ГЛАВА VIII. 1643 — 1644

Происхождение Мазарини. — Мнение о нем кардинала Ришелье. — Первый политический опыт. — Предсказание посланника. — Борьба партий. — Самый честный человек в королевстве. — Распоряжение королевы. — Декларация парламента. — Соперники обнаруживаются. — Мазарини и камердинер королевы. — Записная книжка.

С этой главой мы вступаем в новый период. Если его знаменовал Ришелье, то теперь па сцену выходит другой. Скажем, что это был за человек.

Джулио Мазарини, по-французски — Жюль Мазарин, был сыном Пьетро Мазарини, родившегося в Палермо, и Гортензни Буфалини, происходившей из довольно хорошего дома Читта-де-Кастелло. Сам он родился в Писчине, что г. Абруццо, 14 июля 1602 года и был крещен в церкви св. Сильвестра Римского.

Молодость Джулио Мазарини мало известна. Говорили, что он учился в Риме, потом с аббатом Джеронимо Колонна переехал в Испанию. Там в течение трех лет он слушал лекции в Алькальском и Саламанкском университетах, наконец, в 1622 году возвратился в Рим, в то время, когда иезуиты по случаю причтения к лику святых основателя их ордена хотели представить трагедию, что они обыкновенно делали при каких-либо особенных обстоятельствах. Жизнь нового святого стала содержанием пьесы, а юный Мазарини играл, при общих рукоплесканиях, роль Игнатия Лойолы.

Это было хорошим предзнаменованием для человека, который собирался стать дипломатом. Мазарини тогда было двадцать лет, он поступил на службу к кардиналу Бентиволио, но в каком качестве — неизвестно. Его враги говорили, что он служил лакеем. Как бы то ни было, но Бентиволио скоро открыл в нем большие способности и однажды, отправившись с молодым человеком к кардиналу-племяннику, то есть к кардиналу Барберини, он сказал последнему:

— Милостивый государь, я многим обязан вашей знаменитой фамилии, но я полагаю совершенно расплатиться с вами, если отдам этого молодого человека.

Барберини с удивлением посмотрел на того, кого таким лестным образом рекомендовали.

— Благодарю вас за подарок, — сказал он. — Могу ли спросить, как зовут этого человека, как скоро вы оставляете мне его с такой рекомендацией?

— Джулио Мазарини, — отвечал кардинал Бентиволио.

— Но если он таков, как вы мне говорите, — поинтересовался недоверчиво прелат, — то зачем же вы отдаете его мне?

— Я отдаю его потому, что недостоин держать его у себя.

— Ну, хорошо, — сказал кардинал-племянник, — я принимаю его. Но на что, скажите мне, он способен?

— На все, — коротко ответил Бентиволио.

— В таком случае, — заметил Барберини, — будет недурно, если мы пошлем его с кардиналом Джинетти в Ломбардию.

Эта рекомендация открыла Мазарини путь к успеху. Ему дали несколько поручений, которые он исполнил довольно успешно и которые начали его возвышение. Наконец, в 1629 году, когда Луи XIII силой оружия вынудил герцога Савойского отделиться от испанцев, кардинал Сакетти, бывший в Турине папским представителем, возвратился в Рим и поручил Мазарини, получившему титул интернунция, приступить к переговорам о заключении мира.

Новые обязанности, возложенные на молодого дипломата, доставили ему случай ко многим путешествиям, из которых одно сделалось источником его счастья. Он приехал в Лион в 1630 году, был представлен Луи XIII, находившемуся тогда в этом городе, и более двух часов разговаривал с кардиналом Ришелье, который был так доволен этим разговором, в котором хитрый итальянец раскрыл свой ум и тонкость своих взглядов, что, выходя, сказал:

— Я говорил с самым великим государственным человеком, какого я когда-либо встречал.

Понятно, что Ришелье, имея о Мазарини такое хорошее мнение, желал его к себе привязать. Мазарини возвратился в Италию совершенно преданным интересам Франции. Несмотря на все свои старания, Мазарини не смог заключить мира: испанцы осадили Казале, французы подали помощь этой крепости, и война продолжалась. Мазарини, переезжая из одного лагеря в другой, сумел заключить перемирие на шесть недель. Потом, по истечении этого срока, так как все его попытки заключить мир оказались бесполезными и французские войска снова приступили к активным действиям, он бросился к маршалу Шомбергу, уговаривая прекратить военные приготовления. Но Шомберг, надежде на победу, предлагает условия практически неприемлемые. Мазарини не отчаивается, скачет к испанцам, стоящим уже под ружьем, обращается к их предводителю, преувеличивает силы Франции, показывает невыгоды позиции испанцев, получает от него согласие на предложение Шомберга и скачет снова к французским войскам, крича: Мир! Мир!» Но французские солдаты, как и их главнокомандующий, желали сражения и на крики Мазарини отвечают: «Нет мира!» и с этими криками начинают перестрелку. Но посредник не боится опасности, держа в руках шляпу, он проезжает под градом пуль, не переставая кричать: «Мир! Мир!», останавливается перед Шомбергом, удивленным, что ему предлагают до сражения больше, чем он мог требовать после победы, и маршал соглашается на мир. Через два часа предварительные пункты мира, утвержденного в следующем году в Шераско, были подписаны прямо на поле сражения.

Желает ли кто знать, что думал в это время о Мазарини венецианский посланник Сегредо? Вот выписка из одной его депеши венецианскому правительству:

«Джулио Мазарини, светлейший господин, приятен и красив, учтив и ловок, бесстрастен и неутомим, осторожен и умен, предусмотрителен и скрытен, хитер и красноречив, убедителен и находчив. Одним словом, он обладает всеми качествами, которые необходимы искусным посредникам. Его первый опыт есть опыт мастерский — кто с таким блеском вступает в свет, будет, без сомнения, играть в нем важную и видную роль. Будучи силен, молод и крепко сложен, он будет долго наслаждаться в будущем почестями и ему недостает только богатства, чтобы шагнуть дальше».

Венецианцы могли быть хорошими пророками в подобных случаях, поскольку вместе с флорентинцами еще сохраняли традиции тонких политиков. В свое время Луи XI вызвал двоих из них во Францию, чтобы научиться у них тиранству. В 1634 году предсказание посланника исполнилось: Ришелье, желавший иметь Мазарини при своей особе, дал ему титул вице-легата в Авиньоне. В 1639 году он был послан в Савойю в звании чрезвычайного посланника: наконец, 16 декабря 1641 года его возвели в кардиналы, а на следующий год, 25 декабря, Луи XIII собственными руками возложил на его голову кардинальскую шапку.

Читатель, вероятно, помнит, что умирая, Ришелье рекомендовал Луи XIII трех человек — де Шавиньи, Нуайе и Мазарини. Но мы видели также, что Луи XIII не долго царствовал после смерти кардинала.

Ришелье умер 4 декабря 1642 года, а 19 апреля 1643 года король слег в постель, с которой уже почти не вставал.

Исполняя волю умершего Ришелье, как это было и при его жизни, король назначил королеве-регентше Совет, председателем которого был поставлен принц Конде, а членами назначены кардинал Мазарини, канцлер Сегье, главный интендант Бутилье и государственный секретарь де Шавиньи.

Что касается герцога Орлеанского, которому Луи XIII простил все его возмущения, но не забыл их, то он был сделан генерал-наместником при малолетнем короле и зависел от регентши и Совета. Правда, умирая, король также мало доверял своей супруге, как и своему брату. В последние дни жизни Луи XIII де Шавиньи говорил ему о его прежних подозрениях в отношении Анны Австрийской по поводу заговора Шале и уверял, что королева вовсе не была причастна к этому делу, на что король отвечал: «В положении, в каком я теперь нахожусь, я должен ее простить, но я не должен ей верить».

Действительно, за несколько дней до смерти короля случилось, почти что на его глазах, происшествие, которое очень его раздражило и увеличило тягость его болезни, показав будущее, как при свете молнии.

25 апреля король был соборован, и все почитали его, как некогда Тиберия, мертвым. Тогда, среди всеобщего смятения, все частные интересы вышли наружу. В это время двор разделялся на две главные партии — на партию Вандомов и партию Ла Мейльере.

Скажем несколько слов об этой распре, последствия которой отразятся на дальнейших событиях. Припомним, что Вандом был когда-то губернатором Бретани, что великий приор, брат его, приехал за ним, чтобы отправиться вместе к королю. Мы рассказали уже, как оба брата были арестованы и отправлены в венсеннскую тюрьму. Кардинал Ришелье тогда принял на себя управление Бретанью, а умирая, передал его маршалу Ла Мейльере. Однако фамилия Ван-домов не признавала этой передачи, и герцог Бофор, красивый, отважный, надменный молодой человек, надеясь на помощь королевы, торжественно объявил, что после смерти короля он добром или силой сделается губернатором Бретани, которая была отнята у его отца.

Когда подумали, что после соборования король умер, обе партии, разделявшие двор, немедленно сомкнулись под знаменами своих предводителей. Маршал Ла Мейльере призвал из Парижа всех своих друзей, герцог Бофор собрал на помощь всех своих, герцог Орлеанский окружил себя своими приятелями.

Эти три партии, ибо брат короля всегда был главой какой-нибудь партия, имели такой грозный вид, что призванная королем королева, боясь столкновения, подозвала к себе герцога Бофора и приветствуя его как «самого честного человека в королевстве», поручила ему охрану нового замка, в котором жили будущий король и его брат, герцог Анжуйский. Таким образом, герцог Бофор, в течение целого дня начальствуя над многочисленным отрядом телохранителей, разыгрывал роль защитника детей умирающего короля. Это благосклонное внимание, естественно, оскорбило двух человек — герцога Орлеанского, который, кажется, должен был привыкнуть к недоверчивости, и принца Конде, который заслуживал ее не больше.

Подобная сцена произошла и после смерти короля. Едва Луп XIII закрыл навеки глаза, каждый из присутствовавших при его кончине удалился, и только трое, удерживаемые придворным этикетом в траурной комнате, оставались при трупе, который надлежало освидетельствовать. Освидетельствование должны были произвести один принц, один коронный чиновник и один камергер. Шарль Амедей Савойский, герцог Немурский, маршал Витри и маркиз Сувре оказали эту последнюю честь смертным останкам своего государя.

В это время королева также оставила новый замок, где лежало тело ее супруга, и отправилась к дофину в старый замок, отстоящий от первого не более чем на триста шагов. Прибыв в замок, Анна Австрийская, которая, желая договориться относительно своего регентства с герцогом Орлеанским, попросила его через герцога Бофора приехать к ней и облегчить ее горе своим присутствием. Его высочество поспешил исполнить желание королевы, но когда принц Конде захотел его сопровождать, то Бофор заметил, что он имеет приказание никого не впускать к королеве, кроме герцога Орлеанского.

— Ну хорошо, милостивый государь, — сказал принц, — но скажите ее величеству, что если она хотела отдать такое приказание, то могла это сделать через начальника своих телохранителей, а не через вас, который не имеет на то никаких прав.

— Милостивый государь, — отвечал Бофор, — я сделал то, что приказала мне королева, и никто во всей Франции не в состоянии запретить мне делать то, что сама королева приказывает мне делать!

Конде, будучи первым принцем крови и важным лицом в государстве, очень обиделся такому резкому ответу герцога Бофора, и с этой минуты оба возненавидели друг друга Об этой ненависти мы поговорим позже и увидим ее пагубные последствия.

Во время свидания королева обо всем договорилась с герцогом Орлеанским. Впрочем, Анна Австрийская заезжала в старый замок для того, чтобы только повидаться со своим шурином и взять сына. В этот же день она возвратилась в Париж и со всем двором переехала в Лувр.

Три дня спустя королева отменила все распоряжения покойного короля, относившиеся к управлению государством. Парламент объявил ее регентшей королевства с тем, чтобы она заботилась о воспитании особы его величества и управляла всеми делами государства, в то время как герцог Орлеанский, его дядя, будет генерал-наместником во всех провинциях королевства и председателем Государственного совета в подчинении у королевы. Во время его отсутствия эти права передаются принцу Конде, также под властью королевы. Кроме того, королеве предоставляется право назначать, по своему усмотрению, членов Совета для обсуждения государственных дел, и ей не вменяется в обязанность подчиняться решению большинства голосов.

Последняя статья, очевидно, уничтожила все меры короля учинить опеку над Анной Австрийской и вместо того, чтобы подчинить королеву Совету, она поставила Совет в совершенную от себя зависимость.

Ни Мазарини, ни де Шавиньи не присутствовали при провозглашении декларации парламента, что сразу же заметили и стали смотреть на них как на людей, впавших в немилость королевы. Итак, из трех человек, рекомендованных Луи XIII умирающим Ришелье, Нуайе уже при жизни короля отказался от государственных дел, два других также должны были вскоре сойти со сцены, а вместе с ними должно было исчезнуть и то влияние кардинала, которое так долго тяготело над рабом его Луи XIII.

Мазарини и де Шавиньи многие возненавидели за то, что они оба хотели стать наследниками Ришелье, но слишком поторопились с этой ненавистью. Анна Австрийская наследовала от своего супруга искусство притворяться — эту непохвальную, но необходимую добродетель королей. Мы увидим, как все обманулись насчет Мазарини, ибо в то время, как все думали, что он собирается возвратиться в Италию, он, совершенно спокойный, обедал вместе с де Шавиньи, своим другом и товарищем по несчастью, у командора Сувре, того самого, имя которого было уже однажды произнесено в нашем историческом рассказе по поводу заговора Шале и герцога Орлеанского против жизни кардинала Ришелье.

Дружба межу Мазарини и де Шавиньи не была чем-то новым. Со времени приезда во Францию, Мазарини весьма коротко сошелся с Бутилье, который был в весьма большом почете у Ришелье, и с де Шавиньи, который считался его сыном. Оба они поддерживали Мазарини сколько возможно и даже уверяли, что только по бесконечным просьбам де Шавиньи у Ришелье Мазарини получил кардинальскую шапку.

Итак, двое друзей, поклявшихся разделить и горе и радость, обедали у Сувре, а после обеда сели играть в карты. Вдруг дверь отворилась и в комнату вошел Беринген. Увидев первого камердинера королевы, Мазарини догадался, что тот пришел именно к нему, поэтому он, передав свои карты Ботрю, повел Берингена в другую комнату, не обращая внимания на пытливые взгляды де Шавиньи.

— Милостивый государь, — начал Беринген, — я пришел к вам с хорошим известием.

— С каким? — спросил со свойственным ему хладнокровием Мазарини.

— С тем, что ее величество вовсе не так худо к вам расположена, как все думают! — продолжил Беринген.

— А что же заставляет вас делать такие приятные для меня предположения, г-н Беринген? — поинтересовался Мазарини, улыбаясь.

— Разговор, который мне случилось услышать между ее величеством и г-ном Бриенном, в котором она высказалась, что согласно с мнением г-на Бриенна намерена сделать вас первым министром.

Против ожидания вестника улыбка на губах кардинала исчезла, лицо его приняло вновь хладнокровное выражение. Бесстрастный, но сосредоточенный взор проник, казалось, в самую глубину сердца посланного.

— А вы действительно слышали этот разговор?

— Да, сударь.

— И что же говорил Бриенн?

— Он говорил ее величеству, что ей очень необходим хороший первый министр, а лучше вашего преосвященства нет никого, поскольку вы не только сведущи в делах, но и душевно преданы королеве.

— Стало быть, Бриенн ручался за мою преданность?

— Он утверждал, что такая великая милость тронет ваше преосвященство, и вы из благодарности будете служить ее величеству, нашей государыне, верой и правдой.

— Что же отвечала королева? — спросил Мазарини.

— Ее величество опасается, что ваше преосвященство не пожелает принять ее предложение.

Мазарини снова улыбнулся.

— Благодарю вас, Беринген, — сказал он, — и верьте,

Что при первом же случае я вспомню об услуге, которую вы мне оказали, принеся эту приятную для меня новость. — И он сделал шаг, чтобы вернуться к игре.

— Разве это все, что вашему преосвященству угодно

Было мне сказать? — спросил камергер.

— Что же вы хотите, чтобы я еще вам сказал? — изобразил удивление Мазарини. — Вы объявили, что подслушали разговор королевы с Бриенном, в котором она выказала свое ко мне расположение. За это я должен поблагодарить вас и я вас благодарю.

Беринген понял, что Мазарини, боясь, вероятно, вдаться в обман, решил быть осторожным в своих словах. Он знал наверняка, какой великой милостью будет пользоваться хитрый итальянец и предчувствовал, что с завтрашнего дня найдется много желающих сделаться поклонниками нового министра, поэтому, не теряя времени, он решил высказаться перед кардиналом.

— Послушайте, г-н кардинал, — сказал он, — я буду откровенен с вами. Я пришел к вам не по собственному желанию.

— А! — воскликнул Мазарини. — Так от чьего же имени?

— Я пришел к вашему преосвященству от имени королевы.

Глаза будущего министра заблистали радостью.

— Тогда другое дело, — сказал он, — говорите, любезный Беринген, говорите!

Беринген сообщил Мазарини, что он не слыхал разговора королевы с Бриенном, но она сама пересказала ему его.

— В таком случае, — заметил Мазарини, — сама королева послала вас ко мне?

— Точно так, — отвечал Беринген.

— И вы говорите мне правду?

— Слово дворянина! Королева желает знать, может ли она на вас положиться и если она вас поддержит, то поддержите ли вы ее?

При этих словах, перейдя от недоверчивости к совершенному доверию, Мазарини сказал:

— Отправьтесь к ее величеству и скажите ей, что я без всяких условий вручаю свою судьбу в ее руки. Я отказываюсь от всех выгод и преимуществ, которые король предоставил мне в своей декларации. Правда, мне не легко это сделать без ведома г-на де Шавиньи, ибо наши интересы достаточно общи, но я смею надеяться, что ее величество сохранит мою тайну так, как я, со своей стороны, свято сохраню ее.

— Милостивый государь, — отвечал Беринген, — у меня худая память и я боюсь забыть то, что вы просите передать ее величеству. Я спрошу бумаги, перо и чернила, и вы потрудитесь изложить свою речь письменно.

— Не нужно, — сказал Мазарини, — если мы попросим перо и бумагу, де Шавиньи сообразит, что между нами происходит какое-нибудь важное совещание, а не простой разговор.

— В таком случае, — предложил Беринген, вынимая из кармана записную книжку и предлагая ее вместе с карандашом кардиналу, — напишите здесь.

Отказаться было нельзя. Мазарини взял записную книжку, карандаш и написал:

«Я буду всегда повиноваться воле королевы. Я отказываюсь теперь от всего моего сердца от выгод, которые мне предоставила декларация, и я безусловно вверяю свои интересы великодушию ее величества.

Писано и подписано моей рукой.

Вашего величества всенижайший, всепокорнейший, вернейший подданный и признателънейший слуга

Джулио Мазарини».

Мазарини отдал Берингену записную книжку. Тот, прочитав заявление его преосвященства, покачал головой.

— Что так, — спросил Мазарини, — разве вы находите, любезный г-н Беринген, что в этой записке я не все сказал?

— Напротив, — ответил Беринген, — она написана очень умно, но я бы дорого заплатил и королева, я думаю, также, если бы эта записка была написана пером, а не карандашом. Вы знаете, милостивый государь, карандаш скоро стирается.

— Скажите ее величеству, — возразил кардинал, — что я напишу ей чернилами на бумаге, на пергаменте, на стали, на чем ей будет угодно и, если это будет нужно, готов подписаться даже своей кровью.

— Прибавьте это к вашей записке, — предложил Беринген, который любил совершать дела по совести, — место еще есть.

Мазарини исполнил желание Берингена, и тот, весьма довольный успехом возложенного на него поручения, отправился с запиской в Лувр.

Королева разговаривала с Бриенном, когда вошел Беринген. Граф Бриенн из вежливости хотел удалиться, по королева его задержала. Прочитав с радостью написанное кардиналом, она отдала записную книжку на сохранение Бриенну, который, заметив, что кроме записи Мазарини, в ней написано много чего другою, хотел возвратить ее Берингену, чтобы тот вырвал или стер написанное им, по Беринген отказался принять книжку обратно, тогда в присутствии королевы граф запечатал эту книжку и, возвратясь к себе домой, запер ее в ящик, в котором она оставалась до тех пор, пока королева не попросила ее, то есть когда была обнародована декларация парламента, которую Мазарини всячески отвергал, будучи уверен, что выиграет много больше.

В день обнародования декларации принц Конде, которого королева хотела сблизить с кардиналом, возвратил записную книжку Мазарини и от имени королевы вручил ему патент, по которому Анна Австрийская не только возвратила кардиналу место, которого он лишился, но и назначила председателем Совета.

Тогда, при виде такого неожиданного благорасположения, возобновились слухи, будто уже с 1635 года кардинал был любовником королевы. Таким образом, этими слухами которые позже Анна Австрийская, к несчастью, подтвердила своими поступками, объяснилось чудесное рождение Луи XIV после двадцатидвухлетнего ее бесплодия. Таким образом объясняется, быть может, и таинственность «Железной маски».







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх