандировал в мое распоряжение инженера Хрыневича в качестве переводчика. Я специально просил назначить именно Хрыневича, так как он знал не только английский язык, но и условия жизни в США. Он должен был сопровождать меня в пути в течение всего моего пребывания там. Хрыневич из солдат был произведен в подпоручики.

В моем присутствии Сикорский составил телеграмму в Вашингтон на имя заместителя начальника штаба армии, извещавшую о моем приезде. Дал также указания нашему послу в Каире Зажулинскому уладить все формальности, связанные с моим выездом в США.

Потолковав еще несколько минут, мы распрощались. Казалось, Сикорский чем-то встревожен: телеграмма Черчилля явно беспокоила и интриговала его.

Прямо от Сикорского я направился к Андерсу (мы жили вместе в гостинице), чтобы доложить ему о решении Верховного Главнокомандующего относительно меня. У него я застал Гулльса. Андерс встретил меня словами:

— Вот видишь, я одержал большую победу. Как раз пришел подполковник и передал мне поздравления от генерала Беннет-Несбита.

Я стоял пораженный, ведь несколько минут назад эти же слова я слышал от Сикорского. Сикорский получил поздравления от Черчилля и, оказывается, такие же поздравления получил Андерс от Беннет-Несбита. Что это могло значить?

— С какой победой? — спросил я. Генерал улыбнулся и, довольный, ответил:

— С победой над Сикорским.

Я внимательно посмотрел на генерала. Он странно смутился. Вообще он выглядел как-то необычно. Видимо, что-то произошло, чего я не знал. Когда несколько часов назад я разговаривал с Андерсом, он был другим человеком — спокойным, сдержанным, а теперь, хотя его и поздравили с «победой», он совершенно не походил на победителя, дрожал, будто в лихорадке. Было заметно, что он очень возбужден, глаза его горели, на лице проступили красные пятна, он весь переменился. Действительно, пришедший через некоторое время врач установил, что у Андерса повышенная температура. Однако я не мог понять причины, вызвавшей такую резкую перемену в самочувствии генерала.

Я сказал ему о своем предстоящем отъезде в США. Андерс был этим недоволен.

Он лег в постель и принял какие-то порошки. Все это выглядело как-то странно. Я не мог разобраться в происходящем, но атмосфера была смутной и неприятной. Вскоре к Андерсу пришел сам Несбит. После его ухода я постучался к генералу. Он встретил меня словами:

— Знаешь, я не буду присутствовать на проводах Сикорского.

Я был поражен. До отлета оставалось еще несколько дней, а Андерс уже предупреждал, что не будет провожать Сикорского. Почему? Из-за слишком скверного самочувствия? Может быть, генерал решил пораньше вернуться в Киркук, поскольку в Каире чувствовал себя плохо? Впрочем, было видно, что ему и в самом деле не по себе.

Вскоре пришел с приказаниями Сикорского полковник Марецкий; генерал почти не разговаривал с ним. Получил приказы и сказал, что чувствует себя плохо и, вероятно, не будет на проводах Сикорского. Чем ближе подходил момент отъезда Сикорского, тем большее беспокойство охватывало Андерса. Бывали минуты, когда он весь дрожал, словно в лихорадке. Однако приглашенный врач не установил никакой болезни. Между тем, несомненно, было что-то такое, что вынуждало Андерса как можно скорее покинуть Каир. Он этого ничуть не скрывал и в самом деле приказал приготовить себе самолет для возвращения в Киркук. Было похоже, что он хотел от чего-то бежать, вообще как можно скорее оставить Каир, словно он чего-то боялся, ожидал чего-то необычного и не хотел быть при сем свидетелем.

Андерс доложил Сикорскому, что не может присутствовать при его отлете, так как чувствует себя плохо. Я удивился его поведению, ведь я видел, что он не настолько уж болен, чтобы действительно не иметь возможности проводить Сикорского, как этого требовал служебный долг. Не было также никакой причины для срочного выезда в Киркук.

Сикорский тоже очень удивился, но сказал Андерсу, что если он нездоров, то может попрощаться накануне и на аэродром уже не приезжать. Сикорский мог предполагать, что Андерс обиделся и поэтому не хочет его проводить. Как бы то ни было, все это походило на демонстрацию пренебрежения по отношению к верховному главнокомандующему.

В конечном счете Андерс самолетом направился в Киркук, а я через час выехал туда же на автомашине. По пути заехал в Тель-Авив. В гостинице «Гатримон», где я остановился вместе с сопровождавшим меня поручиком Хашковским, нас настигла переданная по радио весть о гибели Сикорского. Сначала я не мог этому поверить, точно так же как и другие поляки, находившиеся в зале. Когда это сообщение подтвердили и другие радиостанции, никаких сомнений не оставалось. Было передано также официальное правительственное сообщение, содержавшее заявление Идена о том, что над Гибралтаром произошла катастрофа самолета, в котором летел Сикорский. Все пассажиры погибли. «Причины катастрофы выясняются и будут сообщены позже».

Следующее правительственное сообщение о гибели Сикорского было очень смутным, путаным и неубедительным. Расследования происшедшего «случая» фактически не произошло. Для видимости создали комиссию по установлению причин катастрофы, но она приняла ту версию, которую ей якобы сообщили живые свидетели события. Комиссия установила, что отказали рули управления, в результате чего самолет после взлета упал в воду и от удара о воду разбился. Утонули все, за исключением пилота, который спасся, хотя и был ранен. Удалось выловить лишь тело Сикорского.

Вот и все, что было сказано в правительственном сообщении. Авторы его даже не удосужились выяснить, почему не действовали рули управления, как об этом говорилось в официальном извещении. Почему их заклинило? Что привело к этому?

В случайность никто не верил, сообщению также не верили. То, что официально сообщалось, слишком мало походило на правду. Комментаторы передавали друг другу совершенно иную версию катастрофы.

Трудно было игнорировать тот факт, что американцы, не знавшие всего дела, предложили включить в комиссию своих экспертов и расследовать причины катастрофы, так как самолет был американского производства и еще не случалось, чтобы «либерейторы» терпели подобные аварии. Однако их не пригласили в комиссию, ибо почему-то было признано, что такое расследование излишне.

Обсуждение обстоятельств катастрофы и логическое сопоставление данных, содержавшихся в официальных коммюнике, давали обильную пищу для размышлений.

Если самолет действительно, как говорилось в сообщении, упал в воду сразу же после взлета в результате неисправности рулей, то в худшем случае он затонул бы и его можно было извлечь из воды вместе с погибшими членами экипажа и пассажирами.

Самолет такого типа, огромный четырехмоторный бомбардировщик стальной конструкции, ни в коем случае не мог при соприкосновении с водой разлететься на мелкие куски в радиусе почти ста метров. Если даже предположить, что он упал с большой высоты (чего не было на самом деле), то он прежде всего ударился бы крылом, моторами или кабиной пилота. А ведь именно пилот остался жив.

Во всяком случае, какой бы своей частью самолет ни ударился о воду, эта часть амортизировала бы силу удара и была бы только больше других повреждена, а пассажирская кабина, расположенная в хвосте, более или менее сохранилась бы. Смятый самолет можно было бы целиком, вместе со всеми в нем находившимися, извлечь из воды.

Ходила и иная, более правдоподобная версия, согласно которой самолет разлетелся на мелкие части еще в воздухе и лишь его жалкие остатки упали в воду на расстоянии нескольких десятков метров один от другого. Вот почему не удалось извлечь ни одной целой части самолета. Вот почему не удалось и выловить тела пассажиров; ведь при разрыве самолета в воздухе они были изуродованы так, что их все равно нельзя было бы опознать. Да, кстати, никто и не взял на себя труд попытаться выловить тела или остатки самолета.

Что же касается тела Сикорского, якобы выловленного, то никто никогда не идентифицировал его.

* * *

Почему так спешили с ликвидацией Сикорского? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно прежде всего вспомнить, в какое время погиб наш премьер и Верховный Главнокомандующий. Это случилось в переломный период войны, когда чаша весов решительно склонилась в пользу союзных государств и когда Запад собирался по своему усмотрению предопределить послевоенное будущее Европы. Точнее, гибель Сикорского произошла между конференциями в Касабланке и Тегеране.

Во время встречи в Касабланке Рузвельт и Черчилль обсуждали общие принципы будущего послевоенного устройства. В Тегеране предстояло принять уже более конкретные решения.

Вопрос о Польше являлся для англичан весьма щекотливым. Между прочим, английский проект послевоенного урегулирования в Центральной и Восточной Европе (его поддерживали и американцы) касался также и Польши. Предусматривалось создание Польши в границах 1939 года на западе и по так называемой линии Керзона (то есть примерно по линии Буга) — на востоке.

На Касабланкской конференции польское правительство не было представлено, не предполагалось присутствие его представителей и на конференции в Тегеране.

Такие условия было бы очень трудно предложить Сикорскому. Во-первых, потому что он никогда бы их не принял. Во-вторых, как Черчилль, так и Рузвельт лично дали Сикорскому большие обязательства, жили с ним в дружбе, вынуждены были считаться с его авторитетом.

Чтобы показать, насколько сильно опасались англичане соглашения Сикорского с правительством Советского Союза, еще раз сошлемся на факт срочного отзыва ими нашего премьера из Каира в Лондон. Когда Сикорский объявил о своей поездке в Каир для встречи с заместителем министра иностранных дел СССР, англичане, не желая допустить этой встречи и переговоров, вызвали Сикорского телеграммой в Лондон. Вызвали, предварительно сделав все, чтобы этот полет был для него последним.

Со смертью Сикорского англичане получили свободу действий в польском вопросе, что также входило в их планы, но при жизни Сикорского абсолютно не поддавалось реализации. С горизонта исчез человек, с которым они должны были безусловно считаться, а на его место пришла марионетка.

Санация также добилась того, чего хотела: отныне у нее был свой человек на посту Верховного Главнокомандующего. Теперь она считала, что ее власть гарантирована. Оставалось лишь изменить состав правительства, но это при поддержке Верховного Главнокомандующего представлялось уже более простым делом. Главная же цель, по мнению санационных деятелей, была достигнута.

Андерс, который так жаждал подобной перемены и перед которым теперь открылись широкие горизонты и возможности, в принципе проиграл больше всего. Он являлся лишь орудием в чужих руках и таковым остался до конца. Он был уверен, что после смерти Сикорского получит пост Верховного Главнокомандующего. Это наполняло его необычайной радостью, которую он не пытался скрывать. Он уже видел себя в роли диктатора, уже чувствовал себя верховным главнокомандующим. Поэтому сразу же начал борьбу с людьми, которых считал своими противниками. И это его погубило.

Он ни одной минуты не сомневался в том, что президент Рачкевич назначит его верховным главнокомандующим. Поэтому под нажимом Токаржевского, который принимал в этом деле самое активное участие, направил в Лондон делегацию. После смерти Сикорского Токаржевский как бы очнулся, его охватил порыв огромной активности и высокомерия, которых за ним до сих пор не замечали. Помню, как во время подготовки к выезду этой делегации, Андерс был слегка нездоров и никого не хотел принимать. Но вот пришел Токаржевский. Узнав, что Андерс не принимает, он вознегодовал. Выкрикнув нарочито громко, чтобы все слышали:

«Теперь не время болеть!» — решительно отворил дверь и вошел в спальню Андерса. Он навязал нашему командующему состав делегации и цель ее поездки. Это явилось первым поражением Андерса, и позже он уже не мог оправиться от него. Тем более что потом всплыли еще дела о злоупотреблениях и иные, которые были использованы теми, кто опасался его всемогущества.

Официально делегация направилась для участия в похоронах Сикорского. На самом деле ее задачей являлась доставка писем президенту Рачкевичу с требованиями санационных кругов. В этих письмах, которые писались и составлялись Андерсом, Токаржевским и Окулицким, содержались предложения по поводу перераспределения самых высоких государственных постов. Обычно черновики писем подготавливал и согласовывал Окулицкий. Затем секретарша Андерса Грабская в моем присутствии перепечатывала их на машинке.

В этих посланиях, между прочим, выдвигались требования устранить из правительства министров Квапиньского и Станьчика, к которым Андерс питал личную неприязнь. Именно это обстоятельство больше всего ему повредило и не позволило занять пост Верховного Главнокомандующего.

«Мы глубоко уверены, что в момент, когда дела Польши плохи и речь идет о том, быть или не быть родине, вы, господин президент, найдете силы, чтобы призвать к руководству делами страны людей деловых, честных и пользующихся доверием народа, решительно отстранив тех, кто в такой тяжелый для Польши час заботится лишь о выгодах партийных или личных, — писал Андерс. — Мы также верим, что наступит наконец отделение командования войсками от руководства политикой, столь необходимое для оздоровления и укрепления армии. Докладываю, что впредь до решения вами всех этих вопросов буду выполнять лишь ваши приказы».

Из приведенного отрывка видно, что Андерс думал только о себе и тогда, когда писал о привлечении честных людей и устранении тех, кто «заботится лишь о выгодах партийных или личных», как Станьчик, Квапиньский и Кот, и тогда, когда писал о необходимости раздельного руководства армией и политикой. А в конце он ясно подчеркнул, что «впредь до решения вами всех этих вопросов» будет выполнять лишь приказы президента, тем самым дав понять, что иначе и быть не может и что он, Андерс, будет признавать лишь один авторитет, то есть президента. Словом, он явно уже видел себя во главе вооруженных сил.

Это письмо Токаржевский обязан был вручить лично президенту Рачкевичу в присутствии всей делегации, что являлось определенным условием Андерса.

Следствием же вручения письма было то, что когда Рачкевич сообщил его содержание заинтересованным лицам, то министр Квапиньский, оставшийся в правительстве, решительно не согласился на назначение Андерса. Вторым весьма отрицательным для Андерса фактором, который не менее фатально отразился на возможности занятия им поста Верховного Главнокомандующего, был состав самой делегации. Ведь в нее входили прежде всего Токаржевский и Окулицкий. Первый являлся ярым противником Андерса, только и ожидавшим подходящего момента, чтобы на нем отыграться. Он определенно поддерживал Соснковского и ни за что на свете не хотел бы видеть Андерса на посту Верховного Главнокомандующего; Окулицкий также питал больше симпатий к Соснковскому, чем к Андерсу, и в любом случае предпочел бы кандидатуру Соснковского. Даже полковник Бонкевич, преданный Андерсу человек, шеф его 2-го отдела, в случае выбора тоже наверняка высказался бы в пользу Соснковского, хотя бы потому, что слишком хорошо знал Андерса и имел о нем определенное мнение. Единственным, кто мог оказать довольно большое влияние через англичан, был подполковник Бобинский. Но англичанам, по крайней мере сразу же после гибралтарской катастрофы, было неудобно решительно вставать на сторону Андерса.

К делегации присоединился епископ Гавлина, который, как назло, как раз в это время был с Андерсом в ссоре. Андерс был крайне недоволен епископом за то, что тот в своих проповедях, обращенных к войскам, сравнивал Сикорского с королем Собеским[77], желая ему таких же побед. Епископ имел претензии к Андерсу по поводу того, что тот задержал производство его в дивизионные генералы. Естественно, такая делегация не только не представляла интересов Андерса в Лондоне, но и была по отношению к нему враждебной и больше вредила, чем помогала.

Одновременно такой состав делегации в огромной степени содействовал укреплению позиций Соснковского, которого считали человеком солидным и ставили выше, как всюду говорили, «недоросшего» Андерса.

Сначала в состав делегации намечался и я, но Гулльс отсоветовал Андерсу включать меня, и в результате моя поездка в Лондон не состоялась.

Между тем через несколько дней после гибели Сикорского и выезда полномочной делегации пришла телеграмма, сообщавшая, что обязанности Верховного Главнокомандующего временно принял на себя генерал Кукель. Получив это сообщение, Андерс рассмеялся и назвал Кукеля «шутовским колпаком», а не верховным главнокомандующим. При этом он ткнул себя пальцем в лоб и сказал:

— Кто мог внести такое дурацкое предложение?

Затем немедленно направил Рачкевичу телеграмму, в которой официально ставил его в известность, что не признает Кукеля верховным главнокомандующим и может подчиняться лишь президенту Речи Посполитой. Это был уже второй недвусмысленный намек на то, что только он, Андерс, может быть верховным главнокомандующим.

Андерс продолжал свято верить, что никто кроме него не достоин и не может занять пост Верховного Главнокомандующего. Соснковского он вообще не принимал в расчет.

А в это время в Лондоне страсти кипели вовсю. Санация, избавившись от Сикорского, больше не нуждалась в помощи Андерса. На посту Верховного Главнокомандующего Андерс был ей вообще невыгоден; она предпочитала иметь во главе польских вооруженных сил своего человека и, естественно, направила теперь все свои усилия на борьбу против Андерса, что, впрочем, не представляло сколько-нибудь серьезных трудностей, ибо никто его особенно не поддерживал. Министр Квапиньский самым категорическим образом возражал против кандидатуры Андерса, угрожая даже расколом в правительстве в случае, если такое назначение состоится. Англичане, хотя и поддерживали кандидатуру Андерса, все же не могли официально вмешиваться в это дело, опасаясь возникновения слишком большого скандала. Поэтому они предпочли перевести стрелку на другой путь — заявили о своей солидарности с довольно модным в то время взглядом, что пост Верховного Главнокомандующего вообще не нужен. Тем самым они заняли выжидательную позицию и даже сделали реверанс в сторону Миколайчика, который также был за то, чтобы ликвидировать пост Верховного Главнокомандующего. Протекция Кота, который в соответствии со своими прежними принципами старался помочь Андерсу, тоже подвела.

После почти недельного торга Рачкевич назначил наконец верховным главнокомандующим Соснковского. Когда об этом стало известно, Андерса охватило разочарование, сменившееся затем яростью. Теперь он предпочел бы, чтобы оставался в живых Сикорский, чем получить подобное оскорбление, терпеть такое бесчестье. Он метался по комнатам и кричал, как безумный, стучал кулаками по столу. А когда оповестили о составе нового правительства, куда вошли Квапиньский и Станьчик, он вообще чуть не рехнулся.

— Я им покажу! — грозил он «лондонцам». — Посчитаемся, когда приедем в Польшу!

Тогда же он решил не признавать Соснковского верховным главнокомандующим, объявить о своем отказе подчиняться правительству Миколайчика, провозгласить свою армию на Ближнем Востоке самостоятельной, подчиненной лишь английскому командованию.

Действуя в этом направлении, Андерс ограничился пока посылкой в Лондон написанной в спокойном тоне телеграммы с предложениями о назначении на важнейшие должности в армии. Таким образом он намеревался сначала окружить себя слепо послушными ему людьми и тем самым предотвратить возможность возникновения какой-либо оппозиции. Именно в это время при невыясненных обстоятельствах погиб полковник Корнаус, о котором было известно, что он предан Сикорскому и является ярым противником Андерса. Корнаус категорически возражал против различных выступлений Андерса и неоднократно выражал свое несогласие с линией командующего на совещаниях. В один из дней, когда разногласия в правительстве достигли кульминации, Корнауса нашли в его квартире мертвым. Смерть наступила в результате выстрела из огнестрельного оружия. Сначала пытались это скрыть и стали внушать окружающим, что Корнаус умер естественной смертью. И лишь некоторое время спустя, когда возникло слишком много слухов, а свидетели, видевшие труп, по-прежнему громко говорили об огнестрельной ране, была пущена в ход версия о самоубийстве полковника.

Пашкевич также почувствовал себя в опасности и вынужден был отказаться от своей должности и уехать из Ирака.

Андерс предлагал правительству в Лондоне произвести целый ряд персональных перемещений. В частности, на посту заместителя командующего он вместо Токаржевского хотел видеть своего приятеля Богуша. Вместо Пашкевича командиром танковой бригады следовало, по его мнению, назначить Раковского (отозванного приказом Сикорского с должности начальника штаба и переведенного в Лондон в Историческое бюро), а вместо Копаньского на должность командира 3-й дивизии он выдвигал кандидатуру полковника Окулицкого. Командиром 5-й дивизии вместо Богуша рекомендовал назначить полковника Сулика. На должность начальника штаба вместо Раковского выдвигал генерала Пшевлоцкого. Он был уверен, что при такой расстановке армия будет послушным инструментом в его руках.

Одновременно со своими планами и политическими комбинациями Андерс начал совершенно открыто прибегать к различного рода денежным махинациям, без всякого стеснения пересылая казенные деньги на свое имя в заграничные банки. В частности, он перевел пятьсот фунтов в Лондон, а через несколько дней еще пятьсот фунтов — в Каир.

В главном вопросе генерал открыто ратовал за непризнание нового Верховного Главнокомандующего и правительства и обращался по этому поводу к ряду офицеров, как старших, так и младших, старался убедить их в необходимости такого сопротивления и в его благотворных результатах для будущего. Так, он разговаривал на эту тему с ротмистрами Кедачем, Чапским, со мною и другими. Наконец, решив, что почва уже подготовлена, он обратился ко мне, чтобы я использовал свое большое влияние в армии для организации широкой антиправительственной пропаганды, которая помогла бы ему провозгласить свою армию самостоятельной и сделать ее совершенно независимой от каких-либо польских властей.

В течение двухчасовой беседы я пытался убедить Андерса в пагубности подобного шага. Я сказал, что не понимаю, почему он стремится к этому. Конечно, на самом деле я понимал, что это были сугубо личные планы Андерса, продиктованные уязвленным самолюбием в связи с тем, что он не получил поста Верховного Главнокомандующего. Генерал, однако, на меня нажимал. Тогда я спросил, согласятся ли англичане на такую акцию. Генерал быстро ответил, что подобный шаг их весьма устроил бы и с этой стороны он имеет гарантированную поддержку. Мы еще долго спорили, но ему не удалось разубедить меня в моей точке зрения, и я в конечном счете отказался от участия в задуманном им деле. На этом мы и расстались.


Примечания:



7

Таким образом, после двух дней боев командование бригады потеряло связь с подчиненными подразделениями. (Прим. ред.)



77

Король Речи Посполитой Ян Собеский (1624–1696). 12 сентября 1683 г. польские войска под его руководством разгромили турецкую армию под Веной. (Прим. ред.)







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх