Приложение 2. Чистая спекуляция

Средневековая Европа и Возрождение. Шутки спорыньи

1. Странное развитие науки.

Интересным вопросом задался Виктор Нюхтилин в книге «Мельхиседек». Наткнувшись на известные казусы, вроде: «Топливные элементы были еще во времена до Рождества Христова. Их откопали археологи. Заполняй их сейчас кислотой, и они дают ток. Аккумуляторы пришлось заново изобретать к 20 веку». Или «Число «пи» также появилось в Европе 17 веке, а Египет также знал зачем-то об этом числе» и т. д., автор был поражен тем, что на этом наука перестала развиваться: «эти знания стали единственным научным багажом человеческой цивилизации на целых (вы не поверите!) 1500 лет!».

Ну, положим, поверим то мы этому легко, ибо это так и есть, и тайны особой тут нет — пришедшее христианство откинуло цивилизацию на эти полторы тысячи лет, «тоже мне бином Ньютона» (с) Булгаков. В аналогичных наблюдениях, кстати, недостатка нет — даже в христианских источниках можно прочитать, что «Поначалу система Коперника вообще описывала движение планет менее точно, чем теория Птоломея» (диакон Кураев). Да и вообще «К 1500 г. европейская астрономия едва достигла такого уровня, чтобы понять и оценить птоломеевское наследие» (он же). А можно вспомнить, что на протяжении 2 тысяч лет никто (до Галилея) не удосужился проверить законы падения тел, сформулированные Аристотелем. О том, что средневековье ничем цивилизацию не обогатило, еще Ле Гофф писал, да и не просто не обогатило, а «Раннее Средневековье знало даже определенный регресс в этой области по сравнению с Римской империей» (Ле Гофф). Мягко Ле Гофф пишет. Это не регресс был, а деградация. И касалась она не только науки, а всех сторон жизни — это в Риме до христианства была канализация, а в средневековом Париже ночные горшки уже на головы прохожим выливали. И выпускали законы, чтобы перед выливанием граждане трижды кричали: «Осторожно, выливаю!» Не помогало.

А что до науки и техники, так и это Ле Гофф описал: «Из числа собственно «средневековых изобретений» два самых впечатляющих и революционных восходят в действительности к античности. … Так, водяная мельница была известна в Иллирии со II в. до н. э., а в Малой Азии с I в. до н. э. Она существовала в римском мире, ее описывает Витрувий. … Средневековый плуг также почти несомненно происходит от колесного плуга, описанного еще в I в. Плинием Старшим. … В течение долгого времени на средневековом Западе не было написано ни одного трактата по технике; эти вещи казались недостойны пера …. Совокупность технических недостатков, трудностей, узких мест — вот что прежде всего держало средневековый Запад в примитивном состоянии. Совершенно очевидно, что в широком плане ответственность за эту бедность и технический застой нужно возложить на социальные структуры и ментальные установки».

Ле Гофф осторожен и «политкорректен» — то что «социальные структуры и ментальные установки» именно христианские он не подчеркивает, впрочем это и так понятно. А какие еще?

То, что христианские средние века (именно христианские, у арабов, скажем, в это время с наукой все обстояло неплохо, все будущее Возрождение на их наработках и выросло) ничего науке и культуре не дали, видят многие: «Почему в христианскую эпоху (в средние века) почти ничего не изобреталось? Да очень просто — изобретешь, а тебя сразу заподозрят в «хтонической сущности» и на костер. Даже обычные мельники и кузнецы считались подозрительными лицами». Вдумчивый Гирин, хотя и писал об ЛСД, не обратил внимания, почему именномельники (куда больше кузнецов) стали не только «подозрительными», но и такими постоянными персонажами фольклора, как «мельник-колдун». Ибо тогда люди видели, что все странные вещи происходили вокруг мельниц, там где ЛСД, точнее LSA из спорыньи, и начинала свой страшный путь. Чем дальше от мельниц, тем меньше «чудес».

В. Нюхтилин же из-за того, что в Египте, якобы, были батарейки, сделал престранный вывод: «Такие опережающие на тысячи лет знания человек мог только получить сверху». Ошибка, приводящая к такому странному выводу — в априорном принятии посылки: в XVI–XVII вв. эти знания «вовремя», а раньше — «опережающие». Отсюда и постулирование лишней сущности — некоего Бога или высшей силы. Откуда такое навешивание ярлыков «рано-вовремя», непонятно. То есть, если китайцы еще до рождения Христа туалетом пользуются, и, простите, задницу специальными бумажками подтирают, а христиане туалетную бумагу придумают только в XIX веке, то надо ли делать вывод, что такое умение у китайцев — «опережающее»? Погорячились, видно, китайцы, или какой другой бог подсказал (хотя у них и бога то нет..). Но наблюдения автора о развитии науки в XVI–XVII вв. заслуживают внимания:

А вот после падения Рима, когда начался такой бардак в Европе, что все решалось только качеством оружия — ни одной научной мысли не работало на эту потребность, от которой зависела жизнь или смерть целых народов. И только когда все успокоилось и стабилизировалось, и, главное, тогда, когда власть духовная подмяла под себя власть светскую, а римский Папа был заинтересован во всем, но только не в развитии науки или в том, чтобы вокруг что-нибудь менялось, и проявлял этот свой неподдельный интерес, инквизицией, кострами и судилищами, именно тогда взорвался вулкан научной мысли, который в течение 150 (!) лет 16–17 веков полностью перевернул весь мир и создал современную цивилизацию.

Помимо того, чтоисторические условия были не только не связаны с этим переворотом, они были напрямую против самой науки (сожжены «Законы» Плифона, книги Пьетро Помпонацци (этому — поделом!), «Христианство без тайн», запрещены общественный деятель Анджей Моджиевский и историк Жак де Ту, Джордано Бруно сожжен, Галилей засужен, Тихо де Браге запрещено работать, казнены Этьенн Доле, Томас Мор, философ Джулио Ванини и т. д. и т. д.), потому что в 1555 году был подписан Аугсбургский мир, провозгласивший принцип «Чья власть, того и религия». Согласно условиям этого документа Германия отпала от Ватикана, авторитет католической церкви сильно пошатнулся, и последовала реакция в виде цензуры и инквизиции.

Никак не связана была сама Европа и географически с тем, что в ней произошло в 16–17 веках. По всей человеческой логике все это должно было произойти в свободных Китае или Индии, которые в то время значительно опережали европейцев во всех областях знаний и дружили с арабами, которые знали алгебру и с которыми европейцы разговаривали тогда только на мечах и арбалетах. Почему именно в Европе и почему именно в 16–17 веках — никаких причин и базы для объяснения этому нет. Это еще одна причина для нас относить возникновение европейской научной цивилизации к перевороту именно мышления, что не обходится без Его перепайки схем нашего сознания, поскольку никакими другими причинами нельзя объяснить, почему именно в это время и именно европеец стал мыслить научно. А именно это и произошло. И мы это сейчас докажем.

Перейдем к конкретным фактам и убедимся сами. Заранее предупреждаем, что здесь будет не 4, и даже не 8, и совсем не 25 или 29 имен. Будет больше. И вспомним, что все эти имена появились и создавали науку в течение коротких 150 лет, до которых 1500 лет не было вообще никого!

Далее автор действительно долго, подробно и убедительно доказывает, приводит имена, прослеживает развитие науки, что, правда, сродни выражению «ломиться в открытую дверь» — ведь никто и не спорит. Можно, конечно, вспомнить отдельных мыслителей и раньше — первосхоласта Эуригена там или Оккама — но, действительно, единицы. За это обозначение проблемы скажем автору спасибо и простим веру в какого-то абстрактного бога и в прибор супругов Кирлиан. И, действительно, никаких вразумительных объяснений причин развития науки именно в Европе XVI–XVII вв. пока никем не предложено.

2. Возможная причина

Просьба ко всему нижеизложенному относиться, как к вольной спекуляции на тему. Ибо гипотеза не фальсифицируема, то есть проверить ее все равно не возможно. Но тем не менее, лучше ли не иметь вообще ни какой? Итак, в сжатом виде, В. Нюхтилин постулирует, что «в течение 150 (!) лет 16–17 веков … было создано около — 1200 (одна тысяча двести!) наук!» и этот «вулкан научной мысли … полностью перевернул весь мир и создал современную цивилизацию».

Согласимся с этим наблюдением. Выводы же автора об отношении к такому странному процессу некоего Бога мы отложим, как нам завещал Лаплас (легендарный диалог между Наполеоном и Лапласом. Наполеон: — Ньютон в своей книге говорил о боге, в Вашей же книге я не встретил имени бога ни разу». Лаплас: — Сир, я не нуждался в этой гипотезе). Идея Бога при объяснении явлений может возникать, только если нет более простого и естественного объяснения (бритва Оккама). А такое объяснение вполне может быть.

Эта странная эпоха охоты на ведьм и одновременного развития науки и культуры часто вызывала удивление. Налицо какая-то нестыковка. Еще Вольтер поражался, что «ведьм судили грамотеи века, окончившие университеты». Стандартная цитата из многочисленных сегодняшних статей на эту тему: «Охота на ведьм в Европе поднимала в народе злобу, ненависть и страх по отношению к церкви. Она совпадала с эпохой Возрождения и выражала в себе противостояние «новых веяний» сил прогресса и старых верований и устоев».

Но действительно, просто ли так «совпали» резкий скачок в развитии науки и церковно-народное мракобесие? Нет ли здесь какой-либо связи? Может одновременное развитие этих, на первый взгляд совсем противоположенных тенденций, не случайно? Впрочем и на это многие уже обращали внимание, например так пишет В. Прокопенко в статье «Огонь на Кампо Ди Фьоре»:

«Исторический парадокс состоит в том, что именно на эпоху взлета человеческого духа, расцвета его творческой мощи, ренессанса искусств, наук, на эпоху Возрождения приходится и время самого черного, самого жестокого господства инквизиции. А может быть, и не парадокс это вовсе, а закономерность — и Джотто, и Гус, и Леонардо, и Рафаэль, и Дюрер, и Лютер, и Колумб, и Жанна могли явиться лишь в тех же исторических декорациях, что и Лойола, Кортес, Ришелье, Сикст IV».

Для автора поставленный вопрос риторичен, он не ждет на него ответа и сам его не ищет. Но можно попробовать такой ответ предложить. Для этого нам надо вспомнить о …пауках. Ошибка Виктора Нюхтилина — в неверных постулатах, цитирую:

1) «Исторические условия были не только не связаны с этим переворотом, они были напрямую против самой науки»

2) «Никак не связана была сама Европа и географически с тем, что в ней произошло в XVI–XVII веках»

Тот же Ле Гофф, отказав средневековью в технических новшествах, отметил: «Средневековье мало что само изобрело и мало чем обогатило даже продовольственную флору. Рожь, например, — главное приобретение средних веков…»

Вот эта самая рожь и связана географически с Европой, ибо там и росла, а упомянутые исторические условия как раз связаны с ее (ржи) наличием и присутствием в этой ржи спорыньи.

А при чем здесь, казалось бы, пауки? Да просто нужно вспомнить опыты применения ЛСД, проводимые над животными. Про пауков Хофманн писал: «у пауков ЛСД производил явные изменения в плетении паутины. При очень низких оптимальных дозах паутина была даже более пропорциональной и аккуратной, чем обычная: однако, при больших дозах паутина становилась неправильной и рудиментарной».

Миф об абсолютной вредности ЛСД — именной что миф. Сам Альберт Хофманн, регулярно принимающий ЛСД — своего «трудного ребенка» — дожил до 102 лет в полном здравии и рассудке. Опять же, из этого частного случая никак нельзя делать вывод, что ЛСД всенепременно полезен, как полагают фанаты «кислоты». Единственное, что можно сказать: кому-то плохо, а кому-то, возможно, хорошо. Это как водка: финского лесоруба только согреет, а для чукчи — беда. Только действие галлюциногена не спрогнозируешь и по национальному признаку. Тех, кому было «хорошо» (не в смысле тупого кайфа), оказалось значительно меньше. И тем не менее «психоделическая музыка» родилась именно тогда. И подарила миру Пинк Флойд, «Сержанта Пеппера» Биттлз, Танжерин Дрим и многое другое.

Насколько мне известно, до сих пор не зафиксировано ни одной смерти, которая была бы прямым последствием отравления ЛСД. Многочисленные случаи смертельных последствий, приписываемые употреблению ЛСД, действительно имели место, но все это были несчастные случаи, даже самоубийства, которые можно отнести на счет дезориентирующего состояния, возникающего при интоксикации ЛСД. Опасность ЛСД лежит не в его токсичности, а, скорее, в непредсказуемости его психических эффектов.

Именно невозможность предсказать действие, указанная Хофманном, и привела к запрету этого психоделика. Обоснованность (не возможная необходимость, а именно обоснованность) этого запрета смущает многих до сих пор:

Перед началом работы над этой книгой автор имел возможность в неформальной обстановке задать несколько иной (но имеющий непосредственное отношение к первому) вопрос ряду ведущих московских специалистов по наркологии и психиатрии — профессорам и руководителям клиник.

— Скажите, пожалуйста, — спрашивал автор, — почему LSD — это плохо?

Действительно, что ужасного в малотоксичном химическом соединении, когда-то бывшем официально признанным лекарством, которое воспевал целый ряд врачей, например знаменитый С. Гроф. Ведь его наркотические свойства, например способность вызывать физическую зависимость, являются недоказанными и спорными? Ведь автору нужно именно это объяснить своим читателям.

Все специалисты — абсолютно разные люди — ответили примерно одно и то же. — На самом деле ничего плохого в LSD нет, — говорили они, — просто существуют знания, которые не должны покидать стены медицинских институтов.

И только… часть вечного как мир разговора о разнице между «толпой», которая недостойна получать знания, и «научной элитой» общества.

Так может ЛСД это не так уж и страшно, как кажется промытым мозгам обывателя? Но, с другой стороны, мы уже видели, что спонтанный прием спорыньи сотворил со средневековой Европой (имеется ввиду не физическое воздействие токсинов). Можно ли на этом фоне средневекового ужаса отыскать хоть что-то положительное?

ЛСД не зря называют «интеллектуальным наркотиком». Он особенно привлекателен для людей творческих, думающих. Действуя на мозг, он стимулирует творческую деятельность. Прибавьте к этому удобство потребления — порошок, жидкость, никаких шприцов, отсутствие физической зависимости, ломок, возможность наращивания доз. Но в этих плюсах и состоит главная опасность. ЛСД действует индивидуально и непредсказуемо. Были случаи, когда после одного приема минимальной дозы ЛСД люди сходили с ума. Помните роман Лемма «Солярис»? Там мыслящий океан материализовывал фантомов из самых закрытых уголков человеческого сознания, — примерно так действует ЛСД, вызывая галлюцинации. Собирающийся принять ЛСД должен отдавать себе отчет, что он выпускает на свободу монстра-убийцу.

Но это, скорее, «страшилки». До 1965 года ЛСД ограниченно применяли в медицине (в основном для лечения психических расстройств и алкоголизма), но вскоре столкнулись с тем, что он приносит как пользу, так и вред. Музыканты и художники могли увидеть в ЛСД свое, об этом еще в СССР писали, отмечая как отрицательные, так и положительные стороны приема галлюциногена:

«Нет ни прошлого, ни будущего». Пространство деформируется. Все краски приобретают изумительную яркость и радуют взор как никогда. А музыка звучит так волшебно, словно ее исполняют райские оркестры.

И синестезия — смешение чувств: человек, попробовав ЛСД, «думает, что он может обонять музыку, слышать звук цвета или ощущать прикосновение запаха». Один пациент после ЛСД-терапии услышал Пятую симфонию Бетховена: «Внезапно он стал гладить воздух, утверждая, что каждый мотив различает на ощупь: «Это чистый шелк. А это острая галька. А теперь я ощупываю одежду ангела».

Некоторые писатели, художники психологи утверждают, что ЛСД обостряет их ум, дает возможность углубиться в созерцание, избавив от тяжелых забот, и помогать творить: «Шоры спали с моих глаз. До этого я не видел красоты!»

Даже врачи нашли в ЛСД полезные свойства: один прием большой его дозы может будто бы излечить алкоголика от пьянства. Шизофрению, депрессию и другие психические заболевания он тоже, утверждают некоторые, как рукой снимает: «30 сеансов, проведенных с помощью ЛСД, равносильны годам обычного психоаналитического лечения.»

Это, так сказать, хорошие стороны ЛСД. Ну, а плохие?

Безумие! Безумие! Безумие!

Итак, ЛСД может одних свести с ума, а у других также может стимулировать умственную и творческую деятельность. Именно то, что произошло в Европе Возрождения: безумные толпы, сжигающие ведьм и кошек, разрезающие кожу «оборотням» и выделывающие коленца в конвульсиях св. Витта — с одной стороны, и расцвет науки и искусства — с другой.

Формулирую свою гипотезу: как не парадоксально это выглядит на первый взгляд, но эпоху Возрождения и развитие европейской цивилизации спровоцировала та же самая спорынья, которая унесла жизни половины населения Европы.

Почему же только в XVI–XVII вв. появляются научные открытия, хотя спорынья к тому времени уже властвует над Европой добрую тысячу лет? Во первых всех, кто хоть как-то «высовывался», христиане уничтожали, и не всегда на кострах: тот же упомянутый Эуриген (хотя ученый из него никакой, его больше интересовало, сам ли вставал член у Адама) умер, получив чернильницей по голове от своих же братьев-монахов. Во вторых, возможно, ответ как раз в упомянутых выше опытах над пауками — слишком много поначалу было спорыньи, порог «возможности развития» был постоянно превышен. Гении и безумцы… Это очень тонкая грань (см. Ч. Ломброзо. Гениальность и помешательство). А уж безумцев в средние века хватало (см. М. Фуко. История безумия в Классическую эпоху). Пора было возникнуть и гениям. Но алкалоиды спорыньи — не ЛСД, они ядовиты. «Потенциально возможные гении» не могли себя реализовать — они просто умирали от «огня св. Антония». Когда же качество хлеба стало чуть лучше и еда разнообразилась — та же картошка, помидоры, пшеничный хлеб и т. д., «вулкан научной мысли», как назвал процесс В. Нюхтилин, и извергнулся…

2. Возрождение европейской нарко-цивилизации

Европейская христианская цивилизация, тысячелетие просидевшая в деградации, на наркотике-спорынье, вдруг стала стремительно развиваться. Что же случилось? В. Нюхтилин посчитал, что нужно «относить возникновение европейской научной цивилизациик перевороту именно мышления, что не обходится без Его перепайки схем нашего сознания, поскольку никакими другими причинами нельзя объяснить, почему именно в это время и именно европеец стал мыслить научно». Полагаю, эта мысль правильная (если мы выкинем загадочного «Его», под которым автор разумеет некоего Бога и заменим на «ЛСД», точнее, в нашем случае, LSA), особенно если учесть, что упомянутая «перепайка схем нашего сознания» (вот что еще ускользнуло от внимания Нюхтилина) называется «переимпринтирование» — то есть именно то, что воспевали в действии ЛСД доктора Лилли и Лири, ставя даже опыты над заключенными в тюрьмах и алкоголиками.

Импринтинг очень устойчив, и накрепко «запечатлевается» в моменты так называемой «импринтной уязвимости». Для импринтинга характерно: 1) запечатление целостного объекта, в виде гештальта; 2) бессознательная регуляция поведения. Импринтинг происходит в конкретные отрезки жизни, в эти периоды мозг становится особенно восприимчив к специфическим сигналам, ключевым стимулам окружающей среды.

Явление импринтинга впервые было описано О. Хейнротом и К. Лоренцем. Импринты (буквально от англ. imprint — запечатлевать, оставлять след) — это структуры мозга, которые определяют характер восприятия, расшифровки и реакции в отношении стимулов окружающей среды.

Долгое детство нужно человеческому ребенку затем, чтобы растянуть период самого эффективного обучения — период импринтингов, которые возможны, пока продолжается формирование новых структур мозга. Одна лишь программа импринтинга речи занимает несколько лет, начинаясь еще во внешне бессознательном возрасте.

Чрезвычайное влияние ранних событий в жизни на последующее поведение было неоднократно экспериментально засвидетельствовано этологами, исследователями, которые изучали инстинктивное поведение животных, известное как запечатление — «импринтинг» (Lorenz, 1963; Tinbergen, 1965).

Оба нобелевских лауреата — и Лоренц, и Тинберген считали, что импринт практически необратим.

«Необратимость» запечатления проявляется в чрезвычайной прочности реакции следования: практически объект запечатления не может в этом качестве заменяться другим объектом, и «реимпринтинг», т. е. переучивание на другой объект, как правило, возможен лишь в специальных лабораторных условиях и то лишь с большим трудом.

Но с приходом ЛСД такой взгляд поколебался. По Лилли и Лири ЛСД позволяет произвести переимпринтирование.

Эти импринты не позволяют нам получать другие потенциально доступные сигналы, и удерживают нас в границах одной, скажем, не слишком живописной реальности. Стирая прежние программы, психоделики дают возможность перепрограммирования и настройки на другие модели реальности и как следствие — открывается доступ к новым сигналам, которые обычное сознание относит к паранормальным или вовсе нереальным феноменам….

Итак, с помощью воздействия на мозг можно переделывать, обновлять, сужать и расширять сознание…

LSD — один из самых мощных психоделиков, прием которого в микродозах приводит к выходу за пределы первых четырех импринтов и к полной трансформации сознания. Как отмечает д-р Лири, под действием LSD полностью меняются приоритеты, ценности, взгляды и модели мышления, мозг становится податливым и распложенным к перепрограммированию.

Поспоривший с «жестким импринтом» при помощи ЛСД выдающийся нейролог ХХ века, гарвардский доктор психологии Тимоти Лири получил не нобелевскую премию, а отдельную тюремную камеру. И (да простят меня любители кислоты) — поделом ему. Лири ошибался. Он не понял того, что экстраполирует на всех свой личный и вполне положительный опыт (Лири жил будущим: генные мутации, заселение других планет, киберпространство, криогеника, «сайенс фикшн», интернет и дожил до семидесяти пяти лет, ежедневно потребляя наркотики). Тогда Лири заказал у швейцарского профессора Альберта Хофманна 100 миллилитров ЛСД — количество, которым можно было отправить в «трип» полстраны, и, говорят, именно он выдвинул подхваченную Джерри Рубиным идею пустить ЛСД в водопровод. По крайней мере, это на него похоже — открыв для себя «озарение», он решил, что это необходимо каждому. Но Лири плохо знал историю. Подобный опыт уже был поставлен природой во всех средневековых городах. Мы знаем, чем это было чревато. Это не вина Лири — связь спорыньи с «охотой на ведьм» будет открыта позже, и понимание, что средневековые города всегда были под хорошей дозой, что и приводило к ужасу Темных Веков, придет тоже позже. ЛСД только снимает старые импринты, а новые накладывает окружение в данный момент. В христианском социуме средневековой Европы это вело к полному безумию масс, и так находившихся в состоянии религиозного исступления.

Жизнь также поставила эксперимент вместо Лири и его водопровода в совсем недалекие времена: тот самый случай во Франции в 1951 г. Несколько смертей, сотни сумасшедших. Гениев и прочих положительных эффектов зафиксировано не было. Лири и Хофманн просто не хотели верить, что этот случай был вызвано спорыньей, пытаясь объяснить его отравлением ртутью. Но сейчас о версии ртути уже давно никто не вспоминает.

Цена развития европейской цивилизации была непомерно высока. Если спорынья действительно повлияла на развитие искусства и науки в Европе, то только за счет очень масштабного эксперимента — десятки миллионов людей и тысяча лет, и ценой миллионов умерших от эрготизма и глюков.

Среди этих безумствующих, умирающих в «ведьминых корчах», конвульсирующих в «психоделической пляске св. Витта» и сжигаемых на кострах не менее безумными поборниками «христианской добродетели» возникло то небольшое количество людей, которым мы обязаны Возрождением и развитием европейской цивилизации. Но Европа заплатила за свое развитие страшную цену…

Повторюсь — то что вы прочитали выше — чистой воды спекуляция. Все, конечно, было вовсе не так. А как?







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх