Мираж «стратегической обороны»

…Грядущая война в основном будет обладать теми же чертами, что и война 1914-1918 гг., но это будет «война внезапного нападения».

(Моретта Рокко . Какой будет завтрашняя война. М.: Воениздат, 1934. С. 122.)

Темноту октябрьского вечера разорвало ослепительное пламя. Безжизненная казахстанская степь была в мгновение ока ярко освещена как в жаркий летний день. Для тех, кто стоял вблизи ракеты, смерть была ужасной, но быстрой. Маршал Неделин был прижат взрывом к стене стартовой платформы и почти мгновенно сварился в битуме облицовки. Его потом опознали по обугленной Золотой Звезде Героя Советского Союза. Гораздо страшнее была смерть тех, на кого обрушились тонны горящего топлива и окислителя из сломавшейся как спичка опытной межконтинентальной баллистической ракеты Р-16. Горящие компоненты топлива разливались по бетону, обгоняя бегущих от места катастрофы людей. Они вспыхивали, словно факелы, и падали в лужи концентрированной азотной кислоты и ядовитого гидразина. Тем, кто не принял мученическую смерть среди машин и кабелей стартовой площадки, предстояли долгие месяцы нечеловеческих страданий в больницах и госпиталях. Катастрофа на Байконуре в октябре 1960 г., хотя и не перекрыла по числу жертв смерть лайнера «Титаник», надолго останется в памяти [77] людской как пример вырвавшегося из рук создателей разрушительного Франкенштейна.

Ради чего люди играли с огнем, заливая десятки тонн опасных жидкостей в воздушные конструкции ракет? Испытывавшаяся под личным наблюдением маршала М. И. Неделина Р-16 относилась к новому поколению ракетной техники подобного рода, работавшей на так называемых «высококипящих» компонентах. В то время как С. П. Королев разрабатывал ракету Р-9 на традиционных для тех лет компонентах – керосине и жидком кислороде, главный конструктор ОКБ-586 Михаил Янгель в быстром темпе строил Р-16 с гидразином в качестве топлива и азотной кислотой в качестве окислителя. Эти две ракеты боролись за право сменить на вооружении ракетных войск стратегического назначения Р-7, знаменитую «семерку», которая вывела в космос первый спутник и корабль Юрия Гагарина. Если для спутников и обитаемых космических кораблей ракета Р-7 (обозначение НАТО SS-6 «Sapwood») была вполне подходящим носителем, то в качестве средства доставки ядерного оружия она обладала целым рядом недостатков. Длительное время хранить заправленную жидким кислородом ракету было невозможно. Ракета хранилась без окислителя и заправлялась жидким кислородом в течение нескольких часов после получения соответствующего приказа командования. Ждать своего часа на стартовом столе заправленной топливом и окислителем ракета также не могла. Кислород испарялся, и требовалось его все время подливать. Необходимость хранения десятков тонн жидкого кислорода означала наличие в непосредственной близости от ракет сложного и громоздкого криогенного оборудования. Одним словом, ядерную дубинку можно было при некоторой сноровке выбить из рук, просто разбомбив стартовые площадки ракет. Возможности по использованию ракет-носителей ядерных зарядов в качестве [78] средства психологического давления были практически ничтожными. Все это вынуждало конструкторов искать альтернативу «благородным» керосину и жидкому кислороду. Заправленная азотной кислотой ракета могла храниться в готовом к пуску состоянии гораздо дольше, и возможность быстро выхватить ядерный меч заставляла вести опасную игру с ядовитыми и опасными даже в небольших объемах жидкостями. Несмотря на ужасающую катастрофу, янгелевская ракета на высококипящих компонентах была доработана и принята на вооружение. Уже в 1961 г. отлаженные ракеты Р-16 были поставлены на боевое дежурство, а уже с 1963 г. принимается на вооружение шахтный комплекс этих ракет. К концу 1965 г. на боевое дежурство было поставлено 209 ракет Р-9А и Р-16 в шахтных установках. Большую часть этого количества составляли ракеты Р-16, родные сестры той ракеты, что вспыхнула на Байконуре в октябре 1960 г. Они были составной частью ракетно-ядерного щита страны вплоть до 1979 г., когда их сняли с боевого дежурства по договору СНВ-1. Четыре Р-7 были сняты с боевого дежурства гораздо раньше – в 1968 г.

Армия большой страны – это не пистолет ТТ, который можно элегантно выхватить и взведением курка привести в состояние боевой готовности. Это даже не сверхтяжелое орудие, требующее сборки с помощью кранов перед первым выстрелом. От момента принятия политического решения применять вооруженные силы для защиты или нападения до технической готовности это сделать неизбежно проходит некоторое время. Если на заре ядерной эры это были часы на старт бомбардировщиков или заправку ракет, то в 1930-х годах время на приведение вооруженных сил в пригодное для практического использования состояние исчислялось неделями. М. И. Неделин почти за два десятилетия до своей гибели имел возможность на собственном [79] опыте убедиться в том, что происходит, когда этого времени у руководства страны не оказывается. Тогда молодой полковник М. И. Неделин командовал противотанковой артиллерийской бригадой и сам мог видеть, как по Украине растекается группа армий «Юг», подобно вырвавшейся из баков Р-16 кислоте, безжалостно поглощая людей и технику.

Когда Г. К. Жуков стал начальником Генерального штаба Красной армии, на его плечи лег тяжелейший груз. Вопреки утверждению В. Суворова о том, что главное в обороне страны – это заваливание дорог гнилыми бревнами, минирование мостов и земляные работы, проблема отражения внешней агрессии намного сложнее. Рабоче-крестьянская Красная армия, как и другие армии 1930-х годов, была подобна даже не ракете Р-7, а элементу китайской космической программы из известного анекдота: «Китай запустил свой первый спутник, два миллиона рабочих по натяжению рогатки получили грыжу». Чтобы армия была способна эффективно решать задачи защиты страны, нужно было по четко продуманному плану поднять миллионы людей и переместить их на сотни километров. Последняя задача была тем более сложной в условиях протяженной и обладающей умеренной пропускной способностью железнодорожной сети СССР.

Нельзя сказать, что Г. К. Жуков пришел на пустое место. Сдвиг границы на запад произошел еще в 1939 г. Изменения в начертании западной границы, произошедшие в 1940 г., уже не затрагивали основные операционные направления – Украину и Белоруссию. Поэтому оперативные планы были в общих чертах разработаны. По крайней мере, к сентябрю 1940 г. план войны на западе был готов и написан на бланке «Народный комиссар обороны СССР» аккуратным почерком заместителя начальника оперативного управления A. M. Василевского. Косметические изменения, которые [80] были внесены в этот план Г. К. Жуковым в мае 1941 г., принципиально ситуацию не меняли.

В наши дни практически общеизвестным фактом стало то, что советские планы первой операции были наступательными. Еще в сентябре 1940 г. основная идея оперативного плана войны на западе (уже с рубежа новой границы) была сформулирована следующим образом: «Во взаимодействии с левофланговой армией Западного фронта силами Юго-Западного фронта нанести решительное поражение Люблин-Сандомирской группировке противника и выйти на р. Висла. В дальнейшем нанести удар в общем направлении на Кельце, Краков и выйти на р. Тилица и верхнее течение р. Одер»{34}. В сущности, основные черты плана были озвучены в варианте «ответный удар» в книге А. Г. Хорькова «Грозовой июнь» задолго до публикации написанных почерком A. M. Василевского записок. Формулировку «ответный удар» мы оставим на совести Анатолия Герасимовича Хорькова, т.к. с точки зрения времени реализации наступательных операций они должны были проводиться не после, а во время наступления противника. Основной идеей было соревнование с противником в успешности наступательных действий на разных участках фронта.

Однако еще до раскрытия тайн предвоенного планирования в исследованиях появился термин «стратегическая оборона». Сам по себе термин вещь в данном случае нейтральная, но огорчает его интерпретация. Якобы разработка плана стратегической обороны могла спасти страну от катастрофы 1941 г. Соответственно, напрашивалось обвинение в адрес Г. К. Жукова в отсутствии у СССР планов этой самой «стратегической [81] обороны». Среди апологетов «стратегической обороны» оказался автор довольно слабой книги в серии ЖЗЛ о Жукове – В. Дайнес. В одной из его работ мы находим такие слова: «В последующем недооценка обороны как в теории, так и в практике стратегического планирования начала проявляться все определеннее. Особенно явственно это стало вырисовываться на рубеже 30-40-х годов. Дело дошло до того, что об обороне говорили как об «уделе обреченных». О стратегической обороне не только ничего не появлялось в военной литературе, но и в разговоре упоминать о ней считалось большим грехом. Правда, совсем она не отрицалась, ибо допускалась как эпизодический момент действий Вооруженных Сил при выполнении задач оперативного прикрытия стратегического развертывания до вступления в сражение главных сил»{35}. У эволюции советской военной мысли есть более простые объяснения. РККА мигрировала от отсталой армии аграрной страны к армии будущей сверхдержавы, насыщенной современной техникой. Соответственно, от вынужденной ориентации на разгромы и поражения в боях с армиями экономически развитых стран был осуществлен переход к идеям поединка на равных. Как говорил И. В. Сталин на выступлении перед выпускниками военных академий в Кремле 5 мая 1941 г.: «Красная армия есть современная армия, а современная армия – армия наступательная».

Тезисы о деградации советской военной мысли в 1930-х годах были повторены В. Дайнесом в биографии Жукова, а затем дополнены утверждениями вида: «А оборонная инициатива советского военного руководства по-прежнему сковывалась позицией Сталина»{36}. [82]

Если приложить эту «свежую» мысль В. Дайнеса к начальнику Генерального штаба Красной армии, то Георгий Константинович был поставлен своим биографом в глупейшее положение: все понимает, но сделать ничего не может. Именно на такого рода утверждениях взошли труды В. Суворова. Он вполне логично продолжил рассуждения о «все понимал, но не мог» и поставил вопрос ребром: «У каждого руководителя высокого ранга есть средство заставить считаться с собой. И это средство – отставка. Во все времена министры, генералы, маршалы пользовались этим средством: за чужую дурь не ответчик, увольте. Если у человека есть принципы, то он обязан их отстаивать»{37}. Поклонники «стратегической обороны» сами себя загоняют в капкан. Или они должны признать действия Жукова ужасной ошибкой колоссальных масштабов и катастрофических последствий, или же представить Георгия Константиновича бессловесной куклой в руках диктатора. Оба варианта, между которыми осторожно мечется В. Дайнес на страницах своей книги о Жукове, выставляют советского полководца в лучшем случае трусом и лизоблюдом. Какой бы вариант ни был выбран, он будет с глумливой усмешкой использован разведчиком-аналитиком для пространных рассуждений о кровавом режиме, планах завоевания Европы и т.п. изрядно набивших оскомину вещах.

Честно говоря, меня всегда подмывало усадить поклонников «стратегической обороны» за стол, положить перед ними пачку листочков со штампом в левом верхнем углу «Народный комиссар обороны СССР», дать перо, чернильницу-неразливайку и предложить изобразить свой вариант плана первой операции РККА. [83]

В идейно выдержанном ключе непротивления злу насилием, с элементами техники «быстрый драп» школы «стратегической обороны». Впрочем, вряд ли на выходе будет что-то принципиально отличное от заезженных Владимиром Богдановичем противотанковых рвов, минных полей и других средств тактической борьбы, спроецированных на стратегический уровень.

Никаких теплых чувств у меня школа военно-исторического мракобесия, старательно курящая фимиам «стратегической обороне», не вызывала и не вызывает. Это пораженческая концепция, которую справедливо называли «уделом обреченных». На самом деле и Г. К. Жуков, и К. А. Мерецков, и A. M. Василевский проводили единственно верную в той ситуации линию на разработку наступательных планов первой операции. Но прежде чем перейти к доказательству теоремы «Наступательный план – это оптимальное решение задачи обороны страны для СССР», сформулирую три леммы.

Лемма первая: «Никакие действия войск, находящихся у границы в мирное время, не способны отразить удара главных сил противника».

Одной из идеек, внедренных в массовое сознание в послевоенный период, стало преувеличение роли приведения в боевую готовность приграничных дивизий. Якобы своевременный подъем по тревоге войск армий прикрытия мог предотвратить глубокое продвижение немцев на территорию СССР. Логически продолжая этот тезис, «стратегическую оборону» низводили до простого занятия обороны в приграничных укреплениях силами уже находящихся вблизи от границы войск. По своему генезису эта идея не более чем гиперболизированный пересказ тезисов мемуаров и научных исследований. [84] В действительности возможности армий прикрытия по отражению удара главных сил немцев были более чем скромными. Попытаюсь разъяснить этот момент подробнее.

Обычно армия страны располагается на ее территории неравномерно, несколько уплотняясь на направлениях, с которых возможно вторжение, угрожающее целостности и существованию государства. Строго говоря, у армейских объединений мирного времени есть два центра притяжения: границы с потенциальными противниками и крупные промышленные и экономические центры, являющиеся поставщиками людей и техники, поднимаемых по мобилизации.

Достаточно очевидно утверждение, что невозможно постоянно держать у границ полностью отмобилизованную по штатам военного времени армию. Это нереально как по экономическим, так и по политическим соображениям. По последнему предвоенному мобилизационному плану развернутая по штатам военного времени на западе армия должна была насчитывать более 6,5 млн. человек. Столь же проблематично держать поблизости от границ полный комплект «полуфабрикатов» – крупной массы соединений в штатах мирного времени. Для них в приграничных областях просто не найдется контингента запасников для наполнения штатов (даже если эти запасники 100% лояльны, что неверно ни в случае СССР, ни в случае Российской империи). Людей и технику все равно придется везти из глубины страны, а перевозки отдельно от частей и соединений неизбежно привели бы к хаосу и перемешиванию войск. Вследствие этого в непосредственно прилегающих к границам областях дислоцируется меньшая часть армии, слабость которой несколько компенсируется усиленными штатами мирного времени. Эти силы предназначаются только для отражения [85] сравнительно слабых ударов в ожидании выдвижения к границам основных сил для первой операции.

В силу этих соображений войска приграничных округов, составляющие меньшую часть армии в целом, неизбежно по периметру границы с низкой плотностью, сильно ниже уставных норм. Так оно и было в реальности. Любители спроецировать тактику на стратегию радостно воскликнут: «Так нам и надо соотношение один к трем!» Это соотношение имеет смысл на тактическом уровне, но бессмысленно на стратегическом. Главные силы армии противника, превосходящие втрое наши силы прикрытия границы в мирное время, обладают полной свободой концентрации сил на тактическом уровне. Если ни на одном участке фронта у нас нет достаточных сил для проведения наступательных действий, противник легко сконцентрирует на выбранных направлениях ударные кулаки, обладающие подавляющим преимуществом. Облегчить эти кулаки можно только угрозой (реальной или хотя бы теоретически возможной) наступательных действий на других участках фронта. Только тогда противник будет закрывать фронт между направлениями своих ударов достаточно плотным для парирования неожиданных выпадов строем войск.

К сожалению, в советской историографии некоторые моменты не разъяснялись и не детализировались. Например, в «Военно-историческом журнале» № 6 за 1981 г. были даны сведения о соотношении сил приграничных округов и противостоявших им немецких групп армий. В частности, в группе армий «Юг» (6, 11 и 17-я немецкие армии, 1-я танковая группа, 4-я румынская армия) были учтены 26 пехотных дивизий, 4 легкопехотные дивизии, 2 горно-егерские дивизии, 3 охранные дивизии, 5 танковых дивизий и 4 моторизованные дивизии, 13 румынских пехотных дивизий, 2 пехотные, 3 горно-стрелковые, 3 кавалерийские, 1 механизированная [86] румынские бригады, 1 пехотная, 1 кавалерийская и 3 механизированные венгерские бригады. В составе войск КОВО и ОдВО авторами статьи в ВИЖ учитывались 45 стрелковых дивизий, 5 кавалерийских дивизий, 20 танковых и 10 моторизованных дивизий. Итоговое соотношение сил на юго-западном направлении получается 0,8 к 1,0 в пользу советских войск. Естественно, это соотношение сил порождает спекуляции на тему позорного проигрыша приграничного сражения Юго-Западным фронтом и последующего отступления к старой границе, а затем и к Днепру.

Соотношение 0,8 к 1,0 не учитывает пространственного фактора и практического значения не имеет, может использоваться только как абстрактная справочная величина. В непосредственное соприкосновение с противником в первый день войны могли вступить только 16 стрелковых дивизий КОВО. Это были как раз те самые приграничные дивизии, которые обсуждаются в нашей лемме. Над ними у войск 6-й, 17-й армий и 1-й танковой группы имелось двойное общее превосходство, доведенное на направлении главного удара соотношения 3,6:1 в пользу немцев. Второй эшелон армий прикрытия границы составляли одна стрелковая дивизия (135-я), одна кавалерийская дивизия (3-я) и четыре механизированных корпуса (8 танковых и 4 моторизованные дивизии), которые находились в 50-100 км от границы. При разгромном соотношении сил приграничных дивизий и перешедшего в наступление противника эти соединения вынуждены были расходоваться на подпирание фронта и частично на контрудары. Еще 15 стрелковых дивизий (с севера на юг: 193, 195, 200, 140, 146, 228, 80, 139, 141, 130, 169, 189, 190, 198 и 109-я стрелковые дивизии), 1 кавалерийская дивизия (5-я) и 4 механизированных корпуса (8 танковых и 4 моторизованные дивизии) находились в 100-400 км от границы. Эти номера дивизий выше уже встречались – речь [87] идет о «глубинных» соединениях КОВО, содержавшихся в сокращенных штатах мирного времени и несколько накачанных резервистами. Эти дивизии в первые несколько дней войны чисто технически не могли принять участие в отражении удара противника. Соответственно, их войска группы армий «Юг» могли начать поедать, уже почти расправившись с приграничными соединениями, как это и произошло в реальности.

То же самое, только в куда худшем варианте даже с точки зрения брутто-численности войск, наблюдалось в Западном особом военном округе. В «Военно-историческом журнале» № 6 за 1981 г. насчитали соотношение сил 1,7:1 между группой армий «Центр» и войсками ЗапОВО. Понятно, что с учетом пространственного расположения войск (2, 47 и 21-го стрелковые корпуса в глубине, вне оперативной связи с приграничными армиями) неизбежно наступал коллапс возглавлявшихся Д. Г. Павловым армий Западного фронта.

Теперь возвращаемся к утверждению нашей первой леммы. Если у нас в распоряжении только равномерно растянутые силы приграничных округов, которыми нигде нельзя создать угрозу наступления на противника, упредивший нас в развертывании противник легко создаст необходимое для успеха соотношение сил на любом участке фронта. Заняли приграничные дивизии укрепления на границе или нет, успели их предупредить или нет, они будут сокрушены превосходящими силами противника. Уставные нормы плотностей соединений пишутся исходя из возможностей дивизий по маневру огнем и резервами. Плотность выше уставной означает серьезные затруднения с таким маневром, который делает оборону перед лицом превосходящих сил противника обреченной на неудачу. Даже если у нас избежавший сталинских лагерей командир дивизии из «бывших» и солдаты сплошные Рэмбо. Как гласит народная [88] мудрость, «сила солому ломит». Соответственно, утверждения некоторых мемуаристов, что, заняв оборону, приграничные дивизии остановили бы немцев, я бы назвал: «Мы бы им дали, если бы они нас догнали…» В чудеса я, извините, верить отказываюсь. Соответственно, вырисовывается следствие из первой леммы: успешность обороны на одном участке во многом обеспечивается угрозой перехода в наступление на остальном фронте.

Лемма вторая: «Исход приграничного сражения определяется на железных дорогах».

Поскольку находящиеся в мирное время на границе войска сами по себе не могут противостоять развернутой армии противника, требуется выравнивание соотношения сил. Оно достигается доставкой к границе дивизий, корпусов и армий из глубины страны. Понятно, что центры притяжения соединений в штатах мирного времени есть на территориях примыкающих к границе военных округов. Сам по себе округ как территориальная единица может быть достаточно обширным. Соответственно, в этом округе помимо войск повышенной готовности на границе государства могут содержаться по штатам мирного времени соединения, находящиеся в сотнях километров от границы. Для того чтобы они оказались плечом к плечу с приграничными дивизиями, улучшив соотношение сил с вторгнувшейся к нам армией противника, они должны затратить в лучшем случае неделю на марш в пешем порядке или же передвижение по железной дороге. Кроме того, они должны быть отмобилизованы, т.е. получить людей и технику до численности, хотя бы близкой к штатам военного времени.

Гораздо сложнее ситуация с выдвижением к границе войск из внутренних округов. В приложении к СССР [89] центральные районы страны, Урал, Северный Кавказ, Поволжье также являются в мирное время местом дислокации соединений в штатах мирного времени. Их также нужно отмобилизовать, т.е. поднять из теплых постелей приписанных к частям и соединениям людей, изъять с предприятий и организаций автомашины, трактора, лошадей, погрузить все это дело в вагоны и отправить в приграничные округа. Далее будет выгрузка на станции и пеший марш к границе. Только после выполнения этих процедур построение войск на границе будет позволять решать наступательные и оборонительные задачи. Даже из общего описания мероприятий понятно, что процесс приведения цепочки войск у границы к нормальному виду долгий и нудный.

Решение о мобилизации и выдвижении к границе принимает не военное, а политическое руководство страны. Конечно, некоторые перемещения небольших масштабов могут производиться руководством военного ведомства или даже командованием самого военного округа. Но глобальное «натяжение мегарогатки» с перемещением сотен тысяч человек может быть предпринято только в согласии с политическими соображениями. Такие перемещения могут быть неизбежно замечены соседями, и конфликт политический может перерасти в конфликт военный уже сам по себе. Поэтому на способность военного ведомства решать задачи обороны страны в первые дни войны влияет не только качество планов армейского руководства, сколько вовремя нажатая «красная кнопка». На заре ракетной эры нажатие «красной кнопки» означало, что ракету Р-7 потащат к стартовому столу и заправят керосином и жидким кислородом. Разница во времени между решением сделать шаг к войне и полной готовностью заваливать улицы американских городов трупами составляла, по крайней мере, несколько часов. [90]

В первой половине столетия время от нажатия «красной кнопки» до готовности исчислялось неделями. В течение этих дней и недель шла гонка перевозок и маршей, результат которой определял простое соотношение сил выстроившихся у границ армий и тем самым результат приграничного сражения.

Конечно, у военного руководства был набор жульнических приемов по сокращению времени на построение у границ готовой к решению задач первой операции армии. Первый прием – это наращивание численности соединений до близких к штатам военного времени значений путем проведения военных сборов. Руководство Красной армии этим приемом воспользовалось, и в ряды дивизий, как приграничных, так и внутренних округов, удалось влить около 500 тыс. человек. Второй жульнический прием – это подтягивание войск внутренних округов ближе к границе, но вместе с тем достаточно далеко для вскрытия этого перемещения разведкой противника. В этом случае значительно сокращается время на их перемещение к границам, что в условиях протяженной транспортной сети СССР было более чем актуально.

Именно второй прием был предложен Г. К. Жуковым в «Соображениях…» от 15 мая 1941 г., которые подвергались совершенно безумным трактовкам в последнее время. Что же там написано? Цитирую:

«Чтобы предотвратить это <и разгромить немецкую армию>, считаю необходимым ни в коем случае не давать инициативы действий Германскому командованию, упредить противника в развертывании и атаковать германскую армию в тот момент, когда она будет находиться в стадии развертывания и не успеет еще организовать фронт и взаимодействие родов войск»{38}. [91]

Назвать это планом превентивного удара может только совершенно безграмотный человек. В «Соображениях…» нет предложения напасть первыми, т.е. совершить политический акт агрессии. Там есть предложение сократить время на развертывание войск Красной армии, которое позволит в идеальном случае опередить немцев в гонке переброски войск к границе. Но реализация этого плана возможна, только если политическое руководство СССР нажмет «красную кнопку» и запустит процесс выдвижения на исходные позиции.

Соответственно, Жуков просил: «Под видом выхода в лагеря произвести скрытое сосредоточение войск ближе к западной границе, в первую очередь сосредоточить все армии резерва Главного Командования»{39}. Все это действия обратимые, и точно так же, как во время чехословацкой «военной тревоги» 1938 г., мобилизованные запасники могли быть возвращены обратно.

Как начальник Генерального штаба, Жуков предпринимал все возможные шаги по сокращению времени приведения Красной армии в состояние готовности к проведению первой операции. Другой вопрос, что немцам удалось обыграть СССР на политическом поле и «красная кнопка» была нажата уже слишком поздно.

Лемма третья: «Неопределенность планов противника и расслоение войск по подвижности делает оборону вынужденной».

«Хорошо, – скажет читатель, – если мы не проиграли гонку по железным дорогам, что нам мешает перейти к обороне по линии границы?» Вопрос логичный и, несомненно, требующий некоторых разъяснений. В качестве [92] примера успеха, достигнутого путем перехода к преднамеренной обороне, чаще всего приводится оборонительная фаза сражения на Курской дуге. Там советские войска перешли к преднамеренной обороне, и обошлось без катастроф и окружений. Действительно, теоретически можно превратить львовский и белостокский выступы в крепости, подобные Курской дуге. Однако на пути у этого замечательного плана есть ряд труднопреодолимых препятствий.

Главное препятствие на пути такого решения – неопределенность планов противника. В предыдущих своих книгах я рассказывал про прорыв обороны Воронежского фронта на всю глубину вследствие распыления сил обороны по широкому фронту. Командующий Воронежским фронтом Н. Ф. Ватутин вынужден был распределить силы между тремя армиями, находившимися в 164-км танкодоступной полосе местности, – 40-й армией, 6-й и 7-й гвардейскими армиями. При этом главный удар противника пришелся по самой слабой из этих трех армий – 6-й гвардейской армии, а самая сильная 40-я армия оказалась вообще вне полосы немецкого наступления. В лучших условиях находился Центральный фронт К. К. Рокоссовского, полоса танкодоступной местности в зоне ответственности которого была намного уже. Однако даже в полигонных условиях Центрального фронта пришлось прикрывать 95-км коридор между обширными лесными массивами крупными силами трех общевойсковых армий. У широко разрекламированной 13-й армии Н. П. Пухова были две оставшиеся в тени «пристяжные» – 48-я армия П. Л. Романенко и 70-я армия И. В. Галанина. Если 70-ю армию затронуло немецкое июльское наступление, то накопление сил в обороне на узком фронте в 48-й армии оказалось вообще невостребованным. Строго говоря, удар немецкой 9-й армии даже не покрывал всего фронта 13-й армии. Примерно 6-км участок в районе Сабурова [93] и Архангельского атакам вообще не подвергался. Т.е. даже часть полосы самой 13-й армии совершенно напрасно перекапывалась окопами, противотанковыми рвами и засеивалась минами. Более того, главный удар немцев затрагивал примерно половину полосы 13-й армии. Это был участок от разграничительной линии с 70-й армией до ж.-д. ветки, ведущей на станцию Поныри. Именно здесь наступали танковые корпуса немцев. К востоку от железной дороги наносил вспомогательный удар пехотными дивизиями XXIII армейский корпус. Всеми забытая армия П. Л. Романенко примыкала своим левым флангом к 13-й армии Н. П. Пухова и занимала фронт 38 км, из которых плотно набиты были 20 км (в 13-й армии уплотнен был весь 32-км фронт). Этот 20-км участок фронта с выстроенными с плотностью 6-12 км на дивизию соединениями был балластом, напрасным расходом сил Центрального фронта на случай неверного определения направления главного удара. Полоса немецкого наступления проходила в 6-10 км к западу от разграничительной линии между 13-й и 48-й армиями. Подготовившие позиции минометчики, артиллеристы и пулеметчики 48-й армий так и не дождались вражеской атаки. Однако про невостребованную армию П. Л. Романенко поклонники пассивной стратегии и Курской дуги, жупела ее, предпочитают стыдливо умалчивать. Понятно, что в менее тепличных в отношении определения направления главного удара условиях на южном фасе Курской дуги невостребованных участков обороны оказалось больше (40-я армия К. С. Москаленко в первую очередь). Замечу, что силы, выделенные на оборону в обоих случаях (Воронежский и Центральный фронт), были примерно равными. На 95-км фронт вероятного удара противника на Центральном фронте выделялось двадцать четыре стрелковые дивизии из общей численности войск фронта в сорок одну дивизию. Всего войска К. К. Рокоссовского обороняли [94] фронт 306 км. Соответственно, на 164-км фронт вероятного удара противника на Воронежском фронте выделялась двадцать одна дивизия из тридцати пяти. Общая протяженность фронта всех объединений в подчинении Н. Ф. Ватутина составляла 244 км. Размазывание сил по широкому фронту также вынудило командующего Воронежским фронтом держать одну армию во втором эшелоне, за спиной 6-й и 7-й гвардейских армий. Это была 69-я армия В. Д. Крюченкина в составе пяти стрелковых дивизий.

Вывод из всех этих калькуляций неутешительный: даже при некотором сужении полос вероятных направлений ударов противника условиями местности оборона является трудным и опасным делом. Неизбежно возникают «балластные» участки, на которые расходуются силы, и при существенных ошибках в определении направлений ударов противника оборона оказывается взломанной. Кризис на Воронежском фронте не удалось погасить вводом в бой 69-й армии. Он был парирован только с вступлением в сражение стратегических резервов в лице 5-й гв. армии А. С. Жадова и 5-й гв. танковой армии П. А. Ротмистрова. Когда на счету каждая дивизия, которую мы вынуждены проталкивать к границе в железнодорожных эшелонах на грани войны и мира, роскошества Курской дуги просто невозможны. Не секрет, что перед началом Курской битвы советские войска Центрального и Воронежского фронтов превосходили в численности противостоящие им армии групп армий «Центр» и «Юг».

Если уж пошла речь о танковой армии П. А. Ротмистрова, необходимо упомянуть еще один действующий фактор – использование в оборонительной операции мотомеханизированных войск. Особенностью армий 1930-1940-х годов было резкое расслоение соединений по подвижности. Большую часть армий тех лет составляли пехотные (стрелковые) дивизии, которые могли [95] маневрировать преимущественно пешим порядком. Перевозки пехоты автотранспортом были ограничены, железнодорожные перевозки не обеспечивали увеличения скорости переброски соединений такого класса с одного участка фронта на другой в масштабах операции. Меньшую часть соединений армий времен Второй мировой войны составляли мотомеханизированные соединения. Они были способны быстро перемещаться своим ходом на значительные расстояния.

С одной стороны, мотомеханизированные соединения, с точки зрения наступающего, были страшным противником. Они могли быстро выдвинуться на выявившийся участок прорыва и «запечатать» его. Не так мало позиционных сражений Второй мировой войны были порождены именно таким маневром. Но с другой стороны, имел место неравноценный обмен. Наступающий расходует на удар по выбранному заранее участку обороны свои пехотные соединения, которых в армии большинство. Обороняющийся может лишь в ограниченной степени покрыть этот удар за счет таких же пехотных соединений – он мог собрать для «запечатывания» прорыв только тех из них, что находились в непосредственной близости к подвергшемуся удару участку. Обороняющийся вынужден использовать для парирования удара ценные мотомеханизированные соединения, стягивая их к взламываемому участку фронта.

Отдавая инициативу противнику, мы ввязываемся в очень опасную игру. Мало того, что над нами висит дамоклов меч неопределенности его планов. Мы вынуждены для запечатывания прорыва и выравнивания соотношения сил на атакованном участке бросать на чашу весов ценный ресурс, имеющийся в ограниченных объемах, – механизированные соединения. При этом при некоторой сноровке противник будет этот ресурс последовательно [96] громить по частям, зачастую разменивая наши мехчасти на свою вязкую массу пехоты.

Примеры перерасхода механизированных соединений на отражение наступлений можно привести без особых усилий. Так, например, на отражение удара трех танкогренадерских дивизий II танкового корпуса СС П. Хауссера на южном фасе Курской дуги в июле 1943 г. советское командование израсходовало шесть своих танковых корпусов. Такие же примеры можно найти по другую сторону фронта. На отражение советского наступления на Миусе в июле 1943 г. немецкое командование израсходовало одну моторизованную, одну танковую дивизию вермахта, две танкогренадерские дивизии войск СС, а всего четыре подвижных соединения. При этом потери эсэсовских дивизий в оборонительной операции на Миусе были больше, чем в наступлении под Курском. С советской стороны в наступлении на Миусе участвовали два механизированных корпуса и пехота. Столь же хрестоматийным является печально известный «Марс». С советской стороны в наступлении под Ржевом в ноябре – декабре 1943 г. участвовало два танковых и два механизированных корпуса, т.е. четыре подвижных соединения класса «танковая дивизия». Немцы в итоге задействовали для отражения удара по 9-й армии Моделя семь танковых дивизий (1, 2, 5, 9, 12, 19, 20-ю) и две моторизованные дивизии (14-ю и «Великую Германию»), т.е. девять подвижных соединений. Во всех этих случаях, как мы видим, обороняющийся успешно отражал удар, задействовав примерно вдвое больше подвижных соединений, чем наступающий.

Соответственно напрашивается вывод: а нужно ли нам это сомнительное счастье? Нужно ли бросать под каток наступления противника ценные механизированные части в контратаки с ходу и без разведки? Выбирая наступление, мы тем самым выравниваем этот перекос [97] расходования ресурсов и вынуждаем противника точно так же тратить на наши удары свои механизированные резервы.

Замечу, что сама по себе целесообразность обороны как вида боевых действий этими рассуждениями под сомнение никак не ставится. При выборе наступательного образа действий все равно придется обороняться на большей части фронта. Гонка наступлений на различных участках фронта автоматически означает гонку обороны на попавших под удар противника направлениях.

Строго говоря, Курск тоже был соревнованием наступлений. Немецкое наступление было остановлено не только упорной обороной и контрударами. Командование обеих групп армий было вынуждено отказаться от продолжения «Цитадели» в связи с угрозой наступлений Западного, Брянского, Юго-Западного и Южного фронтов. Соответственно Западный и Брянский фронты атаковали северный фас орловского выступа, а Юго-Западный и Южный фронты – ослабленные сбором сил для «Цитадели» участки группы армий «Юг». Более того, командующий 9-й армией Вальтер Модель при планировании наступления вынужден был оглядываться назад и держать в районе Орла 4-ю и 12-ю танковые дивизии и 10-ю танкогренадерскую дивизию, не вводя их в бой против северного фаса Курской дуги и тем самым ослабляя свою ударную группировку.

Когда В. Суворов с негодованием описывает отъезд Жукова на Западный фронт с Центрального фронта, он даже не представляет себе последовательности событий. Во-первых, утверждения К. К. Рокоссовского об отъезде Г. К. Жукова в первый день операции не подтверждаются документально. Во-вторых, Жуков убыл на Западный фронт готовить наступление, которое поставило жирную точку в «Цитадели». П. А. Ротмистров мог крайне неудачно выступить под Прохоровкой, судьбы [98] сражения это уже не решало. Мощные удары по орловскому выступу (фактически в тыл ударной группировки немцев на северном фасе Курской дуги) автоматически делали немецкое наступление бесперспективным. Последний удар был нанесен вскрытыми немецкой разведкой приготовлениями войск Южного фронта к наступлению на Миусе.

Теперь мы можем вернуться к утверждению теоремы:

«Наступательный план – это оптимальное решение задачи обороны страны для СССР». Действительно, если, по крайней мере, не проиграна гонка на железных дорогах, то нет никакого смысла пытаться угадать направление удара противника – это лишь приведет к непроизводительному расходу с трудом собранных у границы дивизий. К тому же убедившийся в нашей пассивности противник будет безнаказанно наращивать силу удара, перемалывая наши лучшие части одну за другой. Гораздо перспективнее вариант с гонкой за стратегическую инициативу. При правильном выборе направлений ударов и успешном ведении наступления противник не только вынужден будет отказаться от реализации своих наступательных планов, но также растратит свои подвижные резервы.

Заранее планировать «стратегическую оборону» в 1941 г. было просто бессмысленно. Если мы проигрываем гонку перевозок войск на железных дорогах, то на каком этапе она будет проиграна, предсказать никак невозможно. Соответственно, вводная любого плана – положение своих войск – будет многовариантной до полного абсурда. Мы заранее не знаем результат сражений у границы, станций, где застанет армии внутренних округов удар главных сил противника по армиям [99] прикрытия. Столь же бесперспективно угадывание планов противника с точностью до направлений ударов и глубины их нанесения. Возможно, что разведка (Зорге в Токио) нам нагадает на волшебном шаре или узнает у духов Маркса и Энгельса, что главный удар будет в Белоруссии. Но Белоруссия большая, и точно вычислить направление удара почти невозможно. Возможности воздушной разведки в условиях мирного времени куда скромнее, чем в военное время. С послом в Японии командующие трех немецких групп армий свои планы, конечно же, не обсуждали.

Понятно, что ввиду перспективы гонки по железным дорогам и ограниченные с точки зрения этой гонки ресурсы советское командование не могло позволить себе безумства Курской дуги лета 1943 г. Ожидать более чем на одном участке границы условий, сходных с положением Центрального фронта в 1943 г., было бы чистой воды авантюрой. Соответственно, базовым вариантом «стратегической обороны» были бы действия Воронежского фронта с парированием прорыва массой пехотных и подвижных соединений. Если противник нас упреждает в выдвижении войск к границе, такой вариант вообще труднореализуем. Кроме того, элемент пассивного ожидания исключал вариант с разгромом не успевшего развернуться противника. Конечно, упредить в развертывании вермахт, опирающийся на разветвленную дорожную сеть Европы, было затруднительно, но вовсе невозможным такой вариант считать все же нельзя. Соответственно, вариант «стратегическая оборона» упреждение противника в развертывании просто упускал (сидим и ждем завершения перевозок войск противника), а «стратегическое наступление» – позволял разгромить в благоприятных условиях хотя бы часть сил противника.

Таким образом, смена самой концепции оперативного плана была бессмысленной и даже опасной. Готовиться [100] к худшему, т.е. к упреждению противником в развертывании, можно было только мерами общего характера, такими как тактическая подготовка войск и оттачивание организации соединений. Основные усилия военного ведомства сосредотачивались на сокращении времени на развертывание армии и подготовке к гонке на железных дорогах. Поэтому Георгий Константинович в качестве начальника Генерального штаба посвятил себя прежде всего организационно-мобилизационным мероприятиям. В первую очередь он может быть признан «отцом» мобилизационного плана, известного как «Мобплан № 23», или МП-41, поданного на утверждение в ЦК ВКП (б) в феврале 1941 г.

Важной особенностью «Мобплана №23» была унификация танковых соединений. В октябре 1940 г. тогдашний начальник Генерального штаба Красной армии К. А. Мерецков предлагал ввести в каждый стрелковый корпус по бригаде танков Т-26 в качестве средства непосредственной поддержки пехоты. Всего предполагалось иметь 52 бригады, из которых нужно было сформировать с нуля 32 (из них 7 на основе танковых батальонов дальневосточных дивизий){40}. Кроме этих бригад в Красной армии было девять механизированных корпусов и шесть танковых бригад танков БТ. Уже на 1 декабря 1940 г. в наличии было девять мехкорпусов (18 танковых и 9 моторизованных дивизий в мехкорпусах, 2 отдельные танковые дивизии), сорок бригад Т-26 и пять бригад БТ. Бригады БТ, судя по существовавшим тогда в РККА концепциям использования танковых войск, должны были играть роль танков дальнего действия, решающих задачи борьбы с артиллерией, штабами и другими подобными целями в прорыве. [101]

С приходом в Генеральный штаб Жукова эти планы коренным образом изменились. Танковые бригады НПП были вообще ликвидированы, а танковые войска Красной армии должны были состоять из тридцати механизированных корпусов (60 танковых и 30 моторизованных дивизий). Свое видение вопроса с механизированными корпусами я изложу несколько позднее, а пока остановимся на других нововведениях в жуковском мобплане.

Во-первых, был отменен «полувзвод» армии до начала боевых действий, т.е. ограниченная мобилизация:

«По мобилизационному плану 1938-1939 гг. проведение «Больших учебных сборов» (скрытой мобилизации) предусматривалось также по двум вариантам, т.е. по литеру «А» и «Б».

По литеру «А» поднимались части по штатам военного времени, имеющие срок готовности только до М-10.

По литеру «Б» поднимаемые части только усиливались на 75-80% до штата военного времени.

Ввиду того что вариант по литеру «Б» предусматривался в основном только для частей и соединений, прикрывающих границу, и поскольку по мобилизационному плану 1941 года пограничные части по мирному времени в настоящее время содержатся в усиленном составе, считаю разрабатывать вариант литер «Б» нецелесообразным.

При скрытой мобилизации полагал бы необходимым оставить только один вариант в порядке «Больших учебных сборов (БУС)» на все части, независимо от их сроков готовности. Это мероприятие позволит отмобилизовать при необходимости отдельно каждую часть»{41}. [102]

Отменой «полувзвода» армии сокращалось время, необходимое для приведения войск в состояние готовности к решению задач обороны страны. До этого политическое руководство в период политической напряженности должно было провести частичную мобилизацию по варианту «литер «Б», рискуя политическими осложнениями. Соответственно, частичную мобилизацию скорее всего пришлось бы проводить в рамках «Больших учебных сборов» (БУС). По «жуковскому» МП-41, подъемом людей в рамках БУС можно было довести численность приграничных дивизий практически до штатов военного времени. Также при начальнике Генерального штаба Г. К. Жукове были ликвидированы двадцать три 3000 дивизии, с длительным сроком готовности и низкой боеспособностью. Очевидно, что при накачке дивизии резервистами с уровня численности 3 тыс. кадровый состав будет размыт в новичках. Поэтому было решено содержать пехоту Красной армии в штатах дивизий мирного времени численностью 10 тыс. человек (в апреле 1941 г. этот штат получил № 4/100), 6 тыс. человек (апрельский № 4/120) и 9 тыс. человек (горнострелковые дивизии). Всего к началу войны 89 дивизий содержались по штату № 4/100, 109 по штату №4/120 и 10 дивизий по штату горнострелковой дивизии. Для сравнения: до Жукова, на 1 декабря 1940 г., в Красной армии было 97 усиленных дивизий для приграничных армий, 49 дивизий для внутренних округов и «глубинных» стрелковых корпусов особых округов, 10 горнострелковых дивизий и 23 дивизии по 3 тыс. человек.

Строго говоря, данная пактом Молотова – Риббентропа передышка, продолжавшаяся с осени 1939 г. до весны 1941 г., была с толком использована руководством СССР. В августе 1939 г. Красная армия состояла из дивизий тройного развертывания, мобилизация которых приводила к сильному размыванию кадра (из одной [103] дивизии численностью 5222 человека получалось три дивизии штатной численностью около 17 тыс, человек каждая). В РККА обр. 1939 г. было всего четыре танковых корпуса крайне несовершенной организации, слабые в артиллерийском отношении и имевшие мало мотопехоты. К июню 1941 г. организация танковых и стрелковых соединений была значительно усовершенствована, сроки проведения мобилизации сокращены. Немалая заслуга в этом Г. К. Жукова, возглавлявшего Генеральный штаб Красной армии в последние предвоенные месяцы. Конечно, в армии еще была масса проблем, прежде всего нехватка кадров в условиях стремительного роста вооруженных сил. Но на выступлении перед выпускниками военных академий в Кремле 5 мая 1941 г. Сталин имел все основания утверждать, что РККА представляет собой «современную армию, вооруженную новейшей техникой».

«Почему же результат строительства такой плачевный?» – спросит читатель. И шестидесятническая критика в духе XX съезда, и конспирология в стиле В. Суворова строят свои рассуждения на неверной логической цепочке. В случае с шестидесятниками это «катастрофа есть следствие грубых промахов в строительстве вооруженных сил», а в случае с В. Суворовым «готовились много, но произошла катастрофа, следовательно, готовились к чему-то другому». Фактически имеет место отрицание воздействия каких-либо внешних факторов и рассмотрение РККА и СССР в целом как замкнутой системы, зависящей только от внутренних процессов. В сущности, это так же абсурдно, как обвинять динозавров в собственном вымирании, в то время как имело место мощное внешнее воздействие (крупный метеорит) на биосферу Земли.

Проблема в том, что Красная армия не была замкнутой системой, совершенно независимой от внешних факторов. Жуков и его предшественники на посту начальника [104] Генерального штаба могли вывернуться наизнанку, но никакими силами не могли снять зависимость успеха вступления армии в войну от политических решений. Адекватное вступление вооруженных сил в войну с сильным противником в значительной степени зависело от принятия политических решений, нажатия «красной кнопки», запускающей гонку по железным дорогам. У советского политического руководства не было однозначных данных о намерениях Германии, данные разведки были противоречивы. Почвы для принятия решения начинать войну (а нажатие «красной кнопки» эту войну вызывало с высокой вероятностью), в сущности, не было. К 1 июня 1941 г. группировка немецких войск не выглядела как однозначно нацеленная на СССР – число немецких соединений на западе и востоке было примерно равным.

Далее немецкому руководству удалось выиграть время политикой гробового молчания на политическом поприще. Ввиду молчания дипломатов СССР пришлось обращаться к Германии через заявление ТАСС от 14 июня в центральной прессе. После того как ответа на это обращение не последовало, руководство страны попыталось привести вооруженные силы в состояние готовности к первой операции, нажать «красную кнопку». Эти действия можно уподобить попыткам водрузить Р-7 на стартовый стол и заправить кислородом, когда вражеские бомбардировщики уже появились на экранах радаров. Спешно принимаемые меры уже не могли принципиально изменить ситуацию. Если, не приведи господи, из глубин Вселенной завтра выскочит метеорит или комета и направится к Земле, мы сможем только обреченно пялиться на нее в телескоп. Точно так же в последнюю неделю войны советское руководство с ужасом осознало неизбежность войны и острую нехватку времени на проведение гонки по железным дорогам. [105]

15 июня 1941 г. в Западном особом военном округе было начато выдвижение 2-го (100-я и 161-я стрелковые дивизии), 47-го (55, 121 и 143-я стрелковые дивизии) и 21-го (17, 37 и 50-я стрелковые дивизии) стрелковых корпусов из глубины ближе к границе. 17-19 июня началось выдвижение ближе к границе «глубинных» стрелковых корпусов Киевского особого военного округа: 31-го (193, 195 и 200-я стрелковые дивизии), 36-го (140, 146 и 228-я стрелковые дивизии), 37-го (80, 139 и 141-я стрелковые дивизии), 55-го (130, 169 и 189-я стрелковые дивизии) и 49-го (190, 198 и 109-я стрелковые дивизии). Директива на выдвижение корпусов ЗапОВО не публиковалась, а директива наркома обороны С. К. Тимошенко и начальника Генерального штаба Г. К. Жукова была направлена военному совету КОВО 13 июня 1941 г. Ближе к границе они должны были оказаться к 1 июля 1941 г. Подчеркну – именно ближе к границе, а не на самой границе. Т.е. плечом к плечу с дивизиями приграничных армий они бы не встали даже к 1 июля 1941 г. К 22 июня они тем более опаздывали и к началу войны находились более чем в 100 км от границы. Вместе с тем нельзя не отметить, что перечисленные соединения были пополнены в ходе больших учебных сборов, что существенно увеличило их способность противостоять противнику. Им это понадобилось уже на шестой-седьмой день войны, когда в них ударили прорвавшиеся в глубину немецкие танковые соединения. Страшно представить себе, что могло случиться, окажись на месте каждого «глубинного» корпуса особых округов неотмобилизованная дивизия-тройчатка» обр. 1939 г. численностью около 6 тыс. человек. Нельзя не признать, что лихорадочное военное строительство 1939-1941 гг. способствовало выживанию страны в тяжелом 1941 г.

Практически одновременно с выдвижением «глубинных» корпусов особых округов было начато выдвижение [106] на рубеж рек Западная Двина и Днепр войск внутренних округов (19, 20, 21 и 22-й армий). Опять же, подчеркиваю: не на границу, а на рубеж рек в сотнях километров от границы. Напомню, это предлагалось сделать по «Соображениям…» от 15 мая 1941 г. Надо сказать, что Жуков проявил определенную гибкость и перенаправил армии из внутренних округов, назначавшиеся для усиления КОВО, на западное направление. По записке Н. Ф. Ватутина от 14 июня 1941 г., 20-я и 21-я армии должны были включаться в состав войск Юго-Западного фронта, а в реальности они выдвигались в Белоруссию и на стык Белоруссии и Украины соответственно. Жуков понимал, что главный удар немцев будет нанесен в Белоруссии, а обеспечить ему адекватный наступательный ответ из львовского выступа уже явно не получалось. Для исправления ситуации накачивалось силами западное направление, еще без определенного плана, просто с целью выровнять соотношение сил и парировать неизбежные тяжелые потери Западного фронта в Приграничном сражении. План использования армий внутренних округов должен был сложиться по итогам Приграничного сражения.

Принятые в пожарном порядке меры безнадежно запаздывали. Произошла катастрофа. Р-7 С. П. Королева могла быть сколь угодно хороша, но ее положительные качества не могли реализоваться, если нападение противника застало бы четыре «семерки» не заправленными на стартовых столах. Каждая из них могла нести ядерный заряд сокрушительной мощи, но с пустыми баками ракет-носителей они были бесполезны. Точно так же приграничные армии в июне 1941 г. встретили войну в разреженных построениях, неотмобилизованными и с несоответствующими обстановке планами прикрытия границы (не рассчитанными на удар главных сил противника). [107]

В последний мирный вечер данные разведки и показания перебежчиков уже неоспоримо свидетельствовали, что нападение произойдет в ближайшие дни, а то и часы. Руководством СССР было решено привести войска особых округов в боевую готовность. В штабы округов был направлен документ, известный как «Директива №1». В. Суворов аккуратно выбрал из этого документа удобные ему фразы и использовал для обвинения начальника Генерального штаба Красной армии во всех смертных грехах: «До германского нападения Жуков засыпал армию запретами на применение оружия. Даже 22 июня 1941 года в 0 часов 25 минут войскам была передана Директива № 1: «Задача наших войск, – не поддаваться ни на какие провокационные действия…» Директива была подписана маршалом Тимошенко и генералом [108] армии Жуковым. Она завершалась категорическим требованием: «Никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить»{42}. Это можно назвать только мелким жульничеством, т.к. текст Директивы №1 многократно публиковался в различных советских работах мемуарного и исторического характера и каждый желающий может с ним ознакомиться.

Начинается Директива № 1 со слов: «В течение 22-23 июня 1941 г. возможно внезапное нападение немцев на фронтах ЛВО, ПрибОВО, ЗапОВО, КОВО, ОдВО. Нападение может начаться с провокационных действий»{43}. Ирония В. Суворова относительно провидческих способностей Жукова совершенно неуместна. Вечером 21 июня действительно было ясно, что война на пороге. Однако все еще теплилась надежда, что ее можно избежать или хотя бы перейти в фазу дипломатических переговоров под угрозой применения военной силы. Пока шли переговоры, могло завершиться развертывание «глубинных корпусов» и выдвижение армий внутренних округов к Западной Двине и к Днепру. Выиграть пусть даже несколько дней было очень важно. В силу этих соображений войскам были даны осторожные указания:

«2. Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, могущие вызвать крупные осложнения.

Одновременно войскам Ленинградского, Прибалтийского, Западного, Киевского и Одесского военных округов быть в полной боевой готовности, встретить возможный внезапный удар немцев или их союзников»{44}. [109]

В Директиве № 1 также были перечислены мероприятия, которые следовало провести в рамках приведения войск в состояние боевой готовности:

«а) в течение ночи на 22 июня 1941 г. скрытно занять огневые точки укрепленных районов на государственной границе;

б) перед рассветом 22 июня 1941 г. рассредоточить по полевым аэродромам всю авиацию, в том числе и войсковую, тщательно ее замаскировать;

в) все части привести в боевую готовность. Войска держать рассредоточенно и замаскированно;

г) противовоздушную оборону привести в боевую готовность без дополнительного подъема приписного состава. Подготовить все мероприятия по затемнению городов и объектов;

д) никаких других мероприятий без особого распоряжения не проводить»{45}.

Я намеренно даю текст Директивы № 1 по разным источникам, чтобы читатель мог себе представить частоту ее цитирования в отечественной историографии 1941 г. Легко видеть, что Владимир Богданович выдернул из нее только пункт «д» и предложил сделать вывод, что «Жуков в 0 часов 25 минут 22 июня отдает приказ войскам на провокации не поддаваться и никаких мероприятий не проводить». Войскам не рекомендовалось проводить никаких других мероприятий, кроме пунктов а) – г), которые сами по себе были достаточно емкими и недвусмысленными: «привести в боевую готовность», «рассредоточить», «занять огневые точки». Директива передавалась шифром вместо кодового слова, т.к. в ней еще наличествовал сдерживающий элемент «на провокации не поддаваться». Простой [110] ввод в действие плана прикрытия мог быть опасным, т.к. он содержал указания вида: «во взаимодействии с наземными войсками уничтожить наступающего противника и не допустить прорыва его крупных механизированных сил». Соответственно, «поддаться на провокации» могли не пехотинцы или артиллеристы, а летчики. И так до войны имел место случай, когда увлекшийся преследованием нарушителя границы советский летчик-истребитель оказался в воздушном пространстве немецкого генерал-губернаторства.

Кроме того, в плане прикрытия было указание: «Активными действиями авиации завоевать господство в воздухе и мощными ударами по основным группировкам войск, железнодорожным узлам и мостам нарушить и задержать сосредоточение и развертывание войск противника». Несмотря на уточнение, что «перелет и переход государственной границы нашими частями может быть произведен только с разрешения Главного Командования», не исключались инциденты на земле и в воздухе, которые потом невозможно было бы отыграть на дипломатическом поприще.

После того как война была объявлена де-юре Шулленбургом и началась де-факто ударами авиации и артиллерии по советским войскам и аэродромам, проявлять осторожность уже не имело смысла. Соответственно, в Директиве № 2, написанной в восьмом часу утра, было сделано только одно уточнение: «На территории Финляндии и Румынии до особых указаний налетов не делать». Никаких ограничений по ведению огня уже не было. Иногда текст Директивы № 2 дается с уточнением п.1: «впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить» – со ссылкой на фонд 208 ЦАМО. Фонд 208 архива объединяет документы штаба Западного фронта, и, соответственно, данный оборот является уже отсебятиной, добавленной [111] Д. Г. Павловым. В исходном тексте, публикуемом со ссылками на фонды центрального аппарата Красной армии, этой фразы нет.

Помимо снятия ограничений на ведение огня Директива № 2 требовала: «Разведывательной и боевой авиацией установить места сосредоточения авиации противника и группировку его наземных войск». Первое сражение войны, длившейся долгие 1418 дней, началось, и нужно было оценить масштабы бедствия. [112]







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх