|
||||
|
|
Зарождение армии8 сентября с московского аэродрома на самолете типа «Дуглас» отбыли к местам своего постоянного расположения первые работники штабов дивизий и частично — штаба армии во главе с генералами Борутой и Токаржевским, всего около двадцати человек, в том числе доктор полковник Болеслав Шарецкий, подполковники Пстроконьский и Висьневский, госпожа Пеховская, капитан Ежи Каден, ксендз Ценьский, ксендз Вальчак, подпоручик Анджей Чапский, подхорунжий Ян Пасек и ряд других. Это были первые организованные группы, которым предстояло ознакомиться с местом предстоящей работы и начать там нормальную деятельность. Перед отъездом все собрались в гостинице «Националь», где их торжественно и в возвышенных выражениях напутствовал посол Кот, пожелавший им плодотворной работы по возрождению Польской армии. Командование армии разместилось в Бузулуке, районном центре в Центральной России, за Волгой, в ста с небольшим километрах от Куйбышева — города, куда несколько позже из Москвы переехали все дипломатические представительства. В Бузулуке штаб получил в свое распоряжение красивый дом, гостиницу для офицеров, пятикомнатный особняк для командующего армией и ряд других помещений, где разместились сборный пункт для вновь прибывающих, комендатура гарнизона, отделы штаба и отдел социальной опеки. Командиры дивизий со своими штабными группами направились в намеченные места дислокации: командир 5-й дивизии Борута-Спехович — в Татищевский военный лагерь, а командир 6-й дивизии Токаржевский — в Тоцкое, в лагерь, расположенный в тридцати с лишним километрах на восток от Бузулука. Андерс вместе с небольшой штабной группой задержался в Москве еще на несколько дней по весьма важным вопросам, связанным с острыми нуждами армии. Прежде всего необходимо было решить проблему с обмундированием, которое еще не прибыло из Англии, хотя было отправлено 1 августа. Вопросы обмундирования и продовольственного снабжения, которые следовало окончательно согласовать на месте, установив количество ежедневных пайков для армии, становились самыми жгучими. Тем более что донесения из мест расположения частей били тревогу по поводу питания и экипировки огромной массы прибывающих людей. Первый наплыв людей не заставил себя долго ждать: сразу же после прибытия призывных комиссий в лагеря военнопленных готовность служить в Войске Польском изъявили около 20 тыс. человек. В основном это были солдаты полноценные, обученные, относительно молодых возрастов. Уже примерно 25 августа транспорты с ними направлялись в лагеря, где предстояло формировать польские части. Эти солдаты были плохо обмундированы и плохо питались. Но, кроме этого полноценного с военной точки зрения и в основном хорошо подготовленного контингента, одновременно стали прибывать и массы поляков, освобожденных из тюрем и трудовых лагерей. Это были люди самые различные, как по возрасту и состоянию здоровья, так и по военной подготовке. Как бы то ни было, народу прибывало так много, что приходилось каждый день увеличивать количество продовольственных пайков. Уже в начале сентября в еще не организованных частях находилось свыше тридцати четырех тыс. человек. Поэтому на совещании в Генеральном штабе, состоявшемся между 6 и 8 сентября, было согласовано, что количество пайков будет составлять сорок четыре тыс. — из расчета на три пехотные дивизии: 5-ю, 6-ю и 7-ю, армейские части и запасный полк. В течение двух недель это было третье совещание, на котором с согласия Генерального штаба Советской Армии повышалось количество пайков для Польской армии. Все эти вопросы улаживались штабом армии, а не военной миссией. Для чего же нужна была военная миссия, каково ее назначение — этого никто не мог объяснить, хотя именно военная миссия должна была согласовывать все вопросы организационного характера с Верховным командованием Красной Армии. К сожалению, наша военная миссия никогда до этого не поднималась и никаких вопросов не решала. Она подписала лишь военное соглашение и, кроме этого, буквально ничего не делала, в результате чего сразу же отодвинулась не только на второй, но даже на последний план. С ней никто не считался, и никто в ней не нуждался. Ее бездействие зашло так далеко, что фактически она перестала существовать. Ее начальник генерал Шишко-Богуш, видя, что с ним никто не считается, попросил Андерса перевести его в армию, на что получил согласие. Богуша предполагалось назначить командиром 7-й дивизии. Так создавалось Войско Польское, численность которого возрастала с каждым днем. Оно было пронизано самым лучшим духом и приводило в восхищение всех, кто с ним соприкасался. Выделенных сорока четырех тыс. пайков пока что хватало. Впрочем, ими питалась не только армия, но и те гражданские организации, которые группировались около воинских частей. Наряду с питанием не менее важными проблемами были зимнее обмундирование и вооружение. Обмундирование нам обещали временно, до получения английского, выдать из запасов Красной Армии. Что касается вооружения, то здесь дело обстояло хуже. Когда на совещании 19 августа был определен первоначальный состав Польской армии в две дивизии, представители советских органов пообещали сразу же выделить им вооружение по штатам Красной Армии. К сожалению, уже 10 сентября, несмотря на количественное увеличение Польской армии до трех дивизий[50], советские представители поставили нас в известность, что мы можем получить вооружение только на одну дивизию. Для остальных частей его надо было добывать у англичан. Поэтому в основном получила вооружение лишь одна 5-я дивизия. Поскольку в Москве командование армии не имело своего помещения, приходилось пользоваться гостеприимством посольства. Посол Кот для нужд военной миссии и Андерса выделил несколько комнат, и в одной из них несколько недель работал сам Андерс. Его отношения с послом Котом укреплялись благодаря ежедневному общению. Кот все более восхищался Андерсом, писал в его честь хвалебные гимны и некритично смотрел на все, что делалось в штабе. Так, 8 сентября он сообщал генералу Сикорскому: «С Андерсом мы укрепили узы дружбы… Мы обсуждаем с Андерсом большую проблему связи с Польшей и другими оккупированными районами». В это время советские органы были заинтересованы в том, чтобы сведения из Польши о передвижениях немецких войск поступали как можно раньше и непосредственно в советский штаб, дабы последний мог немедленно на них реагировать. Сикорский дал указание, чтобы все контакты с Польшей осуществлялись только через Лондон. Это было в некотором роде выражением недоверия к польскому штабу в СССР. А Кот в своих письмах продолжал восторгаться Андерсом. Вот что он писал 10 сентября Миколайчику в Лондон:
Это был, конечно же, полный абсурд. Прямо-таки удивительно, как мог посол писать подобные небылицы! Ни к каким верхам Андерс доступа не имел. Постоянное же подчеркивание, что у Андерса одинаковые с Сикорским взгляды, было самым настоящим враньем, вводившим в заблуждение Верховного Главнокомандующего. Ведь Кот отлично знал, что ни о какой идентичности точек зрения не могло быть и речи. Сикорский считал, что СССР выдержит войну и займет место за столом мирной конференции среди победителей, и поэтому, в частности, добивался установления прочных дружественных отношений с ним; Андерс же полагал, что Советский Союз будет сломлен в этой войне, притом в любой момент, и что вообще с ним нечего разговаривать, а надо только осуществлять нажим через другие государства, такие как Англия и Америка. Вот как на деле выглядела «общность взглядов», и это было хорошо известно Коту уже с первого дня знакомства с Андерсом. Если уж и говорить об идентичности взглядов, то они у Андерса совпадали с личной точкой зрения самого Кота. Именно руководствуясь одинаковым заблуждением, что только путем нажима можно что-то получить от СССР (это был целиком ошибочный взгляд, ибо нельзя не признать, что власти Советского Союза серьезно шли нам навстречу и делали все возможное), оба эти господина, Андерс и Кот, начали готовить памятную записку для союзнической миссии, которая должна была прибыть в Москву для обсуждения общих вопросов вооружения Польской армии. Стремясь собрать как можно больше материала, Андерс решил съездить в расположение частей и там, на месте, сориентироваться в фактических потребностях и возможностях. * * *…Бузулук оказался небольшим, милым и довольно чистым городком, похожим на многие города подобного масштаба на Волыни. Дома тут были главным образом двух- и одноэтажные, в центре преобладали кирпичные. Сам центр ничем не отличался от центра любого другого городка. Боковые улицы утопали в зелени садов. Главные улицы были вымощены, всюду электрическое освещение. Словом, Бузулук производил впечатление тихого, спокойного и даже красивого города. Временно мы остановились в гостинице. Она находилась невдалеке от здания, где располагалось наше командование. Это был большой трехэтажный дом, в котором мы получили в свое распоряжение около тридцати комнат. Там были размещены главным образом офицеры штаба. Квартира генерала еще не была готова — отсутствовала мебель. Доставкой мебели из Куйбышева занимался известный аферист майор Островский, выдававший себя за двоюродного брата Андерса, против чего последний, впрочем, не возражал. Как выяснилось позже, Островский никогда не был майором, а лишь подпоручиком и любил иногда выдавать себя за генерала Боруту или других штабных офицеров. Уже в Куйбышеве он успел жениться, а через несколько недель развестись. Его жена приезжала в Бузулук жаловаться генералу, просила, чтобы он повлиял на своего кузена, но это мало помогло. «Кузену» все сходило с рук, пока однажды он не хватил через край. Земля начала гореть под его ногами, и «родственнику» генерала пришлось спешно ретироваться. Позже он появился еще раз в Ташкенте, а потом бесследно исчез. Командование уже приступило к исполнению своих обязанностей. Ежедневно с восьми часов утра все комнаты штаба заполнялись постоянными сотрудниками и бесчисленным множеством посетителей, которых с каждым днем становилось все больше. В том же здании, где размещалось командование армии, находилась и офицерская столовая, где питались офицеры штаба и приезжие. Офицерская столовая могла существовать только благодаря исключительной помощи со стороны местных властей. Ее обслуживал очень вежливый и предупредительный персонал из местных жителей. Несколько дней Андерс питался в общей столовой, а после переселения в свою квартиру — у себя дома, куда приехал и его повар Иван Васильевич, прикомандированный к нему еще в Москве. С тех пор как в Бузулук стали стекаться массы поляков, в городе началась совершенно новая жизнь. На каждом доме, занятом поляками, были вывешены польские национальные флаги и транспаранты, написанные по-польски. На улицах можно было видеть военные патрули с бело-красными повязками на рукавах. На вокзале находился пост польской жандармерии, патрули встречали здесь приезжающих вступать в армию и отводили их на сборный пункт. После двухдневного пребывания в Бузулуке Андерс решил провести инспектирование формирующихся частей и проверить на месте условия, в каких они находятся. Поэтому мы уже 14 сентября отправились в Тоцкое, в 6-ю пехотную дивизию Токаржевского и в запасный полк, которым командовал полковник Галадык. Выехали из Бузулука утром на двух легковых автомашинах. Примерно через час, преодолев тридцать шесть километров по степной дороге, мы остановились в Тоцком у штаба дивизии. Приняв рапорт заместителя командира дивизии генерала Ежи Волковицкого, Андерс медленно прошел перед фронтом частей, внимательно разглядывая солдат, здороваясь со знакомыми офицерами и обмениваясь с некоторыми из них короткими фразами. Затем, остановившись в центре плаца, обратился к солдатам и офицерам с краткой речью. Ее лейтмотивом была мысль о том, что они вновь свободны, создают суверенную армию, что «судьба» снова дает им в руки оружие, временно выбитое у них из рук неблагоприятным ходом войны, что им вновь предстоит начать борьбу за Польшу, — борьбу, которая была прервана, но которая ведется и будет вестись до победного конца. Закончив выступление, Андерс вместе с сопровождавшими его офицерами направился на богослужение, где все уселись на приготовленные для них кресла и стулья… Продолжением торжеств явился парад. Это был парад уже свободных людей — солдат Речи Посполитой. После парада мы прошли в офицерскую столовую обедать. Столы по древнепольскому обычаю были составлены подковой. Во время обеда Андерс опять произнес речь, в которой обещал собравшимся офицерам скорую доставку обмундирования и оружия, выражал признательность советским властям за помощь в организации армии, заверял в своей лояльности и готовности к сотрудничеству, а также благодарил командира дивизии генерала Токаржевского за хороший внешний вид солдат и за радушный прием. Помещения, где был расквартирован личный состав дивизии в Тоцком, отличались большой пестротой. Штаб дивизии находился в обширном деревянном бараке, в таких же помещениях располагались столовая и большинство офицерских жилищ, медпунктов, торговых ларьков, клубов; основная же масса солдат размещалась в палатках. Клубы и медпункты уже действовали, под них были отведены самые лучшие помещения — просторные и светлые. Здесь же, на месте, Андерс обсудил с Токаржевским и другими офицерами ряд организационных вопросов. Возникло дело полковника Галадыка, о котором говорили, что он слишком «расположен к большевикам»[51]. Из-за этого Андерс решил отстранить его от дел. Он не желал до предела обострять вопрос и опасался, что это может быть истолковано как травля (без того шли разговоры, что командующий армией отстраняет всех тех, кто «излишне» доброжелательно относится к советским властям). Поэтому он приказал оставить его комендантом гарнизона Колтубдаки, где, кстати, не было никаких войск. Тут же наметил передислоцировать запасный полк в Тоцкое, где уже находилась 6-я дивизия. Командиром полка назначил полковника Коца, а его заместителем — полковника Бронислава Раковского. Запасный полк должен был принимать мобилизованных и добровольцев, производить проверку и отбор их по родам войск, а затем на основе заявок направлять в формируемые части. Обсудив еще несколько мелких вопросов, мы возвратились в Бузулук. Андерс был очень доволен тем, что видел в Тоцком. Посетив затем Татищево, мы опять вернулись в Бузулук, где вплотную занялись организацией собственного штаба — штаба армии и его отделов, интендантства, служб тыла, снабжения, медицинской, связи, юридической, полевой жандармерии и т. д. Одновременно приступили к организации при штабе армии отдела социальной опеки. Руководителем этого отдела по представлению посольства был назначен очень подвижный и деятельный поручик Юзеф Мешковский. Одновременно в целях обеспечения постоянной и надежной связи со штабом посол прислал в Бузулук своего представителя при командовании армии доктора Хауснера. На следующий же день после возвращения в Бузулук Андерс начал обстоятельно знакомиться со всеми вопросами, связанными с организацией армии. Каждый начальник отдела приходил к командующему и в присутствии полковника Окулицкого докладывал о положении дел и о своих нуждах. Начальник 2-го отдела подполковник Аксентович представил общий обзор военных действий на всех фронтах, особенно подробно остановившись на событиях, происходивших на Восточном фронте. Нарисованная им картина была безрадостной. Немецкие армии устремляются вперед и добиваются все больших успехов, вследствие чего следует ожидать, что советский фронт не выдержит, — таков был лейтмотив обзора. Начальник 1-го отдела подполковник Крогульский доложил об организационной структуре армии. Сообщил, что штаты полностью укомплектованы и, кроме того, в запасе имеется еще около десяти тыс. человек. Народ все прибывает. Если так пойдет и дальше, то в ближайшее время количественный состав армии может достигнуть почти восьмидесяти тыс. человек. Начальник интендантской службы подполковник Пстроконьский доложил о положении с обмундированием, отметив, что уже 1 сентября первый обещанный транспорт с английским обмундированием в количестве ста тыс. комплектов прибыл в Архангельск и что необходимо немедленно выслать наш вооруженный конвой за его получением. Затем был обсужден вопрос о вооружении, которое для 5-й дивизии уже поступало. Наконец, в отношении продовольственного снабжения начальник интендантской службы подчеркнул, что хотя получаемое ныне количество продовольственных пайков полностью покрывает потребности армии и позволяет даже делать некоторые запасы, однако в связи с большим наплывом людей через несколько недель наличных пайков может оказаться недостаточно. Начальник штаба Окулицкий доложил об общих вопросах, в частности о сотрудничестве с командованием Советской Армии и представителями местной администрации. Первые итоги сотрудничества были очень хорошими, и поистине нельзя было желать ничего лучшего. Все организационно-административные распоряжения штаба встречали понимание со стороны советских властей, которые в каждом случае с готовностью шли навстречу. Затем Окулицкий выдвинул вопрос об общественной опеке, указав на необходимость организации этой службы армией, и притом не только при военных учреждениях, но и за их пределами. Начальник штаба отметил, что работа, связанная с опекой, должна проводиться вне сферы деятельности посольства, чтобы гражданское население видело, что о нем заботится армия, и поэтому испытывало бы по отношению к ней чувство благодарности. Через два-три дня после этого совещания Андерс, Богуш и Окулицкий на основе полученных данных обстоятельно проанализировали общую военную обстановку и на ее фоне — положение Польской армии в Советском Союзе. В заключение Андерс обобщил всю информацию и пришел к следующим выводам, которые явились в некотором роде директивой для начальника штаба в его работе.
Вот какие указания давал Андерс начальнику штаба Окулицкому. На работу в Бузулуке ушло еще несколько дней, после чего мы стали готовиться к возвращению в Москву, где намеревались поставить все вопросы организации армии перед советскими властями и союзнической миссией. Одновременно в связи с наступлением зимы необходимо было срочно решить вопрос о зимнем обмундировании. Мы могли летать без ограничения, так как в нашем распоряжении имелись три советских самолета — два маленьких «кукурузника», главным образом для связи с дивизиями, особенно с 5-й, и один дальнего радиуса, четырехместный. Они обеспечивали нам все возможности для быстрого передвижения как между дивизиями, так и между Бузулуком и Куйбышевом или Москвой. Наряду с этим к штабу с самого начала прикрепили два легковых автомобиля и одну санитарную машину. Кроме того, Андерс получил в качестве подарка от Советского правительства легковой автомобиль «ЗИС». Таким образом, с точки зрения внутренней связи мы были независимы и в любой момент могли пользоваться закрепленными за нами средствами передвижения. Наконец 24 сентября Андерсу и мне предстояло возвратиться в Москву. Вместе с нами должен был лететь и генерал Богуш. Андерс в эти дни жил в каком-то постоянном и необъяснимом страхе — все время боялся, что с ним может что-то случиться. Накануне отлета, 23 сентября, он вызвал к себе Окулицкого и подписал несколько чистых бланков. В Москве Андерс остановился в своей квартире, которая все время находилась в его распоряжении, а Богуш поехал к себе, в военную миссию на территории посольства. На следующий день Андерс направился на беседу к послу, чтобы сообщить ему о положении, в каком находились проинспектированные воинские части, и поделиться своими впечатлениями. В разговоре он неоднократно подчеркивал хороший внешний вид и высокий моральный дух солдат. От профессора Кота он узнал, что Грабский, Комарницкий и генерал Янушайтис 15 сентября улетели в Лондон. Отъезд последнего очень обрадовал Андерса — при этом известии у него как бы гора свалилась с плеч. Польское посольство, задачей которого являлось оказание помощи польскому населению, создало огромный административный аппарат, насчитывавший более двух тыс. восьмисот человек и разбросанный по всей территории Советского Союза. Это была почти вторая администрация в государстве, действовавшая совершенно самостоятельно и не подчинявшаяся советским органам власти, но выдвигавшая всяческие требования и проявлявшая на каждом шагу недовольство. Аппарат общественной опеки, если не считать нескольких десятков человек, работавших непосредственно при посольстве, состоял из двадцати делегатур (представительств) посольства. Во главе каждой делегатуры, где нередко работало свыше двухсот пятидесяти человек, стоял представитель посольства. Своей деятельностью они охватывали огромные пространства, часто во много раз превышавшие всю территорию Польши. На периферии делегатуры действовали через свои представительства, во главе которых стояли так называемые доверенные лица. Таких филиалов было триста пятьдесят, и они в свою очередь имели свой вспомогательный аппарат, насчитывавший свыше тыс. двухсот человек. Через несколько дней после беседы, 29 сентября, в помещении посольства состоялась пресс-конференция при участии восьми иностранных журналистов. Профессор Кот информировал прессу о польско-советских отношениях и дружественном сотрудничестве, установившемся после заключения июльского договора между двумя правительствами. Андерс рассказал о ходе организации армии. Говорил об ускоренных темпах ее формирования и об огромной твердости духа польских солдат. Но больше всего места в выступлении он отвел своей особе, в частности своим «подвигам» в сентябре 1939 года. Распространялся о своем пребывании в тюрьме, особо подчеркнув, что даже после назначения командующим польскими вооруженными силами в СССР (после июльского договора) просидел в тюремной камере еще четыре дня. Как известно, это была неправда: Сикорский только 4 августа поставил в известность советские органы, что намеревается назначить генерала Андерса командующим польскими вооруженными силами в СССР, так как лишь к этому времени стало ясно, что первого кандидата на эту должность, Станислава Галлера, быстро разыскать не удастся. Андерс получил назначение 6 августа, а находился на свободе уже с 4 августа. Очень много говорилось на пресс-конференции о гражданском населении, численность которого определяли почти в два миллиона, о его материальных нуждах, особенно о нехватке одежды, продовольствия и медикаментов. Журналисты задавали множество вопросов, на которые посол Кот и Андерс старались дать исчерпывающие ответы. Пресс-конференция продолжалась около двух часов. Переводчиком с польского языка на английский выступал подхорунжий Любомирский. Какой внешнеполитический резонанс имела эта пресс-конференция, какой она дала эффект — сказать трудно. По-видимому, никакого серьезного отклика она не получила, зато лично Андерсу принесла значительный успех: его персону разрекламировали в американской прессе. Одновременно были подготовлены предложения для представления делегациям союзников, прибывающим в Москву на конференцию представителей трех держав. Однако вся эта подготовка оказалась тщетной, а связанные с ней надежды наших лидеров несбыточными. Требования, подготовленные Андерсом и Богушем и согласованные с профессором Котом, Андерс лично вручил генералу Макфарлану, чтобы тот поддержал их перед главой английской делегации лордом Бивербруком. Это был путь неофициальный. Официальный экземпляр памятной записки предполагалось передать американскому представителю Гарриману. Однако в английской и американской делегациях этими вопросами никто не занимался. Они все время были заняты на конференции представителей СССР, Великобритании и США. Докладная записка, представленная польскими властями, выдвигала план создания семи крупных соединений — трех пехотных, двух танковых и двух моторизованных дивизий, а также ряда армейских и запасных частей. Поскольку поляков на конференцию не пригласили, Кот лично попытался продвинуть вопросы, связанные с польской армией. С этой целью он вручил еще один экземпляр памятной записки американскому послу в Москве Штейнгардту и в ответ на усиленные старания получил заверение, что поляки будут выслушаны Гарриманом. Действительно, 2 октября в два часа тридцать минут в здании посольства США в Москве состоялась конференция по польским вопросам. На ней присутствовали лорд Бивербрук, Гарриман, английский посол Криппс, американский посол Штейнгардт, английские генералы Исмей, Макфарлан и американский генерал Берне. С польской стороны в конференции приняли участие посол Кот, генерал Андерс и генерал Богуш. Генерал Макфарлан доложил о существе проблемы, но лорд Бивербрук сразу же принципиально отклонил все польские предложения, не желая вообще дискутировать на эту тему. Он решительно отказался поддержать польскую позицию и не только ничего не пообещал, но совершенно определенно подчеркнул, что все, что англичане могут дать, они передадут Советскому Союзу, а последний в свою очередь сможет нам выделить лишь то, что сочтет нужным. В своей аргументации он исходил из принципа, что, поскольку мы должны сражаться на советско-германском фронте, нет необходимости снабжать нас вооружением, отличным от советского. Мы должны получить его от Советского Союза в соответствии с планом использования Польской армии, тем более что и воевать нам предстоит под верховным командованием Красной Армии. Следует подчеркнуть, что Андерс за участие в непосредственных переговорах с англичанами без предварительной санкции своего правительства и без согласования выдвинутых требований с Сикорским тотчас же получил от последнего нагоняй. Сикорский отчитал Андерса за то, что тот вмешивается не в свои дела и хлопочет о вещах несущественных, так как создание в Советском Союзе такой Польской армии, какой он представил ее англичанам, лондонским штабом не предусматривалось. Уже на следующий день после этой конференции Сикорский направил послу Коту телеграмму, в которой, в частности, говорилось: «…кроме того, предлагаю предупредить Андерса о необходимости впредь точнее рассчитывать свои организационные планы. Столь большие расхождения в потребностях вооружения нас компрометируют». Как выяснилось позже, в апреле 1942 года, когда Андерс находился в Лондоне, претензии к Андерсу возникли у Сикорского в результате усилий находившейся в Лондоне у власти санационной группы, которая заранее старалась не допустить создания в Советском Союзе слишком сильной Польской армии. Целью наших деятелей в Лондоне с самого начала было добиться, чтобы как можно большее число польских военнослужащих покинуло Советский Союз и влилось в воинские части как в самой Англии, так и на Ближнем Востоке. По этому вопросу Сикорский в той же телеграмме от 3 октября 1941 года писал послу Коту: «…Я очень заинтересован в получении пополнения для Польской армии из СССР и хорошо понимаю трудное положение Андерса. Прошу разъяснить советским представителям, что в сохранении и постоянном существовании польских войск в Великобритании и Египте заинтересованы все союзники. Прошу потребовать направления в Архангельск польских солдат, находящихся в различных лагерях в районе Вологды и в других близлежащих местах…» Польские круги в Лондоне считали, что уж если на то пошло, то в Советском Союзе допустимо существование лишь символической Польской армии, в принципе же все польские войска должны быть сконцентрированы под командованием англичан в Англии и частично на Ближнем Востоке. Кроме того, там опасались, что в случае возникновения в Советском Союзе слишком сильной Польской армии она может стать противовесом Лондону. Сикорский требовал немедленной отправки в Англию десяти тыс. солдат младших возрастов, но Андерс не хотел лишаться лучших своих кадров и сослался на то, что отправка этих контингентов в настоящее время невероятно сложна и даже вообще невозможна. Кот поддерживал Андерса и со своей стороны давал такое же объяснение. В телеграмме Сикорскому это звучало так: «Мне кажется невозможным в настоящее время отправить из России значительное число людей… Единственным лагерем, из которого можно было бы взять подготовленных людей, является Бузулук, а точнее, две первые дивизии, но изъятие из них десяти тыс. молодых солдат будет равносильно уничтожению базы, на которой должна строиться армия…» Это была аргументация Андерса, ибо профессор Кот тогда уже целиком находился под его влиянием. На фоне всех этих недоразумений между Лондоном и командованием польских вооруженных сил в СССР (отказ выслать в Лондон десять тыс. солдат, различия в оценке договора, желание Андерса получить вооружение от англичан) начали проявляться первые трения между Сикорским и Андерсом. Одновременно с ходатайствами перед союзниками по вопросам организации Польской армии Андерс, следуя своим решениям, принятым в конце сентября в Бузулуке (перед отлетом в Москву), направил письмо в Генеральный штаб РККА с просьбой разрешить дальнейшее увеличение польских вооруженных сил, доведя их численность до семидесяти тыс. человек соответственно увеличить количество пайков и выделить территорию в районе Ташкента для формирования новых подразделений. Ответа на это письмо не последовало, и, таким образом, все пока что осталось по-старому: сорок четыре тыс. пайков, вооружение для одной дивизии и формирование трех крупных войсковых единиц в прежних районах. На этом по существу и заканчиваются все усилия Андерса по созданию Польской армии в Советском Союзе. Отныне его захватывают уже совершенно иные мысли. Именно тогда у него окончательно созревает решение (зародившееся еще в половине сентября в Бузулуке) вывести Польскую армию из Советского Союза. Соответственно, коренным образом изменяется и его отношение к Лондону. Отдавая себе отчет в том, что Сикорский будет против таких действий, поскольку это противоречило бы уже принятым соглашениям, Андерс фактически перестает считать лондонское правительство своей верховной властью и одновременно устанавливает все более тесные связи с английской военной миссией. Он отдал распоряжение о прикомандировании к своему штабу одного из офицеров миссии в качестве постоянного офицера связи. Параллельно продолжалось обсуждение с советскими военными властями вопроса о контактах с Польшей. Речь шла о вещах сугубо военных, связанных с борьбой против Германии, и прежде всего о снабжении точными сведениями о передвижениях и силе немецких войск, расположенных на территории Польши, а также о ведении серьезной, широкой по масштабам диверсионной работы в тылах гитлеровского вермахта. Подполковник Спыхальский, который должен был выехать для улаживания всех этих дел на родину, так и не выехал, поскольку на непосредственную связь с Польшей Лондон не давал согласия. Договорились только о том, что пока что в Москве будет установлена польская радиостанция, а ее руководителем станет майор Бортновский, приехавший вместе с Богушем из Лондона. Он будет находиться в постоянном контакте с Лондоном, а Лондон — с Польшей. Собственно говоря, это было уже ни к чему, ибо любые сведения при такой организации поступали бы в Москву с суточным опозданием и могли бы с успехом сообщаться в Лондоне представителю Красной Армии, а тот уже сам передавал бы их дальше. В этот раз мы задержались в Москве на три недели. А тем временем в лагерях жизнь била ключом. Все дивизии были полностью сформированы, расчленены на полки, батальоны, роты, батареи и т. д., а 5-я даже уже получила вооружение. Подходило к концу создание и комплектование отделов штаба. Началось обучение войск. И хотя солдат был еще оборван, а часто и без сапог, он рвался к учебе, хотел как можно скорее завершить необходимую военную подготовку. Во время учений, проводившихся в ближайших окрестностях, на солдат производила большое впечатление красота степей и долин; все вместе приносило им облегчение и успокоение, воодушевляло их, еще больше поднимая энтузиазм, охвативший самые широкие солдатские массы. Приближался период холодов. Начало прибывать теплое обмундирование. Это было не военное обмундирование в строгом смысле слова, а одежда, присылаемая соответствующими советскими учреждениями для временного пользования, впредь до получения обмундирования из Англии. Кроме стеганок и ватных брюк, армия получила и старые мундиры: литовские, латышские, венгерские, финские, американские. С получением оружия стали проводиться стрельбы, давшие хорошие результаты. Организовывались также длительные, многокилометровые марши. 10 октября 15-й полк провел показательное наступление при поддержке минометов. То же самое происходило и в других частях. Армия становилась настоящей боевой силой, хорошо обученной, дисциплинированной, демонстрировала все большую готовность к предстоявшим военным действиям. Везде и всюду чувствовалось бодрое, веселое настроение. Рождались новые песни, в каждой части выходили дивизионные листки и стенгазеты. Оживили свою работу клубы, начали организовываться кружки самодеятельности, как дивизионные, так и полковые. В частях никто не вспоминал о прошлом, все мысли были устремлены в будущее, навстречу долгожданной схватке с врагом. А в верхах все выглядело наоборот: здесь постепенно становились преобладающими совсем иные настроения. Посол Кот, желая обеспечить себе достойный отдых после «титанической» работы, снял под Москвой дачу, дабы по субботам и воскресеньям проводить там свой досуг. 5 октября по приглашению посла мы втроем — Андерс, Спыхальский и я — побывали у него в гостях в его новой загородной резиденции. Это был как бы визит вежливости, но его предполагалось использовать для обсуждения вопросов как внутрипольских, так и общих. Спыхальский усиленно продолжал добиваться своего выезда в Польшу, если не прямо, то хотя бы через Лондон. Мы намеревались обсудить также и этот вопрос. Приехали на дачу, расположенную в небольшом, но красивом сосновом лесочке. Генерал немного побеседовал с послом, после чего подали обед. После обеда перешли в салон, но до серьезного разговора дело не дошло. Констатировали лишь, что в настоящее время не может быть и речи о полете в Польшу или даже в Лондон, так как транспортные возможности более чем ограниченны. Решили подождать приезда Сикорского и лишь тогда уладить этот вопрос. Андерс заявил, что предпочел бы получать из Лондона не старших офицеров, а только младших. В те времена он еще обещал омолодить армию и выдвигать на ответственные должности молодых офицеров. На этом, собственно, беседа и закончилась. Это нашло свое отражение в телеграмме Кота министру внутренних дел Миколайчику от 10 октября 1941 года:
Постепенно все больше внимания и времени стало посвящаться личным делам. Вопросы государственные были пущены на самотек, к их решению уже не прилагалось особых усилий. Здесь нельзя не упомянуть об огромной дезорганизации, внесенной в это время в нашу среду так называемыми «людьми из Лондона». Они старались прослыть интересными собеседниками и поэтому подкрепляли свой авторитет распространением последних, самых свежих «великосветских» новостей, особенно таких, в которых содержался привкус скандальчиков или сенсаций. На полном серьезе, без тени критики или иронии, рассказывали о всевозможных интригах политического и частного характера, которые непрерывно плелись в Лондоне и которые, на самом деле, в своем большинстве были типичной бурей в стакане воды. Никогда не затрагивали тем, связанных с текущими задачами, но в то же время без всякого смущения сообщали, кто кого подсидел, оставил в дураках и кто какую из этого извлек пользу. Особенно усердствовали в такого рода деятельности Богуш и чиновник посольства Круммель, любимым занятием которого были рассказы о пикантных скандальчиках. Под стать этим господам был также пан Станевич, некогда санационный староста[52], а в описываемый период — один из столпов посольского «общества», любимчик Кота. В это время произошел случай, полностью излечивший меня от расположения к Андерсу. Генерал, некогда так резко осуждавший Ярнушкевича за попытку получения в долг казенных денег на приобретение драгоценных камней, сейчас сам присвоил из штабной кассы несколько тыс. рублей на покупку золотого портсигара. При этом следует заметить, что если Ярнушкевич хотел открыто одолжить деньги с намерением вернуть их, то Андерс даже и не помышлял об их возвращении. Позже эти махинации превратились у него в страсть, а присваиваемые суммы с каждым разом становились все крупнее. Отношение Кота к Андерсу в тот период было довольно странным и малопонятным. Видя пустоту и огромную амбицию генерала и зная о его ненасытной жажде власти, он любой ценой хотел завоевать его симпатию. Поэтому в течение всего времени своего пребывания в Советском Союзе был необыкновенно уступчив и снисходителен по отношению к генералу. Старался выполнить любую его прихоть и постоянно отстаивал все его пожелания перед Сикорским, независимо от того, заслуживали они поддержки или нет. Вот что писал он, например, Сикорскому 15 сентября 1941 года по вопросу о генерале Пшездецком, которого Андерс без всяких оснований хотел удалить из Советского Союза, и по вопросу о Ярнушкевиче:
Кот не задумывался над тем, правильно ли было бы такое решение; достаточно было того, что так хотел Андерс. Желая еще больше сблизиться с генералом Андерсом и зная его алчность, Кот стремился задобрить его дорогими подарками и деньгами. Так, например, в первых числах октября он выдал Андерсу из кассы посольства — якобы на военные нужды — пять тыс. долларов, которые, впрочем, никогда не были использованы по назначению: три из них Андерс присвоил, а в двух отчитался перед армейской кассой после многократных напоминаний. Сверх того, в середине октября Кот передал Андерсу автомобиль посольства «лассаль», а через несколько месяцев второй — замечательный «паккард». Кот все время стремился привлечь Андерса на свою сторону, считая, что тем самым сделает его послушным исполнителем своих замыслов. А между тем вышло наоборот. Однако Кот не изменил своего отношения к Андерсу даже тогда, когда увидел уже совершенно отчетливо, что генерал поступает совсем не так, как говорит, и делает совсем не то, что они решили вместе. Совершенно ни в чем не ориентируясь, Кот принимал все сказанное Андерсом за чистую монету, слепо веря любому его утверждению. С первого момента деятельности Кота в посольстве воцарился хаос и беспорядок. Чиновники целыми днями играли в карты или развлекались с подружками. Впрочем, посол вообще подобрал себе аппарат не особенно удачно. Лишь три человека выделялись в этом коллективе, и на них фактически держалась вся деятельность посольства. Это были Веслав Арлет — первый секретарь посольства, который работал почти за весь персонал, занимался всеми вопросами; Мариан Струмилло, торговый советник посольства, и Ксаверий Прушинский, полный энергии публицист, который руководил пресс-бюро, издавал официальную газету и ездил в армию. Он, пожалуй, был единственным человеком, который устанавливал культурные и дружественные связи с советской общественностью, стараясь расширить контакты и знакомства, способствующие работе. Наше пребывание в Москве на этот раз затянулось, и мы лишь 13 октября улетели в Бузулук, чтобы через несколько дней вернуться, но уже в Куйбышев, куда 15 октября были эвакуированы все дипломатические представительства. На прощальной беседе у профессора Кота Андерс усиленно убеждал посла в том, что «Москва вот-вот падет». Под влиянием этой беседы Кот в ту же ночь отправил Сикорскому телеграмму, в которой, между прочим, писал:
Итак, «верхи» (так же, как и в Лондоне) не хотели признавать польско-советского договора, не хотели проводить его в жизнь, относясь к нему скорее лишь как к неизбежному злу, а Советский Союз считая врагом, пожалуй, даже большим, чем Германия. Именно поэтому находившаяся в Советском Союза санационная группа при исключительной поддержке со стороны Андерса с первого момента начала решительно подавлять любые проявления здорового и доброго отношения к СССР. Представлялось, что лишь приезд Сикорского и его правильная оценка обстановки и людей, которым он доверил такое огромное и ответственное задание, предупредит зло и оздоровит отравленную атмосферу, придав строго определенное направление всей нашей работе. Между тем в воинских частях младшие офицеры, унтер-офицеры и солдаты понятия не имели о том, что происходило в верхах. Учились интенсивно и с подъемом. Начальное обучение (в масштабе подразделений), собственно, было закончено, и войска приступили к учениям более крупными единицами, даже полками. Проводились двадцатикилометровые марши. Одновременно велись работы по подготовке к зимним условиям. Наступили заморозки, и холод давал крепко себя чувствовать в палатках. Солдаты начали врываться в землю. Сооружали землянки. Уже в первых числах ноября ударили морозы, и толстый слой снега покрыл землю. Там, где имелись лошади, возили бревна на строительство землянок из ближайших лесов. Там, где лошадей не было, носили лес на собственных плечах. И так почти везде: заготовляли лес, копали землянки, сооружали печи из кирпича, железа, старых труб и т. д. Делали все, как умели, но главное — вкапывались в землю на метр, затем края обрамляли досками, а уж потом натягивали двойные палатки, снаружи обсыпая их землей, так чтобы не гулял ветер, делали печки-времянки, а кое-где сооружали даже топчаны. В итоге все подразделения более или менее подготовились к зиме, не прерывая занятий. Таково было положение в наших военных лагерях в Татищеве, Тоцком и Бузулуке. Значительно хуже, прямо катастрофически обстояло дело на юге. Но об этом потом. Несколько месяцев, отделявших нас от приезда Верховного Главнокомандующего, у одних ушли на приготовления, стимулируемые желанием достойно принять его, как можно лучше выглядеть самим и показать свою готовность к боевым действиям, а у других, как, например, у Андерса, — на то, чтобы окончательно загубить зачатки новых, дружественных отношений между нами и Советским Союзом. Поскольку Андерс строил свои политические и военные расчеты на убеждении, что Советский Союз будет разбит, и к тому же сам относился к нему враждебно, все его мероприятия пронизывала одна мысль — переждать. В результате он, как в своей официальной политике, так и в личной жизни почти с первого момента неизменно преследовал четыре основные цели: 1) как можно быстрее разбогатеть; 2) жить весело, в свое удовольствие, побольше развлекаться; 3) подыскать для себя могущественного покровителя и добиться соглашения с ним (с этой целью он всеми силами старался установить контакты с англичанами, что ему полностью удалось); 4) как можно быстрее выбраться из пределов Советского Союза. В своем стремлении осуществить поставленные перед собой задачи он не брезговал ничем. Хороши были все средства, которые вели к намеченной цели. Вопрос сколачивания состояния разрешался весьма «просто»: генерал большую часть казенных сумм, находившихся в его распоряжении, переводил прямо на свой личный счет, как собственные «сбережения». Часть из этих сумм переводил в заграничные банки. Скупал для себя на государственные деньги золотые портсигары, золотые монеты, доллары, бриллианты и другие драгоценности. Действовал в этом направлении без зазрения совести, распоясавшись до такой степени, что скупал, конечно на казенные деньги, драгоценности у людей, вынужденных зачастую продавать их только для того, чтобы не умереть с голоду. Что касается политических вопросов, то здесь Андерс был убежден в неизбежном поражении Советского Союза и в победе Германии настолько, что подбирал даже определенных людей и изыскивал пути для установления контактов с высшими немецкими военными чинами. Он считал, что лучшим эмиссаром среди людей, которыми он тогда располагал, может быть бывший премьер Польши, профессор Леон Козловский, который рассуждал так же, как и Андерс, мыслил теми же категориями и точно так же, как он, верил в победу Германии. Кроме того, Леон Козловский исходил из убеждения, что Польша, несмотря на все происшедшее в сентябре 1939 года, должна сотрудничать с Германией, как это сделали Румыния, Венгрия и другие сателлиты «оси». Поэтому Андерс, встретив Козловского в посольстве в Москве, направил его в свой штаб в Бузулук и под видом определения на работу в армию одел его в военный мундир. Кот так писал об этом Сикорскому 10 сентября 1941 года:
В результате означенный господин Козловский, получив чин поручика, в течение недели работал в финансовом отделе армии. После ряда совещаний и заседаний, которые были проведены в это же время, он получил распоряжение отбыть в Москву — якобы в посольство, хотя оно в это время находилось не в Москве, а в Куйбышеве. В действительности же он должен был перейти линию фронта, что в условиях немецкого наступления являлось делом нетрудным. Фронт в это время находился в движении и подошел почти к самой Москве. В конце октября 1941 года Козловский в компании с двумя офицерами перешел линию фронта и уже в конце ноября был в Варшаве, а спустя еще некоторое время представлялся в Берлине. Весть об этом факте разлетелась по штабу молниеносно, ибо немцы не преминули сообщить о нем по радио и в печати. В бузулукском штабе стали распространяться самые различные слухи и сплетни на эту тему. Шепотом говорилось даже об участии Андерса в отправке Леона Козловского для переговоров с Гитлером. Однако Москва не пала. Немцев остановили. Фронт стабилизировался, а время приезда Сикорского для переговоров с советским правительством неотвратимо приближалось. Андерса охватил дикий страх. Дабы снять с себя какие-либо подозрения, он приказал провести «расследование» по делу Леона Козловского, выяснить, каким образом тот выехал из Бузулука в Москву, как и когда перешел линию фронта. Следствие вел 2-й отдел штаба армии во главе с подполковником Гелгудом, известным своими германофильскими взглядами. Естественно, прилагались все усилия к тому, чтобы расследование не дало существенных результатов. Тем не менее все же пришлось констатировать, что Леон Козловский появился в Бузулуке по личному приглашению Андерса и за несколько дней до своего отъезда посетил Токаржевского в Тоцком, где подобрал себе в попутчики еще одного офицера. Но самое главное — было установлено, что Леон Козловский выехал в Москву по поручению Андерса, который лично подписал ему командировочное удостоверение. Нужно было спасаться. Андерс учредил суд и, чтобы решительно отмежеваться от сей неприятной истории, приказал судить Леона Козловского за государственную измену и открытый переход на сторону противника. При этом он потребовал вынесения смертного приговора. Послушный суд, не вникая в существо дела, приказ выполнил. Леона Козловского объявили предателем и дезертиром и приговорили к смертной казни. Андерс приговор утвердил, хотя не имел на это права, ибо смертные приговоры на офицеров мог утверждать только Верховный Главнокомандующий Сикорский. Андерс, однако, опасался, что Сикорский может распорядиться о повторном расследовании и рассмотрении дела в суде, поэтому предпочел поставить всех перед свершившимся фактом. Приговор в принципе был лишь теоретическим, так как исполнение его в отношении лица, находящегося в Берлине под опекой немецких властей, было невозможным. К этому добавлю, что по прошествии нескольких месяцев, во время одного из налетов на Берлин Леон Козловский был ранен и через две-три недели умер в немецком госпитале. В результате этого псевдопроцесса больше всех пострадал начальник 2-го отдела штаба подполковник Гелгуд-Аксентович, который уже имел несколько замечаний за интриги и желание все подчинить себе. Гелгуд, по старому обычаю санационных «двуек», считал, что только он может распоряжаться, и с первых же дней стал строить козни против начальника штаба Окулицкого, стремясь добиться устранения его с занимаемой должности и назначения на нее кого-нибудь другого. Велико было также его желание самому занять этот пост. Поэтому он распускал слухи, что Окулицкий не соответствует занимаемой должности и обязан быть от нее отстранен. Говорил об этом сам и велел распространять подобные слухи своим офицерам, в частности ротмистру Новицкому, который направо и налево твердил, что Окулицкий должен уйти. Как-то в Бузулук приехал из лагеря капитан Ковальчинский и с возмущением рассказал обо всех этих интригах и слухах Окулицкому. Тот в свою очередь вызвал к себе Гелгуда, его заместителя майора Бонкевича, ротмистра Новицкого, капитана Ковальчинского и еще одного офицера на очную ставку и для принципиального разговора, который в основном подтвердил факт интриганства Гелгуда. Окулицкий представил все это дело Андерсу, требуя снятия Гелгуда с занимаемой должности. Андерс тогда не согласился пойти на такой шаг, он был даже доволен, что его подчиненные между собой дерутся, ему это казалось выгодным. Но теперь, когда всплыло дело Козловского, а Гелгуд не только не сумел его деликатно замять, но даже давал понять, что это сам командующий армией выслал Козловского, Андерс решил снять Гелгуда с занимаемой должности за «отсутствие бдительности». Подполковника Гелгуда сначала перевели в запасный полк, а затем в одну из дивизий. Вместо него был назначен майор Винценты Бонкевич, о котором Кот так писал Сикорскому:
Временно спасенный, Андерс продолжал считать, что он ни в коем случае не может оставаться на территории Советского Союза. С этого момента он последовательно стремится создать такие условия, которые позволили бы как можно скорее вывести Польскую армию из пределов СССР. В соответствии с планом, который Андерс составил еще в конце сентября совместно с Богушем и Окулицким, вывод армии предстояло осуществить через иранскую границу или в крайнем случае через Афганистан, пусть даже в Индию. Первым этапом реализации этого плана являлся, как известно, перевод Польской армии на юг, по возможности ближе к упомянутым границам. Однако предвидя на пути осуществления своих измерений значительные трудности, Андерс решил поставить всех перед свершившимся фактом. На важнейшие узловые станции были высланы специально уполномоченные офицеры, которые направляли соотечественников, жаждавших вступить в армию, и все остальное население не в существующие места дислокации частей, а на юг Советского Союза, в окрестности Ташкента, где Андерс намеревался продолжить формирование армии. С той поры начался новый этап мытарств и страданий польского населения. Люди буквально метались во все стороны. Сначала из различных районов СССР они ехали за несколько тыс. километров в Бузулук, Тоцкое и Татищево. Не доезжая, встречали офицеров, которые переотправляли их на юг. Снова несколько тыс. километров езды в неизвестные места, где не имелось даже гражданской опеки и где измученные до предела люди, конечно же, не находили никакого пристанища и обещанных формируемых частей. Те, кто еще имел немного сил и денег, возвращались в Центральную Россию, в Бузулукский район. Возникла неописуемая неразбериха, повсеместно слышались ропот и проклятья. Во время этих беспорядочных и бессмысленных скитаний гибло множество людей. Те, кто остался на юге, оказались в очень плохих условиях. Никто не был подготовлен к их приезду. Жилищ не было. Продовольствия не было. Работы не было. Начавшиеся эпидемии производили настоящие опустошения среди поляков. Люди проникались обидой к органам советской власти, считали, что это по их вине они оказались в столь затруднительном положении. Кот по пути из Москвы в Куйбышев видел эти толпы и в телеграмме от 20 октября 1941 года сообщал Сикорскому: «…В дороге я видел толпы наших бедных людей, больных и голодных, направляемых без плана…» Следуя своему замыслу, Андерс в ноябре 1941 года самовольно, без согласования с какими бы то ни было властями — польскими или советскими, направил два больших эшелона, более чем по две тыс. человек в каждом, к берегам Аму-Дарьи и Сыр-Дарьи. Многие из них в скором времени погибли от тифа, малярии, дизентерии и других болезней в условиях полного отсутствия какого-либо ухода и медикаментов, и лишь самое незначительное количество из них попало в армию. Страшная халатность в данном случае усугублялась неудачно выбранным местом. Советские власти и тут (хотя переброска столь большого количества поляков в Среднюю Азию не была предусмотрена никаким планом и вообще не была согласована с ними) изъявили готовность оказать польскому населению помощь. Они начали привлекать стекавшихся в Узбекистан поляков к работам на хлопковых плантациях, использовать на ирригационных работах и в строительстве. В результате в районах Нукуса, Бухары, Самарканда и Ферганы поселилось около ста тыс. поляков. Кот, следуя замыслам и планам Андерса относительно перебазирования Польской армии на юг, поддерживал его мероприятия, старался подготовить к ним Сикорского и заручиться его согласием и содействием. 29 октября 1941 года он направил премьеру телеграмму, в которой, в частности, писал:
Как видим, уже в конце октября между Андерсом и Котом существовало полное единодушие: оба придерживались одинаковой точки зрения в отношении сосредоточения войск на юге, оба одинаково были убеждены, что англичане могли бы их там вооружить и кормить, оба в равной мере ориентировались на последующий вывод этих войск из СССР во все больших количествах. Следует напомнить, что к тому времени англичане еще не дали своего согласия и все эти планы вынашивались польским командованием в Бузулуке самолично, без согласования с кем бы то ни было. Вообще штаб в Бузулуке начал действовать столь независимо, будто кроме него никого не существовало, и столь претенциозно, словно все были обязаны считаться с ним и исполнять любые его пожелания. Дело дошло до того, что бузулукские штабисты начали вести определенную пропаганду против своего же посольства, и эти действия поддерживал не кто иной, как сам Андерс. В провинцию посылались специально уполномоченные офицеры для информационной работы среди гражданского населения и «опеки» над ним. Это означало соперничество с посольством, и оно было тем более успешным, что военные располагали большими возможностями передвижения. Андерс хотя и был у посла, но ничего с ним не согласовал, а на следующий день после беседы с Котом направил ему письмо, в котором, между прочим, сообщал о посылке военных представителей и об их задачах. Посол Кот возмутился, ибо хорошо понял, что армия хочет создать что-то вроде второго посольства. Считая подобный шаг актом вызывающей нелояльности в отношении своей особы со стороны Андерса, он тут же написал последнему письмо следующего содержания:
Получив это письмо, Андерс страшно рассердился на Кота, так как в основном сам являлся инициатором досылки военных представителей, знал о них давно и лично подписал соответствующий приказ. Поэтому он решил отныне информировать Кота только о том, что могло содействовать реализации его, Андерса, намерений, а о других вопросах вообще ничего не сообщать. Однако это совсем не помешало Коту в направленном несколько дней спустя Сикорскому послании о положении в армии заявить: «…Здесь нет ни санации, ни кого-либо другого, здесь только хорошие поляки…» Не желая допустить отправки польских частей на Восточный фронт, дабы они там совместно с Красной Армией сражались против Германии под советским верховным командованием, Андерс сразу же по получении 5-й пехотной дивизией вооружения (в сентябре 1941 года) решил изъять у нее свыше трети оружия под предлогом, что оно необходимо для обучения других частей и для несения караульной службы по охране складов, штабов и т. п. Человеку, не посвященному в подлинный смысл подобного распоряжения, оно, конечно, могло показаться правильным. После всего этого не удивительно, что отношения с Советским Союзом начали охлаждаться. Андерс все решительнее преследовал тех офицеров, которые, по его мнению, относились к Советскому Союзу слишком доброжелательно. Он не только не давал им назначений, не только переводил их в офицерский резерв и отодвигал на второй план, но с помощью послушных ему судов стал готовить даже фальсифицированные процессы, на которых опальные подчиненные могли быть обвинены и осуждены «законными» приговорами «независимых» судов. Именно так поступили, между прочим, с подполковником Леоном Букоемским. За то что он стремился к доброму и дружественному сотрудничеству с Советским Союзом, против него затеяли фиктивный процесс, обвинив его в мнимой агитации… в пользу Германии. Когда же судья заявил Андерсу, что не имеет абсолютно никаких оснований для осуждения Букоемского, Андерс приказал нескольким офицерам спровоцировать Букоемского на разговор о Германии, чтобы иметь необходимых свидетелей обвинения. Такой «благородный подвиг» был совершен, и суд получил нужных ему свидетелей обвинения. Хотя судья и заседатели прекрасно знали, что все это обвинение выдумано от начала до конца, тем не менее «независимый» суд, желая угодить Андерсу и выполнить его указание, от имени Речи Посполитой уже на новом месте расположения, в Янги-Юле, арестовал подполковника Букоемского и приговорил его к году тюремного заключения и разжалованию. Многие другие офицеры, такие, как, например, полковник Галадык, были отодвинуты в тень и лишены возможности получить более или менее значительную работу. Обстановка становилась все более тяжелой. Дело дошло даже до возникновения определенной напряженности в отношениях между представителями советской власти и польским военным командованием. Поэтому трудно было говорить о каком-либо доверии со стороны советских властей. Недоверие углубляли как Андерс, так и Кот, который, например, телеграфировал Сикорскому 13 ноября 1941 года:
Такая атмосфера неуверенности и недоверия быстро проникала в низы и порождала ненормальные отношения. Между прочим, она явилась причиной следующего происшествия. В штаб Польской армии в Бузулуке вошел лейтенант Красной Армии в нетрезвом виде. Он пришел к одному польскому офицеру, своему знакомому. Так как дежурный жандарм не захотел впустить его в помещение, произошла ссора, во время которой жандарм застрелил лейтенанта. За свое «усердие» он получил повышение в звании. Действия жандарма произвели неприятное впечатление даже на сторонников антисоветской политики. Но и наши внутренние взаимоотношения становились все более ненормальными. Прежде всего существовала колоссальная диспропорция между бытом наших руководителей и жизнью остальных поляков, оказавшихся на территории Советского Союза. Начальники, как в посольстве, так и в штабе, жили весьма расточительно, в то время как вокруг царила нужда, несмотря на то, что имелись значительные возможности облегчить положение. К сожалению, такие возможности не использовались. Нужда усиливалась еще и потому, что людей гоняли с места на место, не проявляя необходимой заботы о них. Бедный человек, нуждающийся в куске хлеба, часто уходил из посольства или штаба с пустыми руками. Не лучше обстояло дело и в общественной опеке, которую при помощи посольства организовал штаб. Сотрудники штаба с необыкновенно озабоченной и сочувствующей миной проявляли сострадание к несчастному, сетовали на трудные времена, на нехватку денег, жаловались на большие ограничения, причем постоянно подчеркивали, что всему виной Советский Союз и что именно он обязан взять на себя дело опеки и питания. Между прочим, этот вопрос ставился перед английским послом Криппсом. Для оказания помощи «простым смертным» не хватало денег, а на посольские дачи или золотые портсигары, на икру, на гулянки и попойки, а также на подарки для разных кокоток недостатка в средствах не было, они всегда как-то находились. Когда же двое юношей, один двадцати лет, второй восемнадцати, однажды вечером, часов около восьми, подошли к продовольственному складу, намереваясь, может, выкрасть оттуда несколько банок консервов — ибо, как они объясняли позже, несколько дней ничего не ели, — их арестовали по обвинению в попытке совершить грабительское нападение на склад. Андерс назначил суд и приказал приговорить их к смертной казни. Суд не имел никаких законных оснований для вынесения вообще какого-либо приговора — ведь преступление не было совершено задержанными и не имелось даже достаточных улик для доказательства их преступных намерений и, следовательно, повода для дальнейшего содержания под стражей. Тем не менее генерал настаивал, решив добиться своего. Ему объясняли, что военные власти вообще не имеют права вмешиваться в это дело, так как ребята были лицами гражданскими, что склад был тоже гражданский и в данном случае военные власти ко всему этому не имеют никакого отношения, что можно лишь передать это дело, как гражданское, советским властям. Генерал ничего не хотел слышать, не поддавался никаким уговорам. Он жаждал ввести режим террора. До тех пор подбирал состав суда, лично менял судей, заседателей, приглашал к себе, просил, объяснял, угрожал, пока наконец не нашел послушных себе лиц. Суд выполнил приказ. Обоих юношей за «грабительское нападение» на склад общественной опеки приговорили к смертной казни через расстрел. Генерал Андерс, с удовлетворением потирая руки, утвердил приговор, который на рассвете следующего дня привели в исполнение. Это было обыкновенное убийство, прикрытое видимостью законности. Подобные судебные процессы стали повторяться очень часто, суды перестали быть собственно судами, а превратились в орудие расправы в руках Андерса. В знак несогласия с такой практикой несколько честных офицеров юридической службы попросили перевести их в строй. Но были и такие, которые с удовольствием выслуживались перед Андерсом. Однажды, когда жена полковника Фрончека, находившегося в Англии, пошутила по поводу существующего в штабе самоуправства, она была арестована и просидела в тюрьме в Бузулуке неделю. Ее выпустили только потому, что она страдала серьезным сердечным заболеванием. Андерс, смеясь, бахвалился: «Ну и нагнал же я страху на эту бабу! Другим неповадно будет». Распорядок в работе штаба был установлен — если речь шла о мелких текущих делах — таким образом, что начальник штаба после бесед с начальниками отделов все оформлял сам. Андерс же приходил в штаб в десять часов утра только для подписания бумаг и приказов, а после полудня совсем не работал. Поистине он не переутомлял себя и работал точно так же, как в мирное время. Такова была обстановка в штабе Андерса перед приездом Сикорского. * * *Накануне прибытия Сикорского посла Кота принял Сталин. В ходе беседы обсуждалась необходимость хорошего взаимного сотрудничества, но затрагивались и пункты щепетильные, которые еще недавно вызывали сильную болезненную реакцию. С советской стороны была изъявлена готовность снабдить оружием две польские дивизии, из которых одна уже была вооружена. Не было также возражений против формирования на территории СССР пяти, шести или семи польских дивизий, лишь бы на это хватило людей и материалов. Кроме того, обсуждались вопросы займа, общественной опеки и издания польской газеты, выпускаемой посольством. В итоге было определено, что Польская армия будет увеличена до такой численности, на какую хватит обмундирования, продовольствия и оружия, и что она будет передислоцирована на юг. О беседе и ее результатах посол Кот рассказал Андерсу в специальном письме. Андерс был очень доволен. Его план постепенно осуществлялся, вопрос перевода армии на юг приобретал реальные очертания. Генерал приказал удвоить усилия в этом направлении и теперь без всякого стеснения направлять как можно больше людей на юг. Он считал, что тем самым вынудит Сикорского поддержать его установку на формирование армии на юге, что облегчило бы получение продовольствия и оружия от англичан. В это время отношения между посольством и штабом очень обострились. Андерс перестал совсем считаться с посольством, действуя совершенно независимо. Сикорский, частично информированный об этом младшими офицерами, приезжавшими в Советский Союз из Англии, выражал свое неудовольствие деятельностью Андерса. Доклады об общей ситуации и активности санации офицеры передавали генералу Модельскому. Об этом узнал посол Кот, который за несколько дней до приезда Сикорского в Советский Союз, 22 ноября 1941 года, направил премьеру и верховному главнокомандующему такое письмо:
В это же время Андерс и Кот нажимают на англичан и американцев, стремясь побудить их оказать влияние на компетентные советские органы по вопросу вывода всей Польской армии из пределов Советского Союза. Одновременно в ходе официальных переговоров с представителями Советского Союза они не скупятся на заверения в желании сражаться на Восточном фронте. Между Котом, Андерсом и министром иностранных дел Рачинским и другими происходит обмен депешами. Вот Рачинский информирует Кота:
Как понимал весь этот вопрос Кот и как это совпадало с линией Андерса, увидим дальше. 30 ноября, то есть в день прилета Сикорского в Советский Союз, Кот пишет Рачинскому:
И вот в условиях, когда в кругах польской эмиграции царила подобная атмосфера интриг и конфликтов, состоялся наконец долгожданный визит в Москву Верховного Главнокомандующего и премьера Сикорского. Примечания:5 Несмотря на то, что первый день боев закончился для армии «Лодзь» успешно, приказ на отступление командование получило уже в 10 вечера 1 сентября. К вечеру 2 сентября из Варшавы поступил вторичный приказ на отступление. Ночью армия начала отступление за Варту и Видавку, где заканчивала сосредоточение Кресовая кавалерийская бригада. Командование немецкой 10-й армии восприняло отступление армии «Лодзь» как свидетельство ее разгрома. Генерал фон Рейхенау отдал войскам приказ на «переход в беспощадное преследование разбитого противника». В результате польские войска не смогли удержать рубеж на Варте. Кресовая кавбригада отступила, передовые немецкие отряды захватили мосты через реку, и открытый фланг армии «Лодзь» был обойден с севера. (Прим. ред.) 50 Официальное предложение о создании в составе Польской армии в СССР третьей дивизии было передано в Ставку ВКГ 12 сентября. Окончательное решение на этот счет было принято лишь во время визита в СССР В. Сикорского в декабре 1941 г. (Прим. ред.) 51 Эта информация подтверждается документами НКВД, в которых отмечается, что полковник Галадык «настроен лояльно сотрудничать с СССР и драться с немцами». (Прим. ред.) 52 Староста — административная должность в довоенной Польше. (Прим. ред.) |
|
||
| Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх | ||||
|
|
||||
