Глава I

Черты старинной жизни русского народа

По свидетельству Начальной летописи, русская земля издавна имела свой наряд,^[3] жила по обычаям своим и по закону отцов своих, жила, как поёт чешская песня XI века, «по правде и по закону святу, юже принесеху отци наши». Эта жизнь по правде, которую народ относит ко времени светлого князя Владимира, — подобно тому, как кельты уносятся в своих воспоминаниях к королю Артуру, или англосаксы к доброму королю Гродгару,^[4] — представляет нам первые твёрдые следы самобытного, свободного, исторически развившегося существования народа.

Ни мужиков, ни крестьян тогда ещё не было, а были люди^[5] — имя, которое доселе живёт ещё в южной Руси (люде — народ);^[6] был народ, владевший землёю и состоявший из мужей и пахарей (ратай, оратай). Почтённый всеобщим уважением, ратай имел возможность мирно заниматься трудом, братски протягивая руку князю и княжому мужу, и вместе с ними устрояя землю. Князья, «растя-матерея», вели друг с другом родовые счёты, сеяли землю крамолами; но пахарь дорого ценил своё мирное земское значение. И вот, склонившись пред мощью оратая, князь Вольга Святославович решается спросить его об имени-отчестве:

Ай же ты ратаю-ратаюшко!
Как-то тебя именем зовут,
Как величают по отечеству?

На это говорит ратай князю таковы слова:

Ай же Вольга Святославович!
А я ржи напашу, да во скирды сложу,
Во скирды складу, домой выволочу,
Домой выволочу, да дома вымолочу,
Драни надеру, да и пива наварю,
Пива наварю, да и мужиков напою,
Станут мужички меня покликивати:
«Молодой Микулушка Селянинович!»

Лучшие мужи — «лепшие мужи» — держали землю, решали дела общею народною думою,^[7] и черты старого земского человека народ собрал в своём Илье Муромце, выразив в нём сознание всей полноты своей духовной и физической мощи. Во главе земского дела стояли совещательные собрания народа, сельские и племенные, миры, веча и сеймы. Старейшинами-вождями племён были князья, вскормленники Русской земли, обязанные блюсти её покой. В 1097 году на Любечском сейме^[8] князья говорили: «Отъселе имеемся въ едино сердце и блюдем рускые земли». В 1170 году на съезде в Киеве князья положили: «А нам дай бог за крестьяны и за рускую землю головы свое сложити, и к мучеником причтеном быти». Об этом добром земском значении древнего князя, кроме свидетельства памятников, говорит и неподкупная народная память. И народ в своих былинах, и певец Игоря в своём «Слове»^[9] одинаково уносятся воспоминанием к первым русским князьям…

Расселившись по земле и воде, весь народ с примыкавшими к нему инородцами, составлял одну землю, жившую одним и тем же земским устроением, но сообразно с местными особенностями. Силой, которая тянула друг к другу отдельных членов общей русской семьи, было братство, сказавшееся особенно в Новгороде, в народоправном характере братчин, в южнорусском обычае побратимства, и впоследствии в братствах юго-западной Руси. Братство, община, дело мирское, громадское, составляли основу жизни; скоп^[10] был делом государственным с целью защиты земли. Всякий дом, носящий у скандинавов прекрасное название manaheimr, minneheimr,^[11] был местом радости и веселья; под кровом родного очага, обоготворённого человеком, братски сходились русский и славянин, свой родной и иноземец: «Ту немци и венедици, ту греци и морава поют славу Святъславлю»!

Строй земской жизни проявлялся в том весёлом единении народа и князя-государя, которое мы встречаем на пирах Киевской Руси, древней Польши, ещё жившей по-славянски, в Чехах, и так далее, во всей славянщине. Общины и миры, города и сёла сходились на игрища, сбирались на братчины, пиры и беседы, которые, по старой памяти, доселе ещё именуются у народа почётными и честными. На народный пир приглашали князя, на пир княжеский сбирался народ. Народная память донесла до наших дней известие о пирах князя Владимира. Изяслав и сын его Ярослав осенью 1148 года давали пир Новгороду: «Посласта подвойскеи и бориче по улицам кликати, зовучи к князю на обед от мала и до велика; и тако обедавше, веселишася радостiю великою и разъидошася в своя домы». То же было в Киеве в 1152 году: «Вечъслав же уеха в Kieв, и еха к святее Софьи, и седе на столе деда своего и отца своего, и позва сына своего Изяслава на обед, и кiаны все». В общий строй жизни входила и церковь, которая учила: «Егда творите пир, и зовете и братию и род и вельможи, или кто в вас возможет князя звати, и то все добро есть, то бо в свете сем чесътно. Призовите же паче всего оубогую братию, колико могуще по силе».

Всякое мирское дело непременно начиналось пиром или попойкой, и поэтому в социальной жизни народа напитки имели громадное культурное значение. То были старинные ячные и медвяные питья, которые славяне вынесли из своей арийской прародины и пили с тех пор в течение длинного ряда веков, вырабатывая свою культуру: брага (санск. bgr, bhrj; нем. brauen, brüt — варительница пива, потом невеста; фр. brasser),^[12] мёд (санск. madh, manth — сбивать мутовкой, madhu — медвяный напиток; сканд. mjodhr), пиво (от славянского пити), эль (олуй, оловина)^[13] и квас — хмельной напиток, чисто славянский, обоготворённый у соседей-скандинавов в образе вещего Квасира.^[14] Брага называлась хмельной, пиво бархатным, меды стоялыми, квасы медвяными. Известия об этих питьях идут от самой ранней поры исторической жизни народа. «Се уже иду к вам, — говорит Ольга древлянам, — да пристроите меды многи во граде». Ольга пришла, совершила поминки по муже, и «седоша деревляне пити».^[15] Поставив церковь в Василеве, Владимир «створи праздник велик, варя 300 провар меду, и съзываше боляры своя, и посадникы, старейшины по всем градом и люди многы». По свидетельству Новгородской летописи под 1016 годом, дружина Ярослава так говорила князю: «Онь си что ты тому велиши творити? Меду мало варено, а дружины много».^[16] Андрей Боголюбский «брашно свое и мед по улицам на возах слаше». Как увидим далее, питья эти, несмотря на порушенный уже строй жизни, продолжали славиться своею роскошью вплоть до XVIII века. «А нас, россиян, — писал Посошков,^[17] — благословляя благословил Бог хлебом и мёдом и всяких питей довольством; водок (настоек) у нас такое довольство, что и числа им нет; пива у нас предорогие (по качеству), и меды у нас преславные варёные, самые чистые, что ничем не хуже рейнского, а плохого рейнского и гораздо лучше». Было в употреблении и виноградное вино, известное на Руси ещё в X веке и доступное даже простым людям.^[18]

Хмельные питья, пиво, брагу и мёд, всякий варил про себя, сколько ему нужно было для обихода; в иных случаях варили питья семьями, миром, и то были мирская бражка, мирское пиво, как это делалось и у немцев, проживавших в Новгороде.^[19] У людей зажиточных заведены были медуши (погреба), где стояли бочки медов, пив и иностранных вин. В 1378 году за рекой Пьяной русские воины ездили беспечно, «а где наехаша в зажитiи мед и пиво, испиваху до пьяна без меры». В Москве при нашествии Тохтамыша «недобрiи человеци начаша обходити по дворам, и износяще из погребов меды господскiе, и упивахуся до великаго пьяна». В 1146 году Изяслав «двор Святославль раздели на 4 части, и скотьнице, бретьянице (вместо бортьяница, или сербского бартьеница, как думали другие), и товар, иже бе не мочно двигнути, и в погребех было 500 берковьсков (берковцев) меду (около 5000 пудов), а вина 80 корчаг». В Слове XII века^[20] так описывалась старинная зажиточная жизнь: «Питiе же многое, мед и квас, вино, мед чистый пъпьряный, питья обнощная с гусльми и свирельми, веселiе многое». Как видно из Олеария^[21] (1639–43), богатые погреба домашних питей существовали до второй половины XVII века. «Пиво, — говорит он, — сохраняется у русских в погребах, в которых сначала кладут снег и лёд, потом ряд бочек, потом опять лёд и опять бочки, и так далее; верх закрывается соломой и досками, так как подобные погреба открываются сверху. Устроив таким образом свои погреба, они опускают бочку за бочкою и пьют пиво ежедневно. Сохраняясь в подобных погребах, пиво в продолжение целого года остаётся холодным и притом не теряет вкуса». Поэтический образ таких погребов сохранился у народа в следующем прекрасном отрывке одной былины:

Как водочки сладкия, меды стоялые
Повешены в погреба глубокие в бочках-сороковках.
Бочки висят на цепях на железныих,
Туда подведены ветры буйные;
Повеют ветры буйные в чистом поле,
Пойдут как воздухи по погребам, —
И загогочут бочки, как лебеди,
Как лебеди на тихих на заводях:
Так от того не затхнутся водочки сладкия,
Водочки сладкия, и меды стоялые;
Как чару пьёшь — другой хочется,
Другую пьёшь — по третьей душа горит.^[22]

Как всякого дорогого гостя, так и князя города встречали честию, «с хлебом и с вологою и с медом», или же, «наливши кубци и рога злащеныя с медом и вином», весь город своему гостю «честь творил вином и медом». На пирах князей, владык и бояр пили вина, пива и меды из драгоценных сосудов, серебряных и хрустальных.

При этом строе жизни пьянства в домосковской Руси не было, — не было его, как порока, разъедающего народный организм. Питьё составляло веселье, удовольствие, как это и видно из слов, вложенных древнерусским грамотником в уста Владимира: «Руси есть веселье пити, не можем без того быти».^[23] Но прошли века, совершилось многое, и ту же поговорку «учёные» стали приводить в пример пьянства, без которого будто бы «не можем быти…». Около питья братски сходился человек с человеком, сходились мужчины и женщины, и, скреплённая весельем и любовью, двигалась вперёд социальная жизнь народа, возникали братчины (нем. gilden), и питейный дом (корчма) делался центром общественной жизни известного округа. Напитки, подкрепляя силы человека и сбирая около себя людей, оказывали, по словам Бера,^[24] самое благодетельное влияние на физическую и духовную природу человека.

Примечания:

1

Преподобный Кирилл, основатель Кирилло-Белозерского монастыря, в послании к князю Андрею Дмитриевичу Можайскому советовал ему уничтожить корчмы, и его слова приводятся обычно в следующей редакции: «Занеже, господине, то велика пагуба душам: крестьяне ся, господине, пропивают, а души гибнут».

2

В своей «Исповеди» И. Г. Прыжов сообщает: «Я сжёг эти два тома».

3

Автор, используя слово наряд, взятое из Повести временных лет, явно понимает его в том значении, в котором его понимал, скажем, историк В. О. Ключевский: власть, государственное устройство, устройство управления. В «Курсе русской истории» Ключевский подробно останавливается на спорном и противоречивом летописном сказании о том, как были призваны «из-за моря» варяжские князья, называя это сказание «схематической притчей о происхождении государства», но при этом Ключевский, в отличие от Прыжова, не идеализирует тогдашний «наряд», якобы исполненный «правды и закона свята». В Лекции 9-й историк пишет: «Туземцы перессорились между собою; не было между ними правды, один род восстал на другой и пошли между ними усобицы. Утомлённые этими ссорами, туземцы собрались и сказали: Поищем себе князя, который бы владел нами и судил нас по праву. Порешив так, они отправили послов за море к знакомым варягам, к Руси, приглашая желающих из них прийти владеть пространной и обильной, но лишённой наряда землёй… Пришельцы призваны были не для одного внутреннего наряда, т. е. устройства управления. Предание говорит, что князья-братья, как только уселись на своих местах, начали города рубить и воевать всюду. Если призванные принялись прежде всего за стройку пограничных укреплений и всестороннюю войну, значит, они призваны были оборонять туземцев от каких-то внешних врагов, как защитники населения и охранители границ. Далее князья-братья, по-видимому, не совсем охотно, не тотчас, а с раздумьем приняли предложение славянофинских послов, едва избрашась, — как записано в одном из летописных сводов, — боясь звериного их обычая и нрава.» При переводе «Повести временных лет» филолог Д. С. Лихачёв передал наряд словом порядок: «И не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву. И пошли за море к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, а еще иные готландцы, — вот так и эти. Сказали руси чудь, словене, кривичи и весь: Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами.» Если кто возражает против такого перевода, поскольку он сделан в советское время, когда всё «искажалось» и «утаивалось», можно для объективности вспомнить перевод, который приводит в своей «Истории государства российского» Н. М. Карамзин, приверженец монархического правления: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет.» Те, кто желает видеть наших языческих предков чистыми славянами со своим исконным «нарядом», основанным на «святой правде», не могут не принимать летописей, но толкуют по-своему и целые сказания и отдельные слова. Например, энтомолог Сергей Парамонов в своей «Влесовой книге» утверждает с запалом первооткрывателя, что порядок у вышеперечисленных племён (чудь, словене, кривичи, весь) очень даже был, и слово наряд нужно понимать и переводить не как порядок, а как власть, управление, приказ, и тогда пресловутая фраза будет звучать так: «Земля наша велика и обильна, а управления в ней нет, приходите княжить и владеть нами». Но… но здесь нет никакого открытия: такое толкование мы уже видели у В. О. Ключевского.

4

Грóдгар, точнее Хрóдгар (Hroďgar) — легендарный датский король, который фигурирует в древнескандинавских сагах, средневековых датских летописях и выведен в англосаксонской эпической поэме «Медведь» (Beowulf).

5

Сноска И. Г. Прыжова: «Ярополкъ княжа Кыевъ. Людье бо кыяне послаша по нь» (Лавр. 192).

Кыяне, кiане значит киевляне.

6

Здесь Прыжов отсылает читателя к «Запискам о Южной Руси» (I, 235); автор «Записок» — П. А. Кулиш (1819–97).

7

Сноска Прыжова: «Деревляне собраша лучьшiе мужи, иже дерьжаху деревскую землю. — Сдумавше поляне и вдаша от дыма меч. — Сдумавше с князем своим Малом. — Ростовцы и суздальцы сдумавше вси».

8

Лю´бечский сейм — съезд русских князей, состоявшийся в городе Любече. В «Повести временных лет» говорится об участии шести князей, которые хотели договориться о разделе вотчин и также сплотиться против общего врага — половцев.

9

«Слóво» — имеется в виду «Слово о походе Игоря», древнерусская героическая поэма, обычно называемая «Слово о полку Игореве».

10

Скоп использовано здесь в значении сходка, (всеобщий) сбор, собрание (жителей): эти значения слова скоп отмечены В. И. Далем в архангельском диалекте.

11

Manaheimr, minneheimr — земля людей; в скандинавской мифологии так называлась область, в которой обустроились люди, отгородившись от остального мира. Эту землю называли также Мидгард (древнескандинавское miďgarďr), что можно понимать как срединное огороженное место, земля внутри ограды: людской мир был обнесён стеной (оградой) для защиты от великанов, живущих по берегу глубокого океана, который обложил по кругу землю.

12

Принимая на веру примеры из санскрита, приводимые Прыжовым, объясним немецкое brauen — это варить пиво (сравните с английским глаголом brew с тем же значением); невеста по-немецки Braut, но у нас нет уверенности, что слово восходит к brüt с первоначальным значением варительница пива; французский глагол brasser переводится, во-первых, мешать и, во вторых, варить пиво; дополним примеры Прыжова английским mead (питейный мёд), идущим от староанглийского meodu, — это слово родственно древнескандинавскому mjoďr и восходит к предполагаемому индоевропейскому medhu.

13

В.-А. В. Похлёбкин (1923–2000) в своей книге «История водки» называет этот напиток олом, давая следующее пояснение: «Ол. В середине XIII века впервые появляется новый термин для обозначения ещё одного алкогольного напитка — ол, или олус. Есть также данные, что в XII веке зафиксировано название олуй, что, по всей видимости, означало то же самое, что и ол. Судя по скупому описанию источников, под олом понимали напиток, подобный современному пиву, но только приготавливали это пиво-ол не просто из ячменя, а с добавлением хмеля и полыни, то есть трав, зелий… Ол был напитком, напоминающим современное пиво, но только сдобренное травами. Его наименование напоминает английский эль, также приготавливаемый из ячменя с травами (например, с добавлением цветов вереска).»

14

Сноска Прыжова: Подробнее в монографии «О напитках в древнейшем быту славянского племени».

Мы поясним, что Квáсир — герой скандинавских мифов. При заключении мира две группы враждующих богов, асы и ваны, собрали в сосуд свою слюну, из которой был сделан мудрый человек по имени Квасир. Два карлика, Фьялар и Галар, убили Квасира и смешали его кровь с пчелиным мёдом. Всякий, кто пил получившийся таким образом напиток, называемый мёдом поэзии, становился поэтом или мудрецом.

15

Известно, чем кончилось это питьё: «И когда опьянели древляне, [Ольга] велела отрокам своим пить в их честь, а сама отошла недалеко и приказала дружине рубить древлян, и иссекли их 5000.»

16

В Словаре-справочнике «Слова о полку Игореве» фраза приводится полностью в таком виде: (1016) «И рекъ к нему: Оньси, что ты тому велиши творити; меду мало варено, а дружины много». Новг. 1 лет., 15 (XIII в.) Судя по всему, это не вопрос, как считает Прыжов, а приказ: вот что ты ему повелишь сделать: (скажи, что) мёду мало варено на большую дружину. Так называемая Типографская летопись сообщает, что во время противостояния Ярослава и Святополка на Днепре первый послал ночью за реку, в стан противника, своего отрока. Для чего? В дружине Святополка, как мы понимаем, был некий муж (моужъ), готовый предать своего князя, и Ярослав через своего юного лазутчика посоветовал тому мужу наварить побольше мёду для дружины, чтобы споить её: мол, дружина большая, а мёду пока мало. То есть слова, которые приводит Прыжов, похоже, говорились не дружиной Ярослава, а самим Ярославом отроку-посланнику или же этот отрок говорил так человеку в стане Святополка. Цитируем Типографскую летопись: «Святополкъ стоаше междоу двема озерома и всю нощь пилъ бе с боляры своими… Бяше моужъ въ приазнь оу Святополка. И посла к немоу Ярославъ отрокы свои нощию. Рече к немоу онъ сии: Что ты томоу велиши творити: медоу мало варено, а дроужины много. И отрече емоу моужъ той: Рцы тако Ярославоу: Да аще медоу мало, а дроужины много, да к вечероу дати».

17

Иван Тихонович Посóшков (ок. 1670–1726) — автор трактата об экономике и экономическом состоянии России, полное название которого — «Книга о скудости и богатстве, сие есть изъявление от чего приключается скудость, и от чего гобзовитое богатство умножается». Первое известное произведение Посошкова — «Денежное письмо». Человек разносторонний, технически грамотный, он занимался гравированием, черчением, оружейным делом, чеканкой денег и винокурением.

18

Сноска Прыжова: В Софийской летописи под 1476 годом записано: «И прiидоша к нему (к московскому царю) Никитины улицы два (старосты) Григорiй, Кипрiянов сын, Арбузьев, да Василей Фомин, а явили от обоих улиц бочка вина краснаго.» И далее: «Мнози житьи люди стрѣтоша его вси с вином». (П. С. Л. VI, 201)

19

Сноска Прыжова: В правилах немецкой конторы (XIV века) постановлено было: «Кто (из немцев) остается (в Новегороде) до времени варки меда, когда смешивается вода, мед и хмель, тот должен участвовать в общих издержках».

20

Возможно, Прыжов имеет в виду «Слово о богатом и убогом», древнерусский письменный памятник.

21

Адам Олеáрий (ок. 1600–71) — участник немецких, точнее, голштинских, посольств в Россию и Персию, автор обстоятельных путевых заметок, вышедших в 1647 году под заголовком «Описание путешествия в Московию».

22

Отрывок из былины «О молодом боярине Дюке Степановиче». В дореволюционных изданиях здесь имелась пометка Прыжова Рыб. сборник, которая сообщала, что текст взят из сборника «Песни, собранные П. Н. Рыбниковым» (1861–1867 гг.). Водочка сладкая указывает на настойку или наливку, а не на водку в современном понимании этого слова. Водку на Руси называли хлебным вином, горячим вином, перегонным вином, говорили ещё: зеленó-вино. В более ранних вариантах этой и других былин фигурируют обычно питья медвяные, то есть питейный мёд разной крепости. Зелено вино, по идее, вино хлебное, перегонное, но, скорее всего, в старину так называли, опять же, наливки и настойки на основе водки; это точно не сорокоградусная водка в сценах, где какая-нибудь честна вдова подносит своей куме чару зеленá вина или: «Молода Анна Ивановна выпила чару зелена вина.» В большинстве случаев сказители, обычные читатели и даже языковеды не задумываются, почему «былинный» напиток назывался зеленым вином: это воспринимается таким же «штампом», как сыра земля, чисто поле, калена стрела… Те, что задумываются, как, например, В. В. Похлёбкин, написавший «Историю водки», считают, что зеленó происходит от слова зелье (трава, растение): то есть зелено вино писалось первоначально зельено вино и означало настойку на различных травах. Стоя´лый мёд — это питейный мёд выдержанный, крепкий.

23

Фраза, приведённая в «Повести временных лет», притягивается в качестве чуть ли не главного козыря, когда заходит разговор или спор об истоках пьянства на Руси. Для одних это веское доказательство того, что у нас испокон веку пили и будут пить, другие, в том числе и Прыжов, уверены, что Вдадимир имел в виду «культурное» потребление горячительных напитков — для приятного проведения времени и веселья. Конечно, только идеалист или ограниченный мыслитель может рассуждать о том, что в каком-либо обществе или в какой-либо период человеческого развития могло преобладать «культурное» потребление алкоголя, когда все пьющие или подавляющее большинство питухов прекращали бы вливать в себя пиво, вино, горькие и сладкие водочки, достигнув «разумного» опьянения, способствующего «мудрой» беседе и пристойному веселью. Не будем включаться в полемику, только напомним, что расхожая фраза, некогда «вложенная древнерусским грамотником в уста Владимира» в рассказе о выборе веры, не подразумевала умеренного потребления алкоголя; Владимир с интересом выслушал увещевания исламских делегатов, но вот отказываться от свинины, выпивки и расставаться с крайней плотью ему никак не хотелось. Приводим соответствующее место из «Повести» в переводе Д. С. Лихачёва: «Пришли болгары магометанской веры, говоря: Ты, князь, мудр и смыслен, а закона не знаешь, уверуй в закон наш и поклонись Магомету. И спросил Владимир: Какова же вера ваша? Они же ответили: Веруем Богу, и учит нас Магомет так: совершать обрезание, не есть свинины, не пить вина, зато по смерти, говорит, можно творить блуд с женами. Даст Магомет каждому по семидесяти красивых жен, и изберет одну из них красивейшую, и возложит на нее красоту всех; та и будет ему женой… Владимир же слушал их, так как и сам любил жен и всякий блуд; потому и слушал их всласть. Но вот что было ему нелюбо: обрезание и воздержание от свиного мяса, а о питье, напротив, сказал он: Руси есть веселие пить: не можем без того быть.»

24

Исходя из темы этой книги можно предположить, что автор ссылается на мнение Мартина Бера. Бер — пастор московской лютеранской церкви, современник Бориса Годунова и Лжедмитрия; ему приписывалась «Московская хроника» (Chronicon Moscoviticum): в этом труде (на латыни) нашли отражение события Смутного времени. На самом деле «Хронику» написал тесть означенного Бера, немец по имени Конрад Буссов (Conrad Bussow). Так или иначе, в сочинении Бера, точнее, Буссова, мы не нашли высказываний о благодетельном воздействии алкогольных напитков, встретив, наоборот, отзыв о неумеренном потреблении оных в тогдашней Москве: «Не буду говорить о пристрастии к иноземным обычаям и одеждам; о нестерпимом, глупом высокомерии, о презрении к ближним, о неумеренном употреблении пищи и напитков, о плутовстве и прелюбодействе. Всё это, как наводнение, разлилось в высших и низших сословиях…» Можно предположить, что славил вино Карл Эрнст Бэр, он же Карл Максимович Бэр (1792–1876) — выходец из Эстляндии, всесторонне образованный человек, естествоиспытатель, медик, основоположник эмбриологии, академик Петербургской Академии наук… В книгохранилищах нашлись дореволюционные издания «Кабаков», где по поводу Бера есть сноска Прыжова с пространной цитатой по-немецки из его труда «Geschichte des Weins». Но даже эта подсказка не помогла нам установить, какой именно Бер исследовал благотворные свойства алкоголя.