Постулат седьмой. Революция приведет к расцвету русской культуры

Перестройка — это постоянная забота о духовном богатстве, культуре каждого человека и общества в целом.

(М.С.Горбачев)

Каждая революция в той или иной степени разрушает культурные основы прежнего образа жизни, означает отказ от традиций, разрыв непрерывности. Для этого надо создать "переходный период" — хаос, безвременье, кризис культуры, "время гибели богов".

Сильнейшее потрясение для культуры России означала революция 1905-1917 годов со всей ее предыдущей идеологической подготовкой. Вот что говорит в 1926 г. русский философ ("евразиец") Г.В.Флоровский о либералах-западниках того времени: "Духовное углубление и изощрение им кажется не только не практичным, но и чрезвычайно вредным. Разрешение русской проблемы они видят в том, чтобы превратить самих себя и весь русский народ в обывателей и дельцов. Они со странным спокойствием предсказывают и ожидают будущее понижение духовного уровня России, когда все силы будут уходить на восстановление материального благополучия. Они даже радуются такому прекращению беспочвенного идеализма". Г.Флоровский как будто предвидел перестройку и буквальное воспроизводство культурной ситуации.

Горбачевская перестройка, как преамбула "реформы", была громадной культурной программой — программой слома культурных оснований целой цивилизации, каковой был СССР (Российская империя). Скажу открыто и коротко, что чувствую я как частица той части народа, что стала жертвой этой программы, а потом уж сделаю попытку структурного анализа.

В культурном проекте демократов — отрицание почти всего того, что мы с детства, много веков почитаем как добро. В нем ненависть к тому, что нам кажется достойным и красивым. И в нем тотальная, тупая, агрессивность, которая не оставляет места на земле иным людям и иным идеалам.

Они назвали свою паству "поколеньем, что выбрало "пепси"! На здоровье. Кто им не давал? Уже двадцать лет как удовлетворяли им эту их жизненную потребность, урывали из валютных запасов, от лекарств и станков, денег им на "пепси", стояло оно на всех углах. Но нет, им этого мало — они пришли, чтобы я не мог выпить квасу за 3 коп. Чтобы я не мог жить по моему вкусу и по моим средствам. Мне противна эта их нетерпимость носорогов.

Они с самого начала не скрывали своей неприязни и даже ненависти к нам — к тем, кто вырос похожим на свою неяркую землю, жил в мире и с нею, и с другими такими же людьми. Как только нас ни обзывали в этой их "демократической прессе". Как противны им были наши повадки, наш способ трудиться, наша манера ходить, говорить, смеяться. Все им было не так. Надо только удивляться, как добродушно люди к этому относились — посмеиваясь, скорее, над собой. Но эти господа переборщили, злоупотребили добродушием.

Демократы с самого начала заявили, даже с надрывом, в пику нам, что их бог — Золотой Телец, что они поклоняются Мамоне. Дальше — жадность просто неприличная, тянут и сосут, где только могут. Это даже вызывало какую-то жалость: люди с дефектом, убогие, нашли такую отдушину для самоутверждения. Но они задались целью навязать эти свои комплексы всем, всей стране. Всех заразить вирусом стяжательства, разрушить во всех нас, особенно в молодежи, всякие светлые помыслы и радости. Так подлый душой сифилитик, в злобе на здоровых людей, счастлив кого-нибудь заразить, рассеять свою болезнь. Что может быть противнее!

Когда эти люди пришли к власти, в России официально воцарилась культура Хама. Важное оружие демократов — ТВ. Посмотрите, как оно показывает митинги оппозиции. Чтобы возбудить и настроить обывателя, подонки с ТВ выбирают лица страждущих, отчаявшихся старух и стариков. Да, к нам на митинги идут эти люди, полные горя и страсти. Да, они сходят с ума от боли и страха за Россию и за своих близких. Это — доведенный до крайности образ наших отцов и матерей. Демократы злорадствуют, что эти старики ограблены и больны, что они кричат что-то нечленораздельное. Демократы пользуются услугами этого ТВ, они улыбаются, смакуют эти образы — как, мол, непригляден их противник! Они апеллируют к самому гнусному и подлому в душе своих сторонников. Как противна их низость, полное отсутствие благородства и такта.

С их приходом к власти вся наша общественная жизнь, все наши проблемы бытия, все более и более тревожные, стали излагаться глумливым, ерническим тоном. Все бодренько, с шуточками — ни слова попросту, понятно и серьезно. Даже политики оппозиции, стараясь использовать данное им скудное экранное время, вынуждены обращаться к народу через пошлые ТВ-шоу, с гадкими комментариями и гоготом подставной "молодежной аудитории". Демократы, захватив средства информации, без которых человек не может жить, втискивают наши трудные и даже трагические раздумья в сценарий пошлого спектакля. Ради мелкого политического выигрыша испоганили сам воздух человеческого общения.

Чтобы создать себе "социальную базу", особенно в среде молодежи, демократы не обратились к ним со словом Добра, с высокими или хотя бы красивыми идеями, пусть даже заемными. Их идеолог прямо сказал: "Мы должны загадить социализм, как мухи засиживают лампочку". Они, пользуясь захваченными деньгами и прессой, стали разлагать молодежь. Они стали культивировать в наших детях пороки и слабости — так уличные торговцы наркотиками создают свой рынок, уговорами и угрозами заставляют детей пристраститься к зелью, и те становятся и покупателями, и мелкими торговцами. Ничего хорошего нельзя ждать от политиков, которые прибегают к услугам растлителей.

Придя к власти, демократы постарались утвердить принцип "человек человеку — волк" как закон жизни. Они вытравили из политики и идеологии самую обыденную доброту и сострадание, которые извечно были частью нашей культуры. Такая нарочитая жестокость по отношению к слабым и обездоленным, которую они демонстрируют в своих выступлениях и поведении, была абсолютно немыслима в поведении русской интеллигенции. Они — как инопланетяне, у которых под искусственной кожей человека чешуя каких-то ящеров.

Придя к власти, "демократы" стали упорно давить и разрушать именно те общественные устройства и привычки, которые необходимы для поддержания духовной жизни России. Так они уже практически уничтожили русскую науку — всемирную культурную ценность, которую Россия, при участии Европы, создавала и пестовала целых триста лет. Это — такая по затратам незначительная вещь, что никакого экономического смысла уничтожать ее не было. Во всех действиях по удушению и распылению нашей науки видна была какая-то болезненная мстительность демократов. Как будто русские их смертельно обидели, выделив из себя это духовное явление. А сегодня они глумливо показывают по ТВ какие-то собрания академиков, те бессильно машут руками, просят пощадить, что-то смешно доказывают, под издевательские присказки мальчиков с ТВ.

А что сделали они с нашей армией! Армия была жертвенная часть нашего народа, наша крепость и наша вторая Церковь — со времен Ильи Муромца и Добрыни. Демократы соблазнили, подкупили, растлили генералов, затянули в спекуляции и махинации офицеров. Заразили их комплексом вины с помощью своих хитроумных провокаций, толкнули их в наемники. Измазали образ Армии кровью и нарядили офицера в фуражку вермахта, нацепив на нее пошлого, никому не греющего душу орла.

Как по-детски радуются экономисты-демократы, что взяли нас обманом. Явились под видом врача, мыли руки, делали ученый вид — а сами обшарили карманы больного. И обман-то дешевый, шит белыми нитками, люди даже стесняются его разоблачать, а уж так они горды. Так и прет из них восхищение самими собой, глупое неуважение к обманутым. Посмотрели бы на себя на телеэкране — ведь неприглядное зрелище.

Нам всем стыдно смотреть друг другу в глаза, мы свидетели огромной неприличной гадости, что произошла с нашего попущения с Россией. Люди еще не знают, что им делать со всеми этими суетливыми обманщиками, но у большинства при виде их становится муторно на душе.


* * *

Отбросим теперь эмоции и констатируем, что культурный хаос создан. Какова рефлексия самих демократов? Не в состоянии отрицать очевидное сегодня разрушение культурных оснований всей народной жизни в России, либеральные интеллигенты сводят все к экономическим проблемам. Перед выборами 1995 г. пригласили меня на круглый стол по культуре Общественной палаты при Президенте РФ. Видно, плюрализмом решили тряхнуть. За столом — цвет "демократов от культуры".

Поначалу зам.министра культуры захорохорился: небывалый расцвет, наконец-то свобода, западные антрепренеры нанимают наших музыкантов и т.п. В ответ — вопли, как в старой иудейской молитве: "Дай! Дай! Дай!". Горе неподдельное. Кинематограф и театр убиты, журналы издавать невмоготу. Налогами душат, льготы не отдают, коммерсанты хамят. Какие-то художники уехали на недельку в Париж, приехали — а их мастерскую кто-то приватизировал и уже снес бульдозером, похуже Хрущева. А то написали, наконец, "правильные" учебники для детишек, а издать Минпрос смог всего 150 тыс. экземпляров — на 20 млн. школьников. "Неужели демократия не может, как это делал социализм, обеспечить детей учебниками?" — вопрос со скрытым рыданием.

Так и подмывало спросить: "Господа, разве вы не этого хотели, когда ломали советский строй? Кому вы нужны, кроме советского государства? Натанычу нашему, Боровому?". Ведь заранее предупреждал такой эксперт как академик Арбатов: "Первыми жертвами нынешней псевдореформы падут наука, культура, образование и здравоохранение).64

Но и писатели, разрушавшие "тоталитарный режим", и академик Арбатов кривят душой. Суть они скрывают заполошными криками о кризисе культуры как нехватке денег. Можно было бы обвинить их в пошлости и вульгарном материализме. В войну и театр, и кино имели меньше денег, чем сегодня, и питались актеры хуже — а никакого кризиса не было. Кризис культуры всегда связан с кризисом ее философских, метафизических оснований. Но наши "генералы культуры" бегут от этой мысли, она им невыносима. Ведь уже видно, что выступили они не как реформаторы, а как убийцы русской культуры. И не надо нам говорить, как добрый Виктор Розов, что они раньше много хорошего сделали для культуры. Разве убийцу оправдывает, что он в прошлом оказал услугу жертве?

Сегодня они делают вид, что невежественны, что не понимали, что делают. Это оправдание принять нельзя. Судя по публикациям в элитарных журналах (хотя бы в "Вопросах философии"), понимание было. Они приняли активное участие в "хирургической" операции над самыми сокровенными культурными кодами России. А.Н.Яковлев дал им лозунг: "Частная собственность — материя и дух цивилизации. На Руси никогда не было нормальной частной собственности". Значит, вшивай, вколачивай ее в культурный организм. И ведь знали, что это — агрессия в "культурное ядро" народа, хрупкую и тонкую вещь.

Интеллигенты-"демократы" даже сетовали на то, что перед ними не чистая доска, а цивилизация: "Было бы очень просто, если бы переход к этой цивилизации и этому рынку осуществлялся в чистом поле. Ведь переход от нецивилизованного общества к цивилизованному куда проще, чем смена цивилизаций. Последнее требует иного менталитета, иного права, иного поведения, требует замены деспотизма демократией, раба — свободным производителем и предпринимателем, биологического индивида — индивидом социальным и правовым, т.е. личностью. Подобные радикальные изменения невозможны без революции в самосознании, глубинных трансформаций в ядре культуры" (А.Ракитов). Слышите, рабы, биологические индивиды, как разговаривает философ, советник "народного президента"?65

Вот исток кризиса — убеждение, что под защитой ОМОНа они имеют право ради идеологических догм А.Яковлева устраивать "глубинные трансформации в ядре культуры" огромной и сложной страны. К.Леви-Стpосс называл это "псевдонаучным людоедством, пpезиpающим целостность человеческой культуpы".

Первым делом демократические "инженеры душ" нанесли удар по молодежи. Взывая к низменным чувствам, ловко соблазняя потребительством и порнографией, они стравили ее со старшими поколениями, высмеяли культуру отцов. Антрополог К.Лоренц уже за нас сформулировал обвинение: "Радикальный отказ от отцовской культуpы — даже если он полностью опpавдан — может повлечь за собой гибельное последствие, сделав пpезpевшего напутствие юношу жеpтвой самых бессовестных шаpлатанов. Юноши, освободившиеся от традиций, обычно охотно пpислушиваются к демагогам и воспpинимают с полным довеpием их косметически укpашенные доктpинеpские фоpмулы". Обратите внимание: гибельно, даже если отказ полностью оправдан. У нас же гибельно вдвойне, ибо молодежь заведена и в социальный тупик — ларьки и рэкет вместо КБ и университетов.

Антропологическая концепция перестройки

В центре культуры ответ на вопрос "Что есть человек?". Национальная культура всеми своими образами отвечает на этот вопрос в общем плане (что есть человек на Земле) и для себя (что есть человек в России). Последние десять лет — момент разрыва большой части художественной интеллигенции со всей траекторией русской культуры, противопоставление этой части всему корпусу тех художественных образов, которыми питается наше самосознание. Это и есть основа кризиса.

В ответе на общий вопрос наши художники-демократы скатились к расизму как крайнему выражению евроцентризма. Из-за своей глухоты к метафизическим вопросам они этого, похоже, и не поняли. Придется сделать маленькое отступление. Мы даже не будем говорить о расизме примитивном, политическом.66

Расизм — порождение современного (либерального общества). Его не было в сpедневековой Евpопе. Он стал необходим для колонизации, и тут подоспело pелигиозное основание, деление людей на две категоpии — избpанных и отвеpженных. Это деление быстpо пpиобpело pасовый хаpактеp: уже Рикардо говоpит о "pасе pабочих", а Дизpаэли о "pасе богатых" и "pасе бедных". Колонизация заставила отойти от хpистианского пpедставления о человеке. Западу пpишлось позаимствовать идею избpанного наpода (культ "бpитанского Изpаиля"), а затем дойти до pасовой теоpии Гобино. Как писал А.Тойнби в сеpедине ХХ века, "сpеди англоязычных пpотестантов до сих поp можно встpетить "фундаменталистов", пpодолжающих веpить в то, что они избpанники Господни в том, самом буквальном смысле, в каком это слово употpебляется в Ветхом завете". Именно пуpитанский капитализм поpодил идею о делении человечества на высшие и низшие подвиды.67

Ницше pазвил идею деления людей на подвиды до пpедела — до идеи свеpхчеловека, котоpый освобождается от "человеческого, слишком человеческого". Достаточно пpочесть сpавнительно мягкую книгу Ницше "Антихpистианин", чтобы понять, насколько несовместимы идейные истоки расизма и русской культуры. Фашисты пpоизвели из метафоpы Ницше упpощенную веpсию — белокуpой бестии. Эту веpсию у нас достаточно обpугали, но здесь для нас важнее именно ее философская основа. Мы отвеpгли ее не по невежеству — ницшеанство было изучено, "ощупано" pусской мыслью, она пpошла чеpез соблазн ницшеанства. Достаточно вспомнить Гоpького с его обpазами свеpхчеловека — Данко и Лаppы. Но быстро произошло оттоpжение этих обpазов, даже с некотоpым пpеувеличениемя. Культ геpоя-свеpхчеловека не пpивился, наш геpой — Василий Теpкин.

Подчеpкну, что сущность расизма — не вывеpты и звеpства нацизма, не геноцид евpеев и цыган, не линчевание негров, а сама увеpенность, что человечество не едино, а подpазделяется на соpта, на высшие и низшие "pасы". Обоснование этой увеpенности сводится к тому, что человеческие ценности (идеалы, культуpные установки) записаны в биологических стpуктуpах человека (генах) и пеpедаются по наследству. Это — биологизация культуpы.68 С точки зpения науки (котоpая совпадает с хpистианской точкой зрения) человечество — единый биологический вид, ценности же — пpодукт культуpы, котоpый пеpедается человеку не "чеpез кpовь", а чеpез общение. Русская культура воспpиняла эту точку зpения из пpавославия, а потом подкрепила наукой. Мы отвеpгаем биологизацию культуpы и по pазуму, и по совести. Напротив, из нее исходит pасовая теоpия, согласно котоpой одни наpоды биологически лучше (благоpоднее, тpудолюбивее, хpабpее и т.д.), чем дpугие. Это и есть pасизм.69

Проблема биологизации культуры — одна из саых "горячих" в философии и антропологии в нашем веке. Очевидно, что в человеке соединены два начала — биологическое, как млекопитающего животного, представителя вида homo sapiens, и культурное, как социального разумного и нравственного существа. Как взаимодействуют эти два начала, где граница их соприкосновения? Здесь и ломаются копья. В биологических структурах "записаны" инстинкты — неосознаваемые установки (инстинкт самосохранения, продолжения рода, групповой инстинкт). В культуре же "записаны" ценности — идеалы и запреты. Некоторые антропологи (К.Лоренц) считают, что целый ряд ценностей взаимодействует, подкрепляется инстинктами: сострадание, солидарность, альтруизм. Другие ученые (М.Сахлинс, Э.Фромм) прямую связь отрицают. Все согласны, что средствами культуры можно подавить, "отключить" инстинкты. Например, подавить инстинктивный запрет на убийство ближнего — "доказав", что он не ближний, что он принадлежит к другому "подвиду". Но в науке не найти утверждений, будто ценности могут быть филогенетически присущи людям, "записаны" в их биологических структурах. Это — чистая идеология.

Заметим, что и в Россию биологизацию культуpы контpабандой импоpтиpовал Гоpбачев (хотя, думаю, не знал, что делает). Это — понятие об общечеловеческих ценностях.70 То есть ценностях, пpисущих всему человеческому роду, иначе говоpя, записанных в биологических стpуктуpах. Таким образом, некоторым продуктам культуры придается характер чего-то абсолютного, вне времени и пространстве. Это — идеологическая чушь, ибо все элементы культуры исторически обусловлены. Нет единой культуры, присущей человеку как биологическому виду. Даже в одном месте, в Западной Европе, человек сегодня имеет совершенно иную шкалу ценностей, нежели в Средние века (или даже в 1942 г.). Даже странно читать утверждение А.Ципко об "абсолютной ценности человеческой жизни как таковой". Как бы посмеялись над ним Чингиз-хан, Гитлер или Егор Гайдар.

Почему принятие тезиса об общечеловеческих ценностях имело разрушительные последствия для культуры? Потому, что из этой концепции следует (хотя вслух и не говорится), что те гpуппы или наpодности, котоpые некотоpыми ценностями не обладают, не вполне пpинадлежат к человеческому pоду. Список этих обязательных ценностей составляет "миpовая демокpатия", и достаточно взглянуть на этот список, чтобы понять его сугубо идеологический смысл.71

Когда интеллигенция не отвергла инъекцию идеи-вируса Горбачева, она не только перешла на позиции "стихийного расизма" и порвала с важнейшими философскими основаниями русской культуры, с Толстым и Достоевским. Она оказалась носителем крайней русофобии. Ибо вся идеологическая конструкция космополитических ценностей была направлена в первую очередь против русских (малые народы просто затягивались при этом в общую воронку).

Вспомним культурную программу перестройки: в самых pазных ваpиациях повтоpялся тезис о неpазвитости в pусских чувства свободы. Это важно, так как тезис о том, что "Восток" отличается от Евpопы атpофиpованным чувством свободы, является одним из главных мифов евpоцентpизма.72 Если его принять "в одном пакете" с общечеловеческими ценностями, то pусских уже не только "вычеpкивают" из цивилизации, но и ставят под сомнение их полную пpинадлежность к биологическому виду человека. И это уже пpактически не вызывало ни возpажения, ни удивления в обpазованной аудитоpии, хотя десять лет назад было бы пpосто немыслимо.

По западной прессе гуляет афоризм "члена Академии наук и очень известного на Западе истоpика Аpона Гуpевича": "В глубине души каждого pусского пульсиpует ментальность pаба". Уж как он понравился демократам. Итак, каждый pусский (то есть как этнос в целом) не обладает изначально пpисущей человеку потpебностью в свободе — при этом "потpебность в свободе" и "ментальность pаба" тpактуются как биологические, а не культуpные паpаметpы. Таким обpазом, вовлеченная в эту идеологическую кампанию интеллигенция отказывает pусским в обладании некотоpыми вpожденными, биологически пpисущими человеку свойствами (кстати, сегодня по-новому видится и полемика вокpуг книг Гpоссмана и его обвинения в адpес pусского наpода, "утpатившего" категоpию свободы). Это и есть глубинная причина кризиса культуры.

Посмотрим теперь, как демократическая интеллигенция представила "человека в России", какую антропологическую модель положила она в основу новой культуры.

Тысячу лет культурное ядро России покоилось на идее соборной личности. К нам был закрыт вход мальтузианству, русские освоили дарвинизм, "очистив его от Мальтуса" — уникальное явление в истории культуры. И вдруг большая часть элиты кинулась в самый дремучий и злобный социал-дарвинизм. Это не кризис, а катастрофа культуры, выросшей из горбачевской перестройки.

Биологизация социального, социал-дарвинизм, проникли даже туда, куда, казалось, им вход воспрещен самим развитием их научной области — в среду антропологов. Вот ультра-либерал, видный антрополог, который в 1992 г. был Председателем Госкомитета по делам национальностей в ранге Министра в правительстве Ельцина, директор Института этнологии и антропологии РАН В.А.Тишков в интервью в 1994 г. выдает сентенцию: "Общество — это часть живой природы. Как и во всей живой природе в человеческих сообществах существует доминирование, неравенство, состязательность, и это есть жизнь общества. Социальное равенство — это утопия и социальная смерть общества". И это — после фундаментальных трудов этнографов в течение четырех последних десятилетий, которые показали, что отношения доминирования и конкуренции есть продукт исключительно социальных условий, что никакой "природной" предрасположенности к ним человеческий род не имеет.73 Постулат Тишкова о доминировании и неравенстве в человеческом обществе как естественном законе природы — это чисто идеологический вывод.

Выходит, перестройка загнала русскую культуру в тот же тупик, из которого не может вырваться западная гуманитарная мысль. Американский антрополог Маpшалл Сахлинс пишет о тенденции "раскpывать чеpты общества чеpез биологические понятия": "Начиная с Гоббса склонность западного человека к конкуpенции и накоплению пpибыли смешивалась с пpиpодой, а пpиpода, пpедставленная по обpазу человека, в свою очеpедь вновь использовалась для объяснения западного человека. Результатом этой диалектики было опpавдание хаpактеpистик социальной деятельности человека пpиpодой, а пpиpодных законов — нашими концепциями социальной деятельности человека. Человеческое общество природно, а пpиpодные сообщества любопытным обpазом человечны. Адам Смит дает социальную веpсию Гоббса; Чаpльз Даpвин — натуpализованную веpсию Адама Смита и т.д… С XVII века мы попали в этот заколдованный кpуг, поочеpедно пpилагая модель капиталистического общества к животному миpу, а затем используя обpаз этого "буpжуазного" животного миpа для объяснения человеческого общества… Похоже, что мы не можем выpваться из этого вечного движения взад-впеpед между окультуpиванием пpиpоды и натуpализацией культуpы, котоpое подавляет нашу способность понять как общество, так и оpганический миp… Эти колебания отpажают, насколько совpеменная наука, культуpа и жизнь в целом пpонизаны господствующей идеологией собственнического индивидуализма".

Конечно, антропоморфизм, проекция на природу идеального типа человеческих отношений, наблюдается во всех культурах. Но чем выделяется, например, русская литература? Известно сравнение образов животных у Льва Толстого и Сетона-Томсона. Толстой, с его утверждениями любви и братства, изображает животных бескорыстными и преданными друзьями, способными на самопожертвование. Рассказы Сетона-Томсона написаны в свете рыночной идеологии в стадии его расцвета. И животные здесь наделены всеми чертами оптимистичного и энергичного бизнесмена, идеального self-made man. Если они и вступают в сотрудничество с человеком, то как компаньоны во взаимовыгодной операции.

Толстой так писал о животных, а послушайте духовного лидера "демократов" Н.Амосова в его статье "Мое мировоззрение", и не в желтом МК, а в "Вопросах философии": "Человек есть стадное животное с развитым разумом, способным к творчеству… За коллектив и равенство стоит слабое большинство людской популяции. За личность и свободу — ее сильное меньшинство. Но прогресс общества определяют сильные, эксплуатирующие слабых".74

Это — отказ от христианского, в глубине своей, представления о личности и откат к жалкому, эпигонскому ницшеанству. Причем даже не в его русской версии (где все-таки сверхчеловек есть Данко с его любовью к ближним). Здесь — главная причина кризиса культуры и ее "невостребованности". Скатиться от высокого гуманизма к идолу индивидуализма! Следовать, за Гайдаром и Чубайсом, философии Фридмана и фон Хайека!

И ведь опять скажут, что "они не знали", в чем суть. Ложь! Этот философский конфликт в культуре длится три века. Тойнби сказал об антропологическом выборе рыночного общества: "Идолатрия самодовлеющего человеческого индивидуума пpиводит к pепpессиpованию Со-Стpадания и Любви к стpаждущему — этих естественных для Человека как общественного животного чеpт". Чего же вы тут не знали? Толстого и Достоевского не читали?

Более того, будучи продолжателями дела Троцкого в культуре, демократы доходят в своей антропологии до крайнего радикализма. Что же роднит нынешних реформаторов с троцкистами-"мужикоборцами"? То, что в своей уверенности, будто им дано право искоренять пороки "отсталых" народов, оба течения доходят до безумных планов биологической переделки "человеческого материала". Сравните эти две декларации.

Л.Троцкий (1923 г.): "Человеческий род, застывший хомо сапиенс, снова поступит в радикальную переработку и станет под собственными пальцами объектом сложнейших методов искусственного отбора и психофизической тренировки".

Н.Амосов (1992 г.): "Исправление генов зародышевых клеток в соединении с искусственным оплодотворением даст новое направление старой науке — евгенике — улучшению человеческого рода. Изменится настороженное отношение общественности к радикальным воздействиям на природу человека, включая и принудительное (по суду) лечение электродами злостных преступников… Но здесь мы уже попадаем в сферу утопий: какой человек и какое общество имеют право жить на земле".

Да как же не быть кризису, если в главном вопросе культуры интеллигенция потеряла общий язык с подавляющим большинством народа? Его же не удалось "реформировать", не удалось соблазнить идолом и отказаться от идеи соборной личности. Все, что удалось за десять лет — это культурно измордовать и изранить человека, но не сломать. Вот признание эксперта, директора Института этнологии, ельцинского экс-министра В.Тишкова: "Фактически мы живем по старым законам, старого советского времени. Проблема номер один — низкое гражданское самосознание людей. Нет ответственного гражданина… У нас даже человек, севший в такси, становится союзником водителя, и если тот кого-то собьет или что-то нарушит, он выскочит из машины вместе с водителем и начнет его защищать, всего лишь на некоторое время оказавшись с ним в одной компании в салоне такси. При таком уровне гражданского сознания, конечно, трудно управлять этим обществом". Демократам не трудно управлять "этим обществом", а невозможно. Они могут его только мучить и уничтожать, каждый своим оружием.75

Штурм символов и саморазрушение культуры

Сейчас, когда уже с исследовательскими целями вновь прочитываешь перестроечную прессу и вспоминаешь телепрограммы, становится яснее то, что лишь поражало и шокировало пять лет назад — то, как страстно заставляли тележурналисты детей говорить гадости о своих учителях или как ставился под сомнение полет Юрия Гагарина.76 Совершенно равнодушны были эти журналисты и к проблемам школы-интерната, и нисколько не сомневались они в полете русского космонавта — все это были элементы разработанной культурологами и психологами программы по разрушению тех символов и образов, которые скрепляли всю ткань национального самосознания.

Насколько точен выбор объектов для глумления (что говорит о профессионализме), мне объяснили специалисты. Читал я лекцию в Бразилии перед обществом психологов. Тему они задали такую: "Технология разрушения культурных устоев в ходе перестройки". Я рассказывал факты, приводил выдержки из газет. А смысл слушатели понимали лучше меня. Особенно их заинтересовала кампания по дискредитации Зои Космодемьянской. Мне задали удивительно точные вопросы о том, кто была Зоя, какая у ней была семья, как она выглядела, в чем была суть ее подвига. А потом объяснили, почему именно ее образ надо было испоганить — ведь имелось множество других героинь. А дело в том, что она была мученицей, не имевшей в момент смерти утешения от воинского успеха (Как, скажем, Лиза Чайкина). И народное сознание, независимо от официальной пропаганды, именно ее выбрало и включило в пантеон святых мучеников. И ее образ, отделившись от реальной биографии, стал служить одной из опор самосознания нашего народа.

Пожалуй, еще более показательно "второе убийство" Павлика Морозова. Все мы с детства вопринимали этот образ как символ трагедии, высших человеческих страстей — мальчик, убитый своим дедом. Сущности дела почти никто и не знал, она была мифологизирована (в реальности гораздо страшнее, чем в легенде). Насколько был важен этот отрок-мученика как символ, показывает масштаб кампании по его очернению. В ней приняли непосредственное участие такие активные деятели перестройки как журналист Ю.Альперович и писатель В.Амлинский, критик Т.Иванова и литературовед Н.Эйдельман, обозреватель "Известий" Ю.Феофанов и педагог С.Соловейчик, и даже помощник генсеков Ф.Бурлацкий. Они скрупулезно и в течение целого ряда лет создавали абсолютно ложную версию драмы, произошедшей в 1932 г., представляя аморальным чудовищем жертву — убитого ребенка! Да еще убитого вместе с пятилетним братом.

Представьте, насколько хладнокровно была спланирована вся эта мерзкая операция, если уже в 1981 г. Ю.Альперович пытался собрать порочащие Павлика сведения у его матери и учительницы, орудуя под чужой фамилией! И как низко пал наш средний интеллигент, который поверил клевете всей этой публики, не дав себе труда выяснить действительные обстоятельства дела.

Те, кто глумился над образами Зои и Павлика, стремились подрубить опору культуры и морали — разорвать всю ткань национального самосознания. А ткань эта — целостная система, строение которой нам неизвестно. И достаточно бывает выбить из нее один скрепляющий узел, как вся она может рассыпаться.

Об этом говорил Конрад Лоренц еще в 1966 г. (в статье "Филогенетическая и культурная ритуализация"): "Молодой "либерал", достаточно поднаторевший в критическом научном мышлении, но обычно не знающий органических законов, которым подчиняются общие механизмы естественной жизни, и не подозревает о катастрофических последствиях, которые может вызвать произвольное изменение [культурных норм], даже если речь идет о внешне второстепенной детали. Этому молодому человеку никогда бы не пришло в голову выкинуть какую либо часть технической системы — автомобиля или телевизора — только потому, что он не знает ее назначения. Но он запросто осуждает традиционные нормы поведения как предрассудок — нормы как действительно устаревшие, так и необходимые. Покуда сформировавшиеся филогенетически нормы социального поведения укоренены в нашей наследственности и существуют, во зло ли или в добро, разрыв с традицией может привести к тому, что все культурные нормы социального поведения угаснут, как пламя свечи".

Наши либералы "с научным мышлением", приложили огромные усилия, чтобы разрушить культурное ядро общества силами интеллигенции. Известно, что если эта "молекулярная агрессия" в сознание удается, изменить политические1 и социально-экономические структуры не составляет труда. Надо было только оставить людей без твердой основы — произвести релятивизацию всех ценностей. И тогда выступает на передний план Г.Померанц со своими советами: "Что же оказалось нужным? Опыт неудач. Опыт жизни без всякого внешнего успеха. Опыт жизни без почвы под ногами, без социальной, национальной, церковной опоры. Сейчас вся Россия живет так, как я жил десятки лет: во внешней заброшенности, во внешнем ничтожестве, вися в воздухе… И людям стало интересно читать, как жить без почвы, держась ни на чем". Жизнь "человека из подполья", без почвы, наконец навязана всей России. Победа почти близка!

И как же не видит интеллигенция, что штурм символов, ведущийся "инженерами культуры" режима, уже дошел до пределов пошлости. Вот, 7 ноября, в годовщину Октябрьской революции, режим Ельцина, как волк в овчарне, постановил "отныне считать это Днем Согласия". Какое убожество мысли и духа. А завтра, глядишь, Ельцин с Березовским постановят переименовать Пасху в "День православно-иудейского согласия". Зачем, мол, поминать распятие и Воскресенье.

В чем же заключалось культурное ядро всего способа жизни российского суперэтноса, выдержавшее и "бурю и натиск" большевиков-модернизаторов, и духовную коррупцию брежневского режима? Суть его заключалась в том соединении рациональности (ума) и единой, всеохватывающей этики (сердца), которое наблюдается у человека традиционного общества, обладающего, как говорил теолог и историк культуры Романо Гвардини, естественным религиозным органом — способностью видеть священный смысл в том, что современному человеку кажется обыденным, профанным, технологическим (речь не идет об исповедовании религии, и нередко у атеистов этот религиозный орган развит сильнее, чем у формально верующих). Сакрализация многих явлений, общественных отношений и институтов — важнейший элемент культуры российских "иррациональных масс" (иначе, "совков"). И именно на разрушение этого элемента и была направлена "молекулярная агрессия" интеллигенции в сознание советского человека. Рассмотрим процессы, которые при этом происходили.

Сакральное в культуре традиционного общества. Россия (а затем СССР) представляла собой традиционное общество. Индустриализация не сломала его, главным признаком является не уровень промышленного развития, а способ легитимации (обоснования) власти и основных типов человеческих отношений. Главное отличие человека традиционного общества — способность придавать священный смысл многим, с точки зрения либерального общества, обыденным вещам. Вследствие этого огромное значение здесь приобретает авторитет, не подвергаемый проверке рациональными аргументами. В гражданском же обществе проверка и разрушение авторитетов стали не только нормой, но и важнейшим принципом бытия, вытекающим из понятия свободы.77 В современном обществе превращаются в рациональные технологические операции все основные стороны человеческого бытия (рождение, болезнь, смерть).78

Человек, лишенный авторитетов, образовал ту совокупность атомизированных индивидуумов, которые в ХХ в. стали определять лицо западного общества. Испанский философ Ортега-и- Гассет описал этот тип в печальной книге "Восстание масс": "Его нельзя назвать образованным, так как он полный невежда во всем, что не входит в его специальность; он и не невежда, так как он все-таки "человек науки" и знает в совершенстве свой крохотный уголок вселенной. Мы должны были бы назвать его "ученым невеждой", и это очень серьезно, это значит, что во всех вопросах, ему неизвестных, он поведет себя не как человек, незнакомый с делом, но с авторитетом и амбицией, присущими знатоку и специалисту… Достаточно взглянуть, как неумно ведут себя сегодня во всех жизненных вопросах — в политике, в искусстве, в религии — наши "люди науки", а за ними врачи, инженеры, экономисты, учителя… Как убого и нелепо они мыслят, судят, действуют! Непризнание авторитетов, отказ подчиняться кому бы то ни было — типичные черты человека массы — достигают апогея именно у этих довольно квалифицированных людей. Как раз эти люди символизируют и в значительной степени осуществляют современное господство масс, а их варварство — непосредственная причина деморализации Европы".

Для рационального "человека массы" ни в чем нет святости, он все потребляет, не чувствуя благодарности к тем, кто это создал — "он знаменует собою голое отрицание, за которым кроется паразитизм. Человек массы живет за счет того, что он отрицает, а другие создавали и копили".

Но этого еще не произошло в России (что будет дальше — увидим). Став поверхностно атеистическим, население СССР в подавляющем большинстве своем сохранило естественный религиозный орган, продолжало ощущать глубокий смысл явлений бытия и испытывать влияние авторитета священных для человека традиционного общества символов и институтов — Родины, Государства, Армии (что бы там ни говорили, ту же функциональную роль выполнял и культ Сталина — как символа Державы, а вовсе не личности невысокого усатого человека). Перестроечная пресса потратила немало сил, убеждая, что культурные устои русского народа были заменены марксизмом. Это — сознательная ложь. И русские, и западные философы первой половины века показали, что марксистская фразеология была лишь идеологической "скорлупой", под которой сохранились, хотя и в деформированном виде, основные культурные структуры традиционного общества (что и вызывало такое неудовольствие у идеологов перестройки типа Клямкина и Фурмана).79 Марксизм — учение об атомизированном западном обществе рыночной экономики, советский же человек остался человеком традиционного общества.

И дело не в декларациях. Дело в сокровенных переживаниях и угрызениях совести, которые редко и, как правило, странным образом вырываются наружу (вроде слез депутата-"кухарки", которая выкрикивала что-то нечленораздельное в адрес А.Д.Сахарова, оскорбившего, по ее мнению, Армию; эти слезы и искреннее изумление Сахарова представляли собой драму столкновения двух цивилизаций, в политических интересах опошленную прессой). Напротив, утрата религиозного органа человеком либерального гражданского общества даже не отрицается его философами (М.Вебером, Ф. фон Хайеком). В этом смысле Гвардини говорит о паразитировании на христианских ценностях, которому приходит конец.

Перечень символов, которые были сознательно лишены святости (десакрализованы) в общественном сознании, обширен. Отметим лишь немногие.

Десакрализация государства. Первым условием успешной революции (любого толка) является отщепление активной части общества от государства. Это удалось за полвека подготовки революции 1905-1917 гг. в России. "В безрелигиозном отщепенстве от государства русской интеллигенции — ключ к пониманию пережитой и переживаемой нами революции", — писал в пророческой книге "Вехи" П.Б.Струве.

Тогда всей интеллигенцией овладела одна мысль — "последним пинком раздавить гадину", Российское государство. В.Розанов пишет в дневнике в 1912 г.: "Прочел в "Русск. Вед." просто захлебывающуюся от радости статью по поводу натолкнувшейся на камни возле Гельсингфорса миноноски… Да что там миноноска: разве не ликовало все общество и печать, когда нас били при Цусиме, Шахэ, Мукдене?".

То же самое мы видели в перестройке, когда стояла задача разрушить советское государство как основу советского строя. Для этого приходилось подрывать идею государства как стержень культуры. Поднимите сегодня подшивку "Огонька", "Столицы", "Московского комсомольца" тех лет — та же захлебывающаяся радость по поводу любой аварии, любого инцидента.80

Демократы использовали культурные средства, в принципе подрывающие любую государственность. На левых интеллигентов действовали "от марксизма". Возьмите труды марксиста, философа и профессора МГУ А.Бутенко. Сегодня, в 1996 г. он пишет об СССР: "Ни один уважающий себя социолог или политолог никогда не назовет социализмом строй, в котором и средства производства, и политическая власть отчуждены от трудящихся. Никакого социализма: ни гуманного, ни демократического, ни с человеческим лицом, ни без него, ни зрелого, ни недозрелого у нас никогда не было". Почему? Потому что "по самой своей природе бюрократия не может предоставить трудящимся свободу от угнетения и связанных с ним новых форм эксплуатации, процветающих при казарменном псевдосоциализме с его огосударствлением средств производства". Здесь антигосударственность доведена до степени тоталитаризма: бюрократия, т.е. государство, по самой своей природе — эксплуататор!

Обывателя пугали "бюрократией". Советское государство, как обычно в традиционном обществе, было иерархическим и казалось громоздким. Однако и статистика, и опыт людей, знающих не понаслышке западную жизнь, показывают, что в действительности оно было очень экономным ("демократизация" привела к совершенно чудовищному разбуханию административного аппарата — в Москве ему уже не хватает зданий всего аппарата РСФСР, всего аппарата СССР, всего аппарата КПСС и даже СЭВ).81

Инструментом для слома государства была его дискредитация в общественном сознании.82 Настолько была продумана "молекулярная агрессия" в сознание, что даже семиотику привлекли: не напрасно были введены совершенно чуждые русской (и близкой к ней немецкой) государственной традиции должности мэра и префекта, начата бессмысленная чехарда с перекройкой районов, муниципалитетов, префектур — все должно было стать зыбким, ирреальным.

Цель была достигнута — государственный механизм разрушен. Одновременно разрушена целая череда священных символов и образов. Вот, под аплодисменты демократической интеллигенции, прибывает ОМОН отдубасить как следует красно-коричневых у Останкино 22 июня, в годовщину начала войны. И люди видят в этот символический день такую символическую сцену: два омоновца догоняют парня, убегающего с красным флагом, он садится на землю, они вырывают у него флаг и рвут его, скручивают парню руки, а подошедший офицер бьет ногой в пах. И как будто специально для усиления разрушительного эффекта от этой сцены телевидение показывает торжественное построение в воинской части недалеко от Останкино, которая проходит парадом под тем же красным флагом. Совмещение этих двух образов может преследовать единственную цель — расщепление сознания людей.

А разве не на это было направлено устройство грандиозного концерта поп-музыки на Красной площади и именно 22 июня? И чтобы даже у тугодума не было сомнений в том, что организуется святотатство, диктор ТВ объявил: "Будем танцевать на самом престижном кладбище страны". То, что в могилах на Красной площади лежит много ненавистных демократам покойников, несущественно. Цель — обесчестить святое для русского государственного сознания место, разрушить традиционные культурные нормы русского человека (ведь не только Мавзолей наблюдал кривлянье, а и Лобное место, и Василий Блаженный). Но это заложено в самой идеологии западничества. Как писал упомянутый В.Г.Щукин, "с точки зрения западников время должно было быть не хранителем вековой мудрости, не "естественным" залогом непрерывности традиции, а разрушителем старого и создателем нового мира". У нынешних западников до созидания руки не доходят, а разрушение символов государства приобрело характер тотальной психологической войны.

Десакрализация земли. Важнейшим этапом либерализации является в России снятие священного смысла понятия земля. В течение ряда лет радикальные идеологи разрушают это понятие как символ, имеющий для народов России религиозное содержание. Вспомним, что Владимир, проведя в 980 г. реформу языческих религий (как переходный этап к принятию христианства), ввел в "государственный" пантеон в числе четырех важнейших богов древнюю богиню славян Макошь ("Мать-сыра-земля" и "мать судьбы"). А христианизацию он проводил не как нынешнюю перестройку, а утверждая единство смысла христианского и языческого пантеонов. И "Мать-сыра-земля" унаследована православием в образе Матери Божией. Ногой в пах за поклонение "Матери-земле" в те времена на Руси не били.

Во всех дебатах по проблеме собственности на землю этот священный смысл тщательно игнорируется, порой исключительно грубо, глумливо. Подчеркивается, что земля — не более чем средство производства и объект экономических отношений. Да что там, отрицается даже такой вполне очевидный культурный смысл земли как места жизни. А ведь человек живет не только экономикой. Ни политики, ни экономисты даже не задались вопросом: почему Лев Толстой, выразитель психологии крестьянства, считал частную собственность на землю морально недопустимой и приравнивал ее к рабству? Ну, экономисты в основном поразительно невежественны, но ведь им аплодировали самые широкие круги интеллигенции.83

Культурный смысл приватизации. Образ сильной национальной промышленности тесно сцеплен в исторической памяти народа с сакрализованным образом Родины и ее безопасности. Приватизация сразу повела к утрате экономической независимости России, а значит, к разрушению образа Державы, которую нам завещали хранить наши мертвые. И встал вопрос об ответственности перед ними — важнейший вопрос культуры.

С.Л.Франк писал: "Было бы бесполезно говорить живым, упоенным соблазнами жизни, о нравственных обязанностях в отношении памяти мертвых; было бы смешным донкихотством надеяться на успех, взывая теперь к чувствам благородства и верности прошлому, напоминая, что даже истинное счастье, купленное ценою забвения погибших и измены их делу и вере, есть нечто презренное и недостойное человека. Но имеющим уши, чтобы слышать, быть может, полезно напомнить, что такое забвение мертвых небезопасно для живых. Если не совесть и человеческое достоинство, то простой страх и политический расчет должен был бы подсказать менее равнодушное отношение к памяти умерших.

Мертвые молчат. Бесчисленная их армия не встает из могил, не кричит на митингах, не составляет резолюций, не образует союза и не имеет представителей в совете рабочих и солдатских депутатов. Тихо истлевают они в своих безвестных могилах, равнодушные к шуму жизни и забытые среди него. И все же эта армия мертвецов есть великая — можно сказать, величайшая — политическая сила всей нашей жизни, и от ее голоса зависит судьба живых, быть может, на много поколений… Что думали бы умершие, если бы они не умерли, а остались живы — есть, в конце концов, совершенно праздный вопрос; быть может, многие из них были бы столь же грешными, слепыми, безумными, как те живые, что хозяйничают ныне. Но они умерли и живут преображенными в народной душе. Там, в этой новой глубинной жизни, они неразрывно слились с тем делом, с той верой, ради которых они погибли; их души внятно говорят об одном — о родине, о защите государства, о чести и достоинстве страны; о красоте подвига и о позоре предательства. В этой преображенной жизни, в глубине народного духа, в которой они отныне суть огромная действенная сила, они глухо ропщут против умышленных и неумышленных измен, против демократизованного мародерства, против бессмысленного и бессовестного пира на их кладбище, против расхищения родной страны, обагренной их кровью. Будем чтить тени мертвых в народной душе. А если мы уже разучились чтить их — будем, по крайней мере, помнить о них настолько, чтобы бояться их и считаться с ними". Эти слова, сказанные в августе 1917 года, созвучны тому, что творится сегодня в душе тех русских людей, что сохранили естественный религиозный орган.

Видимо, этот орган в значительной мере утрачен в младших поколениях — тех, что прожили безбедно и не испытали лично тягот и утрат войны и возрождения, ощущения счастья от Спутника. И большой части молодежи противны наши дымные отсталые заводы точно так же, как закопченные их дымом вдовы-старухи. Но ведь эта современная молодежь составляет пока что меньшинство! Опираясь лишь на поддержку этой модернизированной части народа (а степень ее модернизации надо еще установить), кризиса культуры не преодолеть — он превратится в тлеющую, а может быть, и явную религиозную войну.

Поддержав приватизацию, художественная интеллигенция как будто не заметила ее культурного смысла, вопиющей пошлости всего проекта. Как не содрогнулись Смоктуновский и Ахмадулина, когда в Верховном Совете СССР разглагольствовал Св.Федоров: "Природа дала животным зубы и когти. А для предпринимателя зубы и когти — частная собственность. Когда мы ее получим, мы будем вооружены". Да разве возникает здоровый капитализм с помощью ворованной собственности!

Символическая фигура — некий Каха Бендукидзе, аспирант-биохимик, вдруг ставший владельцем "Уралмаша". Он говорит откровенно. Вот его интервью газете "Файнэншл Таймс" от 15 июля 1995 г.: "Для нас приватизация была манной небесной. Она означала, что мы можем скупить у государства на выгодных условиях то, что захотим. И мы приобрели жирный кусок из промышленных мощностей России. Захватить "Уралмаш" оказалось легче, чем склад в Москве. Мы купили этот завод за тысячную долю его действительной стоимости". Скромничает Каха, не за тысячную долю купили, а в сорок раз дешевле. Заплатив (кому?) за "Уралмаш" 1 миллион долларов, аспирант получил в 1995 г. 30 млн. долл. чистой прибыли. При этом практически угробив замечательный завод.

Осуществив профанацию отечественной промышленности как символа Державы, идеологи попытались культурными средствами искусственно придать сакральный характер частной собственности. "Вживить" в общественное сознание созданную в лаборатории ценность как электрод. Прямо по Троцкому и Амосову — инженерное создание культа.

Лепестки культуры.

Конечно, деструкция "культурного ядра" общества — лишь самая фундаментальная причина кризиса. Но кроме этого пришлось неизбежно лишиться и многих "оболочек" культуры. Радикальный разрыв с прошлым означал отказ от всего того, что было накоплено за советское время. Но это — катастрофа для всего культурного организма, источник его болезней на многие десятилетия вперед. Попробуйте сегодня перечитать, например, такие лирические произведения Чингиза Айтматова, как "Прощай, Гульсары!" или "Буранный полустанок". Ведь это невозможно, ибо автор предал своих героев, его Танабай и Едигей буквально с каждой страницы об этом заявляют — и читать невыносимо.

Мучительно смотреть сегодня советские фильмы: мы как будто оплевали ничего не подозревающих героев и теперь сидим и над ними издеваемся. Попробуйте посмотреть сегодня фильм Андрея Кончаловского "Первый учитель" — сам просмотр становится аморальным действом. Даже такое сложное и отнюдь не просоветское произведение, как фильм Тарковского "Зеркало", вызывает щемящее чувство вины: ради чего мы растоптали имевшуюся уже и нараставшую сложную ткань человеческих отношений, столь богатую нюансами? Ради чего мы перешли к упрощенным и обедненным социальным и политическим чувствам, которые неминуемо будут превращаться в разрушительные страсти? Ведь это — огромный откат в культуре, который интеллигенция кропотливо готовила и совершала.

Конечно, атакам подвергается весь корпус произведений культуры, не только его советский раздел. Эти атаки бывают предельно пошлыми. Вот Виталий Коpотич поучает из какого-то амеpиканского унивеpситета: "Я уже говоpил как-то, что никак не пpивыкну, когда в число наpодных добpодетелей включают способность утопить пеpсидскую княжну в Волге или пpойтись вдоль по Питеpской с пьяной бабой. Что же до машины, котоpая может pаботе помочь, так это уж, извините "англичанин-мудpец"…". Надо же, никак не пpивыкнет, когда… А зачем ему, шестеpке идеологических служб — то советских, то антисоветских — пpивыкать к pусским песням? И ведь как недоволен: "я уже говоpил как-то", но пpиходится еще pаз повтоpять — отвыкайте от этих гадких песен.

Подрыв традиций и разрушение культурных школ не является следствием экономических трудностей или некомпетентности политиков. Разрушение носит планомерный характер, зачастую даже требует значительных затрат.

Вот простой, кажущийся безобидным случай — замена дикторов радиовещания. За шестьдесят лет советские люди привыкли к определенному типу "радиоголоса" как к чему-то естественному. И мало кто знал, что в действительности в СССР сложилась собственная самобытная школа радиовещания как особого вида культуры и даже искусства ХХ века. Десять лет назад был я в Мексике, и подсел ко мне за ужином, узнав во мне русского, пожилой человек, профессор из Праги, специалист в очень редкой области — фонетике радиовещания. Он был в Мехико с курсом лекций и жил в той же гостинице, что и я. Профессор рассказал мне вещи, о которых я и понятия не имел. О том, как влияет на восприятие сообщения тембр голоса, ритм, темп и множество других параметров чтения. И сказал, что в СССР одна из лучших школ в мире, что на нашем радио один и тот же диктор, мастерски владея как бы несколькими "голосовыми инструментами", может в совершенстве зачитать и сообщение из области медицины, и на сельскохозяйственную тему — а они требуют разной аранжировки. Ему казалось удивительным, как в такой новой области как радиовещание удалось воплотить старые традиции русской музыкальной и поэтической культуры.

Что же мы слышим по радио сегодня? Подражая "Голосу Америки", дикторы используют совершенно чуждые русскому языку тональность и ритм. Интонации совершенно неадекватны содержанию и часто просто оскорбительны и даже кощунственны. Дикторы проглатывают целые слова, а уж о мелких ошибках вроде несогласования падежей и говорить не приходится. Сообщения читаются таким голосом, будто диктор с трудом разбирает чьи-то каракули.

И возникает вопрос — не к тузам Ростелерадио, а к среднему интеллигенту: как он объясняет для самого себя смысл этого разрушения созданного нацией (а уж никак не КПСС) культурного достояния? Ведь какой-то смысл в этом есть, и никто не вправе уйти от объяснения. Уничтожение этого небольшого элемента национальной культуры — часть целого проекта. И эта часть хорошо видна, потому что радио слушают все и никто не сможет потом сказать: "я не знал, что происходит".

Разрушение ядра и оболочек культуры стало необходимым условием и причиной более прозаической вещи — тривиального разрушения и разворовывания материальной основы культуры (и базы возможного возрождения) России. Эта основа — огромный научный потенциал, система образования, музеев, театров, издательств и библиотек, многого другого, жизненную важность чего мы поймем, лишь безнадежно это утратив.

Одним из самых уродливых и прекрасных порождений русского традиционного общества и его правопреемника — "казарменного социализма", — была сильная и самобытная наука. Уродливым — с точки зрения рациональности рыночной экономики, ибо не соответствовал "уровень развития производительных сил" СССР такому размаху, не требовали и не воспринимали продукта современной науки сермяжные фабрики и колхозы. Прекрасным — с точки зрения утопически и эсхатологически мыслящего народа, который, не проварившись в котле рыночной экономики, вознамерился, однако, избежать участи стран с традиционным обществом, колонизируемых научными державами.

Два глубоко родственных явления в русской истории — революционное движение и наука, несут в себе сильную религиозную компоненту (неважно, что носителями обоих явлений были в основном атеисты). Философы, абсолютизирующие универсальность научной рациональности и интернациональный характер науки, утверждающие, что сама наука существует лишь постольку, поскольку освобождается от моральных ценностей, старательно обходят историю русской науки. Почему русские эволюционисты видели в природе не столько борьбу, сколько сотрудничество ради существования? Как они смогли воспринять дарвинизм, очистив его от мальтузианства? Только уяснив это, мы осознаем, что такое была советская наука, созданная революционной молодежью вместе со старыми русскими учеными (в основном, либеральными демократами, членами партии кадетов). Поймем, почему так быстро "научились" летать ракеты, которые возили на испытания в трамвае, завернутыми в одеяло. Почему группа из восьми химиков практически без ресурсов разработала за полтора года технологию производства синтетического каучука, опередив своих немецких конкурентов на 8 лет.

С самого начала наука в СССР стала отнюдь не просто непосредственной производительной силой, как утверждали вульгарные марксисты. Она стала частью сакрализованного образа страны, важной частью исторического самосознания народа. Критики советской системы правы: для содержания научных институтов, для строительства ракеты "Восток" нещадно обдирали крестьян и отбирали прибавочный продукт у рабочих. Почему же крестьяне и рабочие не проклинали эти институты, не требовали "масла вместо ракет"? Потому же, почему средневековый европеец отдавал половину своего скудного достояния на строительство соборов, почему нищая семья дает одному из сыновей университетское образование (даже зная, что он потом родителей не пустит на порог).

Именно этот смысл всего научного предприятия в СССР обусловил совершенно особый тип социального института науки. Здесь была мессианская идея, ощущение исторической миссии и долга перед страной. Подвижниками были старые ученые, которые отказались от эмиграции, вытерпели все предполагаемые и немыслимые лишения (а иногда даже вернулись из-за границы ради научного строительства страны). Подвижниками были вплоть до 1990 г. советские ученые, которые имея в 150-200 раз меньше научных приборов (в расчете на равноценные технические возможности), чем их коллеги из США, позволили обеспечить СССР военный паритет с Западом.

Здесь, кстати, видно, что в науке не только храм построили старшие поколения советских людей. Развивая и используя науку, они вырвались вперед, дешево создав мощную державу. Ведь для того, чтобы занять такое положение "нормальным" способом, путем развития инерционных производительных сил и накопления национального богатства, история не дала им ни времени, ни возможностей. Таким образом, державное государство, выразив порыв доброй сотни населяющих огромную территорию народов, вырастая в травмирующих конвульсиях, породило мощную и необычайную науку. Наука же и стала одной из первых жертв либеральной революции.

В России происходит невидимое обществу, никем официально не санкционированное уничтожение всей научной системы. Кому-то покажется, что наука ликвидируется мимоходом, как щепка, отлетевшая при рубке леса. Это не так. Ликвидация науки с неизбежностью заложена в проекте перестройки как революционной ломки всей культуры старого "неправильного" общества. Как говорят новые идеологи, советское общество, уклонившись со "столбовой дороги мировой цивилизации", нарушило законы стоимости и нормы естественной рациональности. Она должна вернуться в ту точку на "столбовой дороге", которая соответствует среднеразвитому капитализму с широким использованием дешевого ручного труда, низким уровнем образования и массовой безработицей. Ни наука, ни мощная система образования нам при этом просто будут не нужны. Небольшие потребности в новой технологии будут гораздо быстрее, лучше и дешевле удовлетворяться иностранными поставщиками.

Самые широкие круги общественности с изумлением обнаружат, какую роль играла в их жизни наука, лишь после того, как ее необратимо лишатся. Окажется, что из всех структур, обеспечивающих само существование цивилизованного человека в независимой стране, будет как бы вынут небольшой, но жизненно важный элемент. То, что не рухнет, то увянет. И этот эксперимент покажет, что собственная, национальная наука является необходимой опорой всей культуры и государственности в целом.

Нарастает не вполне еще осознанный культурный кризис научного сообщества России. Советские ученые в течение всех 70 лет работали в режиме гражданского подвига. Новая идеология, лишившая этот подвиг смысла (часто с ненужным глумлением), вызвала душевный надлом. Трагичен закат стариков-ученых, которые вместе со своими не поддавшимися соблазну эмиграции учителями создавали научные институты России в тяжелые 20-е годы. Советская наука строилась потом и кровью старших поколений. Ликвидация уникальных институтов по силе и структуре эмоционального воздействия сходна с разрушением храма Христа-Спасителя для верующего.84 Неудивительно, что немало старых ученых завидуют своим сверстникам, умершим до 1985 г.

В отношении к науке видно коренное отличие этой перестройки и реформы от большевистской революции. Тогда даже в труднейшем 1918 году было открыто 30 крупных научных институтов. В разгар гражданской войны, в 1920 г. в Саратове собрался съезд селекционеров, на котором Н.И.Вавилов сделал свой гениальный доклад, и в тот же год этот доклад был издан отдельной книгой. А в 1992 г. прекращает выпуск книг лучшее издательство "Наука", ликвидируется издательство "Мир".

Стоит ли подробно говорить о том, как обстоят дела в остальных подсистемах культуры? Иллюзий не осталось. Приведем лишь пару свидетельств демократической прессы. Вот председатель Ассоциации реставраторов России С.Ямщиков говорит о том, чего уже невозможно не видеть: "Каждый день средства массовой информации заставляют содрогаться от очередных сообщений о гибели уникальных памятников культуры в различных уголках России. Даже в послевоенные годы такого в России не было. Страна нашла тогда возможность восстановить варварски разрушенные церкви Новгорода и Пскова, дворцы и парки Санкт-Петербурга" ("Независимая газета").

О другом элементе цивилизации говорит в "Российской газете" начальник Управления гидрометеообеспечения В.Тренин: "Людям, связавшим свою судьбу с Гидрометеослужбой, сейчас невыносимо больно видеть, как буквально на глазах рушится, разваливается система наблюдений, прогнозов и оповещений о явлениях погоды. Да и не только погоды. Система эта складывалась почти два столетия трудами многих поколений гидрометеорологов. И вот сейчас выходят из строя метеолокаторы, все реже взмывают ввысь аэрологические зонды, просто закрываются сотни метеостанций. Стоят на приколе исследовательские суда, все скуднее поток информации". И ведь опять — не в экономике дело, крах метеослужбы несет громадные издержки. "О материальных потерях тут лучше и не говорить, — продолжает В.Тренин. — Так, всего лишь за сутки простоя аэропорты Внуково, Домодедово и Шереметьево понесут ущерб, в несколько раз превышающий годовой объем финансирования Главного авиаметеорологического центра, обеспечивающего деятельность московских авиагаваней".

Революционеры обещали совсем иное. Можно с уверенностью заявить: в отношении культуры России нынешний политический режим является сознательным клятвопреступником. Он хладнокровно создает условия для ее полного и необратимого краха. Никакого морального обязательства следовать присяге, данной этому режиму, интеллигенция уже не несет.

Художественные манифесты демократов.

Но как преломляется кризис культуры в позитивных утверждениях-образах, выражающих идейное кредо реформаторов? Таких художественно ценных произведений-манифестов пока немного, но они есть.85 Рассмотрим одно из них — фильм Андрона Кончаловского "Курочка Ряба", продолжение его фильма про Асю Клячину 1967 г. Его показ по ТВ подавался как важное событие: реклама по многу раз в день за неделю до показа, дебаты и до, и после показа. Сам режиссер говорил, что для него было очень важно показать фильм миллионам русских и узнать их мнение. Заветные мысли он вложил в фильм, это был как бы его разговор с Россией.

Дело Кончаловского — не просто кино. Он, наш известный режиссер, обаятельный человек и краснобай, стал у демократов орудием крупного калибра. Таких орудий у них раз два и обчелся. И "Курочка Ряба" — залп этого калибра.

Безусловно, "Курочка Ряба" — обвинение России и русским. И обвинение не мелкое, а по самой сути русского характера.86 В этом — заслуга Кончаловского. Ведь с самого начала перестройки нам четкого обвинения не было предъявлено. Духовные отцы демократии только изрыгали ругань: люмпены, пьяницы, рабы, бездельники, фашисты! У Кончаловского хоть что-то проясняется. При этом его нельзя назвать русофобом, он только хочет, чтобы русские изжили некоторые врожденные дефекты. Их он и показывает в художественной форме. Можно сделать ему упрек: объект своей критики он представил в карикатурной форме. Пошел по легкому пути — высмеял не идею, а ее носителей. А ведь это для его замысла вовсе не требовалось.87

Первая идея — зависть русских к чужому комфорту при нежелании приложить труд, чтобы хорошо устроить свой собственный дом. Эта идея подается в навязчивом образе уборной — все тайно мечтают о таком же удобном туалете, как в доме фермера, а у себя дома проваливаются в дерьмо. Тему туалетаа, которой Кончаловский придает ключевое значение не только в фильме, но и в дебатах, мы, видимо, должны принимать как аллегорию. Ведь не может же художник, просто пожив десять лет в США, стать певцом американского сортира — свихнуться на проблеме толчка. Наверное, он через эту дырку видит какой-то вселенский вопрос. Представив первую ущербность русской души через вонючий символ, Кончаловский художественно оформил важный тезис наших западников (поражает устойчивость этого символа — вспомним хотя бы "Страну негодяев" Есенина, а также его присутствие в рассуждениях многих демократов).

Вообще-то, на Западе унитаз действительно стал каким-то религиозным символом, приобрел мистическое значение. Это — далеко не просто удобство и даже не просто символ цивилизации. Тут какой-то скрытый комплекс — Фрейд бы его объяснил, а я не знаю. Один военный мне рассказывал, как во времена Горбачева он сопровождал американцев посмотреть позицию наших новейших ракет. Поездка подавила и напугала американцев. Что их поразило? Стоит ракета-красавица, чудо науки и техники. А поодаль — деревянная уборная с дырой. И операторы, инженеры высшего класса, ходят в эту будку и трагедии в этом не видят. Это для них никакой не символ, а просто неудобство. А для американцев — страшная загадка русской души. Именно в сочетании с великолепной, любовно сделанной и стоящей миллионы долларов ракетой.

То, что Кончаловский взял сортир за символ, уже говорит о том, что он взглянул на Россию глазами американца. Но, заметим, при этом убрал из фильма образ ракеты. А это — пpинципиальное искажение.

Вторая тема — зависть русских к богатству. Здесь Кончаловский также взялся выразить средствами кино "научное открытие" демократов. Мы уже приводили рассуждения экономиста и политолога из Академии наук А.Изюмова о том, что причины "неистребимой зависти русских к чужому богатству" коренятся в… православии. Ту же мысль развивает в большой статье "Державная ревность" в "НГ" искусствовед М.Эпштейн. Он упирает на ревность как якобы главный двигатель в "собирании огромной России". А источник этой ревности — тупая зависть русских, особенно у крестьян. Он специально разбирает поэзию Некрасова, "создавшего в своих стихах настоящую энциклопедию русской ревности".

Кончаловский выступил как художник-глашатай этих идей, и потому-то на обсуждении фильма его главным (и очень агрессивным) защитником был Боровой и маленькая кучка "новых русских". И Кончаловский их защиту принял! А против него с поразительно достойным и тактичным неодобрением, никаким оттенком лично его не обидев, выступили его артисты — жители села Безводное. Их спокойствие, короткие и полные смысла слова и мужество в ответах на прямые вопросы сделали короткий показ этих людей самостоятельным событием русской культуры в истории нынешнего смутного времени.

А ведь у режиссера была возможность: отвергнуть русофобскую схему и попытаться найти путь к изживанию пороков русского характера без его слома, без отрицания наших культурных корней и без превращения нас в жалкое подобие немца. Но он представил лень и зависть неотъемлемыми свойствами русских. Он это и признает устами Аси: "Мы, как травка, не изменились за тысячу лет, и не изменимся". Вывод известен — Россию, как неисправимую, придется уничтожить. А тех, кто останется в живых, взять в ежовые рукавицы диктатуры и заставить строить хорошие туалеты (и не позволять строить ракеты!). Ведь это и заявляет Кончаловский-публицист, мечтая о превращении России в подобие Бразилии.

Заметим, что с глубоким пессимизмом показывает он и тех, кто вырвался из притяжения русского мира и мог бы стать "двигателем прогресса" и олицетворением благодати денег. Это — сопляк-рэкетир. Но он терпит крах и вынужден спасаться от носителей идеалов реформы, "возвращаясь" в колхоз и КПСС. Второй идеальный образ — разбогатевший фермер. Фильм не показывает, как он "своим трудом" зарабатывает огромные деньги, это было бы уже невыносимой фальшью, и режиссер на это не пошел. Весь его "труд" в том, что он понукает то Федьку, то "горничную", да подпаивает односельчан. Это — карикатура и на фермера.

Так, как он показан Кончаловским, он и не может быть никаким примером. Он — не хозяин. Бобыль, он вложил деньги не в инструменты, а в бессмысленный тостер и посудомоечную машину, в огромный холодильник, шведскую водку и финский линолеум. Русский богач-крестьянин в начале века зачастую питался хуже своего батрака, копил на молотилку да на хорошие семена, а этот — транжира. Единственный его трудовой подвиг в фильме — стругать дощечку, и делает это он дедовским рубанком. Хотя сегодня в любой деревне у "ленивых" колхозников слышны электрорубанки и станки. Но главное, Кончаловский показывает, что весь "прогресс" этого фермера — наносное, и он из мира не вырвался, это тот же дикарь и самодур. Его хозяйство и богатство — безнадежная попытка уйти от самого себя, от своей русской природы. Случился маленький душевный кризис — и он поджигает свою ферму, дико хохочет и напивается вместе с соседями. Возвращается в свое естество, в лоно русской дикости. Кончаловский воспроизводит примитивный западный миф о "русской душе". А вывод тот же: пока русский останется русским, не вырваться ему и в капитализм.

Чем же важен этот фильм? Тем, что большой художник Андрон Кончаловский заявил совершенно однозначно: какие-то глубинные, неустранимые свойства русского характера категорически не позволяют ему совершить "скачок в капитализм". Тот, кто такой скачок совершает, вынужден отгораживаться от мира железными воротами и громилами-афганцами. Но это защита иллюзорная, от себя не убежишь. Фильм — крест на реформе Гайдара.

Сам Кончаловский страстно желает, чтобы Россия стала Западом, хоть в жалком рубище колонии. Но он видит, что это невозможно. Неважно, что он считает те свойства России, которые отталкивают ее от Гайдара, нашими дефектами — ленью да завистью. Это — примитивное объяснение, не делающее Кончаловскому чести. Он утратил общинное чувство справедливости — видит в нем зависть. Он перестал понимать равнодушие к комфорту как оборотную сторону тяги к великому (сначала ракета, потом сортир) — он видит в этом лень. И кого он обвиняет в лени! Русского крестьянина, который на своем горбу вытянул всю индустриализацию и войну, своим потом оплатил уже не только ракету Гагарина — тот был благодарен — но и теплые сортиры кончаловским.

Но мы даже не будем на эту тему спорить, пусть Кончаловский считает так, как ему проще. Главное, что фильм неизбежно ставит всех перед последним выбором: или дать России развиваться, не ломая общинных свойств русской души — или уничтожить русских (а с ними столь же неисправимых татар, коми, удмуртов и т.д.). Оставить лишь кучку наших мутантов, "новых русских", да и то после тщательной проверки — не притворился ли мутантом.

Скорее всего, сам Кончаловский уедет от этого выбора на свой Потомак. Нам ехать некуда. Гайдар с Чубайсом свой выбор сделали. Теперь — кто кого.

Культура "новых русских".

Что же можно сказать о том "культурном лице", которое создается в России в результате перестройки и реформы?

Та часть народа, которая оказалась готова прорваться, шагая по трупам, к сияющим вершинам рыночной цивилизации, получила свое имя "новые русские". Что написано на их знамени? Чтобы разобраться, надо знать, кто их певец, в чем их художественное самовыражение, каковы их представления о прекрасном и безобразном — знать их эстетику. Каждая культура и даже идеологическое течение имеет свое лицо. Когда мы слышим "Степь да степь кругом", "Выхожу один я на дорогу" или "Вставай, страна огромная", для нас ясен эстетический образ "старых русских". Песни 30-х несут оптимизм индустриализации. Мелодичные, спокойные песни 60-70-х (нет им числа) — отдых ничего не подозревающего народа после невероятных перегрузок ХХ века. Какие песни собирали "новых русских", что поют их поэты сегодня? На каких образах они воспитывают маленьких "new russians", которые будут нашими надсмотрщиками завтра?

Помню, в самом начале перестройки я внимательно прослушал все песни группы "Наутилус Помпилиус" — самого талантливого, на мой взгляд, выразителя мироощущения грядущих демократов. Прослушал, и говорю детям: это же песни, зовущие на гражданскую войну со своими родителями, песни человека, поджигающего свой дом! На меня затопали ногами — с ума сошел! А ведь та догадка оправдалась. Но в тех песнях был еще огромный поэтический заряд борьбы, хотя было видно, что борьбы больной — без идеала будущего. Только разрыв с прошлым!

А вот, пожалуй, последняя лирическая песня этой борьбы. В 1991 г. она стала чуть не гимном радио "Эхо Москвы", гремела на всех площадях Вильнюса. Ее лейтмотив: "нить в прошлое порву, лишь в дом проникнет полночь…". Тема разрыва с ближними еще в страдающем варианте — открытая злоба и наглость пришли потом, под охраной Ерина. В песне — идея разрыва с теми, кто ценит надежный кусок хлеба и твердую почву под ногами — "им и сытней, и проще на твердом берегу". Поэтика отщепенства, "человека из подполья".

Но вот, под звуки песен "Помпилиуса" вскормленная КПСС элита хладнокровно оглушила страну, впустила в дом мародеров, которые помогли ей связать и ограбить слишком большого раненого, кинула помощникам-юнцам плату — ларьки да челночную спекуляцию, право не учиться, не работать, не иметь детей. Но где же песни? Мы наблюдаем уникальное в истории явление — "революцию", не родившую ни одной нормальной песни. Культурная аномалия, предрекающая печальный конец.

Ну, нет песен, так появилась литература — еще более важный материал для диагноза. Послушаем "НГ", где Олег Давыдов дает такой диагноз в статье "Яркевич как симптом". Заметим, что "Огонек" назвал Яркевича писателем-93 (а кое-кто даже "двусмысленно" назвал "последним русским писателем"). По словам самого Яркевича, он написал трилогию, аналогичную трилогии Льва Толстого "Детство. Отрочество. Юность". У "нового русского" Яркевича эти части называются: "Как я обосрался", "Как меня не изнасиловали" и "Как я занимался онанизмом". Все эти гадости имеют у Яркевича не только сюжетный, но и метафорический смысл. Как пишет О.Давыдов, во второй части "выясняется, что маньяком, насилующим мальчиков, оказывается… русская культура". Что же до "юности", то "онанизм в этом тексте — метафора свободного духовного пространства. Он как бы снимает основной (по мнению Яркевича) грех русской культуры: социально-политическую ангажированность, замешанную на агрессии". То есть, опять же главное — тема разрыва с духовным пространством русской культуры, освобождения от нее хотя бы через онанизм. Чего же ждать "старым русским", когда эти отягощенные комплексами юноши полностью овладеют нашими заводами, землей и ядерными зарядами? В каких конкретно действиях выразится их патологическая ненависть и жажда мести?

Олег Давыдов делает вывод: "Мы имеем дело со становящейся философией культуры тех "новых русских", льстецом и рупором которых является такая замечательная газета, как "Коммерсантъ" (а литературно-художественным воплощением — разобранные выше тексты Яркевича)".

Может быть, этот провал компенсируется в детях, для которых не поскупятся папаши? Ведь заокеанские покровители могли бы им помочь, компенсировать трудности переходного периода особыми культурными средствами, чтобы выросла умная и здоровая элита — управлять завоеванной Россией. Но нет, какой-то синклит западных психологов решил не оставить нам и этого шанса. Я уж не говорю о целенаправленном растлении подростков, о навязанной России "сексуальной революции". Приняв "реформу" с ее глашатаями вроде "Московского комсомольца", русская интеллигенция предала дочерей своего народа, толкнула их в лапы насильников и сутенеров.

А что с детьми? Да то же самое. Главному идеологу А.Н.Яковлеву вручены кассеты с тщательно отобранными мультиками, которыми он должен пичкать детей с утра до вечера. Черепашки-ниндзя! Борис Минаев в "НГ" с одобрением раскрывает смысл этой культурной программы: "Ржавые гвозди не просто так вбиваются в свежую необструганную доску, а скрепляют одну доску с другой, образуют конструкцию, угол, на который уже можно опираться при строительстве любого сознания. Ведь для того, чтобы легко нанизывать один сюжет за другим — надо довести этот абсурд до полной дикости, до кича, до абсолютного нуля". Сам выбор "гвоздей", которыми скрепляется детское сознание, сделанный ТВ, означает принципиальный разрыв со всей траекторией русской культуры. В ней были очень строгие критерии допуска художника к детской душе — пробегите мысленно нашу детскую литературу, радио, кино. Дикий абсурд детского кича сегодня — не ошибка, не признак низкой квалификации. Это — шприц с ядом, вводимым в будущее России.88

Что же нравится Б.Минаеву? "Дети перестают воспринимать уродство, неполноценность, страхолюдность — как нечто чужое, чуждое, страшное. Они начинают любить это страшное. Они начинают понимать его. Мой шестилетний сын спросил: пап, а канализация ведь — это где какашки плавают? И глаза его весело блестели… Оказывается, и там можно жить!". В этом все и дело. И в дерьме можно жить — ничего страшного, значит, не происходит. Мы только должны отказаться от веками сложившимся в нашей культуре чувства безобразного.

И нагнетается всеми способами "эстетика безобразного". Жирный, нарочито грязный и потный певец, колыхаясь всей тушей, что-то поет о девочке — из него делают звезду телеэкрана. Из политиков на экран чаще всего вытаскивают тех, кому выступать следовало бы только по радио. Гойя, кому пришлось наблюдать своих перестройщиков-либералов, призывавших в Испанию демократа Наполеона, написал на одном из своих рисунков: "Есть люди, у которых самая непристойная часть тела — это лицо, и было бы не худо, если бы обладатели таких смешных и злополучных физиономий прятали их в штаны". Идеологи реформы ставят обратную задачу — приучить к безобразному как норме. Создать новую культурную нишу для российской элиты. Минаев пишет о ней: "Это ниша грязи, канализации, какашек (то есть близости к ним), ниша доброго и благородного уродства, страхолюдной мутации. А если говорить короче — это ниша небрезгливости".

Это явление раскрыл Достоевский в пророческом образе: Федор Карамазов "порвал нить" с культурными нормами, продемонстрировал свою небрезгливость и породил Смердякова. Этого и добиваются реформаторы культурными средствами — им нужны миллионы смердяковых, а не Жуковы и Гагарины. Если это случится, тогда сбудется вывернутая наизнанку формула "Красота спасет мир". То есть, смердяковы его погубят. Ибо антропологи (Конрад Лоренц) давно предупредили: брезгливость, инстинктивное неприятие безобразного было важнейшим условием эволюции человека и поддержания здоровья всего биологического вида.

И пусть молодые интеллектуалы, с радостью кинувшиеся в стаи "new russians", не строят иллюзий. По глубинной, культурной и философской своей сути "новый русский — не сверхчеловек. Он — античеловек.

Духовный стриптиз лицедеев.

Для клинического анализа творцов культуры очень много дают их праздники в собственной среде. Показ этих праздников (иногда почему-то за богато уставленным закусками столом — странно в момент тяжелого кризиса) стал важным жанром демократического ТВ. К сожалению, эти шоу быстро вымываются из сознания ударами событий жизни. Но вспомним один такой праздник — в 1995 г.

Тогда после ноябрьских праздников вождей нашей либеральной интеллигенции какая-то муха укусила, и они вдруг опять взбрыкнули. Сначала написали Ельцину патетическое письмо: Отечество в опасности, фашизм прет из всех щелей, вот-вот съест отцов русской демократии! Даже непонятно, что их так разобрало. Обидно, что демонстрацию 7 ноября ОМОН не измолотил? Так ведь это недешево. Выпросили у Ельцина аудиенцию, да еще какую — попросили с нее удалиться прессу! Надо же, разговор с совестью нации — при закрытых дверях! Чего же так застеснялась наша совесть? Фашистов боится?

Но после аудиенции взбодрились и тряхнули стариной — собрали вечер престарелых поэтов в честь "Литературной газеты". Впереди, как знамя революции, Евтушенко в алом пиджаке. Много музыки — постарались кот Базилио и лиса Алиса перестройки, супруги Никитины. В зале, как жемчужины, рассыпаны Чубайс и Яковлев, Шапошников и Козырев — вся, как выражается сам Козырев, политическая шпана демократии. Видна была общая потребность "прикоснуться друг к другу плечами", взбодриться. Отдохнуть душой — ведь за стенами зала бушует русский фашизм. Как выразился под гитару Булат Окуджава, "слишком много сброда, не видать народа" (казалось бы, радоваться должен, что еще не видать).

Под конец выступили вечные придворные мыслители и вольнодумцы. Андрей Вознесенский пожаловался от имени русской интеллигенции всех времен и народов: "Что это в последнее время обвиняют интеллигенцию — она, мол, социализм придумала, а теперь и вовсе страну разрушила? Это не мы, это полуграмотные террористы, а никакая не интеллигенция". Дескать, не читайте, детки, Достоевского да Бердяева — я вам сам все расскажу.

Это — восстановление исторической правды "по-демократически"! До такого ни один Суслов никогда бы не додумался. Герцен, Чернышевский, Плеханов да Бухарин — полуграмотные террористы (называю только любимые имена Вознесенского). А уж если о террористах, то ведь это демократы пытались поднять на щит интеллигента-убийцу, самого кровавого террориста истории Савинкова. Ах, это писатель Ропшин! Ах, борец с коммунизмом! Считают, что у людей отшибло память и они не вспомнят принципиального факта истории: большевики под влиянием здравого мышления "рабочего сброда" отвергли терроризм — в отличие от радикальных интеллигентских партий, народников да эсеров.

А что "нынче совсем разрушили страну" — так тут Вознесенский даже и не спорил. Или он академика Яковлева да доктора наук Гайдара считает "полуграмотными террористами"? Уж во всяком случае не террористы — лично они на мокрое дело не пойдут. Я даже не назвал бы их полуграмотными — зря поэт намекает на это смягчающее обстоятельство.

Защитив интеллигенцию столь сомнительными аргументами, Вознесенский решил поднять настроение и прочел "жизнеутверждающий" стих "Сексуальная контрреволюция" — дал как бы фрейдистское толкование перестройки и реформы. Были тут и светлые лирические мечтания — чтобы "нудисты на Маяковке козла побрили". Но главное — радостная концовка: наконец-то в результате свершившейся контрреволюции молодежь "поднимет традиционное знамя Ильича… Петра Ильича!". Лозунг любопытный, и в контексте стихотворения по-новому освещает образ самого поэта.

Евтушенко тоже начал с обид за интеллигенцию, но его совсем уж занесло не туда. Оказывается, "в стране идет отстрел шестидесятников". Тут даже маршал Шапошников, который весь вечер от души смеялся самым убогим шуточкам, посуровел. Вот ужас, отстрел идет! Неужели на фоне того, что происходит в стране, самой жертвенной и не защищенной от пули и дубинки группой оказались именно перестройщики-шестидесятники? Да нет, взглянув на сытые лица этих вечно молодых революционеров, понимаешь: им не дай очередного ордена или премии — и это уже для них отстрел. Ай, убили!

А потом Евтушенко понесло — так, что даже демократическая паства в зале стала морщиться. Я, говорит, ждал-ждал, чтобы молодежь нас поблагодарила за то, что мы так самоотверженно боролись за ее свободу. Не дождался, сам написал "Оду шестидесятникам". Так сказать, проявил свойственную ему на протяжении всей поэтической карьеры гордость. Как же он хвалит "борцов за свободу", этих власовцев холодной войны? А вот как: "Пусть мы продажные, пусть мы оплеванные, все равно мы — легендарные!".

Тут, как говорится, и сказке конец. Никакой патриот-мракобес не смог бы дать более гадкой квалификации. Комплекс Герострата в сочетании с продажностью!







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх