Глава XIX. УПУЩЕНИЯ В РАБОТЕ ОТДЕЛА И ФИНАЛ ПРОВЕРКИ

Когда Бондарев пришел к Кузакову, чтобы поделиться мнением о проверяющих и высказать обиду на майора Красовского, тот сидел погруженный в читку служебной почты. Алексей Михайлович сел и стал ждать. Начподив, прервав чтение, сказал:

— Вот, слушай, тут прислали распоряжение из ГлавПУ с выпиской из Главлита[37]. Сообщают, что запрету подлежит исполнение песни «Темная ночь» из кинофильма «Два бойца», музыка Н. Богословского, слова В. Агатова. Теперь это редкое явление, а вот, помню, до войны к нам в секретариат Члена Военного Совета пришел целый список из Главлита. Каких там поэтов и писателей только не было! Я запомнил тех, кого читал: Бабеля, Бруно Ясинского, Пильняка, — и там было указание — изъять из обращения все их книги. И у нас сразу уменьшился библиотечный фонд. Только потом мы узнали — всем им высшую меру дали! Здорово почистили этих писателей! Многие из них были откровенными троцкистами, а какие деньги они гребли за свои книги! И, говорят, что у каждого машина, дача! Ты скажи, Бондарев, чего им не хватало?! И вот всегда эта интеллигенция качается, неустойчивая какая-то. Помнишь, Бондарев, как Маркс и Ленин говорили о ней? Вот… а ты говоришь!

Потом они переключились на текущие дела, и Алексей Михайлович опять жаловался на Сазонова, на отсутствие у него политического опыта и партийного подхода. Но нерешительный Кузаков долго слушал его, зевал и молчал. Ему уже надоело слушать одно и то же, новых фактов не было. И, откровенно говоря, приелся ему Бондарев со своими жалобами. И, глядя в сторону, он сказал:

— Ты, Бондарев, хотя и собрал материал на Сазонова, но, откровенно говоря, он у тебя слабый и недоказательный! То, что он посылал своего подчиненного в деревню менять шмотки на сало, это еще не преступление и даже не проступок, потому что факт его личной корысти отсутствует, а доказать хищение военного имущества тоже невозможно — у него любой солдат скажет, что это было его личное имущество, а доказать обратное почти нельзя! Усек?! — И, скроив серьезную мину на своем угодливом лице, он сделал паузу и продолжил: — И разве не я наказывал, чтобы ты обратил внимание на его морально-политический облик! Я тебе говорил: ищи недовольных вокруг него. Ты ухватился за один факт, а их должно быть больше…

Бондарев вернулся в отдел, взял у Калмыкова пухлый том исполненных документов, стал искать копию своего запроса и совершенно случайно наткнулся на сообщение из УНКВД по Орловской области о повешении пособника оккупантов Николаева и о том, что его сын служит в их дивизии, а эти сведения направляются для оперативного использования. Бондарев сначала не поверил резолюции Сазонова. Как он мог отправить такой материал в архив?! И почему он не довел этот факт до сведения замкомполка по политчасти?! Ведь сокрытие этого факта от политорганов — должностное и политическое преступление! От возбуждения у него тряслись руки, и, радуясь своей находке, он едва справился с волнением, переписывая запрос в свою заветную тетрадочку. Когда Бондарев вышел из блиндажа, серый мартовский денек показался ему сплошным очарованием; все в нем ликовало: наконец-то он обладает серьезным материалом против своего шефа! Давно уже не ощущал в себе такой радости. Просто не верилось, что Сазонов мог так опрометчиво поступить с этим сообщением. Как же ему хотелось уничтожить, растоптать Сазонова! Как он ненавидел и презирал его за манеру запросто разговаривать с подчиненными, за дружеский настрой ко всем в отделе и даже за его чуть хрипловатый тенорок! Сейчас Бондареву хотелось поделиться с кем-нибудь своей удачей! Но этим человеком был только Кузаков. Хотя Алексей Михайлович был недоволен его нерешительностью, тот оставался единственным, кому он доверился и кого посвятил в свои тайные дела.

Выйдя из блиндажа и находясь в буйно-приподнятом настроении, Бондарев и сам не заметил, как ноги снова привели его к начподиву. Как ему везло в этот день! Обычно у Кузакова с утра то совещание, то заседание, и идут к нему разные парторги, комсорги, пропагандисты или кто-нибудь из редакции дивизионной газеты — и все с какими-то бумагами, планами по усилению, расширению, охвату политической учебой, политинформациями для личного состава. А здесь вдруг никого! Только один прыщавый парторг роты управления, лейтенант Карцев, пришедший к начподиву по личному вопросу. И вот уже минут десять — пятнадцать Бондарев сидел как на иголках, а из-за двери все слышался голос с просительной интонацией посетителя. Но наконец-то этот слюнявый Карцев выкатился, и взмокший от нетерпения Бондарев почти бегом кинулся в отсек к Кузакову. А тот, посмотрев на него, сказал:

— Вижу, вижу, ты новенькое что-то наковырял, выкладывай!

И Бондарев, волнуясь от возбуждения, рассказал о своей находке. Лоб Кузакова покрылся морщинами. Это был признак его размышлений. Потом он молча взял телефонную трубку и попросил соединить с оперативным отделом штаба дивизии. Закончив разговор, он сказал:

— Через полчаса полковник Лепин выезжает в артполк, и ты будешь звонить своему Туманову. Помни, что говорить нужно кратко, не больше пятнадцати минут. И еще, не говори скороговоркой и не волнуйся, а то он не поймет. Ну а самое главное, не забудь сказать, что ты выполняешь долг коммуниста без всякой корысти, докладываешь ему о злоупотреблении своего начальника и что ты сожалеешь о случившемся, но твой партийный долг обязывает тебя поставить руководство в известность о свершившемся факте.

Когда Бондарев взял трубку и услышал басистый зуммер, а потом щелчок и голос: «Туманов слушает», — у него что-то ёкнуло в груди. Его внезапно ударило в испарину, и, уже не слыша себя, он громким голосом доложил свою должность. В это время невидимый собеседник успел сказать ему: «Вы не старайтесь говорить громко, я вас прекрасно слышу…» Это как-то ободрило Алексея Михайловича, и он, уже более спокойным голосом, стал излагать суть своего обращения по заранее приготовленному тексту. Форма доклада была краткой и заняла около десяти минут. Когда он закончил, тот же телефонный собеседник вежливым, но твердым голосом сказал: «Если вы закончили, то попрошу все это изложить в рапорте на мое имя и прибыть с ним ко мне завтра к десяти часам утра. Полагаю, что в ваших интересах никого не посвящать в наш разговор. Вызов будет вам сделан по линии политотдела армии». На этом доклад был закончен.

Кузаков, ожидавший его около переговорной комнаты, кинулся к нему:

— Ну как, как он тебя воспринял?!

— Вроде бы ничего.

— Давай рассказывай!

И Бондарев, желая в глазах начподива казаться более солидным, сделал паузу и спокойным тоном сказал:

— Завтра. На личную беседу меня пригласил, только я прошу никому об этом…

— Ну, это понятно, — заметил Кузаков, и у него забрезжила надежда, что теперь они действительно с Бондаревым в паре смогут воздействовать на окружение комдива, нейтрализовать некоторых, например этого бывшего военспеца Лепина, и установить хорошую партийную атмосферу, а то ведь командиры полков почти не замечают его, хотя ведь он должен быть вторым лицом в дивизии. И Кузаков с выражением готовности услужить и сделать что-то приятное сказал:

— Я восхищен тобой, доложил ты классно! Он у тебя даже никаких уточнений не попросил, настолько ты ему четко и грамотно изложил. Уважаю тебя за то, что ты моим советом воспользовался — подготовиться к разговору. Другому сколько ни советуй, а проку никакого!

Бондарев выпрямился и едва удержался, чтобы не упрекнуть того в нерешительности и нежелании оказать ему помощь через свои связи, но удержался, считая, что Кузаков ему пригодится в дальнейшем. В целом они остались друг другом довольны, и Бондарев поспешил в отдел, чтобы написать рапорт. Часа через два в отдел поступила телефонограмма о вызове коммуниста Бондарева в политотдел N-ской армии.

А в это время Сазонов готовился к назначенному майором Ковалевым совещанию в отделе по вопросам состояния борьбы с антисоветской агитацией и пропагандой среди личного состава дивизии. Сообщение по этой работе готовил проверяющий, капитан Разин. Чтобы не застать врасплох Сазонова, Ковалев раскрыл перед ним результаты проверки:

— Вы понимаете, что капитан Разин в ходе проверки собрал много фактов, когда ваши сотрудники не обращали внимания на антисоветскую сущность высказываний, не проводили предупредительно-профилактическую работу среди личного состава, так что учтите эти обстоятельства и постарайтесь оптимально объяснить причины, недоработок…

За эти суетные дни Сазонов упустил из виду «ненаглядного» своего. И хотя во время совещания он узнал, что Бондарева вызвали в политотдел армии, однако не придал этому значения.

По сообщению капитана Разина, этот участок работы запущен и сотрудники отдела не реагировали на высказывания антисоветской направленности, не принимали действенных мер по пресечению особо злостных реплик по отношению к нашей партии и советской власти. Так, например, сержант Куликов в кругу своего расчета говорил, что у них в деревне столбы поставили, провода повесили, а электричества не дали, но провели только одну «брехаловку», то есть радиосеть. И он же говорил: посмотришь под пуговицей на кальсонах, а там вши, как на партсобрании, сидят дружно и дремлют. К тому же вот рядовой Уханов допустил нецензурные выражения на лекции пропагандиста дивизии на тему: «Национальная политика ВКП(б)». Так, на слова лектора «царская Россия была тюрьмой народов» он вслух сказал: «Ну и ебись ты конем!»

Потом капитан цитировал еще много высказываний, подрывающих колхозный строй, и зачитывал из текста, как повозочный из полкового хозвзвода Гамаюнов сказал, что «хорошо жилось до колхозов, когда были ТОЗы[38], лишь тогда только немного и обустроилась деревня, а потом в колхозе все стало общее — значит, ничье! А МТС[39] пашет через пень-колоду — никто за это не отвечает, а в конце года на трудодень сто грамм зерна». Другой его собеседник, солдат Кулевич, ранее находившийся на оккупированной территории и призванный через полевой военкомат, говорил: «Как войну закончим, так на селе должны быть перемены. Я так кумекаю — вернули погоны, вернут и загоны[40]». А рядовой Кураев даже спел частушку антисоветского содержания: «Едет Сталин на карете, а карета без колес. Ты куда поехал, Сталин? — Ликвидировать овес».

И не только рядовые, но и офицеры допускают безответственные высказывания и порой разглашают государственные тайны. Лейтенант-воентехник Зайцев в кругу собутыльников полностью раскрыл спецмероприятие, когда он участвовал в засаде на бежавшего из-под ареста бывшего командира «железной дивизии» Гая[41], и при этом выразил сомнение в его принадлежности к врагам народа!

Потом капитан Разин бодрым голосом зачитал заключение о результатах проверки, отметив при этом, что в дивизии устный антисоветизм стал бытовым явлением, а контрразведка не обращает внимания на вражеские высказывания, не ведет профилактику среди тех лиц, кто с враждебным умыслом допускает выпады против мероприятий партии и правительства и клевещет на советский общественный строй!

— А что делает в это время Особый отдел? — вопрошал капитан, оторвавшись от текста и обращаясь прямо к Сазонову. — Оказывается, он только наблюдает и регистрирует антисоветчину! Разработок на такие явления отдел не заводит, политорганы не информируются…

Сазонов понимал, что по закону Разин прав, но слишком суров и жесток был этот закон! Ну а многих, кого проверяющий записал в антисоветчики, он за врагов не считал и знал, что все они, когда надо, безропотно отдадут свои жизни за нашу власть и правительство, а выразиться матерком о порядках в стране, колхозе, на предприятии, в адрес малого начальства — так это первое дело для них! Там, у себя дома, их еще сдерживал страх перед органами, а здесь, на фронте, где смерть была рядом, они считали, что никто не будет придираться, если вслух обмолвиться о власти не так, как говорят политработники, славословя заботу партии и правительства о трудящихся. Ну, что с ними поделаешь?! И как их переубедишь, если лозунги и обещания хорошей жизни остались словами, а действительность была другой! И он вспомнил арест политрука Волкова в ноябре сорок первого. Если разобраться по существу, он не замахивался на советскую власть, но позволил себе вслух поразмыслить о несоответствии нашей довоенной доктрины и критикнуть Верховного! Однако закон-то очень суров! Десять лет лагерей для Волкова — много!

Разин закончил свой критический обзор и спросил, есть ли к нему вопросы, но их не оказалось. Тогда Сазонов, как положено, заверил проверяющего, что оперативный состав учтет все критические замечания по данной линии работы и выполнит рекомендации по устранению недостатков… И еще много слов благодарности было сказано в адрес проверяющих за ценные указания, советы и помощь по конкретным делам! На этом совещание окончилось.

Все расходились, довольные тем, что совещание не затянулось и что они успеют к обеду. А у Сазонова был запланирован и согласован с Ковалевым вечер отдыха для проверяющих. Пусть не думают потомки, что на фронте только и делали, что стреляли и совершали героические подвиги. Такое представление о войне могли создать газеты того времени, где только и было: умение бить фрицев; героика от рядового до генерала, трезвость и высокая культура на фоне преданности Родине! Солдаты и офицеры, изображенные во фронтовых очерках, не расставались с томиками стихов Маяковского или с книгой «Как закалялась сталь» Н. Островского, знали только бои и сражения и пили… только чай!

Отработанные, отфильтрованные по единому штампу ГлавПУ и Главлита, другой жизни о войне газеты показывать не могли!

Как советовал Сазонову его коллега Денисенко, для вечера отдыха нужна была баня. Об этом он договорился с командиром саперов майором Собинским. Их баня была шедевром инженерного искусства! Бревенчатая красавица с петушком на камышовой крыше, с крыльцом и навесом, с перилами из березовых жердей, в глубине ельника она смотрелась как сказочный теремок. В просторном, теплом предбаннике стояла длинная железная печь и широкие лавки со спинками. Парная — такую ищи, по всей дивизии не найдешь! Специально подобранные булыжники и несколько чугунных чушек были заложены в срезанную часть трофейного понтона, нагреваемого с улицы. Ковша воды хватало, чтобы паром охватывало всю парную, сработанную из осиновых плах. Откуда-то солдаты достали березовые веники, но в ходу были и можжевеловые. В бане стоял смолистый запах леса, свежего дерева и земляничного мыла.

Мылись в бане долго. Три-четыре захода в парную утомили гостей. Распаренные, уставшие, но довольные, они возвращались в блиндаж и, увидев на столе давно забытую на вкус цивильную снедь, дружно выразили свой восторг. Как было приятно после бани сесть за такой стол. Ординарец Сазонова с блеском оправдал свою довоенную должность — завхоз. Он предусмотрел все для застолья. Длинный стол из снарядных ящиков был накрыт белой бумагой, на полу и по углам лежал лапник, издавая приятный лесной дух. В офицерской столовой он раздобыл тарелки, вилки, стаканы, а четыре фонаря с чистыми стеклами уютно освещали весь отсек. Разведенный спирт стоял в холодном термосе. Сельские дары, полученные в обмен: капуста, огурцы, моченые яблоки, сало и американская консервированная колбаса, — были порезаны и разложены по тарелкам. Ведро вареной картошки, закрытое двумя одеялами, томилось, ожидая своей очереди. Сазонов скромно выслушал похвалу. Он был несказанно рад, что все удалось и Егоров не подвел — стол на славу; проверка заканчивается, не предвещая неприятностей. В дивизии все спокойно, а Бондарев отказался от товарищеского ужина — ему завтра в политотдел армии.

Первый тост, как это было давно принято у армейских офицеров, — за Верховного! А когда уже наполовину опустел термос и было сказано немало тостов: за любимую Красную Армию, офицерский корпус, за скорую Победу, за здоровье проверяющих и гостеприимных хозяев, — и еще не была потеряна радость первого опьянения, когда алкоголь волшебно отпустил еще молодые, но порядочно истрепанные войной нервы, погружая их в безмятежный покой и послебанную телесную легкость, настраивая на добрые дела и сердечные слова, тогда за столом появился знаменитый певец и гитарист — старшина Костя Шкипер со своим другом — виртуозом игры на домре, Мишей Казаковым. Сазонов одолжил их на вечер у командира батальона связи. Сам комдив иногда приглашал их к себе, слушал и подпевал, когда Костя начинал распевные, но грустные «Реве та стогне» и «Гляжу я на небо».

За столом уже установилась тишина, и старшина взял несколько аккордов, и вместе с домрой они повели дуэтом довоенные мелодии. Говорят, что запахи и звуки по-особому действуют на память. А здесь, на фронте, все, что было связано с мирной жизнью, ценилось особо! И, слушая эти простенькие мелодии, они отдыхали душой; их охватывала радость, что они живы, здоровы, сидят со спиртиком в теплом блиндаже, немцы не бомбят, не обстреливают… А до боли знакомая по танцплощадкам и фильмам музыка устроила им радостную встречу с прошлым. Четвертый год шла война, и они уже подзабыли лица родных и любимых, а песенные слова бередили память. И, очарованные мелодиями и словами, они радовались и грустили об уходящей молодости, фронтовых утратах в ходе этой долгой войны.

Уже опустел термос со спиртом и был выпит чай из двух чайников. Время шло к полуночи. Дважды на «бис» был исполнен репертуар только входившего в моду киноактера Марка Бернеса, и сурово задушевная «Темная ночь» всякий раз заставляла блеснуть слезой глаза почти каждого из них. Но, каждому — свое. И Бондарев, выйдя из соседней землянки, усмотрел еще одно прегрешение Сазонова — исполнение запрещенной ГлавПУ песни в расположении блиндажа, о чем он непременно доложит завтра Туманову.

Примечания:

3

Ст. 95 УК РСФСР (старого Кодекса) об ответственности за дачу ложных показаний или отказ от показаний.

4

СВГК — Ставка Верховного главнокомандования.

37

Главлит — Главное управление по делам литературы и издательств. Создано 6.06.1922 г. при Наркомате просвещения; осуществляло политико-идеологический, военный, экономический контроль и цензорские Функции в литературе и искусстве. Отменено по закону РФ в 1993 году.

38

TОЗ — товарищество по совместной обработке земли как форма кооперации крестьян до колхозного строительства.

39

МТС — машинно-тракторные станции. Возникли вместе с колхозами как Государственные предприятия для обработки колхозных и совхозных земель.

40

Загоны — личные наделы земли, существовавшие до коллективизации.

41

Гай — легендарный герой гражданской войны. Его дивизия в 1918 году участвовала в боях против белых и освободила города Симбирск и Самару. Арестован в 1937 году, бежал из столыпинского вагона при этапировании, приговорен Военной Коллегией Верховного суда к расстрелу. В 1993 году «железная дивизия» еще находилась в составе Московского военного округа. (Личный архив автора.)