Глава 11

ИСПОВЕДЬ

Мне отмщение, и Аз воздам.

(Библия, гл. 32 «Послание к римлянам»)

Однажды вечером мне позвонил Алексей. Несколько взволнованным голосом торопливо выпалил:

— Старик, хочешь встретиться с «известным писателем»?

— А что, есть такая возможность?

— Есть, есть, приезжай завтра утром часикам к десяти ко мне в офис, потолкуем. — И бросив коротко «пока», повесил трубку.

На следующий день ни свет ни заря полетел к Алексею.

— Как же ты все это устроил? — с порога выпалил я, здороваясь со своим другом.

— Ты знаешь, — ответил Алексей, — совершенно случайно. Мой знакомый журналист из одного издательства специализируется на различных сенсационных историях о разведке. Я с ним работал за рубежом. Парень шустрый, пробивной, не без способностей, владеет пером. Не так давно ему звонил Ре-зун по каким-то редакционным делам, вдрабадан пьяный, и приглашал в Варшаву на встречу. Журналист знал, что я семь лет учился с «писателем» в суворовском училище. Вот он и предложил мне присоединиться. Я, естественно, дал согласие, но решил сам позвонить Резуну и сообщить ему об этом. К телефону подошла его жена. Я представился, назвал свою фамилию и сказал, что мы знакомы по Воронежу. Она ответла, что муж в гараже, и попросила перезвонить через пару часов. Через два часа я перезвонил. К телефону подошел сам Ре-зун. Жена, конечно, сказала ему о моем звонке, поэтому я не застал его врасплох. Судя по голосу, он искренне обрадовался. Я коротко сообщил ему о приглашении моего товарища-журналиста. Владимир охотно согласился встретиться. Я не удержался. Позвонил Сергею в Мюнхен. Пригласил присоединиться. В ответ услышал трехэтажный мат. Он мне прокричал в трубку, что если поедет, то не удержится, задушит гаденыша своими собственными руками. Советовал и нам оставить подонка в покое и не пачкаться. Ну, ты знаешь Сергея. Он — экстремист.

Через неделю поездом Москва — Берлин, следующим через Варшаву, мы отправились в Польшу. С Алексеем договорились, что легенду для встречи с предателем выдумывать не станем. Будем предельно откровенны. Мы оба кадеты, и вся эта история с предательством нашего бывшего собрата больно задевает нас за живое. Я, бывший работник ГРУ, интересуюсь этой историей и с профессиональных позиций. Хочу разобраться в ней окончательно и написать объективную книгу, для этого мне надо выяснить, что же заставило нашего суворовца предать Родину.

Лично я не знал Резуна, хотя мы оба работали в ГРУ, даже в одном оперативном управлении. Я был старше Резуна и до его первой загранкомандировки уже работал за рубежом. Когда Резун отправился в Швейцарию, я был в Центре.

Думая о нашей встрече, я решил не играть в кошки-мышки, говорить откровенно, постараться получить от него максимум информации. Мне очень хотелось сопоставить все, что я знал о нем, с тем, о чем он сам расскажет. Основная моя цель: найти подтверждение моей версии о мотивах его предательства.

Мы не строили каких-либо планов, просто рассчитывали вызвать его на откровенный разговор, рассчитывали на то, что наше общее суворовское прошлое должно тронуть его душу, если в ней сохранилась еще хоть капля совести.

Сначала я хотел взять с собой миниатюрный диктофон, чтобы записать беседу. Но потом оставил эту затею, посчитав, что это будет нечестно.

В Варшаву поезд прибыл точно по расписанию, в 12 часов дня. На перроне нас встречали, но Резуна среди встречавших не было. На такси мы направились в международную гостиницу «Виктория» в центре города. Номера для нас были заранее забронированы.

Встреча с «писателем» состоялась в конференц-зале гостиницы, где проходил брифинге издателями и журналистами.

Я наблюдал со стороны, как Резун растерянно искал глазами Алексея среди собравшихся, пожимая каждому руку и внимательно вглядываясь в лица гостей. С Алексеем он не виделся с 1965 года.

Когда очередь дошла до Алексея, Резун некоторое время напряженно вглядывался в его лицо, обрамленное седой бородой. Потом, вероятно, узнав бывшего кадета, широко развел руки для объятий. Что-то дрогнуло в его лице, испуг и радость отразились в близоруких глазах за стеклами очков.

— Леша, — проговорил, скорее простонал, Резун и прильнул к его груди.

Алексей с едва заметным колебанием принял маленького, круглого, растолстевшего лысого человека в свои объятия как блудного сына. Резун беспомощно, по-детски уткнулся Алексею в плечо. Сложные чувства обуревали в эту минуту Алексея. С одной стороны, ему хотелось оттолкнуть от себя эту гадину. Ему показалось на мгновение, что он прикоснулся к чему-то липкому, скользкому и противному. С другой стороны, глубокая вера в заповеди Иисуса Христа не позволяла это сделать.

— Знакомься. Это мой товарищ, кадет, журналист, бывший твой коллега, — представил меня Алексей. Мы протянули друг другу руки. Я назвал себя по имени.

— Знаете что, ребята, — начал энергично Резун, — я закончу с этой братией дела и буду в вашем распоряжении. Давайте встретимся в холле в восемнадцать часов и что-нибудь сообразим.

— Договорились, — ответил Алексей, и мы расстались. Времени у нас было достаточно, решили побродить по Варшаве.

Город произвел на меня приятное впечатление. Чистота, оживленное движение на транспортных магистралях, большое количество западных иномарок, на улицах много народа. Люди хорошо одеты. Везде идет бойкая торговля. Без торговли трудно представить себе поляков. У них торговля в крови. Гуляя по городу, я не ставил перед собой задачу выявить слежку. Но иногда делал это автоматически, по старой профессиональной привычке, обращая внимание на окружающих больше, чем это требовалось. По всей видимости, «хвоста» за нами не было. Да и зачем кому-то надо было за нами следить? Слежка могла быть при контактах с Резуном. Она нас не пугала, потому что мы все делали официально, ничего не скрывали и никаких операций с Резуном проводить не собирались.

Как и договаривались, встретились в 18.00 в холле отеля. Резун нас уже ждал. Переговоры с издателями, судя по всему, у него прошли успешно. Он был в хорошем настроении, даже немного подшофе. Вероятно, на фуршете с журналистами и издателями пришлось «принять на грудь». Предстоящая встреча с кадетами, по всей вероятности, его радовала и возбуждала. Это было видно по его поведению, по глазам. Как потом мне стало известно, до нас он уже не раз встречался за границей с бывшими сослуживцами, в том числе и с некоторыми отставниками из ГРУ. Эти встречи проходили, как правило, с обильным принятием горячительных напитков, русским самобичеванием, раскаяниями и всепрощением подвыпивших. Известно, что когда русский сильно выпьет, начинает каяться и готов всем все простить в отличие от немцев, которые в таких случаях любят хвастаться.

Резун пригласил нас на обед, сказав, что у него есть на примете укромное тихое местечко в загородном ресторане, где можно хорошо провести время.

Еще через несколько минут мы уже мчались по Варшаве на такси. В машине перебрасывались между собой незначительными фразами. Ни о чем серьезном не говорили.

Машина тем временем вышла за городскую черту, направилась, мягко покачиваясь и шурша шинами, по новому, недавно положенному асфальту вдоль Вислы. Верхушки деревьев, тронутые уже багрянцем осени, горели, словно костер, в лучах заходящего солнца. Дорога сначала проходила вдоль поймы реки, потом неожиданно круто свернула влево и пошла, петляя, среди могучих, еще не тронутых осенью зеленых кудрявых дубов.

Я посмотрел назад. Резун поймал мой взгляд и спросил:

— Проверяешь?

— Да нет, что ты, — ответил я, — это дела давно минувших дней, как сказал поэт. Да и Польша не Альбион.

— Не скажи, — заметил Резун. — Здесь уже другие порядки. «Моя милиция меня уже не бережет», как в прежние времена. К нам, — он почему-то употребил это местоимение, причислив себя к нам, — здесь кое-кто относится хуже, чем в Англии. Ведь эта страна теперь входит в НАТО, и ребята из нашей прежней конторы, находясь в городе, наверное, чувствуют на своих спинах «дружеские заботливые» взгляды. Уже были скандальные истории, связанные со шпиономанией, шумела пресса.

— Ну, тебе-то нечего бояться. За тобой, наверное, присматривают твои новые хозяева из СИС? — поинтересовался Алексей. — Ты уже, я смотрю, везде по миру ездишь бед камуфляжа. Не прикрываешься париком.

— Ты знаешь, Алексей, вначале меня везде опекали, пасли. Да и сам я побаивался по старой привычке, помня о длинных руках КГБ. Но времена изменились. Сейчас за собой уже не вижу никакой слежки. Правда, приезжая к своим издателям в Польшу, ощущал иногда трогательную заботу о себе польских бывших товарищей.

— Англичанам ты, по всей видимости, изрядно поднадоел, больше не нужен. Мавр сделал свое дело.

— Может быть, ты и прав, — с грустью проговорил Резун.

Такси между тем углубилось в лес, вскоре выехав на открытую довольно большую поляну, и остановилось у одиноко стоящей рубленой избы, очень похожей на наши подмосковные русские избы-рестораны. У входа с двух сторон на высоких шестах были установлены чаши, наполненные маслом, в которых горел огонь. Так в некоторых странах Запада принято встречать долгожданных гостей.

По уверенному поведению Резуна было заметно, что он не раз бывал здесь. Мы устроились в отдельном кабинете на втором этаже. Посетителей, судя по почти пустующей парковке, в ресторане было мало.

Официанты засуетились, почувствовав в посетителях состоятельных клиентов. Еще мгновение — каждый из нас держал меню. На мелованной бумаге были указаны названия блюд на польском, русском, немецком, французском, английском языках.

Резун на правах хозяина взял дело в свои руки: уверенно распоряжался, задавал вопросы официанту, который волчком крутился около него с подобострастной улыбкой, быстро записывая заказ.

Через некоторое время забегали туда-сюда официанты, расставляя приборы, закуски, напитки. На столе появились осетрина, икра, овощи, грибы. Резун старался показать свою щедрость, состоятельность.

Обед начался по-русски, без аперитивов, с водки, как обычно начинают застолье в России.

Вылили по одной, по второй, по третьей. Закусили. Началась беседа. Сначала осторожная. Потом разговоры пошли за жизнь.

Резун вначале относился ко мне с некоторым подозрением. Черт его знает, кто я такой? Может быть, засланный казачок от КГБ? Я не стал темнить, рассказал, что работал с ним в одном управлении, какое и когда окончил училище. Нашлись и общие знакомые, особенно по службе в ГРУ. Рассказал, что уже 15 лет, как ушел со службы и занимаюсь с Алексеем бизнесом и журналистикой для души. Пишу о буднях суворовцев.

Разговор вначале шел между Алексеем и Резуном. Я помалкивал и не вмешивался.

Алексей привез на встречу фотографию семнадцатого выпуска Калининского суворовского военного училища 1965 года, на которой был и Резун.

Дрожащими руками он держал перед собой фотографию, смотрел на своих бывших товарищей, молодых, красивых, полных жизни. Слезы текли по его полным щекам. О чем он думал в эти минуты? Какие мысли терзали его душу?

Начались расспросы, воспоминания. «А где сейчас тот, а как дела у этого, а что делает другой. А помнишь, как на Придаче в парке дрались с гражданскими?»

— А где сейчас Толя Ворончук? — вдруг неожиданно спросил Резун.

— Толя два года тому назад умер, — ответил Алексей. — Он так хотел встретиться с тобой. Вы же были друзьями. Он до конца своих дней не верил, что ты мог предать. Всё говорил, что произошло какое-то недоразумение. В 1994 году он был в Лондоне, пытался найти тебя, но не сумел. Ушел из жизни в расцвете сил. Талантливый был человек.

— Давай помянем Толю, — предложил Резун. — Чтобы земля ему была пухом. Как он мне помогал в суворовском!

Выпили не чокаясь. Помолчали.

Разговор сначала не получался в том русле, в которое я хотел бы его направить. Резун продолжал расспрашивать Алексея о судьбах ребят. Чувствовалось, что он имел информацию о своих бывших сослуживцах и из других источников. Следил за событиями в России и, похоже, сопереживал.

Пропорционально выпитому оживлялся и наш застольный разговор. Алексей пил очень умеренно, пропускал. По-настоящему, без пропусков пили мы с Резуном.

Возвращая фотографии Алексею, Резун с горечью произнёс:

— Наверное, эти ребята презирают и проклинают меня?

— Да, ты прав. О тебе частенько вспоминают недобрым словом на традиционных встречах у хвоста коня князя и в Петровском парке в Воронеже. Ты же бывал, по-моему, иногда на наших встречах в Москве?

— Бывал, — с грустью подтвердил Резун и продолжил: — Знали бы вы, в какую передрягу я попал и через какие муки прошел.

— Вот мы и хотели бы от тебя об этом услышать, — вставил я. — Кадеты при встрече расспрашивают меня о тебе. Знают, что мы с тобой были в одной упряжке. Я и решил провести журналистское расследование твоего дела, постараюсь выяснить истинные причины твоего падения. В книгах ты откровенно лжешь, особенно о ГРУ. Мне хотелось бы с тобой поговорить начистоту как кадет с кадетом. Твое право отвечать на мои вопросы или нет, говорить правду или продолжать лгать. Это дело твоей совести. Как ты вообще вляпался в это дерьмо? Чего тебе не хватало? Ведь то, что ты наплел про Александрова, — это сказка про белого бычка для детей. А с этой трубой? Твоей фантазии можно только удивляться. Я тридцать лет проработал в ГРУ и, кроме печки для сжигания документов, ничего похожего на крематорий там не видел. А ты без году неделя был в «Аквариуме» и все разглядел. Уверен, тебе даже не приходилось сжигать документы. Стажеры, какты, этим не занимались.

— Что сейчас рассуждать об этом через много лет, сидя в ресторане? — начал Резун. — Плакать о волосах, когда моя голова давно уже валяется в кустах?

— Но у тебя наверняка был выбор, — вступил в разговор до этого молчавший Алексей. — Он есть у человека в любой ситуации.

— Есть-то есть. Но не каждый в таких случаях выбирает праведный путь, — опрокинув очередную рюмку водки залпом и не закусывая, проговорил Резун. — Ты говоришь, выбор. Да, он был. Но между чем было выбирать? Слишком велика была его цена. Не скрою. Я сам был во всем виноват. Струсил, смалодушничал, не смог поступить по-другому. Вспоминаю слова Петра Ивановича. — Резун посмотрел в мою сторону и продолжал: — Ты понимаешь, о ком я говорю. Петр Иванович Ивашутин сказал, не помню, по какому случаю, что если человек попадет в лапы контрразведки, то его вывернут наизнанку и вытряхнут все. Петр Иванович знал толк в этом, прослужив много лет в СМЕРШе. Я не исключение. Это было и со мной.

— Но, согласитесь, в контрразведку просто так не попадают, — вставил Алексей.

— Конечно, не попадают, — согласился Резун.

На время разговор прекратился. Принесли горячее — осетрину на вертеле с жареной картошкой и грибами.

Наполнили уже в который раз рюмки. Выпили. Принялись за горячее.

— Осетрина-то поди нашенская, российская, с Волги-матушки, — заметил Алексей, отправляя нежный румяный кусок в рот. — Ты, наверное, скучаешь по украинскому салу?

— Сначала скучал, — проговорил Резун. — Ну а сейчас, после развала СССР, этой проблемы для меня не существует. Присылают сало с Украины.

Разговор прекратился. Осетрина заставила нас на время замолчать. Покончили с горячим. Принесли кофе. На столе появилась бутылка французского коньяка «Наполеон».

— Ты, Алексей, говорил о причинах, — начал прерванный разговор Резун, больше обращаясь ко мне. — Конечно. Ничего без причин не бывает. Так учит диалектика. Помните четвёртую главу из Истории ВКП(б)? У моего ухода, предательства целый комплекс причин. Выбор, согласен, всегда есть, даже тогда, когда над человеком совершается насилие. Я ведь везде, во всех своих книгах пишу, что я предатель и мне нет прощения. Пытаюсь оградить других от совершения опрометчивых шагов.

— Но ты предательство толкуешь по-своему, как тебе выгодно, пытаешься найти ему оправдание, — перебил я его.

— Может быть, не уверен, — не то согласился, не то возразил Резун и продолжал: — Я испиваю свою чашу сполна, до последней капли, до дна, и никому не желаю этого. Вы, наверное, знаете, что отец и дед не перенесли моей измены и ушли из жизни раньше отведенного им срока. Они меня не простили. Вам могу сказать. Пишут, что меня переиграли. Чепуха. Я сам игрок. Сам играл и попадался на своей давнишней слабости. Струсил. Отступать было некуда, я сдался. Я писал, что ГРУ сделало огромную ошибку, приняв меня в свои ряды. Вы знаете, у нас в армии была медаль. — Он снова сказал «у нас», причислив себя к нашей армии. — Эта медаль называлась «За безупречную службу», она была трех степеней. Не знаю, существует ли такая медаль сейчас в Российской армии. В войсках ее тогда называли «за песок». Так вот, эту медаль скопировали с царской аналогичной награды. Только при царе она называлась «За беспорочную службу». Улавливаете разницу между словами «безупречная» и «беспорочная»? А ведь если задуматься — разница колоссальная, принципиальная. Можно спокойно служить без упреков со стороны начальства много лет. Так я и служил без упреков, с благодарностями за рвение, за службу. Но я никогда не был достоин царской медали «За беспорочную службу», потому что был порочен с суворовского детства, скорее, юношества.

С моими пороками вход в ГРУ для меня был строго-настрого запрещен. Вот где собака зарыта. Подробнее я эту тему муссировать не хочу. СИС умело воспользовалась моими пороками, и я проиграл, струсил. Проиграл бесповоротно и в этот кромешный ад уволок за собой много людей, в том числе семью, родителей, близких, друзей и товарищей. Был бы в то время со мной рядом Иван Сергеевич, все бы, может быть, обернулось иначе. Ему бы я во всем признался и доверился, к нему бы пришел с повинной. Он был настоящий мужик, «отец солдатам», уберег бы меня, не дал бы сделать последний шаг в пропасть. Где он сейчас? Жив ли? Не знаю. Виноват я перед ним безмерно.

Резун совсем захмелел от выпитого, положил голову на стол, всхлипывал, утирал лицо салфеткой. Мы молчали. На него в эти минуты было жалко и противно смотреть.

— Ну что мне делать, скажите? Я не знаю, — стонал он сквозь слезы. — Иногда, когда крепко поддам, хочется, как Ставрогин в «Бесах»: намылить веревку и в петлю.

— Не спеши, — стараясь утешить Резуна, проговорил Алексей. — Вспомни лучше Раскольникова. Сонечка, его возлюбленная, советовала ему покаяться. Тебя судить по-справедливости могут только те, кого ты предал, твои товарищи.

— Да кто меня простит? — простонал совсем раскисший Резун. — Меня же дважды приговорили к высшей мере, к расстрелу. Вы что, не знаете?

— Никто тебя к вышке не приговаривал, — возразил Алексей. — Это твои друзья из СИС тебя запугали расстрелом. Мы изучили твоё дело. Смертный приговор тебе никто не выносил. Это может сделать только суд, если ты предстанешь перед ним.

— Кто меня будет судить и слушать? Поставят к стенке, как многих до меня, и хлопнут, — твердил свое Резун.

— Чепуху ты несёшь. Сейчас другие времена, — продолжал убеждать его Алексей. — У нас в России вообще смертная казнь отменена, хоть, может быть, напрасно. Перед отъездом в Варшаву я встречался с одним кадетом, генералом юстиции в отставке. Он по моей просьбе просмотрел дело и подтвердил, что никакого смертного приговора тебе не выносили. Твой грех безмерен. Но и в Библии написано: «Мне отмщение, и Аз воздам». Это надо понимать, что твою вину, твоё предательство будет судить божий суд. Он воздаст тебе по твоим делам. А здесь, на земле, грешников судят люди. Ты хорошо знаешь, как в России сейчас поступают с предателями на государственном уровне.

У тебя и сейчас есть выбор. И ты можешь его сделать…







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх