«СЕВЕРНАЯ ЗВЕЗДА»

(Из дневника)

Когда по снежной жиже брестского перрона в валенках с галошами шел мужик, ронял засаленную ушанку и смачно выражался, мы в своем СВ чуть не заплакали. V меня возникло ощущение, знакомое всем очкарикам, – ощущение начисто протертых очков, через которые мутно угадываемый мир, стал вдруг резким и ярким. Лучший метод изучения иностранных языков – несомненно, метод «погружения». Но «погружаясь», живешь все время в какой-то вязкой неотчетливости недопонимания и диком напряжении. Родная языковая среда после этой долгой пытки воспринимается как праздник возвращения к жизни.

После неестественно зеленых, аккуратных, по линеечке выровненных, стриженых газонов, после до неприличия чистых домиков и улиц ухоженной Европы, родные разухабисто косые заборы и помойки воспринимаются, как удаль молодецкая. Родина! Никогда она не кажется такой милой и близкой, как после даже самой шикарной и экзотической заграницы…

Но постепенно яркая вспышка патриотизма затмевалась ненавистью к очередям и талонам. В головах же крутились планы создания первой русской ложи, под твоим, естественно, молотком. Я перешла в статус «неиграющего тренера», уволилась со студии и была принята по конкурсу в штат ВГИКа, доцентом кафедры режиссуры, по-прежнему мечтая передать и дома всю полноту власти в твои руки, и стать при тебе чем-то вроде Крупской при Ленине.

Летом мы принимали у себя Андре и Франсин.

Заядлая кошатница, Франсин едва в обморок не падала, глядя на шикарных сибирских котов, которые бегают у нас по помойкам. А когда увидела беспризорного «русского голубого»! В голове у нее тут же сработал калькулятор: в Париже такой экземпляр стоит семь тысяч долларов! V нее, по-моему, даже планы экспорта русских котов зароились.

В Ленинград повезли их на «Москвиче» через дачу, точнее «домик в деревне» моих родителей, через дремучие тверские и псковские леса. Бедные французы были подавлены размахом русского гостеприимства, необъятностью наших пространств и дикостью дорог. Андре чуть не умер в бане, а прозрачная, синеватая как картофельный росток Франсин, брошенная мною прямо с полка в Западную Двину, кричала так, что замшелые бабки протрезвели и перекрестились… Еще многие годы спустя я слышала в Париже устные триллеры про нашу тайгу, баню, икру и мистическую пустоту прилавков.

С помощью Андре наши маниловские разговоры о возрождении масонства в России приобретали пугающую конкретность. В Питере был срочно завербован в будущую ложу муж моей двоюродной сестры.

Снова Париж. Мы листаем в масонских архивах желтые распухшие от времени страницы журналов досточтимых лож. Гусиными перьями подписи – Жуковского, Пушкина, Апухтина, Вяземского… Десятки знакомых имен.

«Северная звезда» – так будет называться и наша первая ложа, в которую мы соберем самых близких и верных друзей, самых надежных и проверенных долгими годами кухонного антисоветского разговорного подполья. Но это будет потом, дома. А в Париже мы быстро обрастаем «братскими» связями.

Неромантичность и демагогия. Вот что мне сразу же не понравилось в этих знакомствах. Мы, выросшие в обществе тотального блата, привыкли ценить вообще всякие связи, знакомства, приятельства и дружбы, часто не очень-то разделяя их на нужные, утилитарные и бесцельно-сердечные. Никогда ведь не знаешь наперед, кто из странных приятелей может вдруг оказаться полезным, а какая из нужных связей неожиданно перерастет в душевную привязанность. Французское масонство же, не очень-то секретничающее и не придающее сакрального смысла ритуалам, весьма прагматично нацелено на создание чего-то вроде нашего блата. И тут они по сравнению с нами – ну просто дети: их «братство» – жалкая пародия на наш широкозахватный и душевный блат. Но главное, что так разочаровывало и как-то сразу «заземляло» все отношения с «братьями» и их семьями – злословье и корысть.

Сплетни по Парижу распространяются быстрее, чем слова по телефонным проводам и содержат столько зависти и яду, что эти самые провода должны были бы, кажется, раствориться в них без остатка, как в соляной кислоте. При этом каждый бдительно следит за каждым, увлеченно высчитывая тот шкурный интерес, который держит «брата» в ложе.

Наш Союз кинематографистов в Москве – тоже серпентарий тот еще, но после парижского клубка шипящих «братьев» все члены Союза кажутся мне нежно привязанными друг к другу, как однояйцевые близнецы. Никогда в жизни и за всю жизнь никакой Говорухин не выльет столько грязи на какого-нибудь Соловьева, сколько выливали нам при первом же беглом знакомстве Комбы на Делакруа, Делакруа на Метайеров и так далее по кругу, и в обратном порядке, и в любой перетасовке. Бесконечные и самозабвенные, с горящими глазами шепоты о выгоде… Само это французское слово «интерес» по-русски означает «выгода»!

Ты помнишь? Мы едем по пораженному внезапным стихийным бедствием – снегопадом – Парижу, к Даниэлю. Почти пять часов преодолеваем 11 километров чуть обледенелого асфальта, сплошь заставленного раскоряченными вдоль и поперек машинами. Если бы эти, обалдевшие от ужаса французы не побоялись посадить за руль тебя… Путь не занял бы и четверти часа – тебя же мой отец учил водить машину специально зимой, по гололеду и сугробам. Но с видом камикадзе, рулит Андре, и мы ползем чуть не пол ночи. Все это время – жаркий свист мне в ухо – мол, Даниэль – подонок, жадина, интриган – в масонстве добывает место для своей безработной жены, которую тоже зовут Даниэль, которая тоже – интриганка, жадина, подонка и к тому же невкусно готовит!







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх