МАРИЯ СТЮАРТ, ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Оскорбительное предложение Елизаветы было отвергнуто. В июне 1565 года Мария неожиданно вышла замуж за своего кузена Генри Стюарта, лорда Дарнлея, сына графа Леннокса. По словам одного придворного, сэра Джеймса Мелвила, Дарнлей «более напоминал женщину, чем мужчину. Он был хорошеньким, безбородым и лицом походил на даму». С династической точки зрения выбор Марии был не столь плох. Как и Мария, ее муж имел права на английский престол. Тем самым укреплялись и права любого их наследника.. И все же этот выбор оказался тяжелой политической ошибкой. Супруг королевы был спесивым ничтожеством, сразу вступившим в распрю с влиятельными лордами, включая и Мерея.

Елизавета была разгневана браком Марии. Соперничество с мужем королевы объединило Мерея и Гамильтонов — старых врагов Ленноксов. Однако поднятое ими восстание было без особого труда подавлено. Мерей бежал в Англию, Елизавета публично осуждала Мерея, а втайне оказывала поддержку. Одержав победу над частью протестантских лордов, Мария Стюарт сочла возможным более откровенно опираться на помощь католиков и в самой стране, и за ее пределами. Главным агентом католической контрреформации в Шотландии считали — без особого основания — итальянца Давида Риччио, музыканта по профессии, ставшего секретарем королевы. Влияние, которое этот выходец из Савойи приобрел на Марию, вызывало негодование лордов, видевших в возвышении выскочки-итальянца умаление своей власти. Они объясняли карьеру Риччио тем, что он будто бы являлся любовником королевы и отцом ребенка, которого она ожидала. Этот вымысел поддерживал даже Дарнлей. Он мстил Марии за нескрываемое пренебрежение, с которым она стала относиться к нему, как только раскусила, чего он стоил. Дарнлей вступил в тайный сговор с мятежными лордами, согласно которому они соглашались поддержать его притязания на власть, а он обязался не допустить конфискации имений Мерея и его союзников.

Ночью 9 марта 1566 года заговорщики ворвались в королевский дворец и на глазах Марии зарезали Риччио, умолявшего свою повелительницу о защите. Очень вероятно, что в расчеты лордов входило устранение и самой королевы. Они предполагали, что молодая женщина, которая должна скоро родить, просто не выдержит леденящего ужаса этой мрачной ночи, направленных на нее мечей в покрытых кровью руках убийц.

Однако Мария уцелела, ей удалось искусным притворством привлечь на свою сторону Дарнлея и таким путем освободиться от подчинения заговорщикам, которые должны были вскоре бежать в Англию. 19 июня Мария родила сына — будущего короля Якова, что, казалось, еще больше способствовало примирению супругов. Оно было только внешним. Мария не простила Дарнлею его предательства, и теперь, когда она с его помощью избавилась от опеки мятежников, не было больше нужды скрывать свои истинные чувства. Уже в августе и особенно в сентябре 1566 года все знали о разрыве между супругами. Прибывший на крестины принца Якова английский посол граф Бедфорд писал: «Невозможно из чувства приличия и ради чести королевы передать, что она говорила о нем». Дарнлей почуял опасность и поспешил уехать в Глазго, где было сильно влияние его отца.

Возможно, что ненависть и отвращение к Дарнлею были вызваны у Марии внезапно вспыхнувшим влечением к тридцатилетнему Джеймсу Хепберну, графу Босвелу, мужественному и беззастенчивому предводителю боевых отрядов, составленных из жителей пограничных районов. Стефан Цвейг в своей «Марии Стюарт» уделяет много внимания этой налетевшей как ураган непреоборимой страсти, которая превратила гордую и властную королеву в покорное орудие хищного честолюбца. Под гипнотическим взглядом своего любовника королева безропотно разыгрывает новую комедию нового примирения с Дарнлеем, выманивает его из безопасного Глазго и 9 февраля 1567 года осуществляет план коварного убийства. Дом Кирк о'Филд около городской стены, в котором поместили Дарнлея, взлетел на воздух. Мария Стюарт за несколько часов до этого уехала в замок Холируд, чтобы присутствовать на свадьбе своих слуг. А вскоре королева выходит замуж за Босвела, которому для этого спешно устроили развод с первой женой.

Такова версия, которой придерживались враги Марии Стюарт и которую пересказали сотни раз даже многие сочувствующие ей историки (конечно, в ином словесном обрамлении, с другими оценками и психологическими мотивировками поведения главных действующих лиц). Однако единственно несомненным в этой истории является убийство Дарнлея. Все остальное опирается на совсем не безусловные доказательства, покоится на достаточно произвольных предположениях, на домыслах, которые даже не учитывают некоторые бесспорные факты.

О «преступной страсти» королевы к Босвелу узнали из ее собственных писем. О них ниже, пока же достаточно сказать, что подлинность этих документов никак нельзя считать неопровержимо установленной. Весьма показательно, отмечал немецкий историк Г. Кардаунс (Кардаунс Г. Свержение Марии Стюарт. Кёльн. 1883), что не сохранилось буквально ни одного указания на страсть королевы к Босвелу, которое восходило бы к лету и осени 1566 года. Если же отбросить свидетельство писем, то известно лишь, что Босвел пользовался большим весом при дворе и доверием королевы во второй половины 1566-го и начале 1567 года. Но объяснение этому можно найти, и не доверяя слухам о слепой страсти Марии Стюарт к Босвелу или по крайней мере не считая ее единственной причиной. Босвел был, вероятно, наиболее влиятельным лицом в Южной Шотландии. Ему принадлежало несколько укрепленных замков. Босвел проявлял неизменную лояльность по отношению к матери Марии Стюарт, когда она в качестве регентши управляла страной. Его отец даже надеялся, разведясь с женой, жениться на вдовствующей королеве Марии Гиа Правда, молодой Босвел участвовал в мятежах, вспыхнувших в первые годы после возвращения Марии в Шотландию, но в сентябре 1565 года он прибыл из изгнания и явно стал держать сторону королевы. «Граф Босвел, — писал в 1863 году французский исследователь Л. Визене, ярый апологет королевы, — в начале своей карьеры стоил больше, чем вся остальная шотландская аристократия. Он был патриотом, а большая часть лордов продалась Англии. Он, несмотря на то, что был протестантом, являлся верной опорой Марии Лотарингской (Гиз — Е. Ч.) и Марии Стюарт против внешних врагов; внутри страны он стремился защитить их от измены враждебных лордов». В месяцы после убийства Риччио Босвел и его отряды были верной опорой Марии, когда она стремилась освободиться от фактического подчинения мятежным лордам. С другой стороны, поддержка Босвелом королевы против Дарнлея могла до поры до времени определяться той враждой, которую вызвал неумный и наглый супруг королевы у многих влиятельных политиков. Известно, что Марии удалось осенью 1566 года добиться примирения Босвела с еще ранее вернувшимся из Англии Мереем, графами Арджилом и Хентли, с государственным секретарем Мейтлендом, которые все ненавидели Ларнлея. Многие документы, связанные с этим примирением, были потом уничтожены Мереем и его единомышленниками с очевидной целью представить Марию Стюарт и Босвела единственными виновниками убийства Ларнлея. Один английский наблюдатель позднее, уже в ноябре 1567 года, писал: «Бумаги, содержащие имена главарей и их согласие на убийство короля, превращены в пепел, а бумаги, касающиеся роли королевы, сохранены для обозрения». Вероятно, что документ, уличавший лордов, с подписями Мортона, Мейтленда, сэра Джеймса Балфура и др. был передан Босвелом Марии перед их расставанием в июне 1567 года и потом был отобран у нее, когда она попала в плен.

Эти сведения совпадают с тем, что известно о так называемой конференции в замке Крейгмиллер, неподалеку от Эдинбурга, состоявшейся в октябре или в ноябре 1566 года. В ней принимали участие королева, Босвел и группа лордов во главе с Мереем. Обсуждался вопрос о необходимости избавить королеву от Дарнлея. Государственный секретарь Мейтленд предложил сделку: королева прощает убийц Риччио, взамен будет найден способ обеспечить ее развод с Дарнлеем. Мария выразила согласие с тем условием, чтобы повод для развода не ставил под сомнение законность ее сына. Мейтленд заметил в ходе оживленной беседы:

«Государыня, не беспокойтесь. Мы, собравшиеся здесь, главные представители вашего дворянства и государственного совета, найдем средство избавить ваше величество от него (Дарнлея. — Е. Ч.) без ущерба для вашего сына».

Мария заявила, что она не желает совершения ничего, способного запятнать ее честь и совесть. «Государыня, — ответил Мейтленд, — предоставьте это дело нам, и ваша милость узрит лишь только благо, одобренное парламентом».

О конференции в Крейгмиллере мы знаем от нескольких ее участников, включая и Марию Стюарт. Их свидетельства сходятся по крайней мере в том, что лорды договорились с королевой (или по крайней мере договаривались) о ее разводе с Дарнлеем. Однако добиться развода было непростым делом. А пока Дарнлей оставался мужем королевы, покушение на него было бы, в отличие от убийства какого-то Риччио, государственной изменой, за которую можно было бы притянуть к ответственности, если не сразу, то позднее, при удобном случае. Короче говоря, если бы развод оказался неудобоисполнимым, от Дарнлея следовало избавиться таким способом, чтобы это не выглядело убийством; иначе риск становился слишком большим.

24 декабря 1566 года было официально объявлено о прошении убийц Риччио. Можно, конечно, рассматривать это как плату сообщникам по новому заговору. Однако допустимо и другое, более простое объяснение — за виновных лордов, являвшихся наиболее активными лидерами протестантской партии, ходатайствовало правительство Елизаветы. Даже французская дипломатия присоединилась к этой просьбе, и отказать было трудно. Вместе с тем этим актом прошения в Шотландию возвращались люди, остро ненавидевшие Дарнлея за его предательство, которое тогда похоронило их политические планы и заставило удалиться в изгнание. Несомненно, что часть из вернувшихся сразу примкнула к заговору. К ним принадлежал влиятельный граф Мортон, впоследствии многие годы являвшийся регентом Шотландии. В написанной Мортоном накануне казни в 1581 году «Исповеди», в которой ему, вероятно, не имело смысла скрывать истину, он признавал, что знал о заговоре, хотя не участвовал в нем, одновременно отмечая, что активным заговорщиком был его родич Арчибальд Дуглас. В свою очередь, Дуглас в 1583 году в письме к Марии Стюарт вспоминал, что 18-го и 19 января 1567 года Мортона, возвращавшегося из Англии, встретили Босвел и Мейтленд (о самом факте этой встречи сообщал 23 января английский представитель Уильям Друро в своем донесении Сесилу). По словам Дугласа, Босвел и Мейтленд предложили Мортону участвовать в убийстве, но тот поставил условием получение письменного приказа королевы. Из письма Дугласа явно следует, что, по его мнению, Марии было известно о подготовлявшемся покушении.

Все же если причины, побудившие Марию к амнистии убийц Риччио, допускают различное толкование, то этого нельзя сказать о некоторых других ее действиях. В течение всего времени после вступления в брак с Дарнлеем Мария не скрывала своей враждебности к протестантской церкви (в отношении которой ранее, как уже отмечалось, королева придерживалась сдержанно благоприятной позиции). В октябре же 1566 года происходит новый поворот. Издается королевский указ, направленный на увеличение доходов протестантского духовенства. Оно наделяется различными дарами, в том числе денежным подарком в 10 тыс. фунтов стерлингов. Трудно объяснить все это иначе, как стремлением заручиться поддержкой такой влиятельной силы, как протестантская церковь, в предстоящем политическом кризисе, который, по мнению королевы, должен был вскоре начаться. Правда, она не обязательно могла думать только о кризисе в результате убийства мужа и особенно последующего брака с Босвелом. Политические потрясения могли казаться ей вероятными и по другим причинам — мало ли их было в это бурное время в привыкшей к усобицам Шотландии?

Однако вряд ли можно говорить о других причинах еще одного хода Марии — восстановлении прав католического архиепископа Сен-Эндрюсского Джона Гамильтона, которых его лишили в предшествующие годы. Это было сделано явно с той целью, чтобы он имел возможность развести Марию с Дарнлеем, а вероятно, также и Босвела с его женой. Эти поступки, по-видимому, свидетельствуют в пользу того, что Мария знала о заговоре против Дарнлея. Следует добавить, что сведения о нараставшей угрозе для жизни Дарнлея достигли и ушей иностранных дипломатов и разведчиков. О ней, в частности, был осведомлен французский посол Дюкрок, покинувший Шотландию за три недели до убийства. Сам же Дарнлей, как уже отмечалось, поспешил укрыться в относительно безопасном Глазго.

Таким образом, кое-что о заговоре было известно многим, и нет ничего удивительного в том, что к их числу принадлежала и Мария. Это, однако, ещё не означает участия самой королевы в заговоре или даже знания каких-либо конкретных деталей подготовки покушения.

Большой знаток шотландской истории XVI в. и автор специальной монографии о первом суде над Марией Стюарт Г. Доналдсон, взвешивая изложенные выше аргументы, склоняется к выводу, что Мария не принимала участия в заговоре или по крайней мере ее поведение легче объясняется, если исходить из этого предположения.

20 января 1567 года в письме своему стороннику архиепископу Бетону в Париж королева упоминает о слухах, что Дарнлей в сообществе с несколькими лордами собирается короновать ее малолетнего сына и править от его имени. И в этот же самый день королева отправляется из Эдинбурга в Глазго, чтобы привезти оттуда больного мужа в столицу. Не очень правдоподобно, чтобы королева согласилась взять на себя роль приманки, с помощью которой заговорщики стремились заманить Дарнлея в Эдинбург. «Искренен ли был этот неожиданный переход от отвращения к трогательному участию, от ненависти к доброму согласию? — задавал вопрос французский историк М. Минье и отвечал: — Невозможно верить этому, если принять в расчет, что смерть Дарнлея, последовавшая чрезвычайно трагически через несколько дней, не причинила ей никакой печали, не оставила в ней ни малейшего сожаления, не внушила ей чувства мести, не заставила принять никаких судебных мер; если обратить внимание на то, что в то самое время, как она, по-видимому, примирилась с мужем, ее преступная связь с Босвелом продолжалась и что вскоре после того она сделалась женой этого отважного убийцы ее мужа». «Если Мария намеревалась убить Дарнлея, почему она не попыталась это сделать в Глазго руками своего доктора, а положилась на такой неверный способ, как взрыв здания в столице?» — возражал Л. Меневаль (Меневаль Л., Правда О Марии Стюарт. Париж. 1877). С другой стороны, утверждение защитников Марии, что ею двигала жалость к больному мужу, тоже вряд ли способно кого-либо убедить, если вспомнить предшествовавшие этому отношения между супругами. Вероятно, объяснение можно найти в упорно ходившем слухе, что Мария снова должна была стать матерью и необходимо было узаконить ожидавшегося ребенка.

Мемуары расходятся в определении причин болезни Дарнлея. Одни считали ее результатом далеко зашедшего венерического заболевания, другие — следствием отравления. К последнему предположению присоединялись уже в XVIII в. видные шотландские ученые. Джилберт Стюарт (Стюарт Дж., История Шотландии от утверждения Реформации до смерти королевы Марии. Лондон. 1782) считал, что королева знала о попытке отравления Дарнлея лордами и в ней проснулось сочувствие к мужу, ставшему жертвой ее врагов. Это и привело Марию к больному Дарнлею в Глазго. Его выздоровление и примирение с королевой естественно вызвали сильную тревогу лордов. Их безопасность оказалась несовместимой с дальнейшим существованием Дарнлея. В заговоре участвовал наряду с Мереем, Мортоном, Мейтлендом также и Босвел. Однако Мерей и Босвел строили при этом совершенно противоположные планы. Босвел после смерти Дарнлея стремился получить руку Марии и трон, Мерей надеялся захватить власть в свои руки.

Косвенные данные, возможно, говорят о том, что Марии не было известно о плане взрыва Кирк о'Филда. Она была настолько потрясена известием, что несколько дней не принимала участия в делах. В течение значительного периода после гибели Дарнлея корреспонденция, подписанная королевой (за одним исключением — письма от 16 февраля), велась на английском, точнее, на шотландском, а не, как обычно, на французском языке. Даже через месяц, 8 марта, когда английский посол получил аудиенцию, его приняли в полутемной комнате: вероятно, больная Мария поручила одной из своих фрейлин сыграть роль королевы. Можно, правда, лишь гадать, была ли вызвана эта болезнь нервным перенапряжением, раскаянием в содеянном или в том, что Мария не пресекла известные ей планы лордов, либо, наконец, опасением за будущее.

В официальном обвинении, предъявленном позднее Марии, говорилось, что она сама выбрала Кирк о' Филд как резиденцию для Дарнлея. Это, судя по всем данным, не соответствует действительности. Показания людей, принадлежащих к различным партиям, свидетельствуют, что Мария первоначально собиралась перевезти больного Дарнлея не в Кирк о'Филд, а в Крейгмиллер. Кирк о'Филд был избран самим Дарнлеем (на это обращали внимание многие исследователи, писавшие в XIX в., — француз Ж. Готье, немцы Б. Зепп, О. Карлова и др.). Г. Кардаунс высказывает предположение, что именно Балфур предложил Дарнлею остановить свой выбор на Кирк о' Филде. Во всяком случае выбор был сделан Дарнлеем вполне добровольно и вопреки желанию Марии. Другие историки, например французы Ж. Пти (Пти Ж. История Марии Стюарт. Т. 2. Париж. 1875) и Л. Меневаль, соглашаются с мнением некоторых современников, что Кирк о'Филд был выбран Дарнлеем по совету Мерея. Надо учесть, что Кирк о'Филд был расположен на высоком месте, а не в низине, как замок Холируд, и поэтому мог больше подходить для больного.

В обвинении указывалось, что порох был сложен в спальне королевы. Это помещение было расположено непосредственно под комнатой Дарнлея, и Мария провела в своей спальне две ночи. А в покрытых мраком событиях 9 февраля по крайнем мере очевидно одно — Кирк о'Филд, по единодушному свидетельству очевидцев, взрывом был буквально поднят на воздух, весь, включая стены, вплоть до камней фундамента. Поэтому в первые дни после взрыва господствовало мнение, что под дом была подведена мина. Об этом говорилось в письме, отправленном от имени Марии в Париж. Об этом же доносили английские дипломаты и агенты в Лондон. Мерей также сообщал, что дом «целиком подорван». По-видимому, брату королевы, вскоре снова возглавившему группировку, враждебную его сестре, ещё не пришло в голову, насколько это заявление не согласуется с утверждением, что порох находился не в подвале, а в опочивальне Марии Стюарт. Непонятно также, почему заговорщики так долго медлили со взрывом, ставя под угрозу все предприятие: ведь порох в комнате королевы мог быть обнаружен в любую минуту. Размеры взрыва невольно заставляют задать вопрос, действительно ли заговорщики метили только в Дарнлея? Не проще ли было избавиться от него с помощью яда — ведь доказать преступление при тогдашнем состоянии медицины было бы фактически невозможно и подозрения (которые часто сопровождали в те времена даже естественную смерть влиятельных политических деятелей) так и остались бы подозрениями.

Значительно легче объяснить известные факты, предположив, что целью заговорщиков был не только Дарнлей, но и сама королева. Были ли у лордов в начале 1567 года основания стремиться к ее устранению? Ответ может быть только положительным. Да, основания были, и большие, чем во время убийства Риччио, когда по крайней мере часть заговорщиков предполагала избавиться также и от Марии. Рождение сына в известном смысле ослабило позиции королевы, теперь ее смерть не вызвала бы споров о наследовании престола. Более того, она обеспечивала интересы протестантской партии — Якова воспитали бы сторонником реформированной церкви, а не католиком, как это предполагала, конечно, сделать его мать. Малолетство Якова позволяло честолюбцам вроде Мерея долгие годы управлять страной. Убийцы Риччио рассчитывали, устранив королеву, править, прикрываясь именем недалекого Дарнлея. Теперь же, вернувшись из изгнания, не решили ли они осуществить старый план с тем только изменением, что, убрав с пути королеву и Дарнлея, воспользоваться куда более удобной марионеткой — Яковом? Мысль, что мишенью заговорщиков был не только Дарнлей, но и королева, казалась очень правдоподобной современникам. Ее высказывали не только сторонники Марии Стюарт, вроде упомянутого архиепископа Бетона, но и английская агентура в донесениях Уильяму Сесилу.

Возможно, конечно, что целью убийц могли быть наряду с Дарнлеем и Марией и какие-то другие враждебные им заговорщики — лорды, которые вместе с королевой находились в Кирк о'Филде за несколько часов до взрыва. Но здесь мы вступаем уже в область ничем не подкрепляемых домыслов, тем более что некоторые из предполагаемых заговорщиков сопровождали королеву в здание, которое могло в любую минуту взлететь на воздух.

В исторической литературе высказывалась и гипотеза, что сам Дарнлей был участником заговора, жертвой которого он пал. Согласно этой гипотезе, Дарнлей хотел — как и при убийстве Риччио — избавиться от жены и захватить корону. При этом Дарнлей, продолжают сторонники этой версии, рассчитывал на поддержку католической партии и католических держав. Эта гипотеза опирается на тот факт, что Дарнлей действительно пытался завязать связи с Испанией и Римом, представляя себя поборником дела католицизма, к которому, мол, проявляет равнодушие Мария Стюарт. Предположение об участии Дарнлея помогает объяснить обстоятельства, кажущиеся в других случаях загадочными, включая, конечно, то, что заговорщики рискнули довольно длительное время держать порох в Кирк о'Филде.

Во всяком случае расчеты Дарнлея, очень сомнительного католика в глазах Филиппа II и нового папы Пия V, были шаткими. И испанский король, и римский первосвященник, и его нунции в западноевропейских странах, вне всякого сомнения, считали Марию оплотом католицизма и очень нелестно отзывались о Дарнлее. Лишь епископ Мондови в августе 1566 года писал из Парижа в Рим, что, хотя Дарнлей ныне заигрывает с еретиками, он достаточно беспощаден и сможет, в отличие от королевы, решиться на истребление вождей протестантской партии. Вероятно, предложения, с которыми собирался обратиться Дарнлей к руководящим силам католической контрреформации, даже не были ими получены. При небыстрой тогда передаче сообщений и медлительности Филиппа II и римской курии при принятии политических решений кажется невероятным, чтобы заговорщики выступали агентами этих сил.

Немецкий историк Е. Беккер подчеркивает в книге «Мария Стюарт, Дарнлей, Босвел» (Гессен, 1881), что в Мадриде, Париже и Лондоне в первые дни после убийства Дарнлея давали взаимоисключающие объяснения этому событию. Это явно не свидетельствует о том, что там были заранее извещены о покушении. Английский посол в Париже доносил 5 апреля 1567 года, что смерть Дарнлея ведет свое «происхождение» из Парижа. Однако, во-первых, это замечание слишком неясно, чтобы решить, имел ли британский дипломат в виду заговор Марии против Дарнлея или заговор против их обоих. А во-вторых, не следует преувеличивать возможности и осведомленность британских агентов во Франции: они должны были питаться слухами или чаше обрывками слухов, циркулировавшими при дворе. А в это время во Франции распространялись различные, в том числе явно неправдоподобные, известия о взрыве Кирк о'Филда, которые и воспроизводили в своих донесениях иностранные дипломаты. Очень вероятно, что это было отражение слухов, шедших из Англии, а не какая-то тайная осведомленность правительств католических держав.

Конечно, все это не исключает того, что Дарнлей сам, без участия внешних сил, организовал заговор. Однако странно, что такая мысль возникла у историков лишь через четыре столетия и не была высказана ни одним из современников, даже тех, кому это было бы явно выгодно. Конечно, лордам, обвинявшим Марию и Босвела, незачем было выдвигать эту версию, но почему этого тогда же не сделали сама королева и ее новый муж? Граф Мортон в своей предсмертной исповеди тоже не пытался обелить себя, свалив вину на Дарнлея. К тому же больному Дарнлею, проведшему всего десять дней в Кирк о'Филде и до этого, по всей вероятности, не знавшему, что он будет помешен в этом здании, вряд ли было по силам организовать незаметно доставку большого количества пороха. Вдобавок надо учесть, что Дарнлей, по общему мнению, был болтуном, неспособным сохранить никакой секрет, а его недавнее предательство сообщников после убийства Риччио вряд ли располагало их снова вступить с ним в тайный сговор.

Правда, в «Истории» известного ученого Джорджа Бьюкенена, близкого к семье Дарнлея и ставшего после его гибели ярым врагом королевы, есть одна фраза, заслуживающая особого внимания. В этом сочинении — заранее отметим, содержащем немало явных противоречий и намеренной лжи, — Бьюкенен пишет, что большинство слуг Дарнлея успело выйти из обреченного здания, заранее зная о готовившемся покушении. Слова эти очень странны в книге, где доказывается, что существовал заговор королевы и Босвела против Дарнлея. Непонятно, почему слуги не предупредили об опасности своего хозяина. Неясно, откуда они узнали о ней: если от самого Дарнлея, то почему он сам предпочел до последней минуты оставаться в доме. Остается предположить, что слуги были встревожены каким-то просочившимся слухом о надвигавшейся опасности.

Сторонники версии о заговоре Дарнлея пытаются использовать очень неясные обстоятельства, сопровождавшие его гибель. Показания свидетелей и вообще современников крайне противоречивы и, вероятно, сознательно запутаны. Первоначально все свидетели утверждали, что на трупе Дарнлея не было видимых следов насильственной смерти. Однако далее начинаются расхождения. Из некоторых показаний следует, что Дарнлей был убит в самом доме во время взрыва, из других, большинства, — что его труп нашли в саду. Расхождение это мало что дает для выяснения того, кто был организатором взрыва, если считать, что тело было выброшено в сад взрывной волной. Возможно предположить, что смерть наступила в результате внешне незаметного повреждения внутренних органов (один из слуг королевы показал, что у Дарнлея было сломано ребро, хотя приписал это тому, что тот неудачно выпрыгнул из окна). Однако это предположение не кажется правдоподобным — при большой силе взрыва, мгновенно поднявшего в воздух все здание, трудно представить, что Дарнлей, если этот взрыв застал его в постели, без увечий пролетел через стену или потолки и что на теле не осталось следов от обрушившейся груды камней.

Совершенно иной становится вся картина, если допустить, что Дарнлей покинул здание до взрыва. Это предполагает, что ему заранее было известно о предстоявшем вскоре взрыве. Даже в таком случае вовсе не обязательно, чтобы Дарнлей был организатором или даже участником заговора. Возможно, что Дарнлей узнал о близком взрыве и поспешил покинуть дом. Подобное объяснение событий согласуется со сведениями, что тело было обнаружено в саду. Дарнлей явно выпрыгнул из окна, а не вышел в дверь, и притом в нижнем белье, в два часа ночи, зимой — в феврале. Это было уже слишком для любого маскарада. Кроме того, он зачем-то оставил в доме погибать двух слуг (один из них спасся, оставаясь как раз в той галерее, откуда якобы выпрыгнул в сад его господин). Все это, скорее, свидетельствует о спешке, о панике, а не о макиавеллистски тонко, тщательно продуманном до деталей поведении организатора заговора — роль, которую менее всего был способен сыграть недалекий Дарнлей.

Предположить, что Дарнлей сам поджег запал, заметив издали факел у всадников, среди которых, по его мнению, находилась Мария, а потом поспешил наверх, чтобы почти голым выпрыгнуть из окна, — значит построить самую нелепую гипотезу. Начнем с того, что запалы того времени часто гасли и огонь не успевал достигнуть пороха. Нельзя было также точно определить, успеет ли королева достаточно приблизиться к дому или даже войти в него до того, как произойдет взрыв. И зачем было в таком случае прыгать из окна, а не просто незаметно ускользнуть из Кирк о'Филда через одну из дверей?

Несколько правдоподобнее может показаться версия, что Дарнлей, подготовив взрыв на более позднее время, проснулся, например, от запаха горелого, от случайно возникшего огня и поспешил в страхе выпрыгнуть в окно. Однако и тогда трудно объяснить его смерть в саду — ведь как раз в это время Дарнлея должны были поджидать убийцы.

Нет, слишком неверные расчеты и самые неправдоподобные совпадения должна допускать теория, согласно которой Дарнлей сам был заговорщиком, причем — надо подчеркнуть — все варианты этой теории. Она еще менее выдерживает проверку, чем официальная версия, по которой организаторами заговора выступают Мария Стюарт и Босвел.

Остается проверить третью версию, находящую подтверждение в «Исповеди» графа Нортона, что заговорщиками являлись мятежные лорды.

Еще в XVIII в. известный исследователь У. Гудел писал, что лорды, которые оказались способными так поступить с королевой, как они обошлись с ней, не могли остановиться перед убийством ее мужа. Анализ событий накануне убийства показывает, что только Мерей и Мортон с их сообщниками совершили это ужасное «дело». Их активным соучастником являлся архиепископ Сен-Эндрюсский, а Босвел не был участником заговора.

Как уже говорилось выше, у лордов были веские мотивы для того, чтобы отделаться от Дарнлея, а еще лучше от Дарнлея и королевы. Собственно, ведь так и произошло: Дарнлей был убит, а на Марию Стюарт была возложена ответственность за убийство и она на этом основании была лишена трона. Главным лицом, которое должно было выиграть и действительно выиграло от всего этого, являлся несомненно Мерей, глава группы протестантских лордов. И надо добавить, Мерей был человеком, на которого в это время делали ставку в Лондоне. А это уже вводит в игру Уильяма Сесила и его секретную службу. Интересно отметить, что в первые месяцы после взрыва в Париже были прямо склонны приписывать смерть Дарнлея козням Мерея и англичан. 13 марта 1567 года Мерей откровенно писал Сесилу: «Я сам затронут». Конечно, надо было плохо знать и Сесила и Мерея, чтобы надеяться найти в сохранившихся документах следы их подлинных намерений и планов.

Посмотрим, что же делал Мерей в недели и месяцы, предшествовавшие и последовавшие за взрывом Кирк о'Филда. Напомним, что Мерей приехал в Эдинбург на другой день после убийства Риччио. Теперь же он покинул столицу немногим менее чем за сутки до убийства Дарнлея. Однако на этот раз у Мерея была вполне объяснимая причина для спешного отъезда — неудачные роды его жены. Мерей вернулся в Эдинбург только 7 апреля и, пробыв в столице не больше двух или трех суток, отправился во Францию, назначив Марию Стюарт опекуншей своих детей. Иначе говоря, через два месяца после убийства Дарнлея Мерей еще не собирался обвинять сестру в совершении этого преступления. Находясь в Лондоне, он заявил, что не верит в слухи о браке Марии Стюарт и Босвела. Возможно, что все действия Мерея объяснялись нежеланием связывать себе руки, до тех пор пока не прояснится обстановка.

Из других вероятных участников заговора лорд Хентли (он, между прочим, был шурином Босвела) и Арчибальд Дуглас были незадолго до взрыва в Кирк о'Филде вместе с королевой и Босвелом. Это известно из «Исповеди» Мортона, а о Дугласе — также из показаний его казненного в 1581 году слуги Биннинга. Участие Дугласа подтверждает и мольба, приписываемая Дарнлею, когда убийцы настигли его в саду: «Сжальтесь надо мной, родственники, во имя того, кто имел жалость ко всем» (Дугласы состояли в родстве с Дарнлеем по материнской линии).

Два других лорда, по-видимому, вступивших в союз для убийства Дарнлея — Мейтленд и Арджил, — были в Эдинбурге 9 февраля. Арджил, вероятно, сопровождал Марию при посещении Кирк о'Филда. Мортон, недавно вернувшийся из изгнания, по его собственному свидетельству, заранее знал о заговоре, но не был его участником. Нет прямых свидетельств участия в заговоре Гамильтонов, но устранение Дарнлея было явно в интересах этого клана. Вскоре Гамиль-тоны, ранее предлагавшие «молодого Эррана» в качестве жениха для королевы, выдвинут кандидатуру его младшего брата — лорда Джона. Следует добавить, что дом Гамильтонов был расположен совсем рядом с Кирк о'Филдом, и упорно говорили, что в окне комнаты главного политика в этой семье — архиепископа Сен-Эндрюсского в ночь убийства горел свет. Во всяком случае, Гамильтоны были в числе тех, кто мог с особым успехом обеспечить тайную доставку пороха в Кирк о'Филд.

Но ещё большие возможности могли быть у сэра Джеймса Балфура из Питтендрейча. Этот ученый судья и впоследствии глава шотландской юстиции был весьма колоритной фигурой. Даже современники, привычные ко всяческим изменам, выделяли «богохульного Балфура» как «самого растленного из людей», последовательно служившего и предававшего с выгодой для себя все партии. За два месяца до взрыва, 9 декабря 1566 года, брату Джеймса Балфура Роберту была предоставлена должность управляющего Кирк о'Филдом, и достойный судья мог без помех осуществить всю подготовку к преступлению. Носились слухи, что незадолго до взрыва он купил пороха на большую сумму — в 60 фунтов стерлингов. Это явно был не тот порох, который, по утверждениям врагов королевы, был доставлен в Кирк о'Филд слугами Босвела. Слухи о причастности к заговору Джеймса Балфура возникли сразу же после взрыва. Английские агенты доносили в Лондон, что был тайно убит слуга Балфура, поскольку его признания могли привести «к полному раскрытию картины смерти короля». С Балфуром был связан некий капитан Каллен, который в июне 1567 года сообщил об обстоятельствах гибели Дарнлея. Через четыре года, находясь вместе с Балфуром в осажденном Эдинбургском замке, Кал-лен попал в руки победившей протестантской партии и был сразу же казнен по приказу графа Мортона. Сам же Балфур утверждал впоследствии, что Мария предложила ему организовать убийство Дарнлея, но он благородно отказался. Свидетельства Балфура стоят вообще немного, особенно если учесть, что он годами после гибели Дарнлея подвизался в рядах сторонников Марии Стюарт. К тому же Балфур ничего не говорил о том, что он не участвовал в каком-то другом заговоре, ставившем целью убийство Дарнлея, а может быть, и королевы. Балфур не мог сам извлечь преимущество из смерти Дарнлея — он должен был действовать как агент других лиц.

Официальная версия, повествующая о том, как слуги Босвела быстро, чуть ли не на глазах у лордов, прибывавших вместе с Марией в Кирк о'Филд, доставили порох из Холируда, содержит много несуразностей. Тем более что, как уже отмечалось, взрыв пороха в комнате королевы не привел бы к разрушению до основания всего дома. По-иному предстанет картина, если Босвел действовал вместе с лордами. В таком случае с помощью Балфура порох был притащен в подвал Кирк о'Филда, возможно, из соседних подвалов. Лорды, зная, что порох еще только должен быть доставлен, могли с легким сердцем сопровождать королеву в Кирк о'Филд. Действительно, перенос пороха мог быть осуществлен незадолго до взрыва. На слуг Босвела могла быть возложена обязанность поджечь запал, а Арчибальду Дугласу и его слугам было поручено окружить дом, чтобы покончить с Дарнлеем, если он спасется при взрыве. Возможно, разные участники заговора намечали различные жертвы и оттяжка взрыва до двух часов ночи была вызвана разногласиями, неуверенностью, стоит ли действовать, когда главный объект покушения — королева — неожиданно покинула обреченное здание. Возможно, что Босвел сообщил о своем участии в заговоре лишь после их свадьбы. 3 литературе уже давно (см., например, Лэнг Э. Тайна Марии Стюарт. Лондон. 1901) была высказана мысль, что те, кто взорвал здание, вероятно, не знали всех деталей заговора. Как бы то ни было, вскоре после убийства молва указывала на Марию как участницу заговора, а последующий брак королевы с Босвелом придал этим предположениям характер уверенности. Судебный процесс в Эдинбурге, полностью оправдавший Босвела, был проведен настолько пристрастно, что только подлил масло в огонь.

Начиная с 1566 года или несколько ранее, о быстрых изменениях положения в Шотландии Сесил получал информацию от своего разведчика Руксби. Тот подробно сообщал об убийстве Риччио, фиксировал чуть ли не каждое свидание Марии Стюарт и Босвела, все перипетии, приведшие к взрыву в Кирк о'Филде.

В свите Дарнлея находилось двое братьев, которые носили одинаковое имя Энтони Станден. Один из них находился в самом Кирк о'Филде в день убийства и спасся только потому, что был приглашен на бал-маскарад, который давала Мария Стюарт в Холируде по случаю венчания своих слуг. Станден подробно описал Сесилу события 9 февраля. Позднее Энтони Станден стал одним из наиболее ловких и удачливых английских разведчиков.

Вскоре после убийства Дарнлея в Шотландии снова появился Николас Трокмортон. С ним приехал французский посол, стремившийся к восстановлению власти Марии Стюарт. Трокмортон же должен был добиваться примирения королевы с лордами, наказания убийц Дарнлея и отсылки принца Якова в Англию, где Елизавета предполагала объявить его наследником престола. Ни одной из этих целей ему достигнуть не удалось.

В середине мая королева вышла замуж за Босвела, а ещё через месяц ее войска без боя капитулировали перед армией, собранной лордами якобы во имя спасения королевы и ее сына. Мария была заключена в замок Лохлевен и здесь под давлением лордов 24 июля отреклась от престола в пользу Якова. Регентом стал спешно вернувшийся в Шотландию Мерей. В случае его отказа предполагалось, что этот пост займет Мортон.

Коалиция лордов быстро распалась. Часть из них (Гамильтоны, Хентли, Арджил) были недовольны переходом власти в руки Мерея. Они приняли сторону Марии, которая 2 мая 1568 года бежала из Лохлевена. За несколько дней вокруг нее собралась значительная армия в 5 или 6 тысяч человек. Однако эта армия 13 мая потерпела полное поражение при Лэнгсайде близ Глазго. 16 мая Мария Стюарт приняла роковое решение — перешла на территорию Англии и отдалась под покровительство Елизаветы.

Елизавета быстро превратила свою «дорогую сестру» в пленницу, находившуюся в почетном заключении, которое, впрочем, постепенно становилось все менее почетным. Задачей английской дипломатии было обеспечить согласие сторон — шотландской королевы и регента Мерея — на разбор их притязаний комиссией, назначенной Елизаветой. Для этого в ход пускались и скрытые угрозы, и обещания. Каждая сторона желала знать, какие выгоды последуют из благоприятного для нее решения комиссии — помощь Марии в восстановлении на престол или, напротив, признание Англией правительства регента? Шли споры и о том, должна ли Елизавета персонально возглавить комиссию, а Мария — лично присутствовать при разборе дела. В конечном счете и на предварительных переговорах летом 1568 года, и на последующих заседаниях комиссии в Йорке, а позднее в Вестминстере в Лондоне в эти вопросы так и не было внесено ясности. Это привело к отзыву Марией ее представителей.

Главным козырем Мерея стали знаменитые «письма из ларца» — письма королевы Босвелу. Стоит отметить, что комиссии письма были представлены 7 и 8 декабря 1568 года, то есть уже после того, как уполномоченные Марии Стюарт — епископ Росский Джон Лесли и др. — покинули конференцию. Из лиц, присутствовавших, согласно официальной версии ранее, при вскрытии ларца 21 июня 1567 года, в Вестминстере находились двое — Мортон и Мейтленд. Подлинность документов могла быть засвидетельствована лишь ими двумя. Поскольку комиссия не являлась формально судебным органом, не были применены и обычные методы судебного следствия. Не было ни вызовов свидетелей, ни перекрестного допроса. Правда, комиссия получила — вероятно, несколько позднее — протокол суда над слугами Босве-ла — Хеем, Хепберном, Лоури и Дэлглейшем, казненными за участие в убийстве Дарнлея. Но сами свидетели были уже мертвы.

По утверждению лордов — врагов Марии и сторонников регента Мерея, ларец был захвачен 20 или 21 июня 1567 года у слуги графа Босвела Джорджа Дэлглейша, который накануне унес письма из Эдинбургского замка. Ларец — подарок Екатерины Медичи — был украшен лилиями, гербом французского королевского дома Валуа. При вскрытии ларца 21 июня присутствовали лорды Мортон, Map Атолский, Гленкейрн, Хьюм и др., а также высшие сановники страны Мейтленд, Арчибальд Дуглас. Список внушительный, но о нем мы узнаем не из свидетельств этих лиц, а из показаний только одного из них — графа Мортона, будущего регента. Интересно отметить, что через несколько дней после ареста Дэлглейша его подвергли подробному допросу относительно обстоятельств смерти Дарнлея. Не было задано вопросов лишь с ларце и его содержимом. Странное упущение, если считать, что в нем действительно находились письма, на основе которых позднее строились обвинения против Марии Стюарт.

Тем не менее ларец с какими-то письмами, вероятно, действительно был захвачен. О том, что, по слухам, в руках лордов находятся письма Марии Стюарт, уличающие ее в убийстве мужа и незаконной связи с Босвелом, писал в Лондон сэр Николас Трокмортон. В конце июля Мерей, возвращаясь из Франции на родину, сообщил испанскому послу, а также Сесилу, что имеются письма королевы к Босвелу, доказывающие ее соучастие в убийстве Дарнлея. Об этом говорил тогда же и граф Леннокс. Их заявления в некоторых чертах совпадают с содержанием так называемого «алмазного письма» из ларца. В нем королева писала: «Его (Дарнлея. — Б.Ч.) сердце из воска, а мое из алмаза». Однако само «алмазное письмо» куда менее определенно свидетельствует о вине королевы, чем это следует из утверждений Мерея и Леннокса. Ясно, что, если бы существовал более доказательный документ, его не заменили бы на это письмо из ларца. Следовательно, одно из двух: либо заявления Мерея и Леннокса — просто неправильное изложение письма с целью дискредитации Марии, либо же эти утверждения отражают какой-то ранний этап подделки корреспонденции королевы.

Важно отметить, что захват переписки в июне 1567 года отнюдь не привел к тому, что позиция лордов в отношении Марии стала более жесткой. В заявлениях 30 июня и 11 июля повторялись утверждения, что королева была силой увезена Босвелом — в явном противоречии со свидетельством «писем из ларца», если они, разумеется, не являются подделкой. Еще 14 июля (т.е. за 10 дней до отречения Марии) Николас Трокмортон сообщал из Эдинбурга, что лорды говорят с почтением о Марии и собираются восстановить ее на престоле, несмотря на враждебность общественного мнения.

«Письма из ларца» были использованы против королевы только через несколько месяцев после ее отречения, в декабре 1567 года. Именно тогда шотландский тайный совет постановил, что парламент должен оправдать восстание лордов против королевы, поскольку собственноручно написанные ею письма безусловно уличают Марию как участницу убийства Дарнлея. Таким образом, у лордов было целых полгода для подлога. Возможно, что шлифовка подделки продолжалась еще до лета 1568 года. По крайней мере при неофициальной передаче корреспонденции членам английской комиссии там определенно находились письма, не включенные в окончательный набор (это явствует из свидетельства английской стороны, что ей были показаны письма, содержащие сведения, которые не фигурируют в опубликованных позднее «письмах из ларца»).

Вопрос о том, насколько были искажены письма, попавшие в руки лордов, был предметом бесконечных споров исследователей. «Среди всех вызывающих споры исторических сюжетов историю Марии Стюарт уже много лет считают поразительно сложной, запутанной и продолжают считать таковой и поныне», — писал в 1754 году шотландский историк У. Гудел в книге «Анализ писем, как утверждают, написанных Марией, королевой шотландской, графу Босвелу». В это время известный философ и историк Д.Юм в своей «Истории Англии» целиком встал на сторону противников Марии Стюарт. Юма поддержал У. Робертсон, едва ли не самый известный шотландский историк, автор уже упомянутой «Истории Шотландии в правление королевы Марии».

Одну из наиболее основательных попыток доказать подложность писем предпринял в середине XVII века цитированный выше У. Гудел. Он признавал, что задача подделки писем королевы была очень сложной. Поэтому сначала сфабриковали письма и любовные стихи по-шотландски, а лишь потом их перевели на французский и латинский языки. Гудел пытался путем лингвистического анализа доказать, что французский текст является переводом с шотландского оригинала. Иногда переводчик даже не вполне понимал тонкости стиля оригинала. Шотландские идиомы и пословицы переводились механически, при этом терялся их смысл. У. Гудел выдвинул идею, что речь могла идти не только о подделке, но и о частичном изменении текста писем королевы. Теория Гудела через сто лет была модернизирована Д. Хозеком.

Нередко доводы основывались на совершенном игнорировании нравов эпохи. Современник У. Гудела У. Татлер в 1767 году заявлял, что письма, «кажется, сами составляют презумпцию невиновности, поскольку не только королева, но любая женщина, у которой можно предполагать хоть немного благоразумия и самое слабое чувство скромности, не могла бы написать подобные письма». Татлер отмечал, что даже если письма в основном были написаны королевой, то это еще не значит, что они целиком вышли из-под ее пера. Он подтвердил мнение Гудела, что, вопреки уверениям врагов, французский текст писем явно не является оригиналом, а перевод с английского (вернее, с шотландского). Точно так же как и та часть писем, которая якобы была написана по-латыни. Сам же Гудел, считая полностью подорванной веру в аутентичность писем, добавлял: «Я не могу не поражаться и не удивляться тому, что существует столь много писателей, и католиков и протестантов, считающихся лицами учеными и способными к здравому суждению, которые позволили убедить себя в правильности столь неправдоподобных, вернее, не заслуживающих доверия, и бессмысленных россказней».

В XIX в. был найден французский текст писем, ранее известных лишь в их шотландской или латинской версии. И тогда выявилось, что в некоторых из них существует обратное отношение — французские идиомы грубо переведены на шотландский язык. Д. Хозек в книге «Мария, королева Шотландии, и ее обвинители» (Лондон, 1870) считает, что отдельные французские письма были адресованы Дарнлею (но он не доказал, что Дарнлей вообще знал французский язык).

В конце XIX в. в дискуссию активно включились немецкие исследователи. Историк Г. Бреслау предлагал считать подлинными часть писем (Гердес Г. История Марии Стюарт. 1885); Г. Гердес (Спорные вопросы истории Марии Стюарт. 1886) выдвинул теорию, что часть одного из писем (№1) была написана Дарнлеем Марии, а часть другого письма (№2) — Марией Мерею. В 1882 году Б. Зепп в книге «Дневник несчастной шотландской королевы Марии Стюарт» высказал предположение, что большинство писем представляют собой перефразировку дневника, который вела Мария. Как подчеркнул в 1886 году немецкий историк О. Карлова (Карлова О. Мнимые письма Марии Стюарт графу Босвелу. Гейдельберг. 1886), по существу подлинность писем удостоверяется лишь свидетельством под присягой Мортона — ярого врага Марии, участника убийства Риччио и заговора против Дарнлея. Его никак нельзя считать незаинтересованным свидетелем. Будущий шотландский регент был человеком небрезгливым в средствах. Так, он предлагал после восстания в английских северных графствах выдать Елизавете за деньги его предводителя графа Нортумберленда, оказавшего Мортону немало услуг, когда тот находился изгнанником в Англии. Письма, представленные шотландскому парламенту, не имели подписи Марии, вопреки позднейшим утверждениям ее врагов. При разборе дела королевы в Англии оригиналы писем были показаны членам английского тайного совета, которые, сравнив их с другими, несомненно написанными королевой, признали их аутентичность. По мнению О. Карлова, подделку, вероятно, осуществили лорды Мортон, Мерей и Леннокс — отец Дарнлея, возможно, с участием секретаря Мерея Джона Вудса. Мейтленд был в курсе всей этой махинации. Основу «писем из ларца», возможно, составляли какие-то письма и заметки Марии Стюарт, захваченные у нее или другим путем попавшие в руки ее врагов, а также письма Дарнлея к королеве.

Приводились и самые различные доводы в пользу аутентичности писем — вплоть до ссылок Юма и Робертсона на то, что эти бумаги не вызвали сомнения у шотландского парламента или комиссии, назначенной Елизаветой. А. Петрик в книге «Письма королевы Марии Стюарт графу Босвелу» (вышедшей в 1873 году на немецком языке в Петербурге), защищая версию о подложности писем, тем не менее приводит и аргументы в пользу их подлинности: отказ посла Марии Стюарт Лесли, епископа Росского, сравнивать подписи королевы, содержание писем, в которых — будь они фальсификацией — находилось бы больше фактов, призванных свидетельствовать о ее виновности, стиль писем, с трудом поддающийся подделке, упоминание различных побочных обстоятельств и тайных переговоров, которые действительно имели место, и т.д. Одно из наиболее веских доказательств в пользу подлинности писем, полагал Т.Гендерсон в книге «Письма из ларца и Мария, королева Шотландии» (Лондон, 1889), — это молчание, которое хранили о них сама Мария Стюарт и ее сторонники. Во время следствия в Англии Мария в конце концов заняла позицию отрицания, но ведь она не признавала позднее подлинность и других написанных ею писем.

Возможно еще одно решение загадки. Допустим, что письма подлинные, но действительно ли это письма Марии Стюарт, а не какой-либо другой женщины, авторство которых лорды приписали королеве (все равно — зная или не зная, что совершают подлог)? Более того, может быть, письма, копии которых были представлены комиссии, назначенной Елизаветой, даже принадлежат нескольким лицам, в числе которых была и сама шотландская королева? А поскольку отношения между Марией Стюарт и Босвелом, ее роль в убийстве Дарнлея нам известны прежде всего на основании «писем из ларца», то, если они, хотя бы частично, написаны другими людьми или обращены к другим адресатам, вся эта история предстанет совсем в ином свете.

Подробный анализ содержания писем заставляет усомниться в том, что их мог написать один и тот же человек. Английский посол Рэндолф утверждал, что у Босвела была «другая жена» во Франции. Не исключено, что часть писем исходила от нее. Добавим, что возможным кандидатом на роль подлинного автора писем является и норвежка Анна Трондсен, с которой Босвел был обручен, если не обвенчан. Ее почерк не напоминал почерк королевы, но письма Трондсен могли быть переписаны. Женой Мейтленда была Мария Флеминг, фрейлина Марии Стюарт, воспитывавшаяся вместе с королевой во Франции. Подпись Марии Флеминг — сохранились ее образцы — почти не отличима от подписи королевы. При отсутствии оригиналов «писем из ларца» — судьба их осталась неизвестной — вряд ли вопрос о подлинности получит когда-либо однозначное решение…

Но вернемся к заседаниям комиссии, разбиравшей спор шотландской королевы с лордами. Даже после представления «писем из ларца» Мария Стюарт отнюдь не считала свою партию проигранной. Она могла вступить в новый брак, который, возможно, принес бы ее избраннику шотландскую корону. Перед этим соблазном не устоял один из членов комиссии, могущественный герцог Норфолк.

Томас Говард, герцог Норфолк, родился в 1538 году. Он был отпрыском знатного рода, к которому принадлежала и королева Анна Болейн (мать Елизаветы). Его отец Генри Говард, граф Серрей, между прочим, известный поэт, оказался замешанным в дворцовых интригах и погиб на эшафоте в 1547 году. В 16 лет Томас Говард унаследовал титул герцога. Английская королева именовала его своим кузеном. Он занимал первое место в списках английской знати. Норфолку с первых лет правления Елизаветы поручались важные государственные дела, особенно переговоры с шотландцами. В конце 60-х годов он проявил себя открытым противником антииспанской политики, которую начали проводить Уильям Сесил и фаворит Елизаветы Роберт Дадли, граф Лейстер.

Когда Сесил сообщил Елизавете, что Норфолк, участвующий в расследовании роли Марии Стюарт в убийстве мужа, перешел на сторону пленницы, гневу английской королевы не было предела. Намерения Норфолка жениться на Марии Стюарт сами по себе не могли считаться преступлением. Впоследствии, чтобы подвести их под понятие государственной измены, прокурору пришлось ссылаться на то, что Мария, выйдя замуж за французского дофина в 1557 году, так изменила свой герб, чтобы в нем были зафиксированы и права, которые она якобы имела на английскую корону (стоит напомнить, что сама Елизавета сохраняла традиционные для английских королей притязания на французский престол). Мария Стюарт никогда формально не отказывалась от своих претензий занять когда-нибудь английский трон, как она обычно уверяла, наследовать Елизавете. По утверждению же английского правительства, Мария Стюарт заявляла, что имеет преимущественное право на престол по сравнению с Елизаветой. Повторяя это истолкование позиции шотландской королевы, прокурор добавлял, что она была отлично известна герцогу Норфолку и поэтому его матримониальные планы равнозначны государственной измене.

10 января 1569 года Сесил в присутствии членов английского тайного совета и уполномоченных обеих сторон — Марии Стюарт и шотландского правительства — объявил о решении Елизаветы. Оно сводилось к тому, что отвергались обвинения лордов против Марии, так же как контробвинения шотландской королевы против ее врагов. Однако этот оправдательный, вернее, нейтральный вердикт в отношении обеих сторон скрывал реальную политику Лондона. Мерей получил заем в 5 тыс. фунтов, и его правительство фактически было признано Елизаветой, а Марию Стюарт, несмотря на протесты ее представителей, оставили в Англии. Более того, под предлогом сохранения при Марии ее советников задержали влиятельных лиц — Джона Лесли и лорда Герриса. Это было сделано по просьбе Мерея, опасавшегося их возвращения в Шотландию. В ответ Мария пыталась поднять против Мерея всех его врагов, особенно Гамильтонов, уверяя, что тот собирается выдать англичанам принца Якова и разместить британские гарнизоны в замках Эдинбурга, Стерлинга и Думбартона. Английское правительство даже сочло необходимым издать написанную Сесилом прокламацию, в которой отвергалась эта «клевета».

Оставляя Марию Стюарт в Англии, Елизавета получила серьезный рычаг для воздействия на шотландское правительство. Однако это преимущество не шло ни в какое сравнение с неудобствами, которые проистекали от того, что Мария стала центром притяжения для всех противников Елизаветы. Нельзя забывать, что значительная часть английского населения, в том числе немало дворянских семей, особенно на севере страны, в то время еще были католиками. Опыт показал, что постоянно клокотавшее крестьянское недовольство могло быть направлено в русло восстания, проходившего под лозунгами католической реставрации.

В 1569 году в северных графствах Англии вспыхнуло крупное крестьянское восстание. Как это не раз случалось со времен Реформации, народное недовольство вылилось в форму движения под знаменем католицизма. Феодальный сепаратизм постарался использовать в своих целях выступления крестьянских масс. Восстание возглавили графы Нортумберленд и Уэстморленд. Они намеревались освободить Марию Стюарт, которую можно было объявить законной королевой и противопоставить Елизавете. Герцог Норфолк, который должен был стать командующим армией восставших, в последний момент струсил, предал своих сообщников и по требованию Елизаветы явился в Лондон, где его посадили в Тауэр. Норфолк выдал план повстанцев. Марию спешно перевезли из замка Татбери на юг, в Ковентри. Об этом позаботились приближенные Елизаветы Хандсон и сэр Ролф Сэдлер.

Наш старый знакомец был в числе нескольких сановников и генералов, которым было поручено подавление восстания. Ведь события развертывались неподалеку от Шотландии и здесь снова потребовались его умение и опыт. Уже немолодой разведчик — ему было тогда 62 года — снова взялся за привычное ремесло. Первоначально оружие тайной войны использовали против самих повстанцев. Так, например, адмирал Клинтон, командовавший одним из отрядов королевской армии, в конце ноября послал сэру Ролфу депешу, что он находится в Линкольне с 12 тыс. хорошо вооруженных солдат. На деле у Клинтона было всего 200 или 300 человек, и письмо было направлено в расчете, что его перехватят.

Восстание не получило массовой поддержки за пределами северных графств и было подавлено спешно переброшенной с юга королевской армией. К январю 1570 года все было кончено, если не считать, конечно, массовых казней, которыми неизменно сопровождались подавления крестьянских движений.

Елизавета требовала поимки руководителей восстания — Нортумберленда и Уэстморленда. Однако они оба бежали в Шотландию. Английское правительство могло рассчитывать на полное содействие регента Мерея, которому не улыбалась перспектива реставрации католицизма в Шотландии и восстановления на престоле Марии Стюарт. Нортумберленд был заманен в ловушку неким Армстронгом, который передал его людям Мерея. Уэстморленд укрылся в сильно укрепленном замке Томаса Керра. Когда же Мерей отправился в этот замок, намереваясь потребовать выдачи беглеца, то по дороге люди из свиты регента постепенно покидали его: никому не хотелось участвовать в таком непопулярном деле, как арест и выдача Елизавете ее врагов, слишком сильны были антианглийские настроения! Мерей не добился от Керра ничего, но сэр Ролф Сэдлер считал, что это даже к лучшему. Он настойчиво писал Елизавете в Лондон, что Мерей, выполняя ее требования, сильно подорвет свои позиции в стране.

Что же касается Уэстморленда, то за ним Сэдлер установил тщательный надзор. Обязанности главного лазутчика добровольно принял на себя некий Роберт Констебл, кузен Уэстморленда, пользовавшийся его полным доверием. За действиями шпиона следила из Лондона сама Елизавета, предписавшая Сэдлеру постоянно поддерживать Констебла полезными советами и, конечно, деньгами. Получая золото, Констебл позволил себе в одном донесении лицемерно погрустить насчет «изменнического рода службы, за которую принялся, заманивая в ловушку того, кто доверяет мне, поступая как Иуда в отношении Христа». Отправив очередную депешу, Констебл спешил на совещание приближенных Уэстморленда или в местную таверну, где за карточной игрой выведывал новости, которые могли интересовать английскую разведку. Продолжавший вполне доверять Констеблу Уэстморленд даже вручил ему свое кольцо и послал в Англию к жене с просьбой передать через него драгоценности, которыми в Шотландии можно было бы оплатить пребывание графа и его свиты в замке Керра. Шпион отправился без промедления. Выудив бриллианты, Констебл переслал их Сэдлеру, надеясь на разумную денежную компенсацию. Однако тот вернул ему камни — ведь похищение их раскрыло бы Уэстморленду всю игру, которую затеяла вокруг него английская разведка. Впрочем, о том, попали ли драгоценности к Уэстморленду, история умалчивает. Достоверно известно лишь, что Констеблу удалось заманить в западню нескольких приближенных графа. Сам же Уэстморленд начал догадываться, чем занимался его дорогой родственник. Это, пусть запоздалое, открытие все же помогло графу бежать во Фландрию, где он поступил на службу в испанскую армию.

Сэдлер очень отличился при подавлении восстания в северных графствах. Напротив, сэра Николаса Трокмортона тогда подвела постоянная страсть строить собственные политические комбинации, часто не совпадавшие с планами Сесила. Трокмортон резко отзывался о Марии Стюарт, которую он хорошо знал ещё со времени своего пребывания в Париже, но не разделял усиливавшейся ненависти к ней со стороны большинства крайних протестантов. Он считал возможным сделать Марию орудием английской политики путем ее брака с герцогом Норфолком (как это ранее думали осуществить путем женитьбы на ней Лейстера). Вероятно, побудительным мотивом этих планов была зависть к Сесилу, и поскольку министр не строил иллюзий насчет истинных чувств Трокмортона, бывший посол был посажен в Тауэр. Выяснилось, однако, что Трокмортон действовал в согласии с Лейстером и явно сохранял верность Елизавете. Сэра Николаса поэтому пришлось вскоре выпустить на свободу. Тем не менее смерть в феврале 1571 года, возможно, избавила его от обвинения в потворстве планам Норфолка, вовлеченного в новый заговор.







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх