ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ: СТАЛИНСКАЯ ПАРТИЗАНСКАЯ ВОЙНА — ОСОБЕННОСТИ СТИЛЯ

Оценивая стиль советской партизанской войны, сравним ее с действиями Украинской повстанческой армии и, для полноты картины — Армии Крайовой, потому что после соответствующего сопоставления уже сложно говорить о том, что особенности поведения сталинских украинских партизан были вызваны террором нацистских оккупантов, менталитетом украинцев, природой ТВД или же обстоятельствами военного времени. В случае с УПА и партизанами УШПД наблюдалась любопытная картина: и с той, и с другой стороны воевали украинцы, но сражались по-разному. Если читатель хочет провести подобное сравнение самостоятельно, то его следует адресовать к исследованиям о бандеровской повстанческой армии[1414] и вооруженных формированиях умеренных польских националистов[1415].

Сразу же оговорим, что каждая из характерных черт действий советских партизан 1941–1944 гг. не являлась следствием лишь какой-то одной их базовой особенности. Однако дабы свести к минимуму количество повторов, в заключительной главе объяснения вынужденно выстроены по довольно-таки грубой схеме: «одна причина — одно следствие». Поэтому для понимания причин наличия стилистических особенностей сталинской партизанской войны важно учитывать, что один специфический «родовой признак» красных партизан приводил сразу к нескольким последствиям. Причем каждое из этих последствий оказывало влияние на другие. Речь идет именно о комплексе взаимообусловленных черт.

В жестокости и размахе террора против мирного населения сталинские партизаны уступали своим коллегам-националистам. От рук бандеровцев погибло в несколько раз больше мирных жителей, чем от рук украинских партизан: повстанцы резали поляков. В связи с антипольской акцией УПА отходит на второй план террор УПА в послевоенный период против тех украинцев, которые сотрудничали с советской властью[1416]. Польская Армия Крайова также довольно активно проводила террор: ее части уничтожили больше гражданского населения (украинцев), чем советские партизаны — по крайней мере, на территории нынешней юго-восточной Польши, а также Волыни и Галиции. Давний спор славян между собой иллюстрируют слова командующего полицией безопасности в генерал-губернаторстве оберфюрера СС Биркампа, произнесенные им на заседании совета генерал-губернаторства 19 апреля 1944 г.: «В повете Грубешов [Люблинского дистрикта] поляки жгут украинские деревни, в дистрикте Львов (т. е. в дистрикте Галиция. — А. Г.) украинцы жгут польские деревни. Происходящие там убийства столь зверские, что для немца попросту неясно, как можно убивать людей таким способом»[1417].

УПА и АК были националистическими формированиями, поэтому для них применение этнического террора было куда более логичным, нежели для коммунистов — хотя бы формальных интернационалистов. Последние, в отличие от своих коллег, применяли и классовый террор. Сталинские партизаны могли пожалеть даже полицая, если он был крестьянином-бедняком, а зажиточных хозяев они грабили и порой уничтожали, даже если они не совершали каких-то враждебных красным поступков. Бандеровцы в аналогичной ситуации оценивали людей не только по шкале политической активности, но и по происхождению: при прочих равных условиях бойцы УПА могли пожалеть украинца, даже схидняка, а русского[1418] или еврея — убить.

Красные партизаны выделялись вспышками массового террора против представителей этнических групп, идентичных самим советским партизанам. УПА не вырезала украинских деревень, подобные действия АК в отношении польских сел непредставимы. Красные партизаны Украины, которые в большинстве своем были украинцами, напротив, нередко уничтожали волынские украинские села, иногда — вместе с населением. Ключевая роль НКВД как основного организатора зафронтовой борьбы в первый год войны придала советским партизанским формированиям определенный репрессивный заряд. Можно упомянуть и подспудное влияние на сознание граждан СССР в 1917–1941 гг. коммунистической идеологии.

Более широкая панорама советского партизанского террора демонстрирует на первый взгляд странную картину. До настоящего момента науке не известен ни один факт уничтожения красными какого-либо «полицейского» села восточной или центральной Украины. Красные уничтожали чуждые им «националистические» населенные пункты Западной Украины. В этом было их отличие от советских партизан Белоруссии, в ходе карательных действий охотно превращавших в пепел и белорусские «полицейские» села[1419]. Как ни парадоксально, но в изобилующей партизанскими отрядами Белоруссии советские партизаны были не до конца «своими»[1420]. В этом было их отличие от партизан УШПД, являвшихся плотью от плоти центральных и восточных областей УССР. В лесах Белоруссии в 1941–1942 гг. оказалось большое количество окруженцев и беглых военнопленных, никак не связанных с «оседлым» населением. Эти отряды были хуже, чем украинские партизаны контролируемы Центром, а иногда вообще им не управлялись. Кроме того, в связи с довольно ощутимой партизанской угрозой немцы чаще проводили в Белоруссии антипартизанские операции и связанные с ними репрессии против мирного населения, что находило отражение и на психологическом состоянии жителей лесов и болот. Необходимо также учитывать, что менталитет белорусов в целом более традиционен, чем украинцев. Поэтому в БССР даже местные отряды чаще, чем в УССР, применяли к довоенным соседям-белорусам принцип коллективной ответственности. Кроме того, в Западной Белоруссии, помимо истребления «полицейских» деревень, имело место уничтожение красными в 1943–1944 гг. связанных с Армией Крайовой польских сел.

Масштабность репрессивных действий партизан вредила даже самому коммунистическому режиму, в том числе в Восточной Украине.

Приведем отрывок из «Дополнительного приказа о борьбе с партизанами» по 52-му корпусу Вермахта от 17 ноября 1941 г.: «Привлечение местных [жителей] на свою сторону облегчается благодаря чинимому партизанами террору. Этот момент следует использовать»[1421]. В Западной Украине репрессии красных были еще более брутальными. По словам начальника Каменец-Подольского штаба партизанского движения Степана Олексенко, «партизаны часто к селам Западной Украины подходили шаблонно: “А, националисты, бульбаки, банде-ровцы — бей, кроши!”… Были случаи, когда партизаны сжигали села… Конечно, такие действия отталкивали народ от нас и приближали к националистам, к “своим хлопцам”»[1422].

Помимо террора, который вели советские формирования, на население обрушивался куда более масштабный нацистский террор, который провоцировали сталинские партизаны. У последних не было стремления как-то минимизировать репрессии противника. В директивных же документах ОУН-УПА красной нитью проходят указания о том, чтобы повстанческие командиры по возможности не проводили операций рядом с украинскими населенными пунктами. Для того, чтобы не подставить польское население под гитлеровский террор, в АК вообще была принята «Доктрина ограниченного действия», принесшая на антинемецком фронте столь же ограниченный результат. (При этом офицеры АК еще с конца 1942 г. охотно провоцировали гитлеровский террор против украинцев[1423], а бандеровцы — против по-ляков[1424].) Красные же партизаны воевали, не обращая внимания на то, что вследствие их поступков немцами будут уничтожены мирные жители — украинцы, русские, поляки и т. д. — без разбора. Более того, наличествовал умысел, вызванный горячим желанием зафронтовых руководящих центров вбить клин между оккупационной администрацией и мирным населением, а также свойственное советской системе пренебрежение к человеческой жизни. Чаяния руководства партизан в общем воплотились в жизнь. По словам немецкого историка Клауса Йохена Арнольда, «во время операции “Барбаросса” Вермахт столкнулся с безоглядной партизанской войной, которая вела к ожесточению оккупационной политики»[1425]. Неслучайно наиболее жестоко в обращении с мирным населением Вермахт проявил себя в СССР, а также в Югославии и Греции — там, где немецкая армия противодействовала коммунистической партизанской войне.

Провоцируя нацистский террор, красные партизаны не ставили перед собой задачи оборонять мирное население оккупированных территорий от репрессий — будь то совершенные в ходе антипарти-занской борьбы карательные акции нацистов, планомерное истребление ими евреев и цыган, или же, например, убийства поляков бандеровцами. Таких директив Центр не давал вообще. Операции по защите деревень были редкой инициативой отдельных местных партизанских командиров, подавляющее же большинство красных вожаков, как и УШПД, интересовало только количество подорванных поездов, убитых немцев или точность развединформации. Наоборот, в УПА защита сельских жителей была приоритетом. Системным показателем в этом случае являлось наличие развернутой ОУН сети «самооборонных кустовых отрядов».

Американский исследователь Кеннет Слепьян правильно определил то, что до сих пор, с легкой руки товарища Сталина, по инерции называется «советским партизанским движением»: «В других странах оккупированной Европы движение Сопротивления изначально развивалось более или менее спонтанно и без значительной формализованной поддержки институциональной или государственной. В Советском Союзе наоборот — с самого начала созданием, организацией и руководством партизанами занимались государственные учреждения»[1426]. Следует завершить мысль: речь идет не о двух аналогичных явлениях, разных по форме, а о двух разных по сути явлениях, но при этом иллюзорно похожих.

Связано было это различие с тем, что красные партизаны были не повстанцами (инсургентами), а коммандос (диверсантами, разведчиками и террористами). При этом устоявшееся представление о спецназовце не очень-то вяжется с видом крестьянского паренька в драной овчине и треухе набекрень, вооруженного ржавой винтовкой Мосина. Но внешность обманчива, а уровень военной подготовки в данном случае является не определяющей чертой, а издержкой массовости. Разумеется, количество и квалификация красных партизан противоречат духу спецподразделений, но принципы создания этих формирований, особенности комплектования и функционирования свидетельствуют о том, что по содержанию это были советские коммандос.

Сущностное различие между двумя названными типами вооруженных формирований видно уже из названий. Повстанцы (инсургенты) появляются вследствие резкого недовольства жителей господствующим режимом, и в значительной степени действуют сообразно непосредственным, т. е. сиюминутным интересам и желаниям местного населения. Спецназ же, наоборот, изначально посылается за линию фронта или — что в рассмотренном случае происходило чаще — оставляется в тылу противника силовыми структурами государства и действует в интересах последних. Отряды коммандос могут встречать противодействие местных жителей, или, наоборот, пользоваться их широкой поддержкой, население может мобилизовываться или вступать в ряды диверсантов, но последние не меняют от этого своей природы: они исполняют волю армейского командования, не особо обращая внимание на судьбу тех людей, которые находятся рядом с ними в повседневной жизни. Не случайно партизаны Ковпака и Сабурова, да и они сами во внутренней документации и в разговорах с мирными жителями постоянно называли себя «армейской частью, действующей в тылу противника».

В определенном смысле сталинские партизаны вообще не были партизанами. Следует также вспомнить, что слово «партизан» происходит от французского слова «приверженец», т. е. сторонник какой-либо политической силы. При этом как зафронтовое, так и непосредственное руководство советских формирований было деи-деологизировано как «Великим переломом», так и «чистками» 19371938 гг. Да и в красных партизанах люди оказывались не потому, что были чьими-то сторонниками.

Показательно, что даже офицеры АК больше заботились о местных польских жителях, нежели сталинские посланцы о каком бы то ни было населении. В АК в Западной Украине в 1943–1944 гг. произошел масштабный конфликт между местными офицерами и транслирующим волю эмигрантского лондонского правительства вышестоящим генералитетом. Многие местные отряды Армии Крайовой хотели защищать польское население от бандеровского террора, а начальство приказывало им готовить восстание и содействовать продвижению Красной армии[1427]. Между УШПД и партизанскими вожаками на местах хватало непонимания, но до настоящего времени не известно ни одного случая, когда командир какого-либо соединения переругался со Строкачем из-за своего стремления защищать крестьян. Тактика и стратегия руководства советских партизан и местных исполнителей на местах — проводить диверсии и не обращать внимания на судьбу мирных жителей — не изменилась и в 1943 г., когда победа Красной армии стала очевидной, и в 1944 г., когда этой победе уже ничто не могло помешать.

Страдания мирного населения усугублялись широким применением советскими коммандос тактики выжженной земли. Ни УПА, ни АК не позволяли себе такой безоглядности в уничтожении хозяйственных объектов. В ряде случаев эта разрушительность вредила даже самому режиму. Например, взрыв исторического центра Киева привел к немногочисленным потерям среди немецких солдат, зато этот акт вандализма вызвал неодобрение большинства киевлян, чем не преминули воспользоваться нацистские пропагандисты. И в сельской местности действия красных не всегда понимали даже их коллеги. Михаил Наумов записал в дневнике, что партизаны маленьких отрядов из соединений С. Маликова, А. Грабчака, А. Сабурова и других на Житомирщине вели себя контрпродуктивно: «Одна из таких групп была арестована и обезоружена — это соед[инение Ивана] Шитова. Через неправильное руководство местными партизанами они сожгли казарму с оружием и боеприпасами, больницу, родильный дом и дом культуры в с. Подлубы. Они жгут, там где следует сохранять, и репрессируют тех, кому следует давать [исправиться]»[1428].

Во главе украинских партизанских отрядов и различных штабов партизанского движения стояли работники советского госаппарата, прямо или косвенно замешанные в массовом терроре 1917–1941 гг., как минимум видевшие разрушение церквей и старинных усадеб. Для этих людей подобные действия не представляли ничего экстраординарного. Тем более, что уже 3 июля 1941 г. на всю страну прогремел призыв Иосифа Сталина уничтожать в германском тылу все, что стоит, и все, что движется.

Невнимание к судьбе крестьянства, к слову, не пользовавшегося в СССР доброжелательным вниманием со стороны властей, выражалось и в методах продовольственного обеспечения коммунистических отрядов. Бандеровцы, стремясь получить пищу и одежду для УПА, установили на территории, находившейся под влиянием

ОУН, упорядоченную систему натуральных налогов. И далее, уже в 1945–1947 гг., когда влияние националистов на село вследствие мер НКВД ослабло, через членов партии и сочувствующих бандеровцы узнавали, где и в каком селе у какого хозяина что есть, что можно забрать так, чтобы не обозлить население. Отряды АК в Польше в годы Второй мировой войны стремились забирать прежде всего те продукты, которые предназначались для сдачи немцам, или же платить за еду деньгами, получаемыми по воздуху из Англии. По словам Бориса Соколова, «как раз в [советских] партизанских донесениях говорится, что население местное в Западной Белоруссии поддерживает польских партизан, — там еще было католическое население, белорусские католики, — потому что они никогда не грабят, не насилуют, не убивают и всегда платят за взятое продовольствие. В то время как советские партизаны и грабят, и насилуют, и убивают и никогда за продовольствие не платят, надо бы это дело изменить»[1429]. Хозяйственные операции АК и УПА переносились населением куда легче, чем хаотичные реквизиции красных. Методы обеспечения советских отрядов характеризовались словами партизанского командира Петра Вершигоры, которыми он описал поведение партизан своего коллеги Ивана Шитова: «“Мы тот отряд, что берет все подряд”, “Тетка, открывай шкаф. Мы на операцию приехали”»[1430]. Подчеркнем, что это описание не девиаций — грабежей, бандитизма и мародерства, с которыми партизанское начальство иногда на словах боролось — а повсеместно господствовавшей практики проведения хозяйственных операций. К чему она приводила, сказал тот же Вершигора весной 1944 г. в официальном отчете в УШПД: «Экономическое состояние районов, контролируемых УПА, более благоприятное, чем в советских [партизанских краях и] районах, население живет богаче и менее ограблено»[1431]. Ничего удивительного в этом факте не было: «корнем», «цементом», «зерном» партизанских формирований являлся «партсовактив», а также номенклатурщики, отличавшиеся, по оценке историка Михаила Восленского, крайней бесхозяйственностью, а также ленью и неуважением к работе[1432].

От непродуманной системы реквизиций нужно отличать разбой (хотя в случае с красными партизанами это иногда сложно). Диверсант Илья Старинов писал о том, что в 1945–1946 гг. ему довелось обезвреживать поставленные УПА мины: «Некоторое сходство между партизанской войной и партизанщиной, действительно, имеет место, но оно ограничивается только заимствованием некоторых партизанских приемов, политическим бандитизмом»[1433]. Если кто и заслуживал подобного ярлыка, то это были как раз подопечные Стари-нова — красные партизаны. Разница с бандеровцами настолько била в глаза, что ее заметили даже немцы, для которых все «лесные жители» по сути должны были представлять нечто вроде аморфной злой массы. В разведсводке расположенного в Здолбунове абвер-пункта «Украина» говорилось, что «УПА воюет не только против большевистской, но и против немецкой армии. Подразделения, в которые входят и конные отряды, хорошо вооружены и, в отличие от большевистских банд, хорошо дисциплинированы. С гражданским населением отряды УПА обращаются корректно. Грабежи караются смертной казнью»[1434]. Эта оценка подтверждается и внутренней документацией ОУН-УПА. Главком Повстанческой армии Дмитрий Клячковский («Клим Савур») уже 15 мая 1943 г. издал приказ, в котором перечислял «особо тяжкие преступления против украинского народа», которые могли караться лишением жизни. В перечень, помимо уклонения от военной службы, дезертирства и коллаборационизма и ряда других действий, входили вооруженные грабежи, присвоение имущества УПА, личной собственности граждан[1435].

Советские партизанские командиры и комиссары, а также их за-фронтовые руководители знали, что ордена и медали, чины и звания, должности в послевоенном госаппарате и номенклатурные пенсии они получат не за лояльное отношение к мирным жителям, а за взорванные партизанами поезда и мосты, убитых немцев. В том числе поэтому командиры партизан попустительствовали разбою среди своих подчиненных, да и сами в нем нередко принимали участие. Бандеровцы же, напротив, ставили перед собой прежде всего не военные, а политические цели, стремились пропагандой и собственным поведением влиять на сознание людей, чтобы способствовать национальной революции. УПА зависела от местного населения, а не от поставок и руководства Центра, поэтому повстанческие командиры вынуждены были не допускать разбоя со стороны своих подчиненных. Армия Крайова, столкнувшись с конкуренцией за влияние на народ со стороны других польских партизанских организаций, стремилась борьбой с криминалом не только в собственных рядах, но и среди населения легитимизировать себя в глазах поляков.

Помимо разбоя, для советских партизанских формирований было присуще распространение других дисциплинарных нарушений — пьянства, половой распущенности и сексуального насилия. В АК проблема потребления алкоголя в целом находилась под контролем, в ОУН-УПА пьянства не было на уровне явления, хотя встречались отдельные факты. Бандеровцы, помимо того, что не допускали злоупотребления алкоголем в собственных рядах, боролись с самогоноварением и пьянством среди мирных граждан. В отношении полового поведения партизан и повстанцев различия также заметны. В УПА и АК тоже встречались факты, описанные в данной книге в главе «Половая распущенность». В частности, определенной активностью, в том числе в отношении собственных связных, отличался главком УПА Роман Шухевич. Но это скорее были исключения. В «Организационных указаниях» СБ ОУН отдельно подчеркивалась необходимость для националистов и повстанцев быть сдержанным: «Мужчина-подпольщик не должен ходить к женщинам по личным делам. Если он идет к женщинам по организационным делам, то должен брать с собой свидетеля… Мужчина, которого деморализует женщина, будет наказан понижением в должности»[1436]. У красных же командиров наличие любовниц («ППЖ»), иногда сразу нескольких, было общепринятой нормой. Сексуального насилия против украинского населения в УПА, в отличие от советских отрядов, вообще не было. Ко всем уже названным причинам различий можно добавить еще одну небольшую деталь — в АК и УПА служили христиане, а не атеисты, как в советских отрядах. И традиционная и официальная христианская этика допускает убийство в качестве крайней меры; к пьянству же и разврату в христианских церквях выработано однозначно негативное отношение. Любопытно отметить, что курение было столь распространено в среде красных, что табак входил в перечень поставок УШПД. У бандеровцев же существовал тотальный запрет на курение.

Помимо названных внешних дисциплинарных нарушений, в советских партизанских отрядах было большое количество внутренних конфликтов. Михаил Наумов считал «отсталость руководства» важной причиной неудач борьбы в тылу Вермахта: «Все партизанские соединения и отряды Украины сосредоточены вместе, а действуют порознь. Склочничают, никакого взаимодействия, ни дисциплины, ни согласованности, бесконтрольность, безответственность»[1437]. Это было следствием одной из существенных особенностей советских партизан — их безыдейности, что вело к отсутствию спаянности. Если личные усилия не подчинены общей цели, то на поверхность выходит себялюбие, эгоизм и другие черты характера, провоцирующие ссоры в коллективе. Сталинские партизаны клялись в любви к «вождю народов», но не были убежденными сталинистами и марксистами. Этого совершенно не могли понять нацисты. Они ошибочно принимали царившую среди партизан вполне закономерную ненависть к наглым, злым и надменным захватчикам, сочетавшуюся с лояльностью к советской сверхдержаве, за проявление исступленного большевизма.

Самое главное отличие между УПА и советскими партизанскими формированиями заключалось в принципе организации этих военнополитических структур.

Советская партизанская борьба не была ни широким движением народных масс, поднявшим восстание в ответ на действия ненавистного режима, ни инициативой сплоченной группы политических единомышленников. Коммунистические партизанские структуры создавались по приказу сверху, функционировали по приказу начальства, и по приказу «ответственных товарищей» были распущены. Административно-командная система являлась сутью советского партизанского аппарата, начиная от Сталина и вплоть до командира отделения. Поэтому деятельность советских партизан (да и саму совокупность партизанских формирований) не совсем корректно называть «партизанским движением». Не называется же «движением» комплектование очередной дивизии Красной армии, массовое создание колхозов или учреждение какого-либо наркомата — несмотря на то, что при этом огромное количество людей активно перемещалось по территории СССР.

В связи с этим ловкой пропагандистской находкой сталинских функционеров являлось название штабов, руководивших партизанскими формированиями: «штаб партизанского движения». Хотя в названии заключен аксюморон, при использовании этих устоявшихся аббревиатур — УШПД, ЦШПД и т. д. — возникает иллюзия того, что эти учреждения были созданы в качестве надстройки широкой инициативы населения, находившегося в тылу немцев. В действительности же ЦШПД и УШПД были органами руководства советских спецподразделений.

Не совсем корректно называть советскую партизанскую борьбу и сопротивлением: отряды были сформированы еще до прихода немцев, т. е. тогда, когда сопротивляться было еще некому.

Люди в большинстве своем шли в партизанские отряды не добровольно, а либо по мобилизации, либо под давлением угрожающих жизни обстоятельств. Реальных добровольцев в советских партизанах было меньшинство. Важнее всего было то, что, в отличие от УПА, командный состав партизанских соединений также комплектовался по принудительному принципу. Рядовой состав советских отрядов вообще набирался как попало и из кого попало.

Системообразующим звеном в УПА, напротив, были добровольцы, конкретнее — члены ОУН, тоталитарной партии радикальных сторонников украинской самостоятельности. Эти люди еще в мирное время ушли в подполье, занимались терроризмом, шпионажем и другими опасными для жизни и здоровья занятиями. За независимую Украину националисты изначально готовы были умирать, и тем более убивать. Их идеологическая мотивация и сознательный выбор участия в вооруженной борьбе не подлежат сомнению. Испытав давление «снизу», почувствовав резкий рост протестных настроений населения, бандеровцы вышли из подполья. Как писал Петр Вершигора Тимофею Строкачу 27 февраля 1944 г., «на протяжении почти всего 1943 г. Волынь охвачена антинемецким движением, восстанием народа против немцев. Националисты возглавили его.»[1438] Практически весь командный состав УПА составляли члены ОУН[1439], большинство будущих офицеров УПА вступило в партию еще в довоенное время. Рядовые шли в УПА в основном по принудительной мобилизации. Более того, процент насильственно уведенных в лес был в УПА, возможно, даже выше, чем у советских партизан. Здравомыслящие селяне не особо желали поднимать руку на красного тоталитарного гиганта-победителя. Однако поиск и отбор призывников у националистов был далеко не формальным, а проводился через низовые структуры ОУН — партячейки в селах. Поэтому сотрудники или консультанты бандеровских «военкоматов» лично знали призывников многие годы. Это было хоть какой-то страховкой от проникновения в ряды повстанцев случайных людей. Попадая в отряд, молодые крестьяне оказывались под бдительным и неусыпным руководством своих фанатичных командиров. При этом постоянную идеологическую обработку рядового состава вели националистические политре-ференты, тоже зачастую активисты ОУН еще с довоенных времен. Дополнительному партийному контролю над Повстанческой армией содействовала состоящая из наиболее проверенных националистов бандеровская контрразведка — Служба безопасности (СБ ОУН), руководство которой комплектовалось из националистов с солидным партстажем. Целесообразно привести относящееся к 1945 г. высказывание одного из функционеров ОУН С. Янишевского. Хоть цитата и неточно передает факты, но зато отражает отношение функционеров ОУН и командиров УПА к собственным контрразведчикам: «Много пало у нас героев — как руководителей [ОУН], так и командиров и бойцов [УПА], но в пять раз больше передушили сами себя… Никто теперь из полещуков (жителей Полесья. — А. Г.) не хочет [независимой] Украины, так как у каждого полещука уже кто-нибудь задушен [СБ ОУН]. На что им теперь та Украина?»[1440] Именно кровавая оуновская дисциплина не позволяла междоусобным конфликтам в УПА приобрести характер повсеместного явления.

В АК же вообще не было массовых принудительных мобилизаций — и командный состав, которому в 1939–1942 гг. при вербовке никто не угрожал расстрелом, и рядовые шли сражаться в польские националистические формирования в целом добровольно.

Оказываясь же волей начальства и судеб во вражеском тылу, красные командиры пытались по возможности обеспечить для себя «комфортные» условия выполнения поставленных задач, сквозь пальцы смотря на такие же устремления своих подчиненных. В книге, опубликованной от имени генерала ГРУ Виталия Никольского, утверждается: «Различного состава, и количественного, и качественного, были группы [партизан], выходившие из тыла, но при всех условиях в лучшую сторону по дисциплине и организованности выделялись подразделения и даже целые партизанские части, которыми командовали офицеры разведки»[1441]. Дело обстояло как раз наоборот. Даже из общего числа советских партизан наиболее «веселой» жизнью, оборачивавшейся слезами для местного населения, отличались разросшиеся до размеров партизанских отрядов группы ГРУ (с весны 1943 г. — РУ ГШ КА) и 4-го управления НКВД-НКГБ[1442]. Связано это было не с какой-то по-особому злой волей начальников этих ведомств — И. Ильичева, Ф. Кузнецова и П. Судоплатова. Дело было в задачах этих отрядов, т. е. приоритетной концентрации на агентурной разведке и индивидуальном терроре, а львиную долю подготовительных мероприятий к теракту составляет все та же агентурная разведка. Как отмечали по итогам войны представители разведывательного отдела УШПД, «практика показала, что наиболее ценные разведданные могут дать отряды, имеющие своей непосредственной задачей только ведение разведки»[1443]. Это означало, что, если подчиненные штабов партизанского движения по долгу службы обязаны были постоянно что-то поджигать, взрывать, в кого-то стрелять, то их коллегам из двух других ведомств, наоборот, боевая и диверсионная активность была противопоказана. Она отнимала силы от выполнения основной задачи и, главное, привлекала недоброжелательное внимание оккупантов. Очевидно, не значилась в числе главных заданий этих групп и пропаганда. Все это провоцировало безделье, ведущее к «бытовому разложению». Кроме того, если ядро этих спецгрупп представляли собой люди, отобранные за линией фронта и приученные к порядку, то принятые в отряды добровольцы не всегда последовательно проявляли желание быть образцовыми партизанами. Безвестный бан-деровский подпольщик охарактеризовал их нелестно: «Местные отряды — это сброд, заданием которого является обеспечивать отряды едой, заниматься разведкой и безопасностью. Именно эти последние жгут села, грабят и убивают»[1444]. Но, подчеркнем, что все советские партизанские отряды — в том числе и диверсанты УПШД — по уровню бандитизма существенно превосходили УПА.

Внутренние отношения в красных партизанских соединениях — свары, драки, матерщина, мордобой, своеволие, доходящее до самодурства, многих командиров и комиссаров еще больше усиливают определенные параллели. Ассоциации возникают не с отрядами до одержимости пламенных герильеро и не со скрепленными уставщиной и корпоративными понятиями (обычаями) военными частями. На ум приходит другой тип вооруженной организации — уголовные банды, перед которыми в тот момент сообразно требованию ситуации вышестоящие главари поставили диверсионные или разведывательные задания. Причем речь идет не об общем эмоциональном восприятии, не о ярлыке, а именно о сущностной, психологической характеристике этих структур. На низовом уровне сталинской государственной машины в экстремальных условиях воссоздавались те же поведенческие нормы и правила, которые существовали на самом верху выстроенной «кремлевским горцем» пирамиды и в мирное время.

Новейшие исследования убедительно демонстрируют, что между Лениным и Гитлером, с одной стороны, и Сталиным — с другой, были принципиальные различия. В свое время английский писатель Герберт Уэллс метко назвал Ленина «кремлевским мечтателем». Таким же фантазером из рейхсканцелярии был и Адольф Гитлер. А вот для «вождя народов» и его аппарата идеология, напротив, не играла внутренней роли[1445]. Сталинское политбюро представляло собой бригаду циничных функционеров, ориентированных только на сохранение, укрепление и безграничное распространение собственной власти[1446], которая была для них самоцелью. Этим они отличались от ленинской или гитлеровской правящей верхушки, являвшихся сообществами махровых, в чем-то даже самоотверженных экстремистов, неадекватно оценивающих окружающую реальность. Сталин же воспринимал действительность в целом здраво, только преломлял ее сквозь призму своей специфической личности. Показательно, что уже находясь во главе огромной страны, «лучший друг физкультурников» использовал в публичных выступлениях лексику, порожденную миром романтики ножа и пистолета[1447]. Об Иосифе Джугашвили оставил свидетельство президент США Франклин Рузвельт, который заметил, что, хотя он ожидал увидеть во главе советского государства джентльмена, на конференциях он встретился с «бывшим кавказским бандитом»[1448].

Еще один немаловажный вопрос о партизанских организациях: насколько советское руководство ценило жизни своих подчиненных, исполнителей? На первый взгляд, сталинская партизанская война являлась в этом случае чем-то выдающимся. В 1941–1942 гг. люди, не имевшие представления о зафронтовой борьбе, в массовом порядке выкидывали в немецкий тыл (обычно неизвестно куда) или оставляли при отступлении неподготовленных и безобразно вооруженных партизан, не понимавших собственных задач и путей их выполнения. В 1943–1944 гг. действия УШПД стали более профессиональными, но выброски партизан в голую степь, на управляемую румынами территорию, в контролируемую бандеровцами Галицию — т. е. почти на верную смерть — продолжались. Такого обращения с собственными подчиненными даже обладавшие высоким уровнем жертвенности бандеровские командиры себе обычно не позволяли.

Но если мы берем более широкую историческую перспективу, то получается, что в целом и польские умеренные националисты и праворадикалы-бандеровцы столь же мало ценили жизни своих партизан, как и сталинские организаторы зафронтовой борьбы.

В 1945 г., невзирая на бесперспективность военного противостояния с СССР, усугублявшуюся довольно слабым сопротивлением коммунизму в большинстве стран Центральной и Восточной Европы, руководство ОУН-УПА приказало повстанцам и подпольщикам продолжить вооруженную борьбу с Советами, окончившуюся поражением. Пропагандистский эффект от действий УПА в 1945–1949 гг. также не был решающим в позднейшем крушении системы.

В Армии Крайовой «аккуратность» действий в 1942–1943 гг. была перечеркнута очень кровопролитной для поляков операцией «Буря» — восстаниями против Вермахта непосредственно перед приходом Красной армии. В отношении противодействия коммунистам тактика и стратегия АК была не просто провальной, но и контрпродуктивной. Согласно замыслам планировавших «Бурю» политиков и генералов, восставшие должны были встретить большевиков не пассивными освобождаемыми, а хозяевами Польши. В результате антисоветское националистическое польское подполье в ходе «Бури» понесло большие потери от немцев и раскрыло себя для НКВД и НКГБ, не преминувших воспользоваться удачным моментом и быстро разгромивших АК и связанные с ней структуры. Представители польских ультраправых из Народовых Сил Збройных в ходе переговоров с АК в 1943–1944 гг. выражали мнение, что готовящаяся акция абсурдна и авантюристична. Однако эмигрантское правительство отдало приказ о начале «Бури», генералы АК передали его «по инстанции», а командиры на местах за редким исключением выполнили. Неслучайно самая известная составляющая «Бури», приведшая к уничтожению польской столицы, в августе 1944 г. получила резкую оценку командующего одной из польских дивизий на западном фронте генерала Владислава Андерса: «Провозглашение восстания в Варшаве… было не только глупостью, но и однозначным преступлением»[1449]. По мысли находившихся в Лондоне организаторов, «Буря» должна была предотвратить установление власти Сталина в Речи Посполитой, однако, наоборот, она существенно облегчила инсталляцию в Польше системы реального (конкретного) социализма.

Вместе с тем в сравнении с войной националистов, коммунистические партизанские действия были относительно успешными с точки зрения борьбы с захватчиками, прежде всего, диверсиями на коммуникациях, но также и уничтожением хозяйственных объектов, битвами с полицией и сотрудничеством с наступающей Красной армией. Украинские партизаны причинили нацистам больший материальный ущерб, нежели УПА и АК, вместе взятые.

Вызвано это было не только общей концепцией советской партизанской войны — причинение максимального урона противнику с помощью диверсий и невзирая ни на какие обстоятельства — но и тем фактом, что красные партизаны в 1942–1944 гг. обладали налаженной системой получения помощи из-за линии фронта: оружия, боеприпасов, медикаментов, техники и кадров.

Кроме этого, нельзя не учитывать моральную поддержку, которую красным партизанам оказывал советский режим с его гигантской Красной армией. АК получала помощь извне в незначительных масштабах, а УПА не получала вовсе. Вести же о победах Красной армии польские, и тем более украинские националисты, воспринимали не с воодушевлением, а с настороженностью — как информацию о грядущем приходе следующего врага. Однако несмотря на эти обстоятельства, и АК, и УПА развивались в борьбе с нацистами. АК эффективно вела разведдеятельность и готовила восстание перед приходом Красной армии. УПА проявила себя в борьбе против нацистской оккупационной администрации и местной полиции. 5 июня 1943 г. генеральный комиссар округа Волынь-Подолье Шене заявил об этом на экстренном совещании с участием А. Розенберга: «Украинские националисты причиняют нам больше сложностей, нежели большевистские банды»[1450]. И это несмотря на то, что антинацистская борьба в 1943 г. не была приоритетом бандеровцев.

При этом, как было показано выше, украинские партизаны, в сравнении с партизанами Белоруссии и отчасти России, были более мобильными, а диверсионная деятельность подчиненных УПШД отличалась большей рациональностью и успешностью. В июне 1943 г. украинских партизан было в 6 раз меньше, чем русских и белорусских, вместе взятых. При этом за участие в партизанской войне в СССР звания Героя Советского Союза были удостоены 172 человека, из них 55 (т. е. 32 %!) — за борьбу на территории Украины[1451], т. е. украинские партизаны награждались в три раза чаще белорусских и российских.

Таким образом, учитывая провалы коммунистических партизанских формирований в 1941–1942 гг., и те ресурсы, которые были затрачены советской стороной для организации зафронтовой борьбы в 1941–1944 гг., нельзя сделать вывод о том, что словосочетание «сталинская партизанская война» является синонимом словосочетания «эффективная партизанская война» — даже если иметь в виду чисто военный эффект действий партизан. Еще более полувека назад американский исследователь Джон Армстронг указал на несоответствие привлеченных советским руководством сил и средств военному результату действий советских иррегулярных формирований[1452]. Если же не концентрироваться исключительно на оперативной составляющей деятельности красных партизан, то уместно заметить: современные украинские исследователи Сергей Лозицкий и Анатолий Кентий справедливо назвали действия сталинских коммандос в тылу Вермахта «войной без пощады и милосердия». И они не одиноки в своей оценке. Немецкий автор Александр Бракель, изучив войну советских партизан на локальном уровне, сделал вывод, с которым можно в целом согласиться: «Победа над немцами была целью, которой советское руководство подчиняло все, в том числе и выживание собственного населения»[1453]. При этом российский исследователь Вячеслав Боярский, оценивая зафронтовую борьбу режима, обоснованно назвал историю советской партизанской войны «историей упущенных возможностей». Иными словами, с оккупантами можно было по-другому воевать и по-другому их побеждать. И вполне объяснимо, что советские партизанские отряды в Украине обладали теми особенностями, которые описаны в представленной работе — они являлись одним из проявлений воюющего сталинизма.

Схема руководства украинскими партизанскими формированиями в 1943 — 1944 гг.[1454]

Стрелками показаны направления подчинения, линиями — направления обмена информацией и согласования планов руководящих структур.


Примечания:



1

Чайковський А. С. Невідома війна. Партизанський рух в Україні 1941–1944 рр. Мовою документів, очима історика. К., 1994; Соколов Б. В. Оккупация. Правда и мифы. М., 2002; Боярский В. И. Партизаны и армия: История утерянных возможностей / под общ. ред. А. Е. Тараса. Минск; М., 2003.



14

Дневник командира соединения украинских кавалерийских отрядов М. Наумова, запись от 24 декабря 1943 г. (ЦДАгО. Ф. 66. Оп. 1. Спр. 42. Арк. 80).



141

Политдонесение командования Путивльского партизанского отряда Сумской области об опыте 8-месячной борьбы в тылу врага, Хрущеву, 5 мая 1942 г. (ЦДАГО. Ф. 57. Оп. 4. Спр. 189. Арк. 121).



142

«Отчет о боевой и политической деятельности группы партизанских отрядов Сумской области УССР с 6-го сентября 1941 г. по 1 января 1944 г.», Ковпак, предп. Строкачу. (ЦДАГО. Ф. 62. Оп. 1. Спр. 1. Арк. 1).



143

Сообщение ВРИО наркома ВД УССР Савченко секретарю КП(б)У Коротчен-ко о мероприятиях немецких спецслужб по борьбе с партизанскими формированиями № 549/сп, 21 июня 1942 г. (ЦДАГО. Ф. 1. Он. 22. Снр. 63. Арк. 172–175).



144

Сообщение заместителя начальника ЦШПД С. Бельченко и др. Строкачу о переходе на сторону немцев части личного состава спецгруппы С. Куропатвы, № 9238 сп, 9 сентября 1943 г. (РГАСПИ. Ф. 69. Он. 1. Д. 1034. Л. 46).



145

«Сообщение о событиях в СССР № 68», шеф полиции безопасности и СД,

11 сентября 1941 г. (BAB. R 58/217. Bl. 21 f.).



1414

На настоящий момент существуют два заслуживающих внимания комплексных исследования УПА: 1. Кентий А. 1). Українська повстанська армія в 1942–1943 рр. К., 1999; 2) Українська повстанська армія в 1944–1945 рр. К., 1999; 3) Нарис боротьби ОУН-УПА в Україні (1946–1956 рр.). К., 1999. 2. Motyka Grzegorz. ukrainska partyzantka 1942–1960. Dzialalnosc Organizacji Ukrainskich Nacjonalistow (OUN) i Ukrainskiej Powstanczej Armii (UPA). Warszawa, 2006.



1415

О действиях АК на территории Украины см.: Romanowski Wincenty. ZWZ-AK na Wolyniu 1939–1944. Lublin, 1993; Wegierski Jerzy. 1) W lwowskiej Armii Krajowej. Warszawa, 1989; 2) Armia Krajowa w Okr^gach Stanislawow i Tarnopol. Krakow, 1996.



1416

Вєдєнєєв Д. В., Лисенко О. Є. Прояви терору і терорізму в протистоянні радянської влади та ОУН і УПА в західноукраїнському регіоні післявоєнної доби // Політичний терор і тероризм в Україні. К., 2002. С. 770–771.



1417

Okupacja i ruch oporu w dzienniku Hansa Franka 1939–1945. T. II. S. 451.



1418

Организационные указания местным центрам СБ ОУН, 1950 г. (Вєдєнєєв Д. В., Биструхін Г. С. «Повстанська розвідка діє точно й відважно…». С. 239).



1419

Musial Bogdan [Hrsg.]. 1) Sowjetische Partisanen in Weissrussland. Innenansichten aus dem Gebiet Baranovici. 1941–1944. Eine Dokumentation. Munchen, 2004; 2): Sowjetische Partisanen. Mythos und Wirklichkeit. Paderborn, 2009. Раздел 8; Волошин Е. Партизаны убивали мирных жителей? // Комсомольская правда в Белоруссии. 28.09.2007. URL: http://minsk.kp.ru/2007/09/28/doc199 433



1420

Романько О. Советский легион Гитлера… С. 171.



1421

Дерейко 1.1. Місцеві військові формування Збройних сил Німеччини на території Рейхскомісаріату “Україна” (1941–1944 роки). Дис. на здоб. наук. ступ. к.і.н. К., 2006. С. 145.



1422

«Отчет о работе Каменец-Подольского подпольного обкома КП(б)У, областного штаба партизанского движения и соединений партизанских отрядов Каменец-Подольской области, апрель 1943 — апрель 1944», первый секретать Каменец-Подольского подпольного обкома КП(б)У С. Олексенко Строкачу, 15 июня 1944 г. (ЦДАГО. Ф. 97. Оп. 1. Спр. 1. Арк. 94).



1423

Motyka Grzegorz. икга^ка partyzaпtka… S. 301.



1424

Татіе. S. 304.



1425

Arnold Klaus Jochen. Die Wehrmacht und die Besatzungspolitik… S. 480.



1426

Slepyan K. Stalins Guerillas… Вступление к главе 3.



1427

См. внутренние дискуссии польских националистов по вопросу о приоритетах в боевых действиях в Западной Украине в 1943–1944 гг.: Motyka Grzegorz. икга^ка paгtyzaпtka… S. 298–414.



1428

Дневник Наумова, запись от 13 ноября 1943 г. (ЦДАГО. Ф. 66. Оп. 1. Спр. 42. Арк. 46).



1429

Соколов Б. «Уходили в поход партизаны» // Радио «Свобода». Программа «Цена победы». 13.11.2004.



1430

Сообщение Вершигоры Строкачу, 27 февраля 1944 г. (Літопис УПА. Нова серія. Т. 4. С. 187).



1431

«Отчет о боевой деятельности 1-й Украинской партизанской дивизии имени Дважды Героя Советского Союза генерал-майора тов. Ковпака за время с 5 января по 1 апреля 1944 г.», Вершигора и др. предп. Строкачу (ЦДАГО. Ф. 63. Оп. 1. Спр. 4. Арк. 140).



1432

Восленский М. Номенклатура… Гл. 8: «Класс-паразит».



1433

Старинов И. Г. Мины замедленного действия… С. 74.



1434

Сообщение центра немецкой армейской разведки «Украина»: «Украинское националистическое движение», предп. для командующего тыловой зоной гр. армий «Украина», подп. неразб., №. 16 668/04 010/43 III с[екретно] 0 2, 15 сентября 1943 г. (ВА-МА, RH 22/104. В1. 111).



1435

Вєдєнєєв Д. В., Биструхин Г. С. Меч і тризуб… С. 299.



1436

Веденеев Д. В., Биструхин Г. С. Меч і тризуб… С. 209.



1437

Дневник Наумова, запись от 2 января 1944 г. (ЦДАГО. Ф. 66. Оп. 1. Спр. 42. Арк. 82).



1438

Літопис УПА. Нова серія. Т. 4. С. 186.



1439

Биографии командиров УПА см.: Содоль П. Українська повстанча армія, 19431949. Довідник. Ч. 1–2. Н.-Й.; Тернопіль, 1994–1995. Passim.



1440

Кентій А. В. Українська повстанська армія в 1944–1945 рр. С. 23.



1441

Никольский В. ГРУ в годы Великой Отечественной войны… С. 162.



1442

Білас І. Репресивно-каральна система в Україні. Кн. 2. С. 365–366.



1443

Итоговый отчет разведотдела УШПД, начальник РО В. Храпко и др., декабрь 1944 г. (ЦДАГО. Ф. 62. Оп. 1. Спр. 275. Арк. 55).



1444

Сообщение подпольщика ОУН с территории севера Ровенской области и прилегающих территорий БССР «Отчет из округа “Л[есная] песня” за июль 1943 г.», 11 августа 1943 г. (ЦДАВО. Ф. 3833. Оп. 1. Спр. 129. Арк. 13).



1445

Montefiore Simon. Sebag Stalin. Am Hof des roten Zaren. Munchen, 2005. Passim.



1446

Baberowski Joerg. Red Terror. The History of Stalinism. New Haven/CT: Yale UP, 2010. Manuskript.



1447

Отчет Сталина XIV-му съезду ВКП(б) 18 декабря 1925 г. (Сталин И. В. Сочинения. Т. 7. М., 1947. С. 287).



1448

Гейфман А. Революционный террор в России, 1894–1917 / пер. с англ. Е. Дор-ман. М., 1997. С. 354.



1449

Dmitrow Edmund. Der polnische “Historikerstreit” zur Armia Krajowa // Die polnische Heimatarmee. Geschichte und Mythos der Armia Krajowa seit dem Zweitem Weltkrieg / Im Auftrag des MGFA herausgegeben von Bernhard Chiari unter Mitarbeit von Jerzy Kochanowski. Munchen, 2003. S. 835.



1450

«Протокол заседания о рабочих вопросах при генеральном комиссаре Волыни-Подолья в Ровно», 5 июня 1943 г. (BAB. R 6/310. Bl. 43).



1451

Герои Советского Союза: Историко-статистический сборник / Д. Н. Артамонов, А. А. Бабаков, Н. В. Борисов и др.; под ред. И. Н. Шкадова. М., 1984. С. 163.



1452

Армстронг Дж. Советские партизаны… С. 56.



1453

Brakel, Alexander „Das allergefahrlichste ist die Wut der Bauern.“… S. 424.



1454

В схеме не обозначена система подчинения партизанских формирований НКГБ СССР, НКГБ УССР и РУ ГШ КА.







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх