ГЛАВА СЕДЬМАЯ

БОРЬБА С ЕРЕСЬЮ ПРОТЕСТАНТИЗМА

Крестовый поход против колдовства позволил Церкви вволю потешить свое женоненавистничество и поставить женщин под авторитарный контроль, переводивший их на положение подчиненных и державший их на якобы предназначенном для них месте. В конечном счете, однако, имелись и не столь очевидные последствия. Ибо ведьма, как хранитель женских тайн и древней языческой религии, была также и олицетворением естественного порядка, мира природных явлений, с которым она имела куда более тесную, куда более интимную связь, чем священник. А ведь природа, как мы знаем, была по сути своей «нераскаявшейся». Природа по-прежнему пребывала в «падшем» состоянии, ей еще только предстояло быть искупленной, еще только предстояло быть приведенной в безропотное согласие с божественным законом – или по крайней мере с божественным законом в истолковании церковных умов мужского пола. Природе еще только предстояло быть прирученной и упорядоченной. Только тогда она перестала бы служить прибежищем, укрытием и потайным лазом для демонического. К несчастью для Церкви, эта проблема была не так проста. С самого начала – с тех самых дней, когда из иудаизма и язычества выросло узнаваемое и отличимое «христианское» учение, – церковные теологи сталкивались с трудностями при определении демонического. В периоды социальной, культурной, политической или духовной анархии, когда Церковь являла собой оплот порядка и последовательности, демоническое могло быть безопасно определено как любое проявление беспорядка. В такие периоды дьявол и правда был прямым потомком козлоподобного Пана, властелина «нераскаявшейся природы» со всей ее необузданной и, по всей видимости, хаотической энергией, которая, естественно, включала также и сексуальность. В такие периоды вера несла ярмо рационализма, а ее антитезой было демоническое – бесноватость, одержимость, разнузданность, иррациональность. Потому считалось, что демоническое проявляется в колдовстве и особенно в Вальпургиевой ночи, или «шабаше ведьм». И потому именно в колдовстве и в иррациональных, подчас сексуальных обрядах языческой религии инквизиция стремилась распознать исконного противника христианства – врага рода человеческого. Были, однако, и другие примеры, когда сама Церковь плодила безумие, а вера объединялась не с рационализмом, но с иррациональностью. Если бы можно было вулканическую и буйную энергию Вальпургиевой ночи трансформировать в благочестие – в истерию, ассоциирующуюся, например, с некоторыми церковными праздниками или с самозабвенностью, нередко наблюдающейся в евангелических сектах сегодня, – ее могли бы признать и одобрить. Посещение суккуба в виде Елены Троянской, быть может, и послужило к осуждению Фауста на вечные муки, но тот же психологический механизм, породи он вместо этого видение Богоматери, мог даровать венец святости. Если в видении являлась Богоматерь, а не Елена, демоническим становилось то, что подвергало сомнению действительность видения. Если брать шире, то демоническим становился скептический ум, который оспаривал правоту провозглашаемого Церковью. Если дьявол мог порой принимать вид бесноватого Пана, он также мог принимать вид холодного, хитрого, вкрадчиво обольстительного и убедительного Люцифера, коварного логика и искусителя, чья тонкая софистичная аргументация могла обмануть самого искусного богослова. Именно в таком виде – в облике змея в саду Эдема – дьявол якобы впервые явил себя в Ветхом Завете. И именно в таком виде, согласно христианским пропагандистам, Люцифер, вследствие своей интеллектуальной гордыни, был якобы впервые изгнан из рая и со своего места рядом с Богом. Если дьявол мог порой быть неистово иррациональным, значит, он также мог быть сверхрациональным, сверхинтеллектуальным.

Когда вера зависела от иррационального убеждения и беспрекословного послушания, дьявол становился принципом, который осмеливался задавать вопросы, – иначе говоря, любой вызывающе независимой мыслью. В эпоху Возрождения и лютеровской Реформации именно в таком виде, согласно инквизиции, являл себя дьявол и именно в таком обличье инквизиция пыталась поймать и уничтожить его. Это не значит, что преследование иррационального демонического прекратилось. Изобличения ведьм, колдунов и других последователей древней языческой религии продолжались, даже обрели новую силу, а только что созданные протестантские церкви охотились на них не менее усердно, чем Рим. Лютер самолично обрушился на дьявола и колдовство, а протестантские религиозные лидеры всех мастей быстро последовали его примеру. Протестантизм мог быть столь же нетерпимым, столь же узколобым, столь же фанатичным, невежественным и изуверским, как сама инквизиция. Но хотя католическая и протестантская полиция мысли совместно преследовала традиционные иррациональные формы демонического, инквизиции приходилось теперь бороться также и с демоническим в его антитетической форме – в форме интеллектуальной гордыни, независимой мысли, исследования и вопрошания, которые открыто не повиновались духовенству и преследовали свои собственные цели. Для инквизиции эпохи Возрождения и Реформации сатана мог быть различим в пожилой повивальной бабке или знахарке той или другой деревушки, но он также мог узнаваться – и даже более явственно – в облике таких фигур, как Мартин Лютер, Галилео Галилей, Джордано Бруно и Томмазо Кампанелла. Чем же в таком случае было демоническое? В действительности все, что признавалось враждебным или опасным для Церкви, могло быть названо таковым. Действием инфернальных сил могли объясняться не только крайние проявления рационализма или иррационализма, но также и книги, философские учения, политические движения и все, что могло быть расценено как неповиновение папской власти. Само познание вскоре начнет рассматриваться как демоническое. На протяжении средних веков Церковь представляла собой оплот познания в мире дикого варварства. Однако, как наглядно демонстрирует в своем романе «Имя Розы» Умберто Эко, Церковь также и осуществляла монополию на познание, которая эффективно служила тому, чтобы мир вне ее оставался диким и варварским. Знание, как известно, сила, и Церковь получала ее в свои руки главным образом с помощью знания, которое она монополизировала, хранила, контролировала и делала доступным обывателям только, так сказать, в микродозах. С наступлением Реформации такая ситуация изменилась самым драматичным образом. Реформация стала свидетелем в буквальном смысле взрыва знаний. Он порождался светскими источниками. Порождался новоиспеченными протестантскими «ересями», такими, как лютеранство. Порождался обретшей новую жизнь эзотерической традицией герметизма. И расширялся в беспрецедентном масштабе благодаря появлению книгопечатания и распространению печатной продукции. Лютеровский перевод Библии на местный язык и другие последовавшие переводы, такие, как женевская Библия и Библия короля Якова на английском языке, сделали Священное Писание впервые доступным обывателю, который теперь получил возможность читать его самостоятельно – без толкований и купюр священнослужителей. Но всякое познание подобного рода, разумеется, было объявлено Церковью демоническим и потому привлекло внимание инквизиции.

В прошлом вне Церкви было очень мало ученых людей и еще меньше тех, кто мог надеяться высказать свои сомнения, не навлекая на себя тяжелых, даже фатальных последствий. Теперь же возводилась целая доктрина познания, которая дерзко игнорировала, а порой и нагло отрицала власть Рима. Если присутствие дьявола сквозило в разнузданной иррациональности колдовства, то теперь оно равным образом сквозило в красноречии печатного слова – и в дерзости вопрошающего, сомневающегося и независимого ума, который с безрассудной смелостью кидался туда, куда прежде боялись ступить ангелы, глупцы, священнослужители и даже святые.

Контрреформация

К Риму новая ситуация предъявляла новые требования. Не уступая больше, чем она была вынуждена уступить, Церковь стремилась приспособиться к новым условиям – и параллельно приспособить инквизицию. В тринадцатом столетии, во время крестового похода против альбигойцев, появление доминиканских монахов составило крупное нововведение в силу их учености – в силу их подготовленности в теологии и способности вести споры с катарами и другими еретиками на своих собственных условиях. В последующие три столетия, однако, доминиканцы, как и конкурировавшие с ними ордены, все больше предавались лени, сибаритству, почивая на лаврах, держась за власть и привилегии, которыми обладали, предпринимая мало усилий к тому, чтобы соответствовать новым требованиям. Их позиция в связи с повсеместно распространявшейся протестантской ересью была в лучшем случае оборонительной. Чаще же обычного они были попросту пассивными, надеясь, что протестантское движение сойдет на нет. Преследование за колдовство беспомощных женщин требовало мало усилий, мало дисциплины, мало организованности. Противодействовать влиянию искушенных и красноречивых ересиархов вроде Лютера, Кальвина и Цвингли было куда более хлопотным делом. Чтобы бороться с протестантизмом в шестнадцатом веке, Церковь нуждалась в аналоге того, чем были доминиканцы 300 годами раньше, – в когорте хорошо выученных и преданных идее служения истинной вере людей, которые могли бы реально дискутировать со своими противниками с равным знанием дела и умом, с равной тонкостью, с равной психологической изощренностью. А если протестантизм собирался устоять, несмотря на все попытки по его уничтожению – что казалось все более и более вероятным, – то Церкви требовалось, по крайней мере, установить своего рода количественное превосходство – в плане размеров своей паствы и территории, над которой она осуществляла духовную власть. Среди прочего ей надлежало укрепить свои позиции в тех частях мира, которые только начинали исследовать, надо было обратить в истинную веру целые регионы и континенты язычников, прежде чем до них доберется протестантизм. Другими словами, Церковь нуждалась в организации или сети умных, образованных, преданных, хорошо обученных и хорошо вымуштрованных миссионеров – в новой гвардии Христа (или «милиции Христовой»), которая могла бы вести крестовые походы в сфере ума точно так же, как это делали на полях сражений Святой земли тамплиеры и госпитальеры [25]. Такой организацией, построенной на принципах воинской дисциплины и воинского духа и отвечавшей указанным задачам, стало «Общество Иисуса», более известное как орден иезуитов. «Общество Иисуса» было создано испанцем Игнатием Лойолой [26], чьей изначальной мечтой было снискать славу на военном поприще.

Во время осады Памплоны в 1521 году Лойола был тяжело ранен. Оправляясь от раны, он стал все больше предаваться размышлениям и чтению духовной литературы. После выздоровления он совершил паломничество в Монсеррат и повесил там в усыпальнице свое оружие, а затем вернулся и в течение года жил отшельником в пещере. В период этого затворничества он написал свое руководство «Духовные упражнения», в котором излагалась новая и риторичная программа христианской медитации. В 1523 году он предпринял второе паломничество – на этот раз в Иерусалим. Вернувшись в Испанию, он принялся изучать богословие в университете города Алькала. К 1526 году Лойола начал читать публичные проповеди – и навлекать на себя подозрения в ереси со стороны испанской инквизиции, которая арестовала его и продержала в своем застенке около трех недель, пока изучались его «Духовные упражнения». В конце концов его освободили, сняв выдвинутые против него обвинения, но запретили высказываться по вопросам веры в течение четырех лет. Чтобы обойти этот запрет, Лойола перебрался в 1528 году в Париж. Тут он собрал вокруг себя небольшой кружок преданных последователей, которые и стали первыми иезуитами. В 1534 году все они дали обет верности в церкви на Монмартре. 27 сентября 1540 года папа Павел III официально учредил орден иезуитов под его изначальным названием – «Общество Иисуса». Хотя иезуиты не носили оружия, их подготовка, дисциплина и терминология по существу своему имели военный характер. Утверждалось даже, и не без оснований, что в качестве модели для своего ордена Лойола взял иерархию и внутреннюю организацию ордена рыцарей Храма. В следующие полтора столетия иезуиты станут головным отрядом Контрреформации, проводником методических усилий Церкви по установлению новых сфер влияния, равно как и по возвращению по крайней мере некоторых территорий, сданных под нажимом протестантизма. Подобно военным штабам, иезуиты организовывали свои кампании в соответствии с законами стратегии. Чтобы заручиться средствами и доверием, они были вполне готовы присоединиться к общему преследованию колдовства. По словам Хью Тревора-Роупера, «если доминиканцы были проповедниками средневековой Контрреформации, то иезуиты были проповедниками Контрреформации шестнадцатого столетия, и если протестантские проповедники приносили помешательство в страны, которые они завоевывали для реформаторского движения, то эти католические проповедники точно так же приносили его в страны, которые они отвоевывали для Рима. Некоторые из самых известных миссионеров-иезуитов прославились распространением ведовского помешательства». В конечном счете, однако, колдовство или ведовство имело второстепенное значение для иезуитов.

Главный их интерес состоял в другом. Вскоре, например, для Церкви будут взборонены Богемия и Польша, оказавшиеся благодатной почвой для протестантизма. А спустя несколько лет сеть иезуитских миссий, как в прошлом общины тамплиеров и госпитальеров, охватит весь мир. Они расширят свое влияние на запад – через Атлантический океан – до Южной и Северной Америки, на восток до Индии, Китая, Японии и островов Тихого океана. В пределах же европейских владений иезуиты являлись орудием обновления инквизиции – ее организации, внешнего облика, названия и целей. К 1540 году, когда папа Павел III официально учредил орден иезуитов, окончилось «вавилонское пленение» в Авиньоне, а с ним завершилась и «Великая схизма», которая расколола Церковь более чем на столетие. Спустя пять лет Тридентский собор сформулировал программу, которая будет определять статус папы, административный аппарат, ориентацию и иерархию приоритетов в последующие три с четвертью столетия. И для вновь объединившейся Церкви первостепенной заботой неизбежно был крестовый поход против ереси протестантизма. В качестве прелюдии к собору в Триденте папа Павел произвел радикальное реформирование папского правительства и администрации. Для управления различными делами Церкви был создан целый ряд отдельных канцелярий или служб. Все эти службы ставились под непосредственный контроль папы и именовались как «конгрегации» и «советы». Инквизиция теперь становилась одной из таких «конгрегации». Лойола, который сам пострадал от рук испанской инквизиции, вероятно, не питал к ней особой любви, но его восхищала ее дисциплина, ее действенность, отлаженный механизм ее работы. В немалой степени с подачи иезуитов прежняя папская или римская инквизиция была реконструирована – и сделано это было именно по модели ее испанского аналога. Точно так же как испанская инквизиция служила инструментом политики испанских королей, папская – или римская – инквизиция сделается инструментом политики Церкви. Другими словами, ее главным приоритетом будет полагаться больше не «чистота» веры, а стабильность и благополучие папства и Церкви. Ее официальным названием будет являться отныне «Священная конгрегация римской и вселенской инквизиции, или Священная канцелярия». В 1908 году ее название снова будет изменено и трансформируется в «Конгрегацию Священной канцелярии».

Большинство комментаторов впоследствии чаще обычного пользовались сокращенной формой – просто «Священная канцелярия». Редкий случай, чтобы столь безобидное, даже как будто бы похвальное название приобретало столь зловещие ассоциации. В целях очищения от этих ассоциаций и придания еще более благовидного облика инквизиция была еще раз переименована в 1965 году, теперь в «Конгрегацию доктрины веры». Под этим названием она действует и сегодня, являясь прямым потомком и преемником первоначальной инквизиции, созданной в 1234 и реконструированной в 1542 году. Лойола и иезуиты были одним из главных факторов влияния при создании обновленной инквизиции, или Священной канцелярии. Не меньшее влияние оказал честолюбивый и фанатичный доминиканец Джованни Караффа. В период между 1515 и 1522 годами Караффа состоял папским нунцием в Испании, где его, как и Лойолу, поразила эффективность машины испанской инквизиции. По возвращении в Италию он стал лидером благочестивого кружка из высокопоставленных священнослужителей, одержимых идеей восстановления чистоты и моральных устоев Церкви. Одним из средств достижения этого для Караффы и одновременного привлечения к себе внимания была кампания против фрески Микеланджело с изображением Страшного суда в Сикстинской капелле. Когда фреска была открыта для обозрения публикой в 1541 году, Караффа и его кружок подняли шум. Они были возмущены откровенным фаллическим символизмом Микеланджело, изображенной им сценой, в которой одного мужчину тащат за гениталии, а другие целуются, и с гневом осудили произведение как непристойное. Их негодованию скоро вторили коллеги-единомышленники, и критика не умолкала в течение ближайших двадцати четырех лет.

В 1551 году, например, видный доминиканец писал, что Микеланджело «превосходно изображает обнаженные тела людей и их половые органы», и посетовал, что «совершенно неприлично повсеместно видеть всю эту наготу – на алтарях и в храмах Божьих». В конце концов Тридентский собор постановил, что на фреске надлежит сделать «исправления». В 1565 году для этой цели был специально нанят художник, который благопристойно облек все оскорбляющие взор выпуклости набедренными повязками и одеяниями. До сих пор сохранилась расписка, удостоверяющая в том, что он получил за свои старания «причитающуюся сумму в 60 скудо… в оплату работы, которую выполнил в 1565 году, прикрыв половые органы фигур в капелле папы Сикста». К тому времени сам Караффа был уже мертв. Но его нападки на фреску в 1541 году вызвали сочувственный интерес папы Павла III, который произвел Караффу и пятерых других членов его кружка в кардиналы. В конце концов в 1555 году Караффа и сам стал папой; он взял имя Павел IV и занимал Престол Святого Петра вплоть до своей смерти в 1559 году.

Поддержанный Лойолой и доминиканским кардиналом, архиепископом Бургоса, Караффа, снискав расположение папы Павла III, стал настаивать на учреждении постоянного трибунала инквизиции по модели инквизиционного трибунала в Испании. Потому-то в 1542 году была создана Священная канцелярия. Караффа был назначен первым инквизитором-генералом реконструированного института. Папа зарезервировал за собой право помилования. Не считая этого, новой папской инквизиции, или Священной канцелярии, была дана практически неограниченная власть, включая право делегировать полномочия другим священнослужителям и в случае необходимости прибегать к помощи светских властей. Сразу же после получения своего назначения Караффа завладел солидным каменным домом в Риме и оборудовал его тюремными камерами. Затем он издал четыре процессуальных правила, которых должны были придерживаться все инквизиторы. Им надлежало «наказывать даже по подозрению». Им надлежало «не щадить великих». Им надлежало быть суровыми со всяким, кто «прикрывается властью». И им надлежало «никому не давать пощады, тем паче кальвинистам». По поводу этих предписаний в частных разговорах Караффа особо подчеркивал необходимость наносить удары по людям на высоких постах, «ибо… от их наказания зависит спасение подчиненных им классов». Разумеется, ему не было надобности говорить, что подобное наступление на влиятельных особ эффективно нейтрализовывало любых его потенциальных соперников или претендентов на власть. Затем последовали чистки, ставшие прообразом тех чисток, которые проводились уже в наше время Гитлером, Сталиным и другими более мелкими тиранами того же пошиба. По словам одного историка, вся Италия «была парализована». Глава ордена капуцинов бежал в Женеву. Другие видные деятели, как светские, так и церковные, искали убежища в других местах. В 1546 году был распущен весь университет в Модене. Однако Караффу по-прежнему раздражала готовность папы миловать и то, в какой степени это подрывало способность Священной канцелярии проводить свой террор. Только став папой в 1555 году, Караффа наконец получил столь долгожданную лицензию на полную свободу действий. Чтобы сполна ею воспользоваться, он передал свои инквизиторские полномочия своей правой руке – доминиканцу Микеле Гислиери. В 1557 году Гислиери был назначен кардиналом, а год спустя – великим инквизитором. Впоследствии, в 1566 году, Гислиери тоже в свою очередь станет папой под именем Пия V. Едва Караффа взошел на Престол Святого Петра, как началось самое настоящее царство террора. В 1556 году в Анконе были сожжены двенадцать обращенных евреев, – видимо, их обращение сочли недостаточно полным. В 1557 году в тюрьму был заключен кардинал. В том же году немалое число венецианцев было обвинено в ереси, их доставили в Рим и отправили на костер. Когда Караффа умер в 1559 году, он пользовался такой ненавистью у жителей Рима, что городской люд взял приступом помещения Священной канцелярии, разрушил здания, разграбил и сжег все записи. Невзирая на это, однако, Священная канцелярия продолжила свою деятельность. В 1562 году в жестокой бойне в Южной Италии лишились жизни примерно 2 тысячи вальденсов. В 1567 году был обезглавлен видный флорентийский гуманист. В 1570 году в Сиене был казнен с помощью гаротты профессор риторики. В 1573 году Священная канцелярия взялась «изучать» картину Веронезе «Пир в доме Левия», и для допроса на трибунал был вызван сам Веронезе. Он избежал наказания, но получил предписание изменить картину за свой собственный счет.

Между тем Церковь претерпела значительную трансформацию. Уже в 1523 году быстрое распространение протестантизма сделало полностью очевидной необходимость в реформе. Высказывалось предложение, что такую реформу лучше всего провести на общем церковном соборе. Поначалу папа и курия были напуганы таким предложением, боясь, что любой собор может объявить себя выше папы. Действительно, стоило перспективе собора получить огласку, как резко упали в цене продававшиеся духовные должности в Риме. В конце концов, однако, в 1545 году папа Павел III все-таки созвал Тридентский собор. Тридентский собор был одним из важнейших соборов в истории Церкви, сыгравшим эпохальную роль в определении Церкви и папства в том виде, в каком они дошли до нас. Отмеченный длительными перерывами, собор растянулся в общем итоге на восемнадцать лет и продолжался с 1545 по 1563 год. Он пережил и папу Павла III и Караффу в его ипостаси папы Павла IV.

Собор открылся попыткой – не имевшей, правда, поддержки в самых влиятельных кругах – найти компромисс и примирение с протестантизмом. Впрочем, быстро стало понятно, что любая подобная попытка обречена. Посему собравшиеся священнослужители обратились к тому, как бороться с протестантизмом, и, дабы делать это наилучшим образом, к тому, как приспособить Церковь к этой борьбе. Собор провозгласил, например, «равный авторитет Священного Писания и предания». Другими словами, постановлялось, что Церковь, как воплощение предания, обладала авторитетом, равным авторитету самого Писания. Это, естественно, было по сути своей несовместимо с протестантизмом, который признавал только авторитет Библии. Размежевание с протестантизмом было еще более отчетливо обозначено другими решениями собора – например, формулировкой доктрины первородного греха и отказ признать правомерность утверждения Лютера об оправдании верой. Одновременно Тридентский собор взялся прояснить позицию папского престола в отношении епископов и церковных соборов. Так, к примеру, некоторые реформаторы поначалу пытались «утвердить примат собора даже по отношению к папе и тем самым провозгласить свой верховный авторитет». В конечном счете, однако, именно папский престол оказался верховным авторитетом, осуществляющим контроль над епископами, равно как и над церковными соборами. Тысячелетием раньше Церковь была преимущественно децентрализованной, а папа был всего лишь епископом Рима, как говорилось – «первым среди равных». В последующие столетия его власть постепенно все больше расширялась, но как таковая она не признавалась официально. После Тридентского собора Церковь стала аналогом абсолютной монархии – с папой в роли правителя. С этого момента иезуиты, Священная канцелярия и все остальные институты римско-католической церкви в меньшей степени заботились о предполагаемой «чистоте» веры, чем о сохранении устоев папства и Церкви.

А устои и границы Церкви уже сильно пострадали от широкого распространения еретических и гражданских идей. В регионах, где укрепился протестантизм, мало что можно было сделать для исправления нанесенного ущерба. В других же местах Церковь делала попытки восстановить и вернуть себе хотя бы подобие той монополии на знания, которой она обладала прежде. С этой целью была введена новая форма цензуры. Она приняла вид пресловутого «Индекса запрещенных книг» Священной канцелярии. Уже в 1554 году местные трибуналы Священной канцелярии – к примеру, в Венеции и Милане – составили свои собственные списки книг, на которых накладывался запрет. В 1559 году, в своем качестве папы Павла IV, Караффа опубликовал свой собственный нормативный «Индекс либрорум прохибиторум». В него входили не только еретические тексты, но также и те произведения, которые Священная канцелярия сочла аморальными. Среди них были произведения герметистов, таких, как Генрих Корнелий Агриппа Неттесхеймский, и гуманистов, таких, как Эразм Роттердамский. Были запрещены все труды Мартина Лютера, как и работы Яна Гуса. Подверглись запрещению книги, касавшиеся магии, алхимии и астрологии. Та же судьба постигла цикл сказаний о короле Артуре и собрание пророчеств, приписываемых Мерлину. Под запретом оказался Талмуд – вместе с тридцатью переводами Библии в ее целом виде и одиннадцатью переводами Нового Завета. Прилагался также список шестидесяти двух неблагонадежных печатников, большинство из которых находились в протестантском Базеле. В 1564 году Индекс Караффы был официально одобрен Тридентским собором и переиздан с целым рядом добавлений.

В 1571 году Микеле Гислиери – в прошлом соратник Караффы и великий инквизитор, а теперь папа Пий V – создал под началом Священной канцелярии особую «Конгрегацию Индекса», чьей единственной обязанностью было надзирать за соблюдением, сохранением и обновлением списка запрещенных книг. Этот институт просуществовал в таком виде вплоть до 1917 года, когда его обязанности вновь были вверены непосредственно Священной канцелярии. Последнее полное издание Индекса, отпечатанное в Ватикане, появилось в 1948 году. Среди авторов и книг, на которых налагался запрет, были (в алфавитном порядке) Иоганн Валентин Андреэ [27], Бальзак, Джордано Бруно, Вольтер, Виктор Гюго, Декарт, Дюма (отец и сын), Золя, молитвенник англиканской церкви, Джон Локк, Джон Стюарт Милль, Монтень, Генри Мур, Эрнест Ренан, Руссо, Сведенборг, Спиноза, Стендаль, Лоренс Стерн, Фенелон, Роберт Фладд [28], Флобер, Фридрих Великий Прусский, Яков I Английский, все исторические документы о масонстве и все исторические документы о самой инквизиции. В 1950-х годах вдогонку этому списку был опубликован перечень целого ряда других писателей – Сартр, Альберто Моравия, Жид, Казандзакис, Унамуно и Симона Бовуар. Такой список ставит огромные проблемы перед католическими историками и литературоведами. Одному из авторов настоящей книги вспоминается его первый год обучения в Чикагском университете, где программа основного курса включала обязательное чтение Стендаля. Среди студентов в то время присутствовали несколько семинаристов и две или три монахини. Чтобы получить разрешение прочесть «Красное и черное», они были обязаны обратиться через местного архиепископа в Священную канцелярию и получить специальное письменное уведомление. Впрочем, к тому времени шлюзовые ворота уже открылись. «Улисс», «Любовник леди Чаттерлей», «Лолита» и другие значительные произведения, которые прежде были запрещены гражданскими властями, сделались широко доступными массовому читателю. То же произошло и с целым рядом других менее крупных, но все же значимых произведений – например, Уильяма Берроуза, Генри Миллера и Хьюберта Селби. Библиотеки монастырей и семинарий оказались одураченными шутниками и накупили множество экземпляров «Богоматери цветов» Жене [29], которую также из озорства предлагали не подозревающим подвоха монахиням. Для блюстителей «чистоты» морали и теологии из Священной канцелярии уже сам процесс отслеживания предположительно порочных книг, а тем более их запрещения, должен был казаться поистине сизифовым трудом. Наконец, в 1966 году Индекс был официально упразднен, что – как хотелось бы считать – было актом капитуляции и отчаяния.

Преследуя волхвов Ренессанса, Церковь вышла из Тридентского собора с новой консолидацией папской власти и двумя институтами – иезуитами и инквизицией в ее новом обличье Священной канцелярии – в качестве авангардной силы Контрреформации. В отвоевывании для Рима таких территорий, как Польша и Богемия, равно как и в распространении влияния Церкви за морями, эти институты демонстрировали энергию, изобретательность и рвение подчас эпического масштаба. В конечном же счете война уже была проиграна, и за небольшими исключениями ведшиеся сражения носили оборонительный характер – это были попытки удержать еще остававшиеся островки влияния Церкви.

Вначале, например, протестантизм означал исключительно лютеранство, вероучение, которое проповедовал в Германии Мартин Лютер. Однако новая ересь протестантизма очень скоро оказалась под стать гидре многоголовой, и с пугающей быстротой появлялись все новые протестантские секты. За Лютером последовали Кальвин в Женеве, Цвингли в Цюрихе, Джон Нокс в Шотландии. Хотя вряд ли он руководствовался при этом богословскими соображениями, Генрих VIII создал англиканскую церковь и разорвал связи с Римом. Наблюдалось также и возрождение некоторых древних ересей в новых формах, и был целый ряд мессианских или милленаристских [30] движений и течений – к примеру, самозваные анабаптисты, которые сначала объявились в протестантской Голландии, а затем, в 1534 году, захватили немецкий город Мюнстер, провозгласили свое собственное «царство Сиона» [31] и установили режим анархической вседозволенности и разнузданности нравов. Даже католические схоласты все больше подпадали под влияние «заразных» еретических учений. К тому времени, когда в 1563 году завершился Тридентский собор, мир изменился. Благодаря книгопечатанию и быстрому распространению идей светская ученость и протестантизм сделались свершившимся фактом, который Церковь была не в состоянии ни признать, ни отменить. Не прошло полстолетия, а прежняя гегемония Рима в духовной жизни Европы была ощутимо поколеблена, его духовные владения сократились примерно на треть. Массовые преследования ведьм продолжались – и столь же фанатически проводились протестантизмом, как и Церковью. Не считая этого, впрочем, деятельность Священной канцелярии стала носить более направленный, более специальный, более выверенный, более интеллектуальный и точечный характер. С середины шестнадцатого столетия история переименованной инквизиции сделалась больше историей отдельных случаев, чем повсеместного террора и преследований всех без разбора, – правда, некоторые из этих отдельных случаев касались ряда наиболее выдающихся имен в истории западной цивилизации.

Среди главных мишеней Священной канцелярии были фигуры фаустианского типа, ставшие известными под именем «волхвов Ренессанса». Это были люди, чьи жажда знаний, дерзания духа и визионерские устремления охватывали искусство, науку, богословие, философию, медицину, технику и целый ряд дисциплин под общим названием «эзотерика», включавший астрологию, алхимию и магию. В первой трети шестнадцатого столетия наиболее значительной из этих фигур были Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенхейм, впоследствии известный попросту как Парацельс, и Генрих Корнелий Агриппа Неттесхеймский, основной прототип как доктора Фауста Марло, так и Фауста Гете. И Парацельс и Агриппа имели целый ряд памятных для них встреч с инквизицией. Однако в их время это была еще старая инквизиция, еще не трансформированная в Священную канцелярию. Потому оба уцелели, хотя и подвергались время от времени запрету или заключению на короткое время. Агриппа клеймил инквизиторов своего времени как «кровожадных стервятников» и бичевал глупость церковников, считавших, что еретиков «должно вразумлять не Священным Писанием и убеждениями, а костром и огнем». В одном из случаев, в бытность свою должностным лицом вольного города Меца, он выступил в роли защитника женщины, обвиненной в колдовстве, против местного инквизитора-доминиканца, которого не побоялся разбить в пух и прах в открытом суде. Судьба «волхвов», живших после Парацельса и Агриппы и имевших дело с обновленной Священной канцелярией, была не столь счастливой. В 1591 году, например, Томмазо Кампанелла, доминиканец-мистик с «розенкрейцерскими», как позже будет замечено, тенденциями, опубликовал книгу, отстаивавшую законность эмпиризма – и веры – в философии. Книга была осуждена Священной канцелярией, а Кампанеллу заключили в тюрьму за ересь. В 1599 году, вскоре после своего освобождения, он снова навлек на себя беду, на этот раз своей подрывной политической деятельностью. Как и полагается, его арестовали, пытали и приговорили к пожизненному заключению. Позднее друг, навещавший его в камере, сообщал, что «его ноги были все в синяках, а ягодицы почти без плоти, которую отрывали кусок за куском, дабы вытянуть из него признание в преступлениях, в которых его обвиняли». Во время своего тюремного заключения Кампанелла написал свою самую известную книгу «Ла читта дель соле» («Город Солнца»), рисующую образчик того идеального утопического общества, о котором мечтали в то время писатели-мистики. В другом произведении он утверждал, что вся природа живая и что мир обладает душой, «которую сотворил и вдохнул в него Бог». Это вызвало гнев инквизиторов, которые указали в своем обвинении, что если бы утверждение Кампанеллы было верно, то мировая душа наделила бы своими качествами «паразитов и другие недостойные предметы». В 1626 году, после более четверти века, проведенных в заключении, Кампанелла наконец-то был освобожден. К 1634 году он снова оказался под угрозой заточения и бежал во Францию.

Еще более трагичной, чем участь Кампанеллы, была судьба Джордано Бруно (1548-1600). Подобно Парацельсу и Агриппе до него, Бруно являл собой как раз подлинный образец «волхва Ренессанса». Среди многих прочих вещей он был поэтом, драматургом, философом, теологом, ученым, визионером и самозваным чародеем. В некоторых отношениях (например, его мегаломания) он, быть может, и был в немалой степени сумасшедшим, но он также неоспоримо был гением, одним из самых глубоких, блестящих, оригинальных и необыкновенных умов своего времени, чьи мысли докатились до нашего столетия и оказали влияние на такую фигуру, как Джеймс Джойс. По прошествии пятнадцати лет, проведенных в доминиканском монастыре в Неаполе, Бруно бежал в 1576 году и пустился странствовать по миру, параллельно пропагандируя свою мистическую систему через проповеди, частные уроки и лекции, а также через книги. К 1581 году он сделался известной фигурой в Париже и пользовался благосклонностью при дворе. В 1583 году он прибыл в Англию, остановившись в резиденции французского посла. Он выступил в знаменитой публичной дискуссии в Оксфорде, дал подробное истолкование теории Коперника о том, что Земля обращается вокруг Солнца, и оказал заметное влияние на такую фигуру, как поэт Филип Сидни. В последующие восемь лет он путешествовал по Германии, Швейцарии и Богемии, а в Праге свел знакомство с императором Священной Римской империи Рудольфом II. К несчастью для Бруно, успех породил у него излишнюю самоуверенность и неуместное чувство собственной неприкосновенности. В 1591 году по приглашению одного знатного венецианца он опрометчиво вернулся в Италию. Год спустя Священная канцелярия получила на него донос, после чего его арестовали, переправили в Рим и там заключили в тюрьму. На протяжении семи лет, несмотря на самые страшные и мучительные пытки, он упрямо препирался с инквизиторами. На все их требования отречься от своих убеждений он вновь и вновь отвечал непреклонным отказом. Наконец, в 1600 году его официально осудили как еретика и приговорили к смерти. 17 февраля того же года он взошел на костер. В рот ему вставили кляп, дабы его еретические речи не смущали его палачей и не приводили в замешательство собравшихся зрителей.

Для современных читателей самой известной жертвой Священной канцелярии периода Контрреформации несомненно является Галилео Галилей (1564-1642), который сегодня знаком каждому школьнику. Хотя телескоп был изобретен совсем незадолго до него, Галилей в 1609 году сконструировал свой собственный более мощный вариант этого инструмента и стал использовать его – впервые – для изучения звездного небосклона. Его астрономические наблюдения позволили ему продемонстрировать эмпирически, что теория Коперника была верна – что Земля и другие планеты Солнечной системы действительно обращаются вокруг Солнца и что Земля, таким образом, не является центром Вселенной. Это шло вразрез с учениями церкви, которые покоились на библейском повествовании о сотворении мира из Книги Бытия, – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Потому Галилей был арестован Священной канцелярией и провел последние восемь лет своей жизни в тюрьме, осужденный за ересь. С огромным опозданием Ватикан снял с него обвинения в 1992 году – спустя три с половиной столетия после его смерти.







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх