Глава 15

СС И НЕМЕЦКОЕ ДВИЖЕНИЕ СОПРОТИВЛЕНИЯ

Осенью 1942 года в главное управление имперской безопасности поступили сообщения, заставившие встревожиться шефа гестапо группенфюрера СС Генриха Мюллера. Из Мюнхена докладывали о валютной афере, производившей на первый взгляд впечатление обычной сделки, на самом же деле могущей внести коренные изменения во властные структуры третьего рейха.

На границе с протекторатом (Чехословакией) таможенниками был задержан некий гражданин по имени Давид, имевший при себе 400 долларов, которые он вез без надлежащего разрешения. Давид сообщил в своих показаниях, что получил задание от офицера абвера, возглавляемого адмиралом Вильгельмом Канарисом, задание провести определенные финансовые расчеты за чешских евреев. След вывел на двоих людей, снабдивших Давида деньгами, «доверенных» лиц отделения абвера в Мюнхене. Это были капитан Икрат и его друг доктор Вильгельм Шмидхубер, коммерсант, занимавшийся внешнеторговыми операциями. Возникло опасение в нарушении обоими законов гитлеровской Германии о валютных операциях.

Запрошенный консул дал этому проступку политическую оценку. При этом он сослался и на другие подобные операции, проводимые доктором Гансом фон Донани, являвшимся зондерфюрером центрального управления абвера, шефом которого был генерал-майор Ганс Остер. Гестаповцы решили, что наткнулись еще на одну аферу абвера, и стали проводить дополнительное расследование. Ими было установлено, что фон Донани неоднократно снабжал евреев деньгами и документами абвера, обеспечивая их выезд в Швейцарию.

Шмидхубер, арестованный гестаповцами, дал в ходе следствия новые показания. Он намекнул, что его трансакции имели определенную связь с попытками сотрудника мюнхенского отдела абвера обер-лейтенанта Иосифа Мюллера установить связь с Ватиканом и побудить его выступить посредником в мирных переговорах между Германией и союзниками.

Шеф гестапо сразу же оценил значение донесений из Мюнхена. Впервые государственной тайной полиции удалось выйти на сокровенные дела могущественного абвера, находившегося, как и вермахт, вне сферы деятельности аппарата тотальной слежки с Принц Альбрехтштрассе. Более того, всплывшие в ходе расследования имена Ганса Остера, Иосифа Мюллера и Ханса фон Донани подтвердили подозрение гестапо, что в руководстве абвером имелась целая группа решительных противников существующего режима, планировавших свержение национал-социалистской системы под прикрытием неприкосновенности вермахта, пользуясь своей недосягаемостью для гестапо.

С самого своего возникновения главное управление имперской безопасности находилось в оппозиции к абверу, сотрудники которого всегда высказывались против грубых и жестоких методов работы гестапо. Эсэсовское руководство поэтому стремилось объединить в одних руках, естественно собственных, политическую и военную секретные службы — СД и абвер. В главном управлении имперской безопасности имелся «ящик с боеприпасами» (по выражению Гейдриха), который должен был быть открыт в тот день, когда наступит время нанести сокрушительный удар по противнику. В нем находились секретные досье на Мюллера, Остера и Донани. Монархист Остер, в своем роде начальник штаба абвера, создал информационную службу по внутриполитическим проблемам, которая снабжала различными сведениями противников гитлеровского режима. Она работала столь эффективно, что посланник фон Хентиг заявил, правда, несколько утрированно, что абвер «осуществляет слежку за партией». Юрист по профессии, фон Донани был занесен в черный список гестапо в 1938 году, когда он помогал вскрывать интриги, направленные против генерал-полковника барона фон Фрича, и поддерживал тесные контакты с оппонентами Гитлера из окружения бывшего начальника штаба рейхсвера генерала Людвига Бека и бывшего обербургомистра Карла Гёрделера[141]. У гестапо и СД имелось подозрение, что католик Иосиф Мюллер, в последующем один из основателей христианско-социалистического союза, через бельгийского посланника в Ватикане предупредил союзников о дне начала немецкой кампании вторжения на Запад (10 мая 1940 года).

Исходя из этих обстоятельств, гестаповец Мюллер решил использовать мюнхенскую валютную аферу для нанесения чувствительного удара по абверу, хотя ему и приходилось маневрировать. В его действиях ничто не должно было свидетельствовать об истинных политических мотивах. Поскольку гестапо не имело права вторгаться в сферу деятельности абвера, Мюллер передал этот случай для расследования в вермахт. При этом он настоял, чтобы в состав комиссии был включен его сотрудник (в качестве наблюдателя) — комиссар уголовной полиции Зондерэггер. Имперский военный трибунал, не учуявший интригу гестапо, назначил для ведения дела старшего военного следователя доктора Манфреда Рёдера, зарекомендовавшего себя как верного слугу нацистского режима при раскрытии советской разведывательной организации «Красная капелла»[142].

5 апреля 1943 года Рёдер в сопровождении Зондерэггера прибыл к Канарису. Предъявив ордер на арест Донани, он заявил адмиралу, что уполномочен произвести обыск в кабинете Донани. Решительные действия Рёдера вскрыли фатальную слабость антигитлеровских фрондеров. А ведь всего за несколько дней до этого начальник уголовной полиции Артур Нёбе, поддерживавший тесные отношения в течение ряда лет с немецким движением Сопротивления, предупредил абвер об ударе, готовящемся Мюллером.

Подойдя к письменному столу Донани, Рёдер вытащил из его ящиков целую кипу документов и положил их на крышку стола. Среди них были списки доверенных лиц по еврейским вопросам в Швейцарии и записи разговоров по мирным переговорам в Риме и Стокгольме, в которых принимали участие офицеры абвера и пастор Дитрих Бонхёфер, находящийся под наблюдением гестапо. Присутствовавший при обыске начальник центрального управления Остер подошел к столу и взял лежавшую на нем записку. Его движение заметил Зондерэггер и крикнул: «Стой!» — показывая пальцем на генерал-майора. Рёдер тут же попросил адмирала Канариса потребовать от Остера вернуть записку назад. Поколебавшись, Остер выполнил распоряжение.

Рёдер прочитал записку. В ней содержалось соображение, каким образом придать планировавшимся переговорам Бонхёфера с западными политиками за рубежом безобидный характер.

Обыск в кабинете Донани положил конец независимости абвера. Остер был смещен и уволен с военной службы. Донани, Иосиф Мюллер и Бонхёфер арестованы.

В январе 1944 года гестапо удалось нанести новый удар по неосторожным заговорщикам в абвере. Ищейки Мюллера вышли на членов кружка сопротивленцев, собиравшихся у вдовы посла Ханны Зольф, и арестовали нескольких абверовцев, среди которых оказались бывший посланник Кип, военный советник граф фон Мольтке и капитан Гере.

Не успел абвер оправиться от этого удара, как посыпались новые неприятности. В Швейцарии, Швеции и Турции на сторону союзников перебежал ряд сотрудников абвера.

Когда Гитлеру было доложено об этих случаях дезертирства, он осыпал абвер упреками, заявив, в частности, что аппарат адмирала Канариса не справился со своими задачами по всем линиям. Воспользовавшись моментом, группенфюрер СС Фогеляйн[143] — представитель Гиммлера в штаб-квартире фюрера — предложил подчинить «весь этот хлам» рейхсфюреру СС. Гитлер согласился с его мнением и вызвал шефа СС. Судьба абвера была решена за несколько минут: в конце февраля 1944 года Генрих Гиммлер получил от Гитлера распоряжение объединить СД и абвер. Таким образом, вермахт проиграл СС решающее сражение. Потеряв собственную секретную службу, он стал единственной армией мира без разведывательного органа. Вопросы военной разведки и контрразведки перешли в руки СС.

Полного удовлетворения от своих успехов Мюллер, однако, не получил, ибо не он стал хозяином абвера. Эта организация досталась его серьезнейшему сопернику — бригадефюреру СС Вальтеру Шелленбергу, начальнику шестого управления главного управления имперской безопасности (внешняя разведка).

Отношения Канариса и Шелленберга были довольно своеобразными и двойственным. Шеф абвера относился к молодому эсэсовцу по-отечески, уважая за интеллигентность. В свою очередь, Шелленберг уважал адмирала и его чисто человеческое отношение к нему было редким явлением для сотрудников СД.

Даже в моменты столкновений с начальником Шелленберга, Гейдрихом, адмирал прислушивался к советам Шелленберга.

«Не был ли я слишком неуступчивым?» — спрашивал его Канарис при встречах на утренних верховых прогулках в берлинском Тиргартене.

Он знал, что Шелленберг не перейдет определенные границы лояльности по отношению к нему. Когда начальник информационного отдела министерства иностранных дел, ярый нацист, представитель школы Риббентропа, спросил как-то Шеленберга, кем является на самом деле Канарис — старой изворотливой лисой или же сторонником национал-социалистского режима, тот ответил, что в верности адмирала никаких сомнений быть не может. Этого мнения он придерживался даже 23 июля 1944 года, когда получил распоряжение от шефа гестапо на арест адмирала как предположительного участника заговора против Гитлера. А ведь Шелленберг знал о телефонном разговоре, состоявшемся между графом Штауффенбергом и Канарисом в послеобеденное время 20 июля. На сообщение графа, что в результате покушения Гитлер убит, Канарис воскликнул: «Убит? Какой ужас! Кто же это сделал? Русские?!»

В то же время Шелленберг усматривал в ликвидации абвера и свой личный успех — победу внешней разведки. Наконец-то, свершилось то, о чем он мечтал долгие годы. Появилась возможность создания единой и мощной секретной службы. Шелленберг уже видел себя в качестве главы шпионской империи, по сравнению с которой поблекнет слава знаменитой британской «Интеллидженс сервис». Вальтер Шелленберг относился к числу самых тщеславных фигур эсэсовского руководства, которого даже другие начальники управлений старались избегать, считая опасной личностью. Юристу из Саарбрюккена удалось втереться в ближайшее окружение Райнхарда Гейдриха, с которым его соединяла своеобразная любовь, связанная с ненавистью.

Коллеги по главному управлению вначале принимали его за безвольную правую руку Гейдриха, пока не заметили, что за почти женственными манерами всегда элегантно одетого и начитанного болтуна скрывается твердая воля. К тому же ему удалось установить хорошие отношения с Гиммлером, симпатизировавшим хитрому «Бенджамину». Во время одного из полетов в Вену Шелленберг быстро схватил рейхсфюрера за руку, когда тот неосторожно прислонился спиною к двери самолета. С тех пор шеф СС стал всецело доверять инстинкту и осторожности Вальтера.

Поддерживая тесные связи с могущественными лицами ордена СС, Шелленберг был, однако, достаточно умен, чтобы стоять в стороне от преступлений тоталитарного государства. И ничто не могло побудить его отдать за рейх последнюю каплю крови. Приспособленчество позволило сыну бюргера войти в элиту СД и в то же время побудило его отойти от гитлеровского режима, когда он обнаружил зловещие предзнаменования скорого заката коричневых богов. Истинное положение рейха стало ему совершенно ясно, как только он возглавил внешнюю разведку СС. В 1940 году после ухода доктора Вернера Беста ему поручили руководство отделом полицейской контрразведки. Непосредственным его начальником оказался шеф гестапо Мюллер, отношения с которым у него не сложились, и он был рад стать в 1942 году преемником Хайнца Йоста, начальника управления внешней разведки.

Став во главе ее, Шелленберг блестяще зарекомендовал себя, так что Гиммлер не напрасно вспомнил о своем «Бенджамине», получив приказ об объединении СД с абвером. Весною 1944 года Шелленберг приступил к созданию единой секретной службы под эгидой главного управления имперской безопасности. Своего триумфа по отношению к бывшим сотрудникам абвера он не показывал. С величайшей осторожностью бригадефюрер СС ликвидировал аппарат абвера, стараясь включить наиболее опытных абверовцев в систему главного управления.

Осторожность и тактика в этом вопросе казались ему необходимыми в связи с тем, что борьба между абвером и СС еще не была полностью прекращена. Наследство абвера в штаб-квартире фюрера было поделено между вермахтом и СС. Центральное управление Остера ликвидировали, заграничный же отдел остался за вермахтом, отделы I (служба связи) и II (саботаж) перешли в главное управление имперской безопасности, а отдел III (контршпионаж) поделен между вермахтом и гестапо. Фронтовая разведка и контрразведка войск остались в подчинении главного командования вермахта, остальная часть вошла в состав четвертого управления главного управления имперской безопасности. Из I и II отделов абвера Шелленберг организовал в своем управлении единый отдел военной контрразведки, поставив во главе его полковника абвера Георга Ханзена. Со стороны казалось, что все осталось по-старому и сменилось только начальство.

Гестапо на первых порах Канариса не трогало. Какое-то время он находился под своеобразным домашним арестом в Бург Лауэнштайне, а после разговора с Шелленбергом возвратился в Берлин, чтобы возглавить спецотдел верховного командования вермахта по ведению торговой войны и экономическим мероприятиям.

В начале мая 1944 года в замке под Зальцбургом Гиммлер и начальник генерального штаба вермахта Кейтель отпраздновали начало новой эры секретной службы, причем рейхсфюрер СС отметил «заслуживающие высокой оценки деяния абвера».

Основная масса офицеров абвера вначале не поняла, почему Шелленберг столь снисходительно обошелся с ближайшим окружением Канариса. Постепенно однако им стало ясно, что тот стал на путь, довольно близкий абверовским фрондерам.

Накануне 20 июля 1944 года никто еще не знал, сколь близки были тайные намерения абвера и новой секретной службы, которые потеряли веру в конечную победу и стремились к заключению сепаратного мира с союзниками, будучи готовыми пожертвовать Гитлером во имя спасения Германии.

Критический анализ военного положения, произведенный абвером, сходился с выводами внешней разведки, основанными на донесениях о противнике и внутреннем положении страны. Той и другой службе была ясна бесперспективность и бесполезность всех усилий. Канарис постоянно жаловался, что его сводки о положении дел не читались, СД же с середины 1944 года было вообще запрещено представление сообщений о внутриполитическом положении в стране. В попытках найти выход из гитлеровской войны та и другая службы часто использовали одни и те же пути, прибегая к тем же посредникам и деловым партнерам со стороны союзников.

Таким образом, цели, преследуемые ими, были, по сути дела, во многом одинаковыми, а мятеж в рядах офицерского корпуса судьбоносно слился с уклончивыми маневрами хладнокровных рационалистов из числа сотрудников СД по выходу из создавшегося положения. Вернер Бест после войны заявил, что абвер и прогрессивная часть СД испытали почти равную трагедию.

«В общем-то, — писал он, — нашей общей трагедией явилось то, что мы, исходя из интересов народа, создали такой режим, который после хорошего старта и значительных начальных успехов из-за непредвиденных обстоятельств (безумной идеи Гитлера стать пророком) привел страну к катастрофе».

Хотя подобная интерпретация и игнорирует моральный аспект, которым в основном руководствовались заговорщики 20 июля 1944 года и который отделял их от эсэсовских технологов власти, слова эти отражают горечь и разочарование бывшего эсэсовского юриста. Она показывала пропасть, в которую был ввергнут третий рейх полубогами фюрерской диктатуры. То, что Бест называет «безумной идеей Гитлера стать пророком», является, пожалуй, ключом для понимания изменений, произошедших в сознании целого ряда эсэсовских руководителей, потерявших веру в Адольфа Гитлера, которому совсем недавно они клялись в слепой и фанатичной преданности.

Эсэсовские лидеры видели смысл и задачу своего ордена в ориентации на «величайший мозг всех времен», как Гиммлер называл своего идола. Охранять жизнь Адольфа Гитлера, беспрекословно выполнять его приказы и быть исполнителями его предначертаний — в этом видели они священную миссию СС. Имея перед глазами искаженную картину демократии Веймарской республики, многие эсэсовские фюреры были проникнуты утопической идеей установления надлежащего порядка в народном государстве. Во главе его, по их мнению, встал гениальный, покоривший свой век фюрер, собравший вокруг себя технологов, осуществляющих управление государством без всяких сантиментов и по-деловому. Тоталитарное государство представлялось им единственным спасением и возможностью установления жесткой дисциплины, к которым стремились миллионы немцев, стоявших вне политики. Однако вскоре близость к власть имущим отрезвила некоторых из них. Вместо демократической межпартийной борьбы появилась даже не единоличная диктатура фюрера, исходящая из его воли, а междоусобная возня довольно большого числа национал-социалистских иерархов, которым Гитлер для обеспечения собственного господства предоставил широкие права.

Руководство СД, состоявшее в основном из интеллектуалов, более всего беспокоило то обстоятельство, что диктатор не показал себя реалистом и здравомыслящим государственным деятелем. Вместо понятной для всех рациональности и абсолютизированной деловитости руководство государства стало демонстрировать жесткую завоевательную политику, неконтролируемое упоение властью и вульгарный биологический национализм XIX века, связанный с бредовой идеей господствующей расы.

Когда упоенный успехами диктатор аннексировал Чехословакию, между ним и некоторыми руководителями СС возникла трещина, правда, заметная лишь посвященным. Штандартенфюрер СС Райнхард Хён не забыл тот мартовский день 1939 года, когда встретился на конной выездке с оберфюрером Бестом, который сказал ему доверительно: "Это — конец. До сих пор люди верили в то, что национал-социализм выражает народную идею, которая признает границы. С вступлением же войск в Прагу он превратился в империализм.

Внешне подобные соображения не оставили никаких следов в мыслях и действиях фюреров СС. Охранные отряды следовали за Гитлером в его захватнических походах и расовых преступлениях, потакая его безумствам. Однако даже у Гиммлера порою возникали сомнения в правильности таких действий. Будучи в душе боязливым человеком, шеф СС стал задумываться. Если в период Судетского кризиса в 1938 году, Гиммлер был в числе тех, кто всецело поддерживал воинственные устремления диктатора, то уже в 1939 году, когда тот затеял спор из-за Данцига, он понял, что Гитлер ставит все на карту в своей опасной игре.

Гиммлер объединился с Германом Герингом, который по данцигскому вопросу занял уклончивую позицию, и встал в оппозицию Иоахиму Риббентропу, ставшему советником Гитлера. В начале апреля 1939 года он даже ездил в Данциг, чтобы призвать тамошнего правителя, гауляйтера Альберта Форстера, к умеренным действиям. Французский генеральный консул барон Ги де Турнель даже сообщил в Париж, что Гиммлер намерен сместить Форстера. Гиммлера поддержал председатель данцигского сената, конкурент Форстера — Грайзер, но решить этот вопрос шефу СС не удалось. Польский посол в Берлине рассматривал в те дни Гиммлера как противника войны. Швейцарский комиссар в Данциге Буркхардт писал генеральному секретарю Лиги Наций о распространявшихся там слухах, будто бы Гиммлер и Геббельс дистанцировались от Гитлера. Но это не соответствовало действительности. С осени 1938 года, в особенности после ноябрьских преследований евреев, Гиммлер сблизился с Герингом, но отошел от Геббельса.

Несколько позже Гиммлер стал снова поддерживать воинственный курс Гитлера, но сохранил отрицательное отношение к Риббентропу, на которого взвалил всю ответственность за безрассудную политику развязывания войны. В окружении Гиммлера даже возникла иллюзия, что путем низложения Риббентропа можно добиться быстрого заключения мира с союзниками.

«Это — не наша война, это — война Риббентропа!» — признался в тот период времени Геринг.

Таковым было мнение и некоторых эсэсовских руководителей. Бывший посол Ульрих фон Хассель, видная фигура немецкого движения Сопротивления, узнал об этом в октябре 1939 года. При встрече с графом Вельцеком, бывшим немецким послом в Париже, тот сказал ему, что надо как можно быстрее прекратить войну. Хассель записал тогда в своем дневнике: «Он (Вельцек) общается с такими представителями руководства СС, как Штуккарт и Хёном, и утверждает, что они думают в принципе как и мы (сопротивленцы), рассматривая мысль о целесообразности сдачи Риббентропа, на съедение. В их кругах обсуждается даже состав нового министерства иностранных дел». Приведенные им подобные факты показывают довольно четко, что эти круги не разделяли слепой уверенности нацистского руководства в окончательной победе. Так, даже на гребне военных побед Хассель писал: «Об исходе войны эти люди думают по-прежнему скептически и без ложного ура-патриотизма».

Это, однако, не означало потерю руководством СС внутренней убежденности в правоте политики силы, проводимой Гитлером. Охранные отряды, как и прежде, были готовы выполнить любой варварский приказ фюрера, шла ли речь о ликвидации евреев как народа, о планировании нового наступления на фронте, освобождении Бенито Муссолини из-под ареста или предотвращении отделения одного из сателлитов от Германии.

Исключение составляла лишь интеллигенция в составе элиты СД. Она была достаточно умна, чтобы не поддаться на лживую пропаганду апостолов теории необходимости завоевания жизненного пространства для немецкого народа. В оккупационной политике различались значительные нюансы в понимании господствующего положения «черного ордена» и отношений господ и рабов. Гитлеровское руководство не хотело понимать, что своей голой логикой завоевателей и нежеланием видеть различий в тех или иных странах Европы оно способствует возникновению движения Сопротивления в них.

То, что вдалбливалось Гитлером в отношении поведения в оккупированной части России, осуществлялось и в Европе. Как заявлял Гитлер, речь идет в основном о том, чтобы «разделить громадный пирог в целях установления своего господства и управления его частями и их эксплуатации». Во всем мире, кроме Германии, не должно быть автономных государств и народов, и могут допускаться лишь наместничества централистской супердиктатуры. На совещании имперских наместников и гауляйтеров в 1943 году Гитлер поучал: «Небольшие государства должны быть ликвидированы как можно скорее, и в единой Европе установлен новый порядок».

Оккупированные немцами государства не должны были иметь никакой национальной автономии. Фюрер предупреждал: «Самоуправление является прямым путем к самостоятельности. Демократическими средствами нельзя удержать того, что взято силой».

Этой программе руководство СС противопоставляло более интеллигентную, но не менее спорную в моральном отношении политику «кнута и пряника». Путем переходов от жесткости к более мягкому обращению в вопросах оккупационной политики оно пыталось установить шаткий консенсус между победителями и побежденными. Так, например, Бест говорил: «Во взаимоотношениях между народом-победителем и другими народами следует исходить из того, что его руководящее положение не может сохраняться длительное время вопреки их воле, так как жизнь не допускает принуждения и обмана».

В 1942 году он писал в журнале «Рейх, народный порядок и жизненное пространство»: «Установление общенародного порядка на территории, на которой проживают различные народы, и управление ими для сильнейшего из них будет являться высшей ступенью саморазвития, поскольку оно, исходя из законов жизни, обеспечит долговременное существование и прогресс и не допустит гибели, наступающей обычно после короткого всплеска мании величия и господства».

Райнхард Гейдрих был первым, кто попробовал проводить собственную оккупационную политику. Обергруппенфюрер СС, шеф СД и начальник главного управления имперской безопасности был в сентябре 1941 года назначен заместителем имперского протектора в Богемии и Моравии, где стал фактически единовластным хозяином положения.

Свое появление в Чехословакии Гейдрих отметил волной террора, из-за чего получил прозвище «мясник из Праги». Он провел первый показательный процесс в истории национал-социализма, на котором буквально через несколько часов разбирательства дал указание приговорить к смертной казни чешского премьер-министра Алоиса Элиаша. Гестаповские команды разгромили группы чешского движения Сопротивления и арестовали многих оппозиционеров. Ежедневно Гейдрих докладывал в штаб-квартиру фюрера об «успехах» кампании террора. За какие-то две недели чешское движение Сопротивления было почти полностью ликвидировано вместе с примкнувшими к нему прозападными и коммунистическими группировками.

Достигнув своей цели, Гейдрих отменил суды. Вместо «мясника» появился новый протектор — «благотворитель», объявивший об окончании политических преследований и ставший обхаживать чешских рабочих и крестьян, натравливая их на буржуазную интеллигенцию, в которой видел ядро сопротивления. Поскольку он получил задание повысить объем промышленной и сельскохозяйственной продукции Чехословакии, Гейдрих отменил целый ряд ограничений, ставивших чехов в разряд людей второго сорта.

Гейдрих повысил норму жиров для 2 миллионов чешских рабочих, выделил 200 000 пар обуви для людей, занятых в военной промышленности, и реквизировал лучшие гостиницы на всемирно известных курортах Богемии для организации в них пансионатов, предназначенных для отдыха чешских рабочих. Одновременно он реорганизовал систему социального обеспечения.

«Впервые даже для демократической Чехословакии он ввел общественное признание рабочих и крестьян», — отмечал английский биограф Гейдриха Чарльз Уигтон. Вместе со своей супругой Линой протектор принимал различные чешские делегации, создавая видимость того, что чехи примирились с немецким господством.

Сообщения о примиренческих успехах эсэсовского генерал-губернатора шокировали Эдуарда Бенеша, возглавлявшего чешское правительство в изгнании в Лондоне. Кладбищенское спокойствие в протекторате грозило парализовать деятельность демократических сил, к тому же пассивность населения Богемии и Моравии отрицательно сказывалась на позициях эмигрантского правительства в переговорах с союзниками. Только активное движение Сопротивления могло сделать его правительство легитимным и дать ему возможность требовать от союзников учета чешских интересов после окончания войны. Но достичь этого было невозможно, пока немцы во главе с Гейдрихом проводили свою гибкую оккупационную политику. Единственную возможность активизации сопротивления правительство Бенеша видело в устранении Гейдриха. Убийство заместителя имперского протектора могло вызвать жесткие ответные меры немцев, но без них чешское сопротивление теряло свои цели.

В декабре 1941 года лондонские чешские эмигранты приняли решение устранить Гейдриха. Для выполнения этой миссии были отобраны два чешских унтер-офицера — Жан Кубис и Иосиф Габчик. Сразу же после окончания рождественских праздников оба они на британском самолете были доставлены в протекторат и сброшены там на парашютах. Кубис и Габчик прошли обучение в шпионской школе в Манчестере, подготовку по подрывному делу и организации саботажа в спецлагере в Северной Шотландии. Полнейший инструктаж они получили на вилле Пеллесис под Доркингом.

Террористический акт запланировали провести на дороге, по которой Гейдрих ездил ежедневно из своей летней резиденции в Брешани в расположенную неподалеку Прагу. Для совершения акта возмездия избрали крутой поворот на шоссе Дрезден— Прага перед мостом Троя. Автомашина Гейдриха, ездившего без дополнительной охраны, на этом повороте обычно притормаживала. Тут-то и должны были выступить Кубис с Габчиком, к которым присоединились еще два человека. Все четверо имели автоматы и ручные гранаты, спрятанные под дождевиками. В качестве дозорного выставили некоего Валчика, находившегося в 270 метрах от поворота. Он должен был свистком предупредить заговорщиков о приближении машины Гейдриха.

Утром 27 мая 1942 года в свое обычное время, в 8.30, зеленый кабриолет протектора, однако, не появился. Прошел целый час, и террористы занервничали. Но вот раздался обусловленный свист. Расстегнув дождевик, Габчик выхватил автомат и вышел на обочину шоссе. В показавшемся «мерседесе» он отчетливо разглядел бледное лицо Гейдриха и голову его водителя Кляйна.

Габчик нажал на спусковой крючок, но выстрелов не последовало. Перезарядив автомат, он прицелился еще раз, но автомат опять не сработал. Дико закричав, стоявший за ним Кубис достал ручную гранату и швырнул ее в автомашину. Она разорвалась у багажника.

Гейдрих, видимо, не задетый взрывом, выскочил из машины, что-то буркнув шоферу. Заметив Габчика, Гейдрих успел вытащить из кобуры свой револьвер. Издавая громкие крики, он стал стрелять по убегающим подпольщикам. Гейдрих едва не догнал Кубиса, но тот, скрывшись за проезжавшим трамваем, прыгнул на стоявший наготове велосипед и умчался. Тогда протектор обратился ко второму террористу. Габчик, бросив отказавший автомат, выхватил револьвер и, убегая стал отстреливаться, используя каждое укрытие.

Поскольку у Гейдриха кончились патроны, он швырнул пистоле на землю и прекратил преследование. Габчику удалось скрыться.

Но взрыв все же не минул заместителя протектора. Он был ранен металлическими осколками от машины и фрагментами пружин от сидений, которые попали ему между ребрами и даже в грудобрюшную преграду. Кусочки ваты проникли в селезенку. Спасти Гейдриха врачи уже не смогли, и он скончался 4 июня 1942 года. Все, что от него осталось, была посмертная маска — символ эсэсовского макиавеллизма. Комиссар уголовной полиции Бернхард Венер, вызванный для расследования покушения в Прагу, увидел ее первым и сказал позже: «В ней скрывались обманчивые черты неземной одухотворенности и превратившейся в тлен красоты».

Лондон добился желаемого. По Богемии и Моравии прокатилась волна террора. 10 000 чехов были арестованы, не менее 1300 расстреляны, а деревня Лидице, находившаяся неподалеку от Праги, сравнена с землею за то, что ее жители будто бы оказали помощь террористам. Благодаря случайности, сами террористы тоже попали в руки гестапо.

Британский лейборист Рональд Паджет после войны отмечал, что партизаны довольно часто провоцировали репрессии со стороны оккупантов, чтобы вызвать ненависть к ним населения и вовлечь новых людей в ряды движения Сопротивления.

Последователем оккупационной политики Гейдриха стал по иронии судьбы человек, которого тот недолюбливал, — Вернер Бест, группенфюрер СС, один из основателей аппарата гестапо, назначенный в августе 1942 года министериальдиректором министерства иностранных дел рейха.

Для решения кризиса, возникшего между Данией и третьим рейхом, Бест в конце 1942 года был направлен в Копенгаген. Несмотря на оккупацию, Дания продолжала сохранять свои конституционные институты. По какой-то причине Гитлер почувствовал себя оскорбленным датским королевским домом и правительством и, воспользовавшись случаем, пожелал поставить на решающие правительственные посты датских национал-социалистов. Осенью он прервал отношения с королевским домом и отозвал имперского особоуполномоченного и командующего немецкими войсками в Дании. Диктатор, назначив нового имперского представителя, планировал добиться отставки датского правительства и включения в состав нового кабинета министров национал-социалистов.

Для выполнения этой миссии Иоахим фон Риббентроп избрал группенфюрера СС Беста, который считался энергичным и предприимчивым человеком. Бест, однако, очень быстро разобрался в том, что требования Гитлера приведут к срыву немецкой оккупационной политики в Дании. Да и датский рейхстаг никогда не согласится с назначением национал-социалистских министров. И он пошел на то, что еще никто из министерства Риббентропа не осмеливался: про игнорировал приказ фюрера. Эсэсовец нашел общий язык с датскими политиками, и датские нацисты не прошли. Членам же национал-социалистской партии Дании он разъяснял, что те наносят немецкой оккупационной политике больше вреда, чем пользы. Когда эта партия на выборах в рейхстаг в марте 1943 года получила всего три мандата, Бест уговорил ее фюрера Фритса Клаузена уехать из Копенгагена.

Не поднимая никакого шума, Бест решил проводить в Дании такую оккупационную политику, которая представлялась ему более рациональной. Он намеревался добиться в своей вотчине спокойствия и стабильности, для чего был готов выступить против кого угодно — как немецких союзников, так и участников движения Сопротивления, и даже самого Гитлера.

Его гибкая, основанная на железной логике политика наткнулась, однако, на недовольство Гитлера. С провалом датских нацистов в штаб-квартире фюрера еще как-то смирились, но излишне мягкое отношение к сопротивленцам вызвало возмущение диктатора. В Дании повторилось то же, что произошло в Чехословакии. Подготовленные в Англии датские участники сопротивления развернули в протекторате Беста пусть и небольшую, но самую настоящую войну против немецких оккупационных властей. Не в последнюю очередь они преследовали цель вызвать репрессии со стороны немцев, чтобы поднять на борьбу с ними инертное население. Но дипломат Бест старался избегать излишней жестокости, нацеливая военных и полицию безопасности на проведение коротких и строго определенных карательных акций. Чтобы не вызывать озабоченности в министерстве иностранных дел, он в своих донесениях не показывал истинного размаха движения Сопротивления. Грубой и неотесанной реакции Гитлера Бест опасался больше, чем партизан.

Ежедневные донесения командующего немецкими войсками в Дании верховному главнокомандованию вермахта резко отличались от сообщений Беста, поэтому Гитлер, полагая, что имперский наместник его обманывает, распорядился проводить широкомасштабные акции возмездия против датских партизан. Он считал, что в противном случае возникнет опасность потери датского моста в Норвегию. Бесту же Гитлер отдал приказ потребовать от датского правительства в ультимативной форме создания региональных судов для ускоренного осуждения датских подпольщиков за нападения на представителей оккупационных властей. Бест сразу же ответил, что датское правительство не примет ультиматума. И на самом деле через несколько дней кабинет министров отклонил ультиматум и 29 августа 1943 года в полном составе подал в отставку. В ответ на это командующий немецкими войсками объявил о введении чрезвычайного положения в стране.

Бест прекрасно понимал, что гитлеровская политика силы — только на руку партизанам, тем более, что фюрер приказал ввести и в Дании жесткие методы борьбы с участниками движения Сопротивления. 30 декабря 1943 года Бест был вызван в штаб-квартиру фюрера. Гитлер заявил, что антинемецкий террор в Дании может быть сокрушен только усиленным контртеррором, и приказал на каждый акт саботажа датских подпольщиков отвечать жестко — в соотношении пять к одному — против их родственников, пособников партизан и лиц, субсидирующих их материально. Бест заявил, что контртеррор ни в чем датчан не убедит. Гораздо эффективнее будет проведение судебных заседаний военных трибуналов, на которых террористов стали бы судить по всем правилам законов военного времени. Адвокатская логика Беста, однако, только озлобила Гитлера, считавшего профессию юриста самой ничтожной.

В соответствии с приказом Гитлера на Данию обрушился поток репрессий. И Бест был вынужден принимать участие в акциях контртеррора против своей воли, пытаясь все же как-то их стабилизировать. Вместе с начальником полиции безопасности ему удалось довести гитлеровское соотношение репрессалий от 5:1 до 1:1 и ввести полевые суды.

Такой характер деятельности Беста не укрылся от внимания Гитлера. 3 июля 1944 года Риббентроп направил Бесту депешу:

«На основании донесений о положении в Дании, фюрер резко раскритикован вашу политику в отношении датчан. По его мнению, ухудшение положения в стране связано с введением судов».

Риббентроп потребовал немедленного представления подробного доклада о состоянии дел, обратив особое внимание на вопрос, «почему, несмотря на указание фюрера, в противодействие актам саботажа не проводился контртеррор, а были задействованы в основном суды». Вновь Бест был вызван к Гитлеру, и 5 июля явился в штаб-квартиру фюрера.

«Некоторые господа хотят быть более умными, чем я», — бушевал диктатор.

Гитлер повторил свой приказ в отношении контртеррора и потребовал от имперского наместника не проводить собственную политику. Когда Бест попытался возразить, фюрер заорал на него: «И не желаю больше ничего слушать».

Бест отдал честь и вышел. Он все же доложил свои соображения Риббентропу. Министр задумался, а потом сказал:

«Поступайте, как считаете правильным и целесообразным. Но приказы фюрера должны выполняться».

Из этого примера можно видеть, что представления Гитлера и «черного ордена» о великогерманской оккупационной политике не всегда были идентичными. Разница проявилась еще отчетливее в вопросе по отношению к так называемым германским народам[144]. Если Адольф Гитлер, несмотря на всю прогерманскую фразеологию, оставался националистом вильгельмовского толка, видя в любом надгосударственном образовании национальное предательство, то руководство СС стремилось к созданию великогерманской империи, мечтая о межнациональном братстве в новой эре, естественно, при немецком руководстве.

Гиммлер сказал однажды, что, по его мнению, следующим рейхсфюрером СС, возможно, будет и не немец.

Гитлер при любом случае высмеивал страсть Гиммлера к экспериментам, считая, что без идеологической подготовки любой германский доброволец СС «будет чувствовать себя предателем собственного народа». Как отметил историк Пауль Клюке, в противоположность гитлеровской националистической программе в СС превалировала «более самостоятельная, исходившая из других критериев политика». У Гиммлера он обнаружил даже «большую готовность отобрать из ненемецких граждан нордические элементы, то есть произвести своеобразный их отлов, в чем сомневался Гитлер».

Брешь между Гитлером и руководством СС становилась заметнее по мере того, как Гиммлер все более увлекался своей программой германизации и стал занимать ключевую роль в вопросе оккупационной политики в захваченных странах. В кругах СС она стала называться «германо-нордической». Привлечение германских добровольцев в войска СС и разноголосица немецких представителей в оккупированных странах побудили Гитлера назначить шефа СС высшим лицом в нордических странах. В главном управлении СС был поэтому создан «германский отдел», который возглавил швейцарский военный врач доктор Франц Ридвег, зять генерал-фельдмаршала Вернера фон Бломберга. Этот отдел имел свои представительства в столицах Норвегии, Дании, Голландии и Бельгии и создал сеть пангерманских опорных пунктов СС.

В них осуществлялась вербовка рекрутов в войска СС, патронаж местных эсэсовских филиалов, при которых создавались учебные центры. Они покупали местные издательства и основывали новые газеты, а также поддерживали связь с национал-социалистскими лидерами этих стран, находившимися в оппозиции к своим собственным властям. Фанатики из числа местных эсэсовцев грезили о создании великогерманской империи. Шеф главного управления СС Готтлоб Бергер даже провозгласил: "Германские добровольцы войск СС… совместно с членами немецких охранных отрядов создадут фундамент, на котором будет построена великая Германия.

В протоколе совещания руководства СС от 8 октября 1942 года было записано: «Ответственность за нордические страны возлагается на рейхсфюрера СС. Поэтому наша задача должна заключаться в том, чтобы подготовить возможность для фюрера в последующем объединить их в великогерманской империи, куда они войдут, сохраняя народные традиции и свою культуру».

Имперские иллюзии германских эсэсовцев однако разрушались, сталкиваясь со звериным инстинктом диктатора, который даже не помышлял предоставить нордическим странам хоть какую-то автономию. К тому же большинство оккупированных немцами стран находились официально в состоянии войны с Германией. И поскольку Гитлер не был готов заявить, какой суверенитет он намерен предоставить нордическим странам в проектируемой «германской империи немецкой нации», вся великогерманская пропаганда оказывалась безуспешной.

Молчание Гитлера сильно мешало практической работе СС. В частности, вербовка в войска оказалась почти полностью парализованной. Группенфюрер СС Бергер докладывал в 1943 году о положении в Норвегии:

"Приток добровольцев полностью прекратился. Несмотря на все старания, вербовочная работа идет безуспешно, так как у нее нет основы… Вопросы норвежских эсэсовцев становятся из месяца в месяц все настойчивее: «Что будет с нами после войны?»

Бергер буквально осаждал рейхсфюрера СС просьбами добиться того, чтобы Гитлер заключил с Норвегией мирный договор. 25 сентября 1943 года он заявил: «Поскольку нам придется исчерпать военную силу нордических стран, полагаю, что мы вправе снова поставить перед фюрером этот вопрос, хотя он уже и отклонял его, в связи с предстоящими мероприятиями по рекрутированию населения».

Но Гитлер так и ничего и не ответил. Несколько позже Гиммлер поручил рейхскомиссару Иосифу Тербовену зачитать норвежскому правительству заявление Гитлера о предоставлении норвежскому народу внутреннего суверенитета в ближайшем будущем. В донесении о реакции норвежцев на это заявление говорилось: «Оно настолько растяжимо и расплывчато, что имеющие власть могут делать с ним все, что угодно. В действительности же ничего не изменилось».

В связи с гитлеровской тактикой умалчивания руководство СС стало давать своим германским подданным политические обещания на свой собственный страх и риск. Так, летом 1942 года обергруппенфюрер СС Йеккельн заявил латышским офицерам, что «в великогерманской империи и латвийский народ получит свое место под солнцем».

Несколько позже он конкретизировал свое высказывание: «Уже сейчас Латвия имеет самоуправление и нисколько не ограничена в области культурной жизни. Ее экономика начинает оживать. В подобной же степени Латвия и после войны сможет всецело пользоваться своей самостоятельностью и расцветет во всех отношениях, присоединившись к империи».

Министерство по восточным делам с возмущением откликнулось на это выступление. Заместитель министра Майер заявил 14 августа 1942 года: «В задачу высших чинов СС и полиции не входит толкование возможных путей развития Латвии в будущем».

Йеккельн был не единственным, кто понимал, что кроме общих предначертаний Гитлера надо проявлять и собственную инициативу, чтобы не потерять почву под ногами в оккупированных областях. Приходилось идти по узенькой тропинке между разрешенной политикой и гневом диктатора. Группенфюрер СС Отто Густав Вехтер, губернатор Галиции, выступал за заботливое отношение к полякам, хотя и получил приказ об их изгнании с собственных земель в целях создания лучших условий для немецких поселенцев. Его коллега, Курт фон Готтберг, генеральный комиссар Белоруссии, поддерживал идею создания местного самоуправления, хотя Гитлер был против любой формы автономии.

События 20 июля 1944 года еще более ослабили связи Гитлера с СС. Дело в том, что в сознании некоторых высших руководителей произошло непредвиденное — изменение отношения к войне с Россией.

Вначале у них и у Гитлера была общая концепция по России: отхватить громадный «пирог», резко сократить численность населения страны, а освобожденные таким образом земли заселить немцами. Идеологи СС объявляли миллионы славян «недочеловеками», не имевшими никакой культуры, которых можно было приравнять разве лишь к насекомым. В известной тогда брошюре «Недочеловек», изданной главным управлением Бергера, растолковывалось, почему славяне — неполноценные люди: «Недочеловек, являющийся на первый взгляд подобным нам биологическим явлением природы с руками, ногами и каким-то мозгом, глазами и ртом, представляет собой на самом деле тварь, внешне похожую на человека, но стоящую в духовном отношении на одной ступени с животными. Внутри этой креатуры царит ужасный хаос безудержных страстей: стремление к разрушению, примитивные желания, пошлость и низость».

Зверства карательных отрядов, массовые расстрелы советских военнопленных гестаповцами, эксцессы отдельных солдат и целых подразделений войск СС по отношению к мирному населению показывают, какое влияние имели эти высказывания на сознание немцев. СС стала бичом оккупированных районов России. Тысячи глаз «черного ордена» следили за тем, чтобы ни один немецкий солдат не заводил братских отношений со «славянскими недочеловеками». Главное управление имперской безопасности срывало любые попытки, немецких военных и администрации предоставить политическое самоуправление жителям восточных районов и тем самым вызвать у них симпатии к рейху. Гиммлер расценивал такие попытки как предательство в отношении миссии немцев на Востоке. Те, кто намеревался привлечь русских к участию в антисоветском крестовом походе в качестве помощников, а тем более союзников, саботировали, по мнению Гиммлера, программу установления немецкого господства на Востоке. Поэтому он и противился любому проявлению местного самоуправления. Оперативные группы СС при согласии командования вермахта разогнали украинское национальное правительство и арестовали его лидеров. Полиция безопасности ликвидировала националистическую группу в Белоруссии, с помощью которой гауляйтер Кубе собирался образовать местное самоуправление. Руководство СС отклонило предложения пленных советских генералов (в том числе Власова) о совместной борьбе против Сталина.

Однако самые жесткие идеологические установки не могли закрыть немцам глаза на реальную действительность. Два года кровавой отрезвляющей войны в России оказались фактором, развеявшим легенду о недочеловеках. Уже в августе 1942 года в одном из сообщений о внутриполитическом положении в рейхе отмечалось, «что в немецком народе появилось суждение: он, то есть народ, по-видимому, стал жертвой определенных махинаций. Большое количество советского оружия, его тактико-технические характеристики и наличие крупной промышленности произвели ошеломляющее впечатление на немцев и разрушили определенные аргументы нацистской пропаганды, превратно представившие сущность Советского Союза, Возникает вопрос, каким образом большевизму удалось достичь всего этого?»

Фюреры СС были одними из первых, кто перестал воспринимать ложь о «недочеловеках». Каждая минута, проведенная в грязи и дерьме, свидетельствовала, что это реально означало — воевать против русских. Рейхсфюрер СС получил немало горьких писем, выражавших недовольство идеологическим вздором нацистов. Командир дивизии СС «Викинг» Феликс Штайнер, например, заявил, что войну можно выиграть только в том случае, если учесть стремление украинцев к созданию собственного государства и использовать их бок о бок с немецкими частями в борьбе против общего противника — Советов. На это Гиммлер ответил: «Не забывайте о том, что эти „добрые и милые“ украинцы в 1918 году убили фельдмаршала фон Айххорна».

На заявления целого ряда эсэсовских военачальников о необходимости критического переосмысления догмы о «недочеловеках» и создания новой европейской концепции, Гиммлер отреагировал следующим заявлением: «Разговоры о единстве Европы есть не что иное, как пустая болтовня. О включении в эту Европу украинцев и русских не может быть и речи. Я запрещаю раз и навсегда поддерживать в любой форме этот путь, однозначно отвергнутый фюрером».

Гиммлер опасался не только краха мировоззрения, но и гнева диктатора, запрещавшего любые уступки национальным интересам народов Востока.

Когда же он стал планировать набор рекрутов в войска СС в Эстонии, Литве и Латвии, то знатоки народного права заявили ему о необходимости некоторых изменений в оккупационном статусе и введении определенной автономии в прибалтийских государствах. И Гиммлер пришел к выводу, что три этих государства должны обрести суверенитет под «защитой» великогерманского рейха, который будет контролировать их военную и внешнюю политику. Но отстоять эту идею у фюрера ему не удалось. 8 февраля 1943 года Гитлер отклонил проект автономии, предложенный Гиммлером.

Действительность однако разрушала антирусские догмы одну за другой. Бывший военный министр Латвии Рудольф Бангерскис принял энергичные меры к тому, чтобы в войска СС пошел поток добровольцев. И тогда Гиммлер посчитал для себя возможным еще раз возвратиться к вопросу об автономии прибалтийских государств. В ноябре 1943 года он вновь предстал перед Гитлером, но тот опять отклонил его предложения. Министр по восточным делам Альфред Розенберг отмечал по этому поводу: «В ходе беседы фюрер неоднократно говорил, что он никогда и не собирался отказываться от этих стран. Но он внутренне против проявления далеко идущей любезности по отношению к ним в столь тяжелое время».

Как отмечал американский историк Александр Даллин, несогласие Гитлера с «антивосточной» политикой СС заставило Гиммлера задуматься. Да и аппетит на новых рекрутов в войска СС из числа народных масс Востока у него сильно возрос. Так что ему приходилось шаг за шагом отказываться от прежних трактовок идеологии «недочеловеков».

За прибалтами очередь дошла до украинцев. Губернатор Галиции бригадефюрер СС Отто Вехтер еще весною 1943 года приступил к формированию дивизии СС «Галиция» из украинских добровольцев. Гиммлер его поддержал, исходя из того, что Галиция охватывала районы Западной Украины, ранее входившие в состав австро-венгерской монархии, население которых проявляло лояльное отношение к немцам.

Когда число добровольцев достигло 30 000 человек, Вехтер обратился к Гиммлеру с предложением утвердить украинское название дивизии. Но Гиммлер испугался: ведь упоминание об Украине означало бы поощрение украинского национализма и могло быть воспринято как предательство дела немецкой колонизации Востока. Да и что скажет Гитлер? Поэтому 14 июля 1943 года он издал распоряжение:

«Всем начальникам главных управлений. При упоминании галицийской дивизии запрещаю вести разговор об украинской дивизии и об украинском народе вообще».

Вехтер попытался возразить Гиммлеру в своем послании 30 июля:

«Если отказаться от наименования дивизии „Украина“, это может быть воспринято украинским народом как денационализация и ослабит его сопротивление большевистским соблазнам, что не в интересах Германии».

Гиммлер не отменил своего распоряжения, но заявил, что не будет никого наказывать за использование названия «Украина». В 1945 году он пошел еще дальше, объявив о преобразовании галицийской дивизии в «1-ю дивизию украинской национальной армии». Украинский генерал Шандрук стал первым «недочеловеком», надевшим форму группенфюрера СС.

Другие народы Востока также оказались достойными внимания СС. К украинцам добавилась бригада под командованием русского проходимца Каминского. За ней последовала белорусская дивизия СС. Вскоре к ним присоединились казачьи подразделения, сформированные генерал-лейтенантом вермахта фон Паннвицем. Не обошлось и без советских мусульман.

Ряд офицеров вермахта и абвера уже давно высказывали мысль о необходимости формирования из советских военнопленных русской освободительной армии, которая могла бы выступить против общего врага, получив заверения в полном суверенитете России после окончания войны. Эта армия должна была быть не просто «вспомогательной силой», а равноправным союзником Германии.

Случай выдвинул на роль ее командующего генерал-лейтенанта Андрея Власова, участника обороны Москвы, бывшего командующего 2-й советской ударной армией на Волховском фронте, попавшего в плен к немцам в 1942 году. Военнопленный Власов заявил о своей готовности выступить совместно с немцами против Сталина. При поддержке некоторых молодых немецких офицеров, действовавших по собственной инициативе, Власов начал вербовочную работу в лагерях военнопленных. Ему удалось склонить к сотрудничеству довольно большое число.

Однако этот проект вызвал гнев у диктатора. Гитлер запретил вступать в любые переговоры с представителями русского национализма, так как считал, что они только помешали бы эксплуатации восточных территорий и духу колониальной политики национал-социализма. 8 июня 1943 года он заявил: «Я никогда не сформирую русскую армию, которая стала бы призраком первостепенной важности. И пусть ни у кого не создается впечатление, что мы… собираемся создать русское государство. Некоторые считают, что тогда был бы полный порядок, и мы получим миллион солдат. На самом же деле мы не получим ничего, ни одного человека, совершив лишь безумный поступок».

Друзья Власова были вынуждены капитулировать. Только небольшая кучка энтузиастов продолжала верить в возможность власовского движения. К их числу относились некоторые лидеры гитлеровской молодежи, национал-социалистские интеллектуалы, несколько офицеров и женщина по имени Мелитта Видерман, которая всячески пыталась познакомить Власова с влиятельными людьми третьего рейха. Урожденная петербурженка, секретарь редакции геббельсовского печатного органа «Атака» и постоянный автор антикоминтерновского сборника «Действие», она пришла к мысли найти поддержку власовского движения в рядах эсэсовского руководства. Ей удалось устроить встречу Власова с губернатором Галиции Вехтером на квартире своих родителей. И группенфюрер СС обещал поддержку. Но Гиммлер не решился воспротивиться приказам фюрера, сказав: «Мы не можем согласиться с идеей этого русского генерала, так как в подобном случае будем содействовать созданию новой русской нации».

Мелитта Видерман не отступилась от своего и стала атаковать магистра «черного ордена» письмами и посланиями, который судорожно цеплялся за устаревшие догмы.

"Теория «недочеловеков» в отношении восточных народов и прежде всего русских опровергнута практикой жизни, — писала Видерман Гиммлеру 26 мая 1943 года. — Они превосходно сражаются, жертвуя всем для своего отечества, они производят оружие не хуже нашего… Использование в рейхе миллионных масс восточных рабочих, а завтра и применение миллионных армий, сформированных из местных жителей, требуют устранения из нашей пропаганды теории «недочеловеков».

5 октября 1943 года Гиммлер прочитал ее новое послание: «Наши лозунги о „недочеловеках“ помогли Сталину организовать общенародную войну. Ненависть к нам безгранична… В то же время абсолютно ясно, что все русское крестьянство, значительная часть интеллигенции, а также средний и высший командный состав Красной Армии являются противниками большевизма и Сталина. Но мы своей политикой поставили этих людей в трагическое положение: либо сражаться за Сталина, либо поставить свой народ и самих себя в положение бесправных рабов, жителей разграбленной колониальной страны. А ведь „недочеловеками“ объявлен один из самых одаренных народов, относящихся к белой расе. Единственным выходом из создавшегося положения является новая восточная политика, создание на Востоке национальных государств и формирование русской освободительной армии… Дальнейшее продолжение тупой политики становится воистине опасным делом, если к тому же не видеть причин изменчивости военного счастья».

Когда Кассандра захотела лично изложить Гиммлеру свои идеи, он уклонился от встречи, забаррикадировавшись, как обычно, приказами фюрера. Секретарь рейхсфюрера СС Рудольф Брандт написал фрау Видерман по его заданию нижеследующее: «Я не хочу вдаваться в подробности. Могу лишь сообщить вам, что фюрером по вопросам, связанным с Власовым, даны мне четкие указания».

Вопрос о власовском движении мог бы заглохнуть совсем, если бы не штандартенфюрер СС Гюнтер д'Альквен, начальник службы военных корреспондентов, который постепенно, шаг за шагом, применяя шоковую терапию и хитрость, оказывал на Гиммлера определенное воздействие, отдаляя его от антирусского образа мышления фюрера. Во время совместного полета на фронт в сентябре 1943 года Гиммлер показал ему брошюру «Недочеловек». Д'Альквен, немного подумав, выругался. "Брошюра эта — полнейшая чепуха, — сказал он. — Наши солдаты на фронте не знают ни сна ни отдыха. Можете мне поверить, что, увидя такую брошюру, они зададут простейший вопрос: «Противник дает нам здорово прикурить, у него танки получше наших, он здорово разбирается в вопросах тактики и стратегии. И что же, это все — „недочеловеки“? Тогда мы — плохие сверхчеловеки! Эти так, называемые недочеловеки творят чудеса, принося величайшие жертвы во имя своей страны, и проявляя невиданную сплоченность».

Гиммлер даже отпрянул от неожиданности и произнес:

«Что это за тон?»

«Это тот тон, рейхсфюрер, который я теперь постоянно слышу от наших солдат, — ответил д'Альквен. — После двух лет войны с противостоящим противником мы не можем более оперировать подобными теориями».

Гиммлер с недовольством прервал разговор. Слова шеф-пропагандиста однако не давали ему покоя, и он через несколько дней вызвал его к себе. В новой беседе рейхсфюрер СС уполномочил д'Альквена вести на фронте психологическую обработку частей советской армии совместно с представителями власовского движения. Естественно, только в рамках, разрешенных Гитлером, то есть обещая перебежчикам вступление в русскую освободительную армию, которой не было и не будет.

Д'Альквен не стал высказывать своих сомнений и приступил к работе. На участке корпуса другого критика догмы о «недочеловеках», обергруппенфюрера СС Штайнера, д'Альквен начал операцию «Зимняя сказка» — первую из многих пропагандистских акций, преследовавших цель склонить советских солдат к переходу на сторону немцев. Эта операция наилучшим образом воздействовала и на идеологию Гиммлера. Привлекая к ней все большее число приверженцев Власова, д'Альквен в конце концов уговорил своего шефа протянуть руку самому Власову. Если в октябре 1943 года рейхсфюрер СС называл его «одним из опаснейших большевиков», то теперь он разрешил ему сформировать две русские дивизии, сказав при этом: «Желаю вам полного успеха в интересах нашего общего дела».

Хотя Гиммлер никогда не смог освободиться от страха, что фюрер не простит ему заигрывания с русским националистом Власовым, союз СС с бывшим советским генералом казался ему якорем спасения — последней иллюзией возможности изменения немецкой восточной политики. Ряд памятных записок свидетельствует о том, что критики гитлеровской захватнической политики видели только в СС реальный инструмент возможных реформ.

Мелитта Видерман заявила о себе снова, написав рейхсфюреру СС:

«Темп развития власовской акции не имеет ничего общего с методами авторитарного государства. Это — темп отсутствия решительности и упущенных возможностей».

Группенфюрер СС фон Готтберг, протектор Белоруссии, также был разочарован. «Напоминаю, — сообщал он, — что еще с зимы 1941/42 года я неоднократно указывал, как устно, так и письменно, на необходимость изменения основных наших мероприятий. По моему глубокому убеждению, в характере восточных народов заложен интерес в основном к реалиям настоящего. А предпосылки к благополучному окончанию войны тогда были как никогда благоприятными именно для нас».

Наиболее остро критиковал немецкую оккупационную политику генеральный комиссар Крыма Альфред Фрауэнфельд. При этом он использовал столь резкие выражения, что впоследствии нюрнбергский обвинитель Роберт Кемпнер, прочитав его записки, воскликнул с удивлением: «То, что вы написали, просто поразительно».

Фрауэнфельд усматривал в оккупационной политике венец неправильного отношения к местному населению, которое с восторгом встречало немцев как освободителей, а через год стало уходить к партизанам в леса и болота, что оказало негативное влияние на ход событий на Востоке. Он, в частности, оценивал происходившее следующим образом:

«Курс на беспощадную жестокость… методы, применявшиеся в прошлых столетиях к цветным народам — рабам… издевательское отношение к малейшим проявлениям благоразумия… отсутствие даже инстинктивного понимания того, как следует относиться к другим народам… апогей ослепленности — все это показывает, что лица, старающиеся выглядеть внешне сверхчеловеками, на самом деле являются обыкновенными филистерами и заурядными людьми».

Начальник партийной канцелярии Борман представил Гиммлеру памятную записку Фрауэнфельда, содержавшую критику антиславянской догматики. 26 марта 1944 года Гиммлер наложил на ней резолюцию: «Фрауэнфельд не так уж и не прав».

Тоталитарное государство было не в состоянии применить простейшие законы ведения психологической войны. Будучи неспособной к проведению реформ, поскольку властные группировки режима вели постоянную междоусобную борьбу, ощущая на себе растущую мощь союзников на Западе и Востоке, гитлеровская Германия постепенно скатывалась в пропасть.

Чем более безнадежным становилось положение рейха, тем острее перед руководством СС вставал вопрос о возможности существования охранных отрядов после Адольфа Гитлера. Из оценки внутриполитического положения в стране было ясно, что народ заинтересован в скорейшем окончании безумной войны, развязанной Гитлером, и жаждет покоя.

В «Сообщениях из рейха» от 10 февраля 1944 года было написано: "Несмотря на все принимаемые меры, противник продолжает продвигаться. Сейчас невозможно даже представить, удастся ли нам когда-либо отбросить его назад, хотя часто и утверждалось, что ему «нанесен сокрушительный удар».

В тех же «Сообщениях» от 6 апреля говорилось: «В состоянии постоянного ожидания высадки войск союзников и связанного с этим возмездия, а также изменения положения на Востоке люди все более задаются вопросом, что произойдет, если мы не устоим. Возникают сомнения, оправданы ли понесенные потери и страдания, вызванные войной, которые все еще продолжаются… Народ все более ждет установления мира».

В «Сообщениях из рейха» от 20 апреля 1944 года можно было прочитать: «Многие люди испытывают усталость от постоянного нервного напряжения, связанного с происходящими на Восточном фронте событиями. Постепенно теряется и надежда на чудо, которое должно решить исход войны в нашу пользу. Войной все уже сыты по горло. Растет желание скорейшего окончания всего этого».

Безусловно, прочтение этих сообщений заставляло многих эсэсовских руководителей задуматься, что же станет с СС в случае катастрофы, когда рухнет все, во что они верили. Собственно говоря, задумываться-то они стали уже давно. Некоторые из них даже представляли Германию без Гитлера. Война разрушила многие их иллюзии, а ежедневная рутина и восточная кампания поколебали тотальную идентичность Адольфа Гитлера и его охранных отрядов. В 1944 году перед большинством власть имущих возник вопрос: стоит ли допустить, чтобы из-за преступного государственного руководства погибло отечество?

Однозначной и одинаковой реакции в рядах СС не было. Мнения расходились — от требований свержения Гитлера до необходимости неукоснительной защиты режима. Так или иначе выкристаллизировались пять групп. Самая малая сформировалась вокруг начальника уголовной полиции Артура Нёбе, друзья которого уже длительное время поддерживали связи с представителями немецкого движения Сопротивления. Среди них были участники заговора 20 июля 1944 года. Вторая группа — это ряд генералов войск СС, которые, не считая необходимым убийство Гитлера, намеревались, отстранив его от власти, начать совместно с вермахтом переговоры с западными союзниками о прекращении военных действий. Вокруг шефа внешней разведки Вальтера Шелленберга, получившего позднее поддержку Гиммлера, сформировалась третья группа. Она собиралась заключить с союзниками сепаратный мир с выдачей им в случае необходимости Гитлера. Самая большая, четвертая, группа состояла из высших эсэсовских чинов — от Вернера Беста до Отто Олендорфа, — выступавших против изменения режима в ходе войны, но считавших возможным реформирование его после войны. В последнюю, пятую, группу входили фанатики — сторонники войны до победного конца, среди которых выделялись преемник Гейдриха — Эрнст Кальтенбруннер и шеф гестапо Генрих Мюллер, жестоко преследовавшие любую критику режима.

Антигитлеровская оппозиция группы Нёбе уходила своими корнями в 1938 год, когда в период Судетского кризиса некоторые антинацистски настроенные генералы вермахта вынашивали идею военного путча и устранения Гитлера, чтобы предотвратить движение к катастрофе. Тогда-то имперский советник доктор Ганс Бернд Гизевиус ввел своего друга Артура Нёбе в кружок сопротивленцев, в который входили вышедший в отставку генерал-полковник Бек и офицер абвера Ханс Остер. Начальник уголовной полиции Нёбе, ставший позднее группенфюрером СС и начальником одного из управлений главного управления имперской безопасности, был тогда настроен несколько скептически, так как усматривал в разговорах и делах Остера и Бека конспиративный дилетантизм.

Легкомыслию, с которым заговорщики почти публично планировали устранение Гитлера, Нёбе противопоставил свое умение заметать следы. Он никогда не выезжал на служебной автомашине на встречу с заговорщиками, а если и выезжал, то оставлял ее за несколько улиц, внимательно осматривая место встречи, и только после этого входил с ними в контакт. Глава сопротивленцев Гёрделер даже не знал, как зовут фюрера СС, передававшего оппозиции информацию о внутриполитическом положении в стране, полученную в главном управлении имперской безопасности. Если Нёбе становилось известным, что на какой-то встрече должен присутствовать Гёрделер, то он на нее не приходил.

Чтобы ни побудило Нёбе примкнуть к сопротивленцам — страх за собственное будущее или забота о стране, — он остался верен фронде. Уже в конце 1941 года Нёбе усматривал в устранении Гитлера единственную возможность освобождения от национал-социалистского режима и снятия своей вины перед народом. С тех пор он постоянно выступал за организацию покушения на Гитлера и держал наготове команду криминалистов, которая должна была в случае начала путча помочь армейским подразделениям, стоявшим на стороне заговорщиков, занять здания берлинских министерств. Такая подготовка требовала привлечения ряда сотрудников полицейского аппарата, среди которых были его друг — штурмбанфюрер СС Ханс Лоббес, заместитель начальника управления уголовной полиции, и даже гестаповец Пауль Канштайн, получивший позднее звание бригадефюрера СС.

Канштайн возглавлял с 1937 года управление гестапо Берлина и стал ключевой фигурой всех антинацистских планов путчистов. Ему удалось установить хорошие отношения, бывшие до того натянутыми, с берлинским полицейпрезидентом графом Вольфом фон Хелльдорфом и его заместителем графом Фрицем фон Шуленбургом. Тем самым он обеспечил свои тылы: берлинская полиция не стала бы выступать против заговорщиков. Если бы покушение на Гитлера 20 июля 1944 года удалось, Канштайн возглавил бы полицию безопасности в послегитлеровской Германии.

Определенные контакты с берлинскими заговорщиками поддерживали штурмбанфюрер СС Хартмут Плаас, оберрегирунгсрат авиационного исследовательского центра Геринга, предупредивший их о начавшейся слежке гестапо; штурмбанфюрер СС граф Ханс Виктор фон Сальвиати, возглавлявший отдел конского поголовья, ставший с 1941 года адъютантом генерал-фельдмаршала фон Рундштедта; эсэсовский фюрер Макс Фрауэндорфер, начальник отдела труда в правительстве генерал-губернатора Польши. Всех их объединяло чувство морального возмущения античеловеческой политикой нацистского режима и самоубийственной манией величия. В своем дневнике фон Хассель отмечал:

«Фрауэндорфер высказывал отчаяние тем, чтo ему приходилось ежечасно и ежедневно наблюдать в губернаторстве, и было столь ужасно, что он уже оказывался не в состоянии этого выдерживать».

Определенное и неафишируемое сотрудничество с некоторыми представителями эсэсовского руководства побудило ряд сопротивленцев к попытке привлечь на свою сторону новых членов этого опасного аппарата, который в день путча станет решать вопрос его удачи или неудачи. У Канариса, например, сложилось мнение, что после срыва целого ряда покушений на Гитлера, следовало бы побудить Гиммлера, проведя с ним «необходимую разъяснительную работу», принять участие в мероприятиях против диктатора. Генерал-фельдмаршал фон Бок заявил в связи с этим, что примет участие в путче, если в нем будет участвовать Гиммлер,

Гёрделер обратился за советом к дружески расположенному к нему шведскому банкиру Якобу Валленбергу.

«Знает ли Гиммлер о том, чем вы занимаетесь?» — спросил тот.

«Это мне неизвестно», — ответил Гёрделер.

Узнав, что заговорщики упустили подходящую возможность для осуществления покушения на Гитлера, так как не заручились поддержкой Гиммлера, швед посоветовал Гёрделеру:

«Исключите Гиммлера из своих планов. Думаю, что он станет мешать, когда что-то будет предприниматься против Гитлера».

Осенью 1943 года фон Шуленбург попробовал прозондировать обстановку в главном управлении СС. Он спросил оберштурмбанфюрера СС Ридвега из германского отдела, с кем бы он мог откровенно поговорить о политическом положении. Ридвег назвал ему Хильденбрандта и двух генералов войск СС — обергруппенфюреров СС Хауссера и Штайнера. С бывшим своим однокашником Шуленбург и ранее поддерживал контакты. Во время встречи в одном из берлинских кафе он сказал Штайнеру, что Гитлера необходимо устранить, чтобы не допустить распада рейха. Тот уклонился от прямого ответа, промолвив: «Фронт на Востоке трещит по всем швам, в любой момент на Западе может начаться высадка войск союзников, поэтому смена государственной системы возможна только в том случае, если путч будет поддержан вермахтом, а это сейчас весьма сомнительно».

Мария Луиза Сарре («Пуппи»), сотрудница Ульриха фон Хасселя, заявила тогда же: «Национал-социалистский дух войск СС становится все слабее. Они чувствуют себя единым целым с вермахтом».

Через несколько недель Штайнер и начальник его штаба оберфюрер СС Иоахим Циглер беседовали с Мелиттой Видерман во время их трехдневной встречи о том, каким образом можно устранить Гитлера. Ими даже был разработан следующий план: при передислокации 3-го танкового корпуса Штайнера на Восточный фронт можно было бы выцарапать Гитлера из его «Волчьего логова», публично осудить за совершенные преступления и объявить душевно больным".

Годом позже генералы войск СС объяснили свою позицию представителям сопротивленцев: "Они дали слово генерал-фельдмаршалу Роммелю[145] отойти совместно с ним от Гитлера".

В 1943 году они не были еще готовы к этому, так что миссия Шуленбурга оказалась безуспешной.

Безуспешной была и попытка профессора общественных наук доктора Йенса Петера Йессена привлечь на сторону заговорщиков своего бывшего ученика и друга Отто Олендорфа, ставшего группенфюрером СС и начальником III управления главного управления имперской безопасности. В свое время они дискутировали по вопросам национал-социализма, но начавшаяся война и сползание государства к политическим преступлениям разделили их. Они в чем-то остались национал-социалистами, но отличались от остальных пониманием основного положения: имеет ли право на существование режим, обрекший на смерть миллионы людей, при котором вопрос быть или не быть отечеству поставлен в зависимость от фанатичной воли одного человека.

Олендорф отвечал на этот вопрос утвердительно, ибо многое в третьем рейхе ему не нравилось. Будучи редактором «Сообщений из рейха», он не без оснований считался в определенных национал-социалистских кругах «рупором оппозиции» и вызывал подозрение шефа гестапо Мюллера. Олендорф поддерживал дружеские отношения с банкиром Вильгельмом Альманом, застрелившимся, когда были доказаны его контакты со Штаффенбергом, осуществившим попытку покушения на Гитлера.

Олендорф разрабатывал планы будущей организации национал-социалистской Германии, но без всесилия НСДАП. Он собирал фронтовые письма молодых солдат, содержавших критику положения в стране, и вступал в контакты с их авторами. В послевоенном режиме Германии, по его мнению, должны быть представлены руководители гитлеровской молодежи, фронтовые солдаты и члены очищенной и обновленной НСДАП, которая станет выступать лишь как «храм мудрости» и средоточие политического ума, отказавшись от властно-административных претензий.

Однако, несмотря на подобные размышления, Олендорф представлял себе Германию только как вотчину НСДАП и империю Адольфа Гитлера. Тот, кто в этом сомневался, совершал в его глазах большой грех по отношению к отечеству и «народной общности». Находясь в тюремной камере в Нюрнберге в 1948 году, он выражал недовольство по отношению «к многим лицам, отрицавшим свое прошлое, а присягу, данную фюреру, перекрывавшим ложью и изменой». Его гнев распространялся и на бывшего своего учителя Йессена, якобы совершившего предательство. Когда профессор попал в руки гестапо, Олендорф не пошевелил и пальцем в его защиту. Не забыл он только ту бессонную ночь, когда Йенс Петер Йессен был повешен, а он дал самому себе клятву впредь делиться своим денежным содержанием с его семьею.

Подобно Отто Олендорфу вели себя также Хён, Бест, Штуккарт и Штреккенбах. Никто из них не смог уйти от магии Гитлера и не предпринял никаких шагов для предотвращения катастрофы. Даже поняв, чтo произошло в действительности с придуманным ими народным, управляемым фюрером государством, они не нашли в себе силы порвать с жизнью, полной иллюзий, ошибок и вины.

Только один из эсэсовских руководителей оказался в состоянии сжечь прежних идолов и, наблюдая за действиями антинацистских заговорщиков, учитывать их в своих планах, а в день катастрофы оказаться на спасительном берегу. Им был бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг.

Став в июне 1941 года начальником управления внешней разведки РСХА, он скептически оценил возможности все сокрушающей немецкой победы. Поступавшая информация позволяла Шелленбергу видеть реалистическую картину наращивания военных усилий противниками Германии. Поэтому уже с осени 1941 года он стал размышлять над возможностью заключения сепаратного мира с западными союзниками — поначалу очень осторожно и несколько нерешительно. При этом он стал использовать те круги антинацистски настроенных сопротивленцев, которые после начала войны продолжали поддерживать связь по международным каналам с союзниками и иностранцами, близкими к ним.

Благодаря случайностям, некоторые противники национал-социализма имели определенные связи и с эсэсовским руководством. Так, берлинский адвокат доктор Карл Лангбен, входивший в оппозиционную группу Бека — Гёрделера, имел контакт с шефом СС, поскольку его дочь дружила еще по школе с дочерью Гиммлера, Гудрун. Упоминавшийся выше профессор Йессен довольно часто встречался с фюрером СС Хёном, которому когда-то порекомендовал своего бывшего ученика Олендорфа. И у фон Хасселя было нечто общее с рейхсфюрером СС: его дворецкий Шукнехт перешел на службу к Гиммлеру.

Шелленберг использовал свои технические возможности прослушивания разговоров противников нацизма с иностранцами. Когда поздним летом 1941 года американский банкир Сталфорт, приехавший в Берлин, в разговоре с Ульрихом Фон Хасселем сказал, что президент США Рузвельт протянет немцам руку только после устранения ими Гитлера, всю их беседу от слова до слова слышал и Шелленберг. Внешняя разведка засекала все тайные встречи Хасселя с американцем. 11 ноября 1941 года был перехвачен телефонный разговор Сталфорта со своей секретаршей фрейлейн Бензель, поручившего ей передать «Хове» (так они обусловились называть фон Хасселя), что «его предложения рассмотрены положительно. Пусть он сообщит, возможен ли его приезд в Лиссабон с каким-нибудь авторитетным лицом для встречи там с американцами для обстоятельной беседы». Люди Шелленберга без труда читали их переписку, расшифровывая любые псевдонимы и сокращения. Вот одна из записей того времени: "Под «человеком с Юга» подразумевается Муссолини. Буквой "ф" обозначен американский посол в Риме Филиппе".

Сотрудники СД были столь хорошо информированы о всех переговорах фрондеров, что стали даже выступать от имени американцев. Фон Хассель не мог скрыть своего изумления, когда один из них, Данфельд, объявился у него и передал сердечные приветы от мистера Сталфорта. Хассель записал тогда в своем дневнике: «Этот еще молодой эсэсовец хорошо подкован в вопросах внешней политики, здраво их оценивает и свободно высказывается. Он пробыл у меня около полутора часов, затронув темы, по которым я из чувства осторожности разговор не поддержал. Из его посещения можно сделать вывод, что в гитлеровских кругах… начинают серьезно задумываться о выходе из создавшегося положения».

Шелленберг считал тогда, однако, что знакомить Гиммлера со своими планами время еще не пришло. Немецкие войска продолжали одерживать в России победы, и скоро должно было стать ясным, удастся ли Гитлеру быстро окончить войну. Во время своей поездки в Испанию и Португалию в апреле 1942 года Шелленберг заявил полицейским атташе Винцеру (в Мадриде) и Шрёдеру (в Лиссабоне), что все вопросы будут решены предстоящим летом: если немецким войскам удастся совершить прорыв на юге России и в Египте, то исход войны будет предрешен, если же нет, то рейх ее проиграет.

Когда поздним летом стали приходить все более тревожные сообщения, Шелленберг, как он потом вспоминал в своих мемуарах, в августе 1942 года, приехав к Гиммлеру на его командный пункт под Винницей на Украине, задал тому вопрос: «Рейхсфюрер, в каком ящике вашего письменного стола лежит альтернатива окончания войны?»

На это Гиммлер ответил: «Вы не с ума ли сошли? Или же у вас сдают нервы?»

Шелленберг же будто бы добавил: «Я знал, рейхсфюрер, что вы именно так отреагируете. И думал даже, что гораздо резче».

Как рассказывает далее Шеленберг, Гиммлер, успокоившись, поставил ему задачу разработать соответствующий план. А он, Шелленберг, предложил начать немедленно тайные переговоры с западными союзниками о заключении сепаратного мира, воспользовавшись трениями между ними и Россией. Однако для этого необходимо, чтобы министр иностранных дел Риббентроп исчез, ибо именно он, как следует из заявления американца Сталфорта, является «одним из главных виновников развязанной войны». Гиммлер в принципе одобрил этот план начальника внешней разведки, пожав ему руку и пообещав: «Риббентроп еще до Рождества будет освобожден от своей должности».

Проходил ли разговор именно в таком духе или нет, очевидно, что Шелленберг и Гиммлер при поддержке его лечащего врача Феликса Керстена и начальника личного штаба, обергруппенфюрера СС Карла Вольфа, стали уже поздним летом 1942 года нащупывать пути установления контактов с западными союзниками для достижения сепаратного мира, не исключая и устранения Гитлера. У Гиммлера к этому времени появилась заманчивая мысль, не является ли именно он тем человеком, который при ухудшении военного положения вместо Гитлера приведет Германию и остальные воющие страны к миру. Правда, он попытался отделаться от этой мысли, сказав сам себе, что не изменит величайшему уму всех времен и народов. Но соблазнительная мысль возвращалась снова и снова. Еще в мае 1941 года швейцарец Буркхардт рассказывал жене фон Хасселя, что у него побывал доверенный человек Гиммлера и задал ему вопрос: «Готова ли Англия вести переговоры о мире с Гиммлером вместо Гитлера». А министр иностранных дел Италии граф Чиано записал 9 апреля 1942 года в своем дневнике: «Гиммлер, бывший ранее экстремистом, держит ныне руку на пульсе народа и желает компромиссного мира».

Представителям нынешнего поколения кажется странным и нереальным, что шеф СС, на совести которого были самые тяжкие преступления века, полагал на полном серьезе, что именно с ним будут вестись переговоры о мире. Современники же воспринимали это иначе: видя в его руках силу, союзники были бы готовы вести переговоры как раз с ним. Некоторые государственные деятели в тайне аргументировали такое положение вещей, подобно генеральному директору министерства иностранных дел Испании Хосе Марии Дуссинаге, который относил Гиммлера «к числу тех, кто искал мира с союзниками, чтобы не допустить советско-русского вторжения в Европу. При этом все исходили из необходимости ликвидации Гитлера и его ближайшего окружения, что мог осуществить только Гиммлер. Таким образом, именно в его руках находился ключ, которым можно было открыть дверь для мирных переговоров».

И все же Гиммлер не решался на разрыв с Гитлером, хотя с лета 1942 года у него уже было оружие, с помощью которого он мог в случае необходимости устранить диктатора. Из истории болезни на 26 страницах следовало, что Гитлер страдает последствиями заболевания сифилисом и ему угрожает прогрессивный паралич. Гиммлер задал тогда своему лечащему врачу Керстену вопрос: «Доктор, скажите мне, наконец, можно ли считать фюрера душевнобольным?»

Керстен ответил ему кратко: «Место Адольфа Гитлера не в штаб-квартире, а в нервно-психической лечебнице».

Гиммлер тем не менее так и не мог прийти к окончательному решению, сказав: «Будучи рейхсфюрером СС, на пряжке ремня которого написано: „Моя честь означает верность“, я не могу выступать против фюрера».

Шелленберг подобных угрызений совести не испытывал. Он начал проведение операции, шедшей по многим каналам и преследующей две цели: начать переговоры с американской стороной и сбросить Риббентропа. Бригадефюрер СС использовал при этом целый ряд импозантных личностей. Коррумпированного помощника статс-секретаря Мартина Лютера Шелленберг вовлек в борьбу против Риббентропа. Сопротивленца Лангбена послал в нейтральные страны для установления контактов с союзниками. Через оберфюрера СС Фрица Кранефуса, секретаря «кружка друзей рейхсфюрера СС», вышел на международные связи деловых людей, членов этого кружка. Не погнушался он и советами представителя европейской аристократической верхушки, который проходил в его списках доверенных лиц под номером 144/7957, — принца Макса Эгона Гоэнлоэ-Лангенбурга.

Принц, 1897 года рождения, лейтенант в отставке, женатый на испанской маркизе де Белвис де Навас, живший уже долгое время в Испании, поддерживал тесные связи с СД, движимый имущественной политикой своего дома, имевшего крупные земельные владения в Судетской области. Именно из-за соображений обеспечения своих прав на эти земли принц в 1938 году во время Судетского кризиса поддержал Гитлера и предложил СД свои дипломатические способности и довольно широкие связи. В начавшейся затем войне он использовал шанс «мирного сосуществования» с нацистами.

Но не только имущественные соображения объясняли ту роль, которую принц играл в операции Шелленберга. В его душе жили еще определенные представления о классической дипломатии и роли высшей аристократии в истории Европы. Ведь в XIX веке из династии Гоэнлоэ произошли немецкий рейхсканцлер, французский маршал, кардинал римско-католической церкви, фельдмаршал австро-венгерской монархии, несколько прусских и баденских генералов, а также вюртембергских маршалов и генерал-адъютантов кайзера и даже русский царь. Вместе с тем Макс Гоэнлоэ верил в старый европейский принцип разделения сил, в связи с чем использовал высших национал-социалистских функционеров, чтобы научить властителей третьего рейха некоторым премудростям.

«Начиная свою операцию (приведшую к началу Второй мировой войны) Германия исходила из неверных предпосылок, в связи с чем просчиталась, — писал принц в своем меморандуме в сентябре 1939 года, врученном Герману Герингу. — Она не учла, что Англия и Франция вступятся за Польшу, ведь речь шла не только о Польше, а о совершенно ином — о сохранении и обеспечении мира и покоя в Европе. Поэтому необходимо, хотя это и может показаться запоздавшим мероприятием, иметь в виду следующее: восстановление доверия и гарантии соблюдения договоров, разоружение при взаимном контроле, возможно, и предоставление независимости Чехии, как уже демилитаризованному государству… Рузвельт может еще быть посредником в этих вопросах, но очень скоро будет уже поздно».

Совместно с оберфюрером СС Хёном принц рассылал памятные записки влиятельным лицам в государстве, призывая их выступить с мирными инициативами. Некоторые из меморандумов по подсказке посла Хевеля, старого нациста, возглавлявшего один из отделов министерства иностранных дел в период прихода Гитлера к власти, были перепечатаны на специальной пишущей машинке и представлены диктатору. Результатом, однако, было запрещение «пораженческой писанины». Хёну был сделан выговор. Тогда принц стал выступать за установление сепаратного мира с западными союзниками. Он выезжал в Швейцарию, пытался заинтересовать своими предложениями дипломатов союзников и даже добился симпатий Ватикана, который в свою очередь передавал через него свои послания в адрес властителей третьего рейха.

Не без подсказки Ватикана принц Гоэнлоэ составил новый меморандум, который передал в конце 1941 года Хевелю, когда тот посетил Испанию. Принц констатировал: «Выясняется, что Адольф Гитлер находится полностью в руках прусских генералов и переносит прусские методы на обращение с покоренными народами. С каждым месяцем народы станут все отчетливее понимать, что Европой правит Пруссия, применяя жестокие силовые меры, которые вызовут у них гнев и возмущение и побудят к восстанию. В конечном итоге вся Европа превратится в единый монолитный фронт против немцев. И Германии не останется ничего другого, как отступать шаг за шагом. А это станет началом освободительной борьбы — борьбы, в которой рейх проиграет, если не смягчит свою политику и не попытается найти компромисс с государствами и народами Европы».

Геринг ознакомился с меморандумом принца, но не осмелился выступить против курса фюрера. Гоэнлоэ же стал искать более надежных союзников. В 1942 году он познакомился с Шелленбергом и вскоре узнал, что шеф внешней разведки готов в случае необходимости сбросить Гитлера. Принц вспоминал потом аргументацию бригадефюрера СС: «В ходе разговора он даже заявил мне, что знает: Запад не станет подписывать с Гитлером мирный договор, поэтому во внутриполитическом положении Германии необходимы коренные изменения. Он надеется, что у Гитлера станет достаточно патриотизма, чтобы уйти в отставку в интересах немецкого народа. Если же этого не произойдет, его придется отстранить силой».

Принц смог подсказать Шелленбергу, на кого тот мог выйти в поисках контактов с американцами. Это был один из деловых партнеров принца, значившийся по сохранившимся документам СД как «Альфонсо», имевший связи с американцами в Лиссабоне. В декабре 1942 года Альфонсо встретился с американским представителем и рассказал ему, что в Германии есть люди, готовые заключить с Западом сепаратный мир, который предоставит Германии возможность продолжить войну на Востоке и не допустить вторжения России в Европу. Американцы посчитали, что по этому предложению возможны дальнейшие дискуссии, поскольку СД гарантировала внутриполитические изменения в Германии, которые позволят западным правительствам успокоить общественное мнение своих стран. В ходе переговоров требования американцев все в большей степени концентрировались на личности Гитлера. Их непременным условием была передача Гитлера в руки союзников живым, дабы избежать создания посмертного мифа о нем к обеспечить длительный мир.

Шелленберга шокировало это требование американцев, но что оставалось ему делать. Выбора не было. Положение рейха все более ухудшалось. В ноябре 1942 года британо-американские войска высадились в Северной Африке и стали теснить немецкий африканский корпус. На Востоке вырисовывалась катастрофа под Сталинградом. Ответ Шелленберга должен был носить такой характер, чтобы заинтересовать американцев в продолжении переговоров. И они (американцы, находившиеся в Лиссабоне) отослали немцев к «самому влиятельному представителю Белого дома в Европе», как его назвал Гоэнлоэ, особо уполномоченному Вашингтона Аллену Даллесу[146], ставшему позже начальником американской секретной службы (директором ЦРУ).

Принц описал его Шелленбергу следующим образом: «Мужчина крепкого телосложения, высокого роста и спортивного типа, в возрасте около 45 лет, со здоровым цветом лица и прекрасными зубами. Ведет себя просто, но внушительно».

В донесении СД о Даллесе было сказано: «Можно с уверенностью предполагать, что со стороны мистера „Балла“ (псевдоним, данный Даллесу), являющегося серьезным и обстоятельным партнером, деструктивных поступков ожидать не следует».

Но прежде чем Шелленберг послал своих представителей в Берн, сработала бомба с часовым механизмом, им же установленная. Его сообщник Лютер с группой молодых дипломатов попытался нанести удар по министру иностранных дел рейха Риббентропу.

Бригадефюрер СА Мартин Лютер, один из самых необразованных и ненавистных в министерстве иностранных дел, сделал свою карьеру, находясь в дружеских отношениях с Иоахимом Риббентропом. Лютер стал помощником статс-секретаря и начальником отдела, регулировавшего отношения МИДа с партией и СС, а также оказывавшего необходимую помощь гестапо в деле истребления евреев. Несмотря на натянутые вначале отношения с главным управлением имперской безопасности, Лютер постепенно встал на сторону эсэсовских критиков Риббентропа. Вокруг него собралась даже группа молодых сотрудников, вынашивающая идею устранения Риббентропа, чтобы открыть путь к установлению мира. Один из этих фрондеров, советник посольства доктор Вальтер Кизер, соученик Шелленберга, рассказал тому о положении дел в министерстве. И Шелленберг посоветовал ему не препятствовать критике Риббентропа.

В январе 1943 года Шелленберг разговаривал с ним уже, как говорится, открытым текстом, рассказав, что им, Шелленбергом, установлены первые контакты с американцами, а для того, чтобы продолжить с ними переговоры, «необходимо сбросить Риббентропа». Другой сотрудник МИДа, советник посольства Вальтер Бюттнер, также контактировавший с Шелленбергом, подготовил акцию против своего министра. Начальник отдела кадров МИДа Шрёдер, узнавший об этих планах, проинформировал статс-секретаря фон Вайцзеккера.

Как потом вспоминал Вальтер Бюттнер: «8 февраля 1943 года Шелленберг попросил зайти к нему Лютера и заявил тому, что Гиммлер готов поддержать вопрос смещенная Риббентропа. Но ему необходима письменная аргументация. И Лютер продиктовал свои соображения прямо в присутствии Шелленберга. Главным был тезис о душевной болезни Риббентропа и его неспособности руководить министерством».

Пока Гиммлер не мог никак решиться на активные действия, Риббентроп, узнавший о происходившем, нанес упреждающий удар. Он вызвал к себе Лютера и обвинил его в предательстве. Буквально в тот же день Лютер и вся группа заговорщиков МИДа была арестована. Лютер попал в концлагерь, Бюттнер и другие — отправлены на фронт. Перед самым арестом 10 февраля 1943 года «истинный берлинец» Лютер успел позвонить по телефону Бюттнеру, воскликнув: «С нами все кончено. Закажите два венка у „Гринайзена“ (берлинское бюро похоронных принадлежностей)».

Шелленберг напрасно обращался к Гиммлеру с просьбой не отправлять Лютера в концлагерь и использовать инцидент для низвержения Риббентропа. Гиммлер колебался. Вопрос решил Вольф, сказавший ему: «Рейхсфюрер, ведь вы не можете допустить, чтобы обергруппенфюрер СС Иоахим Риббентроп был выброшен за борт каким-то проходимцем Лютером».

Не решив вопрос об отстранении Риббентропа, Шелленберг попытался продолжить переговоры с американцами. 15 января 1943 года Гоэнлоэ, выступавший под именем Паульса, и представитель СД, действовавший под псевдонимом Бауэр, встретились с Даллесом. Тот вновь подчеркнул главную цель американцев — устранение Гитлера. Даллес попытался объяснить посланцу Шелленберга, что с Гитлером Германию ожидает крах.

«Трудно представить, — говорил Даллес, как вспоминал принц Гоэнлоэ, — что взбудораженное общественное мнение англосаксов найдет общий язык с Гитлером, бесспорным хозяином великой Германии. К нему нет никакого доверия, как и к любым договоренностям с ним на длительное время. Если же удастся устранить Гитлера, то может быть установлен такой мир, который не будет знать ни победителей, ни побежденных. Что же касается будущего Германии, то немецкое государство как фактор порядка и строительства нового общества сохранится. О разделе его или отделении Австрии речь не идет. Однако прусский дух в этом государстве должен быть сведен до приемлемого уровня».

Чешскому вопросу большого значения он не придавал, считая, что путем отнесения границ Польши на Восток и сохранения Румынии и сильной Венгрии может быть установлен санитарный кордон против большевизма и панславянизма.

По мнению Даллеса, созданием федеративной Германии наподобие США и конфедерации дунайских стран можно будет обеспечить надлежащий порядок и строительство новой жизни в Центральной и Восточной Европе.

Даллес был готов продолжить переговоры с представителями Шелленберга. Принцу он сказал, что им отданы распоряжения американскому посольству в Мадриде всегда быть готовым принять Гоэнлоэ и определил в качестве лица, ответственного за установление контактов, советника посольства Баттерворфа. Альфонсо мог также звонить ему в любое время с использованием кодового слова.

Вскоре, однако, стало ясно, что британское правительство не одобряет переговоры американцев с СД и фактически сорвало их, хотя они и зашли довольно далеко. Так, оберштурмфюрер СС Эрнст Кинаст докладывал 10 июня 1943 года, ссылаясь на американо-венгерские источники: "Американцы намереваются достичь договоренностей с рейхом на следующей основе:

1. а) В составе Германии остаются германские Север и Восток; б) США занимают Италию с юга и до Флоренции; в) После этого США не будут заинтересованы в дальнейшей войне в Европе.

2. План этот прорабатывается в Испании. 

3. Не будучи еще переданным представителям рейха, план однако лопнул из-за возражений англичан".

Сотрудники Шелленберга пришли тогда к выводу, что сопротивление англичан следует преодолеть с помощью нейтральных государств. Гоэнлоэ вошел в доверие руководства испанского министерства иностранных дел и добился его согласия с проектом устранения Гитлера с помощью Гиммлера.

«Как нам стало известно, — отмечал в те дни генеральный директор испанского МИДа Дуссинаге, — правительство Соединенных Штатов проинформировано о том, что Гиммлер располагает достаточной силой произвести в Германии радикальные политические изменения, что, однако, не будет означать ее тотального поражения. Можно верить, что у него хватит воли и средств для устранения основных фигур немецкого правительства».

Когда же Дуссинаге попытался ознакомить с этим проектом первого советника британской миссии в Мадриде Йенкена, тот отрезал: «Меня удивляет, что католическая Испания намерена вести мирные переговоры с главным представителем немецкого атеизма — шефом СС!»

Неудачная попытка воздействия на англичан в Испании побудила Шелленберга и все еще колеблющегося Гиммлера перенести свои мирные инициативы на более широкую аудиторию. Посланцы Шелленберга устремились в нейтральные страны. В мае и июне 1943 года Гиммлер даже сам установил контакты со шведским банкиром Якобом Валленбергом. Летом Шелленберг послал сопротивленца Лангбена в Стокгольм для установления контактов не только с британским и американским представителями, но и советскими дипломатами. Поздним летом Лангбен вел переговоры в Берне с сотрудником Даллеса — Геро фон Гевернитцем. В октябре Керстен обсуждал в Стокгольме с американским посланником Хьюиттом американский мирный план, состоявший из семи пунктов. Гиммлер никак не мог решиться на личную встречу с американцем, а когда 9 декабря решился, Хьюитт уже уехал. 25 декабря 1943 года британский посол в Москве сообщил своему американскому коллеге Гарриману: "Английское правительство уведомлено через Швецию о намерениях Гиммлера установить с ним контакты путем посылки в Великобританию своих представителей для уточнения точки зрения Англии по вопросу о «безоговорочной капитуляции Германии». Наш ответ: «Никаких уточнений».

В связи со всем этим возник вопрос: а как устранить Гитлера? Выяснилось, что единого чтения не было. Если Шелленберг был готов пойти на крайние меры, то Гиммлер испугался даже мысли о том, что ему придется своими руками посягнуть на жизнь любимого фюрера. Карл Вольф нашел и тут спасительный выход из положения. Он предложил выслушать мнение людей, намеревавшихся свергнуть режим: как они планируют поступить с Гитлером? Вполне возможно — во всяком случае доказательств этого нет — за этим скрывался хитрый план: устранить Гитлера руками антинацистов, после чего ликвидировать их самих.

Контакт с внутринемецким движением Сопротивления был установлен довольно быстро. Лангбен, друг дома Гиммлера и в то же время доверенное лицо заговорщиков, имел хорошие связи с берлинским «обществом, члены которого собирались по средам», в числе которых были Йессен, Хассель, генерал-полковник Бек и другие. К ним относился и прусский министр финансов доктор Йоханнес Попитц — энергичный, остроумный человек, сторонник решительных мер против нацистского правительства. Проинструктированный Вольфом, Лангбен спросил его, не целесообразно ли открыто заявить Гиммлеру о намерениях оппозиции? Попитцу не понравилось, что Лангбен поддерживает контакты с СС, в связи с чем сказал ему: «Он добьется всего от людей, будучи их самым ярым противником. Иногда я даже думаю, что они знают об этом».

И все же он согласился с предложением Лангбена.

По воле случая в это же время — летом 1943 года — у сопротивленцев появилась подобная же мысль. Поскольку генералы вермахта уклонялись от решительных действий против Гитлера, у заговорщиков сложилось впечатление о возможности кооперации с другой властной силой — СС для выступления против фюрера и партии. Хассель записал тогда в своем дневнике:

«Среди наших все чаще рассматривалась возможность в случае разрыва связующих нитей использовать для свержения власти СС. Во-первых, чтобы взять этот инструмент в свои руки, а во-вторых, чтобы избежать беспорядков в стране. После решения главного вопроса СС будет также исключена. В связи с этим возникает вопрос: решится ли Гиммлер со товарищи начать такую игру, с одной стороны, и какой отклик получит эта акция за, рубежом, поскольку там СС идентифицируется с самим чертом, — с другой».

Идея решения назревшего вопроса с помощью Гиммлера нашла поддержку у Бека и военных — Ольбрихта, Витцлебена, Трескова да и Гёрделера. Так что прусский министр финансов Попитц предпринял попытку склонить стража режима Гиммлера к свержению этого режима.

26 августа 1943 года Попитц в сопровождении Лангбена появился в министерстве внутренних дел. Лангбен с Вольфом остались в приемной Гиммлера, Попитц же направился в кабинет Гиммлера, где имел с ним продолжительную беседу. Он аргументировал тем, что война проиграна, Гитлер должен быть смещен со своего поста, а сильная личность (имелся в виду Гиммлер) возьмет на себя задачу установления мира с Западом. При этом он тонко затронул честолюбивую струнку в душе Гиммлера о его избранности. В народе возникает вопрос: чего на самом деле хочет Гиммлер — развязать массовый террор или же позаботиться о наведении порядка? Если все будет совершено спокойно и здраво, это пойдет на пользу укрепления государства.

После 20 июля 1944 года Гиммлер упомянул в своем бессодержательном выступлении, что Попитц предлагал для спасения рейха отстранить Гитлера от власти и отправить на покой, сделав почетным президентом.

Пока Попитц беседовал с Гиммлером, Лангбен принялся обрабатывать его помощника Вольфа, прибегая к подобной же аргументации.

Когда покушение на Гитлера завершилось неудачно, Гиммлер рассказал группе гауляйтеров и имперских наместников, что он-де после разговора с Попитцем отправился к фюреру и доложил ему обо всем, но тот дал указание пока не трогать министра и других заговорщиков, установив лишь за ними наблюдение.

На самом же деле Гиммлер действовал иначе. Он договорился с Попитцем о новой встрече, а тот поехал к генерал-фельдмаршалу фон Витцлебену, чтобы уточнить, можно ли будет назвать его в качестве верховного главнокомандующего, если кооперация с рейхсфюрером СС станет возможной.

Вольф в свою очередь пригласил к себе Лангбена и 27 августа обсудил с ним возможности новых встреч с руководством сопротивленцев. Их беседы были столь успешными, что Лангбен через несколько дней выехал по поручению Вольфа в Швейцарию.

Лангбен встретился там с советником Даллеса Геро фон Гевернитцем и сообщил ему, что один из высших руководителей штаба Гиммлера преследует последующую цель лишения Гитлера неограниченной власти, что несомненно облегчит дальнейшие переговоры с западными державами.

Однако в этот момент на заговорщиков и Гиммлера обрушился удар, нарушивший их планы. В начале сентября 1943 года гестапо расшифровало перехваченную радиограмму, переданную кем-то из союзников (Даллес заверял, что это были не американцы и не англичане), содержавшую информацию о переговорах Лангбена в Швейцарии, и направило текст непосредственно в штаб-квартиру фюрера, не показав даже Гиммлеру. Было ли это случайностью или интригой против рейхсфюрера СС, неизвестно, но сообщение заставило Гиммлера немедленно прервать все связи с сопротивленцами, не дожидаясь реакции Гитлера. Шеф СС приказал арестовать Лангбена и направить его в концлагерь. Попитцу было запрещено появляться у Гиммлера.

Шелленберг стал осуществлять разработанные планы в одиночку Он вступил в Испании в контакт с американскими военными кругами, вместе с которыми был продуман проект, который в 1958 году мадридская газета «Пуэбло» назвала «операцией ПР» (похищение ребенка), предусматривающий похищение Гитлера и передачу его союзникам. Газета утверждала, что между ними было достигнуто полное взаимопонимание и продуманы организационно-технические мероприятия, включая создание опорных пунктов в Мадриде, Лиссабоне и на Средиземноморском побережье неподалеку от Валенсии. Полицейский атташе в Мадриде Пауль Винцер попытался привлечь к этой операции католическую церковь. Патер Конрадо Симоксен, доверенное лицо высших кругов Ватикана, предоставил в распоряжение полицейского атташе иберийских и южноамериканских помощников, курьеров и спонсоров. Тем не менее проект этот в мае 1944 года был отправлен в архив. Связник Винцера, француз по имени Летелье, продал одной из секретных служб союзников все документы, связанные с операцией, находившиеся в сейфе Винцера. Да и в СД пришли к выводу, что операция технически невыполнима из-за усиленной охраны Гитлера.

Переговоры Шелленберга в Испании утвердили союзников во мнении, что только Гиммлер и СС в состоянии свергнуть гитлеровскую систему власти. К этой идее стали проявлять интерес и англичане. Бригадефюрер СС Кранефус отмечал 3 апреля 1944 года, что «в английских кругах в последнее время все чаще ведутся разговоры о рейхсфюрере СС и охранных отрядах и высказываются различные предположения».

Сотрудник СД из Лиссабона, имя которого неизвестно, докладывал, что англичане стали возлагать надежду на переворот в Германии уже не на вермахт, а на СС. Он, в частности, сообщал: «Критические настроения против Гитлера отмечаются прежде всего среди генералов войск СС, что вызвано, по мнению английских кругов, положением на фронте».

Еще в начале января 1944 года в Лиссабоне же прошел слух, что один из генералов войск СС, награжденный осенью Рыцарским крестом с дубовыми листьями, вступил в переговоры с англичанами.

А через три месяца командиры эсэсовских частей на Западном фронте объединились в группу, собиравшуюся официально объявить об отказе подчиняться Гитлеру.

Сражения, развернувшиеся после высадки войск союзников 6 июня 1944 года, разрушили их последние иллюзии в отношении Гитлера и истинного положения рейха. Полки войск СС истекали в Нормандии кровью, оказавшись жертвами фюрера, не признававшего материального превосходства противника и истощения сил немецких солдат и пребывавшего в призрачном и надуманном мире в своем «Волчьем логове». Элитным частям угрожало полное уничтожение, так как на Западе было задействовано шесть дивизий войск СС, включая лейбштандарт, в составе двух корпусов — «Зеппа» Дитриха и Пауля Хауссера. Перспектива неизбежного конца этих частей подвигла генералов СС к пониманию антигитлеровских настроений фрондеров. Возможно, они еще продолжали бы проявлять нерешительность, если бы командующим группой войск "Б" не был назначен генерал-фельдмаршал Роммель, переживший, как и они, взлет и паление веры в Гитлера. Если в начале 1944 года Роммель не воспринимал аргументы сопротивленцев, то в мае он понял, что речь шла уже о самом существовании Германии.

По расчетам Роммеля, фронт в Нормандии можно было удерживать не более трех недель, после чего прорыв американцев и потеря Франции — неизбежны. Исходя из этого, он стал сторонником плана, разработанного оппозиционными офицерами штаба его группы войск еще до начала высадки войск союзников. В план этот был включен «календарь» составленный начальником штаба Роммеля — генерал-лейтенантом Гансом Шпейделем, который предусматривал оставление без боя оккупированных областей и отвод войск на «Западный вал»[147]. В план был включен и такой пункт, как арест Адольфа Гитлера с последующем преданием его немецкому суду.

В первые же июльские дни Роммель был полон решимости начать осуществление этого плана. 9 июля он дал распоряжение подполковнику Цезарю фон Хофаккеру, кузену Штауффенберга, подготовить за его подписью обращение к союзникам, в котором сообщалось бы, что немецкие войска на Западном фронте прекратят военные действия и отойдут на территорию рейха. Но как отнесутся к этому войска СС — ведь их было шесть дивизий, и они составляли основу группировки? Роммель хотел действовать наверняка и стал объезжать фронт, запрашивая мнение генералов. И они один за другим заявляли об отходе от Гитлера. Генералы войск СС не составили исключение. Даже ветеран партии «Зепп» Дитрих не мог не понимать, что происходит в действительности, и, как потом рассказывал Шпейдель, заявил о необходимости принятия мер по своему усмотрению в случае прорыва союзниками фронта. Обергруппенфюрер СС Хауссер, ставший командующим 7-й армией, согласился с критикой Гитлера и его безрассудной стратегией держаться до конца.

Наиболее резко высказался обергруппенфюрер СС Вильгельм Биттрих, принявший от Хауссера командование 2-м танковым корпусом СС. В ночь с 15 на 16 июля 1944 года он только что возвратился на свой командный пункт, когда ему доложили о прибытии генерал-фельдмаршала Роммеля. Острого языка Хауссера побаивались все. И он сказал: «Я знаю не только обстановку в Нормандии, господин фельдмаршал. Мне известно и о тяжелом положении на Восточном фронте. О каком-либо целеустремленном командовании там речь уже не идет. То, что там сейчас делается, — не что иное, как латание дыр. Наверху не видят опасности, так как не разбираются в общей обстановке и не могут поэтому судить об истинном положении дел. Мне приходится ежедневно наблюдать гибель молодых парней, поскольку верховное командование не может ими правильно руководить. В связи с этим я не буду впредь выполнять безрассудные приказы и стану действовать только в соответствии с обстановкой».

Тогда Роммель проинформировал его о своих планах, сказав:

"Я тоже знаю, что далее так дело больше не пойдет. С противником уже установлены контакты, которые позволяют мне надеяться, что нам удастся осуществить планомерный отвод войск на «Западный вал».

Эсэсовец, не размышляя долго, согласился поддержать этот план, хоть он и был направлен против Гитлера.

«Господин фельдмаршал, — произнес он, — считайте, что мой 2-й танковый корпус СС — вместе с вами. Он готов выполнять ваши приказы. Мои командиры думают так же, как и я».

Однако антигитлеровская коалиция командования войск СС и сухопутных войск вермахта Западного фронта развалилась столь же быстро, как и была создана. 17 июля Роммель во время поездки по частям был атакован английским самолетом и тяжело ранен. Оппозиция лишилась своего руководителя. А событие, произошедшее 20 июля 1944 года, разрушило их хрупкое единство. Это была попытка покушения на Гитлера[148], совершенная полковником графом Клаусом Шенком фон Штауффенбергом, начальником штаба резервной армии. Ведь одним из условий их совместных действий была договоренность, что Гитлер не должен быть убит.

Это событие ошеломило генералов войск СС в неменьшей степени, чем политическое руководство СС. Гиммлер и Шелленберг в течение нескольких часов не могли прийти в себя, а затем учинили расправу над путчистами.

Именно это обстоятельство поставило перед историками трудноразрешимую загадку. Как могло случиться, что руководители СС, поддерживая в течение ряда месяцев тесные контакты с сопротивленцами и зная их многие тайны, были столь обескуражены событиями 20 июля? Некоторые теоретики выдвинули версию, лежавшую, как говорится, на поверхности, что их растерянность была наигранной. Ведь в случае успеха акции Штауффенберга они могли бы присоединиться к заговорщикам. Но это — лишь предположения, так как конкретных доказательств нет.

Документация же руководства СС свидетельствует, что ни штаб рейхсфюрера СС, ни главное управление имперской безопасности практически ничего не знали о заговорщиках группы Штауффенберга. С движением 20 июля были связаны три группы: консервативных чиновников и отставных военных (Бек — Гёрделер); кружок христианско-консервативной интеллигенции и политиков-социалистов (Крайзау) и созданное лишь осенью 1943 года объединение молодых офицеров-фронтовиков (Штауффенберг). Деятельность и состав двух первых групп гестапо были хорошо известны. На группу Бека — Гёрделера даже велось досье. В отношении Остера шеф гестапо Мюллер предупреждал шефа абвера Канариса еще в 1943 году. В начале 1944 года были арестованы члены группы Крайзау во главе с графом Хельмутом фон Мольтке.

Группа же Штауффенберга действовала под прикрытием вермахта, куда ищейки гестапо доступа не имели.

Полковник фон Штауффенберг не казался шефу СС подозрительным. Он даже помог калеке снять шинель во время совместного посещения штаб-квартиры фюрера и поднес его тяжелый портфель, в который впоследствии и был заложен динамит для подрыва Гитлера. Гиммлер считал графа — а познакомились они только в начале июня 1944 года — способным штабным офицером, достойным повышения в должности и звании. Когда генерал-полковник Гудериан в середине июля сказал рейхсфюреру СС о намерении взять в генеральный штаб опытных офицеров-фронтовиков, в том числе и Штауффенберга, Гиммлер тут же заявил о своем согласии и обещал поддержать его кандидатуру при встрече с Гитлером.

Следовательно, Генрих Гиммлер ничего не знал о планах графа. Он был вне подозрений даже тогда, когда в 13 часов дня в спальный вагон рейхсфюрера СС ворвался его шофер, штурмбанфюрер СС Лукас, с криком: «Покушение на фюрера! Покушение на фюрера!»

В 12.42 бомба Штауффенберга сработала во время обсуждения положения на фронтах в штаб-квартире фюрера. За несколько минут до этого полковник спешно покинул помещение. Внешняя охрана задержала было Штауффенберга, но он дозвонился до дежурного офицера и был пропущен на выезд.

Когда Гиммлер примерно через полчаса после покушения поздравлял Гитлера со счастливым спасением, его подозрение пало на группу рабочих организации Тодта[149], осуществлявших строительные работы на территории ставки, пойдя, таким образом, по ложному следу. Только лишь по прошествии некоторого времени он обратил внимание на дежурного телефониста — фельдфебеля, доложившего о поспешном отъезде полковника Штауффенберга. Тем не менее Гиммлер не принял мер по аресту графа.

Кто-то из офицеров штаб-квартиры фюрера позвонил Кальтенбрунеру и посоветовал уточнить у полковника фон Штауффенберга в штабе резервной армии на Бендлерштрассе, почему тот срочно покинул «Волчье логово». Шеф главного управления имперской безопасности последовал совету и послал в гнездо заговорщиков оберфюрера СС Пиффрадера. Но Штауффенберг отказался с ним разговаривать и распорядился запереть его в одной из комнат.

Этот эпизод свидетельствует о беспомощности руководства СС, хотя охранные отряды НСДАП в течение ряда лет имели задачу подавления любых антигосударственных беспорядков, а полиция безопасности и СД вели борьбу с так называемыми врагами государства. Легенда об их бдительности и постоянной готовности была в результате этих событий развеяна и берлинское руководство СС фактически парализовано. Роты лейбштандарта не покидали казарм в Лихтерфельде, главное управление имперской безопасности на Принц-Альбрехтштрассе не получило никакого подкрепления, а его сотрудники с бессильным раздражением наблюдали в окна, как по улицам города маршировали подразделения вермахта, поднятые по сигналу заговорщиков — «Валькирия» — для окружения и изоляции правительственного квартала. Еще более беспомощными оказались отряды полиции и охранных отрядов в провинции и оккупированных районах Европы.

В 18.30 начальник штаба венского военного округа полковник Генрих Кодре получил телеграмму с Бендлерштрассе, в которой приказывалось арестовать всех важнейших чинов партии и полиции Австрии. В качестве обоснования этого распоряжения указывалось: «Бессовестная клика партийных деятелей, воспользовавшись моментом (покушением на Гитлера), попыталась ударить в спину частей, с трудом удерживающих фронт, чтобы захватить власть в собственные руки».

Вскоре по телетайпу был передан новый приказ путчистов: «Вам надлежит снять с должностей, арестовать и поместить в отдельные тюремные камеры гауляйтера, имперского наместника, министров, обер-президента, полицейских президентов, высших эсэсовских и полицейских чинов, руководителей гестапо… При возникновении сомнений в лояльности командиров подразделений и частей войск СС брать их под арест и заменять офицерами вермахта. Подразделения войск СС, которые откажутся вам подчиниться, немедленно разоружить».

Кодре в замешательстве прочитал берлинские распоряжения, так как ему пришлось брать всю ответственность за их выполнение на себя в связи с тем, что командовавший округом генерал был в отъезде, а заместителя не было на месте. Он нашел выход из положения, пригласив соответствующих чинов на совещание к командующему округом на 20 часов того же дня. Пришли все — высший эсэсовский и полицейский начальник Квернер, генерал-лейтенант полиции Шуман, заместитель начальника полиции безопасности и СД, комендант города по войскам СС и другие.

После того как он объявил собравшимся о сути дела, оборгруппенфюрер СС Квернер и полицейский президент Готцман заявили, что предоставляют себя в распоряжение нового режима. Так что осложнений с ними не было. Все остались под арестом в комнате для совещаний, коротая время за разговорами. Когда же около 21.30 из последнего телефонного разговора с Берлином стало ясно, что путч не удался, задержанные никакого гнева не проявили.

Военные извинились перед ними, сославшись на берлинские приказы, и вежливо распрощались. Как потом вспоминал Кодре, «никто из тогда собравшихся не выражал недовольства, хотя и имел на то право, будучи задержанным безосновательно».

Нечто подобное произошло и в Париже. Примерно в то же время, когда полковник Кодре в Вене прощался с «арестантами», мобильное подразделение 1-го полка по обеспечению безопасности и порядка под командованием подполковника Кревеля выступило для захвата парижских отделений гестапо и СД. Помощник военного коменданта Парижа генерал-майор Бремер лично арестовал высших эсэсовских чинов во Франции — Карла Альбрехта Оберга и Хельмута Кнохена. В 23 часа вечера оба уже сидели за бутылкой коньяка, слушая музыку, в запертой комнате гостиницы «Континенталь», а в 24.00 сотрудников полиции безопасности уже упрятали в камерах тюрьмы Фресне и казематах старого форта.

Офицеры парижского гарнизона праздновали в ресторане гостиницы «Рафаэль» победу над «черным орденом», как вдруг по радио передали обращение Гитлера и вслед за ним приказ командующего Западным фронтом генерал-фельдмаршала Гюнтера фон Клюге. Все надежды на изменение положения были перечеркнуты. Клюге прежде поддерживал тесные контакты с оппозицией, но затем вновь подпал под влияние Гитлера. Когда он узнал об аресте сотрудников полиции безопасности Парижа, то сместил командующего немецкими войсками во Франции генерала Карла Генриха фон Штюльпнагеля и приказал немедленно освободить Оберга и его людей.

В 1.30 утра 21 июля военный комендант Парижа генерал-лейтенант барон Ганс фон Бойнебург-Ленгсфельд отправился освобождать арестованных эсэсовцев. Оберг и Кнохен также слышали выступление фюрера. Когда генерал объявил обоим, что они свободны, Оберг вскочил на ноги и заорал: «Что это за свинство допущено вами, Бойнебург?»

Тогда комендант попросил эсэсовцев спуститься в ресторан гостиницы, чтобы получить объяснения Штюльпнагеля. Увидев того в баре, возмущенный Оберг намеревался на него накинуться, но тут между ними встал находившийся там же посол Отто Абетц, который воскликнул: «Чтобы ни происходило в Берлине, здесь, во Франции, идут тяжелые бои в Нормандии, поэтому все немцы должны составлять единый фронт».

Группенфюрер СС Оберг постепенно остыл и успокоился. В ту ночь возникло тайное единение СС и вермахта против главного управления имперской безопасности. Военный историк Вильгельм фон Шрамм отнес это к странным явлениям в человеческой натуре, вызванным событиями 20 июля 1944 года. Шеф полиции безопасности Кнохен доложил Гиммлеру, что арест его сотрудников был не более как учением, согласованным заранее группенфюрером СС Обергом с генералом фон Штюльпнагелем.

Оберг вместе с военными принял меры, чтобы оградить парижских путчистов от преследований. Получив приказ Гиммлера, он включил в состав комиссии, созданной для проверки поведения и отношения к властям офицеров, здравомыслящих военных. Посоветовавшись с генералом Блюментриттом, знавшим о заговоре, Оберг значительно сузил поле деятельности инквизиции. Когда Штюльпнагель, названный в донесении генерал-фельдмаршала фон Клюге одним из главных путчистов, был вызван в штаб-квартиру фюрера для доклада и по дороге застрелился, группенфюрер СС выехал к Блюментритту, начальнику штаба командующего Западным фронтом, и пообещал ему оградить семью Штюльпнагеля от судебной ответственности за совершенное им деяние.

Группенфюрер СС не смог, естественно, воспрепятствовать аресту главных участников путча во Франции — Хофаккера, полковников Финка и Линстова, доктора Эрнста Рёхлинга и тайного советника Кройтера, но большинство заговорщиков и людей, знавших о заговоре, благодаря ему, избежали подвалов гестапо на Принц-Альбрехтштрассе. Фон Шрамм свидетельствует: «Офицерский состав, принимавший участие в акции против парижской полиции безопасности 20 июля, не пострадал. С их голов не упал ни один волосок».

Генералы войск СС также приняли участие в спасении попавших в опасное положение путчистов, в числе которых были трое будущих генералов бундесвера: «Зепп» Дитрих добился освобождения Шпейделя, обергруппенфюрер СС Ломбард освободил из лап гестапо полковника графа Кильмансэгга, был освобожден и арестованный было генерал-майор Хойзингер.

Когда обергруппенфюрер СС Биттрих услышал по радио о казни через повешение генерал-полковника Эриха Хёпнера, бывшего его командующего на Восточном фронте, участника заговора 20 июля, он возбужденно вскочил со стула и яростно вскричал: «Это конец немецкой армий! Ничего подобного в ее истории никогда не было. Ведь повешен старший офицер — раньше он был бы расстрелян».

Его начальник штаба, откомандированный из сухопутных войск полковник, попытался его урезонить, сказав: «Господин генерал, прошу вас не делать столь открыто подобных заявлений».

Биттрих только отмахнулся. О происшедшем было доложено Гиммлеру, который отдал приказ о немедленном смещении обергруппенфюрера СС. Однако командующий 5-й танковой армией генерал Эбербах, которому Вильгельм Биттрих был подчинен, отказался снять его с должности, мотивируя свой отказ критическим положением на фронте. К тому же авторитет Гиммлера был не особенно высок даже в войсках СС. Через несколько недель, во время боев под Арнхаймом, Гиммлер послал главного врача СС Карла Гебхардта, ведущего клинициста и генерал-лейтенанта войск СС, к Биттриху с приказом немедленно явиться к нему для доклада. Генерал-фельдмаршал Модель, назначенный командующим Западным фронтом, возразил против отзыва Биттриха. И в последующем Гиммлеру так и не удалось отстранить от должности непослушного генерала.

Осечка с Биттрихом была лишь одной из многих неудач Гиммлера в его кампании по искоренению заговорщиков 20 июля 1944 года. В то же время он без всякого сожаления расправлялся даже с предположительными участниками заговора и их семьями, открыв самую кровавую и ужасную страницу в немецкой военной истории.

Лечащий врач Гиммлера, Керстен, уже после обеда 20 июля заметил, что тот снова стал фанатиком своего фюрера, которого совершенно недавно собирался устранить с помощью сопротивленцев.

Рейхсфюрер СС даже сказал, обратившись к Керстену: «Пришел мой час. Я искореню всю эту нечисть и уже отдал приказ об аресте заговорщиков».

Когда Керстен попытался высказать сомнение, такое ли уж это благо для Германии, что диктатор спасся, Гиммлер закричал:

«Что вы говорите, Керстен? И это ваше истинное мнение? Не смейте так думать и тем более говорить. Провидение, сохранив фюрера, дало нам знак. Фюрер жив, он неуязвим, провидение хочет, чтобы он оставался с нами и чтобы мы под его руководством победоносно закончили войну».

В состоянии псевдорелигиозной одержимости Гиммлер помчался в штаб-квартиру фюрера, запустив на полные обороты машину смерти гестапо, направленную против заговорщиков. Чувствуя, что настал его час, Гиммлер не отходил ни на шаг от своего божества, подсовывая ему на подпись указы и распоряжения, делавшие его вторым властным лицом рейха.

Так, уже вечером 20 июля Гиммлер представил возмущенному донесениями о размахе заговора Гитлеру проект приказа, назначавший его, рейхсфюрера СС, командующим резервной армией. Гитлер, не раздумывая, подписал его, как и все другое, гарантировавшее уничтожение заговорщиков, яростно воскликнув: «Расстреливайте каждого, кто будет оказывать сопротивление, не взирая на лица. Речь идет о судьбе нации. Будьте беспощадны!»

Гиммлер щелкнул каблуками, произнеся патетически: «Мой фюрер, вы можете вполне на меня положиться!»

Как верная собака своего господина, он выскочил наружу и сразу же полетел в Берлин, где был уже в 16.30. Инквизитор начал кровавую чистку. Не успел начальник генерального штаба вермахта Кейтель отменить по телефону приказы заговорщиков, как Гиммлер обрушил на них волну террора.

Он приказал выдвинуть в правительственный квартал подразделения лейбштандарта и эсэсовского полка «Сааров», создал особую комиссию «20 июля» и вступил в командование резервной армией. Ищейки гестапо прочесали все укромные уголки, отправляя при малейшем подозрении людей в подвалы на Принц-Альбрехтштрассе. Жесточайший полицейский произвол обрушился даже на безвинных членов семей подозреваемых лиц. Мало кому из числа видных руководителей сопротивления удалось уйти от мести режима.

Штауффенберг с ближайшими последователями были расстреляны верными Гитлеру офицерами вечером 20 июля прямо во дворе штаба резервной армии на Бендлерштрассе. Остальным пришлось преодолеть мученический путь подвалов гестапо, концентрационных лагерей, показательных процессов, на которых бесновался Роланд Фрайслер. Путь, заканчивавшийся виселицей.

Что же касается эсэсовских руководителей, которые были связаны с заговорщической группой Бека — Гёрделера, то и они попали под этот каток. 24 июля начальник уголовной полиции Нёбе бежал, посчитав, что расшифрован гестапо. Он скрывался до ноября 1944 года, когда его из ревности выдала подруга. Перешедшие из абвера к Шелленбергу полковники Ханзен и барон фон Фрайтаг-Лорингховен были арестованы, а штурмбанфюрер СС Плаас, арестованный еще до начала путча, казнен 19 июля. Из-за своего же дневника в руки гестапо попал кавалерист Салвиати. Гиммлер был просто разъярен поведением этого «неисправимого врага национал-социализм и фюрера», заявив: «Если народный суд не вынесет ему смертного приговора, то я отдам приказ расстрелять господина Салвиати как человека, нарушившего эсэсовскую верность».

Из числа эсэсовских фюреров, имевших связи с заговорщиками, казни удалось избежать только бригадефюреру СС Канштайну, подвергавшемуся почти непрерывным допросам, вследствие прямого вмешательства статс-секретаря министерства внутренних дел обергруппенфюрера СС Штуккарта, чего ему не простил разъяренный шеф главного управления имперской безопасности Кальтенбруннер.

Однако чем яростнее действовали его подручные против руководителей заговора, тем сдержаннее становились комментарии великого инквизитора Гиммлера. Его вера в Адольфа Гитлера вновь пошатнулась, уступая место старым сомнениям. Им овладела сумасбродная идея: а нельзя ли, договорившись с обреченными на смерть заговорщиками, достичь мира? У него созрел план вступить в контакт с зарубежными друзьями группы Бека-Гёрделера, а посему он отложил их казнь и вступил в таинственный диалог со своими жертвами. Для начала он предложил Гёрделеру, Попитцу и графу фон Шуленбургу написать подробные объяснения причин, побудивших их выступить против Гитлера.

Гиммлер посчитал возможным надеть на себя одеяния сопротивленца. В октябре 1944 года он поручил Шелленбергу вступить в контакт со шведским банкиром Якобом Валленбергом, дружба с которым была также отнесена к антигосударственным проступкам, а также с руководителем сопротивленцев Карлом Гёрделером. Гиммлер решил теперь использовать их дружбу для вступления в контакт с союзниками. Когда же Валленберг не «клюнул» на предложения Шелленберга, Гиммлер приказал привести к нему Гёрделера и попробовал уговорить его сослужить последнюю службу отечеству.

"Однажды, — как рассказывал охранник Гёрделера Вильгельм Бранденбург, — шеф СС Гиммлер сделал ему предложение использовать его тесные личные и, естественно, политические отношения и связи со шведским финансистом Валленбергом, а также с сионистским лидером доктором Вайцманом, чтобы выйти на шведского короля, а через того и на английского премьер-министра Черчилля — что Гёрделер с товарищами «непременно предприняли бы в случае успеха государственного переворота — с целью скорейшего заключения приемлемого мира и окончания войны».

Гёрделер изъявил свое согласие, но с условием разрешения ему поездки в Стокгольм. Однако на это рейхсфюрер СС не решился. Он еще раз встретился с Гёрделером, но общего языка они так и не нашли.

Гиммлер был вынужден прекратить с ним свой диалог, и 2 февраля 1945 года видный руководитель немецких сопротивленцев отправился в свой последний путь.

Генрих Гиммлер так и не смог освободиться от пут режима, который он защищал и в то же время хотел заменить. Он сам и «черный орден» остались пленниками придуманного им же несбыточного образа до горького конца.