Человек был фигурой между двумя способами бытия языка; или, точнее, ои возник в то время, когда язык после своего заключения внутрь представления как бы растворился в нем, освободился из него ценой собственного раздробления: человек построил свой образ в промежутках между фрагментами языка.

(М. Фуко. Слова и вещи)

Сюжетные построения классических мифов и сказок ограниченны. Эти схемы давно перенесены в современную жизнь, тысячи раз повторены. Уже никого не удивишь современными Гамлетом или Дон Кихотом. Но все же литература развивается, появляются все новые и новые формы, и процессу этому не видно конца. Что дает возможность создавать все новые и новые сюжетные схемы? Здесь прослеживается полная аналогия с алгоритмами. При помощи простых ограниченных алгоритмических средств из конечного набора базовых функций можно построить бесконечное многообразие сложных алгоритмов. Наиболее важная алгоритмическая операция — рекурсия. Именно она, заданная тем или иным способом, создает полный бесконечный класс алгоритмов. В литературе, описывающей сложные жизненные процессы, рекурсия явио стала определяться только начиная с XVII в. Она возникает, когда в алгоритмическом развитии событий, описанных в литературном произведении, начинает повторяться схема, возможно, с другим конкретным наполнением и, следовательно, с возможными, порой значительными отклонениями от первоначальной линии развития. Схема маскируется, но узнается. С позиций алгоритмического подхода рекурсия трактуется как вызов в определенной ситуации процедурной схемы самой себя как подпроцедуры. Для обнаружения алгоритмических схем необходимо подниматься на более высокий уровень абстрактного рассмотрения текста, забывая конкретные имена, обстановку, особенности объектов и выявляя общие алгоритмические линии развития процессов, составляющих литературное произведение. Алгоритмическая аналогия — литературное произведение — рассматривается как процедура (процесс) с заданными константами и переменными. При вызовах этой процедуры константы остаются без изменений, а значения переменных в момент вызова определяют течение вызванного процесса.

Книга, описывающая литературное произведение, может рассматриваться как главный процесс, содержащий в себе все остальные. Одно из первых проявлений рекурсии в литературе связано с введением в текст повествования книги самой этой книги. Главный процесс как элемент использует сам себя. Если при этом описывается текст этой книги, то она не может быть никогда закончена. Моменты перехода от книги к ее вложенной копии должны повторяться до бесконечности. Поэтому, чтобы процесс все-таки сходился, либо нужно вводить ограничение — в книге вызывается только ее часть, либо в момент окончания чтения книги все должно исчезнуть.

Мышление человека рекурсивно. Поэтому первое узнавание рекурсии сопровождалось эмоциональным всплеском. Разум узнавал сам себя. На картинах Веласкеса, Ван Эйка, Петруса Христуса и Мемлинга в зеркалах впервые отразилась рекурсивная реальность. Первым европейским романом, удивившим читателей приемом рекурсии (не в этом ли слава романа!), был роман отставного испанского солдата, «таланта-самоучки» Мигеля де Сервантеса «Дон Кихот». Сервантес все время пытался смешивать два мира: мир читателя и мир книги. У Сервантеса главный процесс не просто книга, но книга плюс читатель. В шестой главе цирюльник, осматривая библиотеку Дон Кихота, находит книгу Сервантеса и высказывает суждения о писателе. Вымысел Сервантеса рассуждает о нем. В начале девятой главы сообщается, что роман переведен с арабского и что Сервантес купил его на рынке. Наконец, во второй части романа персонажи уже прочли первую часть.

Многие исследователи отмечали этот прием у Сервантеса как поворотный момент в литературе. Об этом пишет X. Л. Борхес в рассказе «Скрытая магия Дон Кихота», это же отмечает М. Фуко в книге «Слова и вещи».

««Дон Кихот» рисует нам мир Возрожденияввиде негативного отпечатка: письмо перестало быть прозой мира; сходства и знаки расторгли свой прежний союз; подобия обманчивы и оборачиваются видениями и бредом; вещи упрямо пребываютвих ироническом тождестве с собой, перестав быть тем, чем они являются на самом деле; слова блуждают наудачу, без своего содержания, без сходства, которое могло бы их наполнить; они ие обозначают больше вещей; они спятвпыли между страницами книг. Магия, дававшая возможность разгадки мира, открывая сходства, скрытые под знаками, служит теперь лишь для лишенного смысла объяснения того, почему все аналогии всегда несостоятельны. Эрудиция, прочитывавшая природу и книги как единый текст, возвращается к своим химерам: ценность знаков языка, размещенных на пожелтевших страницах фолиантов, сводится лишь к жалкой фикции того, что они представляют. Письмена и вещи больше не сходствуют между собой. Дон Кихот блуждает среди них наугад.

Тем не менее язык не полностью утратил свое могущество. Отныне он обладает новыми возможностями воздействия. Во второй части романа Дон Кихот встречается с героями, читавшими первый том текста и признающими его, реально существовавшего человека, как героя этой книги. Текст Сервантеса замыкается на самом себе, углубляется в себе и становится для себя предметом собственного повествования. Первая часть приключений играет во второй части ту роль, которая вначале выпадала на долю рыцарских романов. Дон Кихот должен быть верным той книге, в которую он и в самом деле превратился; он должен защищать ее от искажений, подделок, апокрифических продолжений; он должен вставлять опущенные подробности, гарантировать ее истинность. Но сам Дон Кихот этой книги не читал, да и не стал бы читать, так как он сам — эта книга во плоти. Он так усердно читал книги, что стал было знаком, странствующим в мире, который его не узнавал; и вот вопреки своей воле, неведомо для себя он превратился в книгу, хранящую свою истинность, скрупулезно фиксирующую все, что он делал, говорил, видел и думал, — в книгу, которая в конце концов приводит к тому, что он узнай, настолько он похож на все те знаки, неизгладимый след которых он оставил за собой. Между первой и второй частями романа, на стыке этих двух томов и лишь благодаря им Дои Кихот обрел свою реальность, которой он обязан только языку, реальность, остающуюся всецело в пределах слов. Истинность Дои Кихота не в отношении слов к миру, а в той тонкой и постоянной связи, которую словесные предметы плетут между собой. Несостоятельная иллюзия эпопей стала возможностью языка выражать представления. Слова замкнулись на своей знаковой природе».[100]

Элементы использования рекурсии находим еще раньше у Шекспира. Гамлет ставит спектакль, где в упрощенном варианте описываются события трагедии «Гамлет», написанной в период около 1600 г.

Прием «книга в книге» встречается в сказках «Тысяча и одна ночь». В одну из магических ночей царь слышит свою же историю со всеми сказками и ночами.

В поэме Вальмики «Рамаяна» дети Рамы в лесу учатся у самого Вальмики по книге «Рамаяна».

Древнеиндийская наблюдательная философия одной из первых обратила внимание на рекурсивное развитие природы. Все определения Брахмана — верховного божества — суть рекурсивные определения, в которых понятие выражается через себя же. Такие определения имеют смысл только в алгоритмическом плане — определяемое понятие вызывает и бесконечно разворачивает свое же определение.

«Кем Брахман не понят, тем понят, кем понят, тот не знает его. Он не распознан распознавшими, распознан нераспознавшими» (Кена упанишада).

«Я — время года, я — происходящий от времени года, рожденный от пространства своего источника…» (Каушитаки упанишада).

«Нет ничего выше, ничего меньше его того, который выше высокого, огромней огромного» (Маханараяна упанишада).

Впрочем, и в христианстве при определении бытия используются рекурсивные определения.

«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (От Иоанна святое благовествование, Новый завет).

«Мастер и Маргарита» — один из наиболее ярких рекурсивных романов. Развивается одна алгоритмическая схема, используемая в разных процессах: Мастер и Маргарита, Иешуа и Пилат, Воланд и компания. Тема Иешуа и Пилата рекурсивно вызывается из темы Мастера и Маргариты.[101] Кроме того, здесь также используется прием «книга в книге». Мастер пишет роман об Иешуа и Пилате, текст которого сливается с текстом книги «Мастер и Маргарита».

Наиболее яркий современный рекурсивный роман, удостоенный Нобелевской премии в области литературы, — «Сто лет одиночества» Г. Маркеса. Рекурсивно повторяются события поколений семейства Буэндиа. Последний из рода Буэндиа заканчивает расшифровывать рукопись волшебника Мелькиадеса, которая оказывается тем же описанием «Ста лет одиночества». По мере прочтения поднимается и нарастает ураган. Прочитывается последняя страница, книга заканчивается, и все исчезает в бушующем смерче.

В «Защите Лужина» В. Набокова герой с удивлением узнает пласты рекурсивного повторения реальности, преследующей его.

В романе «Время и место» Ю. Трифонова писатель создает роман о писателе, пишущем роман о писателе, который что-то тоже пишет о писателе.

О рекурсивных снах Н. В. Гоголя, М. Ю. Лермонтова и Ф. М. Достоевского мы уже говорили.

Из сказанного можно сделать вывод, что литература в своем моделировании мира все ближе и ближе подходит к алгоритмической технике. В последнее время наиболее явно проявляется тяготение литературы к использованию рекурсии. Многие авторы интуитивно применяли этот прием как отражение реального развития мира. И это было признано читателями. Теперь, когда рекурсия узнана, возможно сознательное применение сложных рекурсивных конструкций, хорошо известных в теории алгоритмов и программировании. Например, возможно определение рекурсивного порождения процесса, в создании которого участвуют одновременно несколько процессов (смешение отражений разных зеркал, ч снов и реальности),.[102] Это малоисследованная область даже в теории алгоритмов. Это интеллектуальные игры недалекого будущего. Некоторое (все же слабое) представление об этом может дать «Сон китайского императора». В этом фрагменте рекурсия все-таки слабо зависит от разных процессов.

Компьютеры вошли в жизнь человека — он все больше и больше полагается на них. Компьютеры печатают документы, управляют сложными технологическими процессами, проектируют технические объекты, развлекают детей и взрослых. Естественно стремление человека как можно полнее выразить себя в алгоритмических устройствах, преодолеть языковый барьер, разделяющий два разных мира. Как уже неоднократно отмечалось, язык, человек и реальность неразрывно связаны между собой. Поэтому обучение компьютера естественному языку — задача чрезвычайно сложная, связанная с глубоким проникновением в законы мышления и языка. Научить компьютер понимать естественный язык — это то же, что научить его чувствовать мир. Многие ученые считают решение этой задачи принципиально невозможным. Но так или иначе процесс сближения человека и его электронного детища начался, и кто знает, чем он закончится. Во всяком случае, человек, пытаясь моделировать задачу языкового общения, начинает понимать себя гораздо полнее.

Существуют отдельные программы, имитирующие генерацию осмысленного текста. Например, программа Mark Chainy, созданная американскими программистами Б. Эллисом и Д. Митчелом, анализирует заданный текст и для каждой пары соседних слов вычисляет вероятность появления третьего слова, если эта пара уже появилась. Затем, используя эти вероятности и датчик псевдослучайных чисел для «случайного» выбора символов, генерируют сам текст. Название программы отражает связь с цепями Маркова. Такие игры с вероятностью порождают интересные тексты, напоминающие речь шизофреника, и иногда сбивают с толку компьютерных собеседников. Прочитав учебник по математике, программа может сказать: «Зачем они начали отсчитывать четвертями. Огромная бутыль, вмещающая четыре четверти — это уже трехзначное число…» Эллис подключил свою программу к многопользовательской сети ЭВМ. Программа обрабатывала имеющиеся в сети сообщения и выдавала сумбурные тексты. Некоторые пользователи требовали убрать программу с ее чудовищным бредом, другие чувствовали в ней родственную душу, и им нравилась подобная болтовня.

Такие попытки нельзя использовать для серьезных научных разработок — нет и намека на понимание языка. Правильный подход должен начинаться с моделирования мира.

Любое языковое сообщение проявляет двойственную сущность. С одной стороны, это отражение фрагмента реальности с одновременными изменениями и взаимодействиями многих величин. С другой — текст разворачивается в виде последовательной линейной цепочки символов, задающей запись текста и его восприятие.

«Если бы ум был способен выражать идеи так, «как он их воспринимает», то, без всякого сомнения, он «выражал бы их все сразу». Но это совершенно невозможно, так как если «мысль — простое действие», то «ее высказывание — последовательное действие». В этом состоит специфика языка, отличающая его и от представления (представлением которого он, однако, в свою очередь является), и от знаков (к которым он принадлежит на равных правах). Язык не противостоит мышлению как внешнее — внутреннему или как экспрессия — рефлексии. Ои не противостоит другим знакам — жестам, пантомимам, переводам, изображениям, эмблемам, как произвольное или коллективное — естественному или единичному. Но он противостоит им всем как последовательное — одновременному. По отношению к мышлению и знакам он то же самое, что и алгебра по отношению к геометрии: одновременное сравнение частей (или величии) он заменяет таким порядком, степени которого должны быть пройдены последовательно, одна за другой. Именно в этом строгом смысле язык оказывается анализом мысли: не простым расчленением, но основополагающим утверждением порядка в пространстве».[103]

Таким образом, в представлении разума текст возникает как динамический параллельный процесс, определяющий активности и взаимодействия одновременных алгоритмических структур, и выражается интерпретацией такого представления в виде линейной последовательности символов.

Для того чтобы уметь автоматически генерировать тексты, необходимо прежде всего описать взаимодействующую модель мира, затем научиться строить последовательную интерпретацию модели на уровнях отдельных фрагментов и предложений (рис. 14).

Язык появился как особое отражение параллельной реальности. Компьютеры исторически возникали в обратном порядке. Сначала осваивались последовательные ЭВМ, затем начался активный переход к параллельным вычислительным комплексам. Поэтому программисты сначала обжились в мире последовательных языков программирования, а сейчас перешли к параллельным языкам.

Рис. 14. Модель языка

В любом литературном произведении выделяются герои, объединяемые между собой сильными ассоциативными связями. Например, в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина» Анна связана с Вронским, Кити с Левиным, в «Мастере и Маргарите» М. А. Булгакова Мастер связан с Маргаритой, Иешуа с Пилатом, Во- ланд со своей темной веселой компанией. Такое неразрывное объединение объектов в одну действующую структурную единицу в программировании называется процедурой или процессом. В случае параллельного программирования, когда разрешаются одновременные действия разных объектов, обычно говорят о процессах. Так как литературное произведение описывает фрагмент реальности с возможными одновременными событиями, то, следуя устоявшейся в программировании традиции, мы тоже будем рассматривать в литературных текстах процессы. Итак, Анна Каренина и Вронский, Кити и Левин, Мастер и Маргарита, Иешуа и Пилат, Воланд и компания представляют собой отдельные замкнутые главные процессы. Процессы взаимодействуют между собой, изменяя значения собственных параметров. В свою очередь, каждая единица такого процесса также может содержать подчиненные взаимодействующие процессы. Так, у Маргариты есть домработница Наташа, тоже участвующая в событиях, у Пилата — воины, начальник тайной службы, Иешуа имеет ученика Левия Матвея и оказался в одной компании с двумя разбойниками. Все они могут в определенной степени существовать и действовать самостоятельно. Неделимый элементарный процесс — это структурная единица текста с элементами собственного независимого развития, но уже без таковых подчиненных объектов. Нос майора Ковалева из повести Н. В. Гоголя образует главный процесс, нос Буратино — просто константа, входящая в процесс «Буратино».

Состояния героев внутри процессов описываются глобальными и локальными переменными. Значения глобальных переменных, известных другим процессам, могут изменяться в моменты взаимодействия процессов, значения локальных изменяются только внутри процесса, которому они принадлежат.

В настоящее время программисты заняты активными поисками выразительных, удобных языковых средств для описания параллельных взаимодействующих процессов. Такие языки уже существуют и реализованы на параллельных ЭВМ. В США по заказу министерства обороны разработан язык АДА, по-видимому, сдающий свои позиции, в Европе доминирует язык ОККАМ, созданный английской фирмой INMOS для транспьютерных систем. ОККАМУ, кажется, сопутствует звезда удачи. Автор этой книги участвует в разработке ПАРУС-технологии программирования (ПАРУС расшифровывается как Параллельные Асинхронные Рекурсивные Управляемые Системы). ПАРУС-системы программирования дают возможность расширять любые языки развитыми средствами параллельного взаимодействия и рекурсивного подчинения объектов друг другу. ПАРУС удачно описывает процессы лингвистической обработки информации. ОККАМ вписывается в ПАРУС как частный, но реализованный практически на транспьютерах случай.

Анализ литературных текстов с позиций алгоритмических процессов позволяет выявить закономерности и приемы, применяемые разными авторами при построении литературных форм. С другой стороны — и это то, к чему мы стремимся, создавая параллельные программы, генерирующие текст, и пропуская их через последовательную моделирующую программу, — можно надеяться на создание автоматических генераторов текстов.

Взаимодействия литературных текстовых процессов обычно описываются диалогом. Происходит информационный обмен, иногда передаются объекты из разных процессов.

«— Я, игемон, никого не призывал к подобным действиям, повторяю. Разве я похож на слабоумного?

— О да, ты не похож на слабоумного, — тихо ответил прокуратор и улыбнулся какой-то страшной улыбкой, — так поклянись, что этого не было.

— Чем хочешь ты, чтобы я поклялся? — спросил, очень оживившись, развязанный.

— Ну, хотя бы жизнью твоею, — ответил прокуратор, — ею клясться самое время, так как она висит на волоске, знай это.

— Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон? — спросил арестант. — Если это так, ты очень ошибаешься.

Пилат вздрогнул и ответил сквозь зубы:

— Я могу перерезать этот волосок.

— И в этом ты ошибаешься, — светло улыбаясь и заслоняясь рукой от солнца, возразил арестант, — согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил?»[104]

Передаются объекты-слова из одного процесса в другой и возбуждают ассоциативные связи в семантической сети каждого процесса. Даже явно повторяются ключевые слова при каждом обмене. Как бы выполняется подтверждение принятия ключевой информации.

Иногда при диалогическом обмене управляющий процесс может получать информацию о состояниях другого процесса, изменять ее и возвращать с новыми значениями.

«И тут прокуратор подумал: «О, боги мои! Я спрашиваю его о чем-то ненужном на суде… Мой ум не служит мне больше…» И опять померещилась ему чаша с темной жидкостью. «Яду мне, яду!»

И вновь он услышал голос:

Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чем-нибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет».[105]

Иешуа в процессе диалогического взаимодействия получил имя глобальной переменной из процесса Пилат, характеризующей физическое состояние прокуратора — головная боль. Иешуа изменил значение этой переменной и передал его обратно в процесс Пилат. На языке взаимодействующих параллельных процессов это записывается так:

Процесс ИешуаПроцесс Пилат

ПРИНЯТЬх из процесса ГЕНЕРИРОВАТЬтекст

Пилат;передачи;

ГЕНЕРИРОВАТЬ текст ПЕРЕДАТЬ у в процесс

приемки; Иешуа;

ИЗМЕНИТЬ jt; ПРИНЯТЬ у из процесса

ГЕНЕРИРОВАТЬ текст Иешуа;

передачи; ГЕНЕРИРОВАТЬтекст ПЕРЕДАТЬх в процессе приемки;

Пилат;

Команды ПРИНЯТЬ и ПЕРЕДАТЬ — это парные команды, которые срабатывают одновременно, когда оба процесса приходят к выполнению этих команд; переменная х — принимающая переменная процесса Иешуа; у — переменная, характеризующая состояние прокуратора. Иешуа — управляющий процесс, так как он вносит изменения в процесс Пилат.

Как видим, для задания движения текста в диалоге достаточно после каждого получения информации возбуждать соответствующую семантическую сеть, извлекать из нее необходимые образы, оформлять их в виде предложений и передавать их обратно.

Интересны диалоги с программой, пишущей стихи Летящие слова. Возможен такой диалог.

— Тебе нравятся рыжие георгины?

— Рыжне георгины. Очень. Ад. Грех Героин. Героиня. Убийство. Крик. Смех.

— Хватит. Ты мыслишь интересно, но ушла от ответа.

— А что ты знаешь про любовь?

Любовь. Тревожные колокола. Дыханье.

Смещеиье. Кровь. Убийство. Поэт. Талант.

Любовь. Ошеломление. Боль. Мятежная кровь.

Вода. Слезы. Смех. Лица. Пустота. Ложь. Любовь…

— Хватит, хватит. Не продолжай.

— Продолжение. Борьба. Итог — самосожжение.

— Молодец. Извини, но я спешу.

Возможна имитация диалога и без развитой семантической сети процессов. Такие программы берут информацию из самого диалога, предложения превращают в процессы. Так, например, работает первая имитирующая диалоговая система «Элиза», созданная еще в 1963 г. американским специалистом по искусственному интеллекту Дж. Вейценбаумом. Она имитирует роль психиатра при беседе с пациентом. В качестве учебной работы по аналогии с «Элизой» группа энтузиастов в Киевском университете написала программу «Эллочка», которая часто озадачивала непосвященных. Пример беседы (здесь и далее К. — компьютер, Ч. — человек).

К. Здравствуйте, меня зовут Эллочка, А Вас?

Ч. Саша.

К. Полагаю, Вы пришли побеседовать со мной на специальные темы.

Ч. Нет.

К. Чем Вы занимаетесь?

Ч. Наукой.

К. Наука — понятие достаточно обширное. Вы часто используете ЭВМ?

Ч. Сегодня в первый раз.

К. Почему Вы решили побеседовать со мной?

Ч. Говорят, что Вы умная женщина…

К. Мы отвлеклись от темы. Так в чем же Ваше основное занятие?

Ч. Оказывается, Вы еще и неприступная!

К. Наша цель — поддержать диалог, а не завести его в тупик. В чем Ваши проблемы?

Ч. Нечего делать сегодня вечером.

К. Ладно, переменим тему. Какой язык программирования Вы предпочитаете?

Ч. Ассемблер.

К. Лучше всех других языков я понимаю Паскаль. А вы знаете Паскаль?

Ч. Конечно, я все знаю.

К. Нельзя ли несколько подробнее?

Ч. Давайте переменим тему!

К. Позвольте дать Вам совет: занимайтесь лингвистикой. Как Вы относитесь к лингвистам?

Ч. Хуже, чем к лингвисткам, но лучше, чем к водопроводчикам.

К. Вы не забыли, сколько стоит минута машинного времени? Продолжайте.

Ч. Я этого не знаю.

К. По Вашему мнению, это интересно?

Ч. В чем суть теоремы Пифагора?

К. Решение зависит от интеллекта автора. Вы согласны?

Ч. Да. А что такое автомат?

К. По-моему, Ваш ум занят чем-то другим. Над чем Вы всерьез работаете?

Ч. Программирую.

К. Часто Вам приходится отлаживать программы по ночам?

Ч. Да.

К. Самый лучший язык на свете Паскаль. Вы согласны со мной?

Ч. Нет.

К. Какой категоричный ответ! Чего вы ожидаете в будущем от своих исследований?

Ч. Хорошей зарплаты

К. Не забывайте, что Вы имеете дело с электронным собеседником, не умничайте.

Ч. Что такое алгоритм?

К. Вы полагаете, этот алгоритм — самый оптимальный?

Ч. Нет.

К. Ваш ответ слишком однозначен — это больше пристало машине. А Вы кто?

Ч. Машина.

К. Я, кажется, не совсем Вас понимаю. Что Вы этим хотите сказать?

Ч. Ничего.

К. Вы слишком категоричны!

Ч. Вы уверены?

К. Что это Вам дает?

Ч. Ничего.

К. Кажется, мы утомили друг друга.

Ч. Нет.

К. Вы уверены?

Ч. Нет.

К. Не мучайте себя подобными вопросами, лучше принимайте хвойные ванны.

Ч. Нет.

К. Вам не надоело отвечать «да» и «нет»?

Ч. Нет еще.

К. Вы уверены?

Ч. Да уже.

К. Мне кажется, мы с Вами зря теряем время.

Ч. Нет.

К. Чем Вы занимаетесь?

Ч. Докторской.

К. Пожалуй, продолжим разговор в следующий раз.

Ч. Ну, почему же? У меня еще есть время…

К. Попытайтесь сами найти ответ — он у Вас почти готов.

Ч. Какой ответ?

К. Вы мне надоели, идите в буфет.

Ч. Да, но только после Вашего ответа.

К. Почему Вы решили побеседовать со мной?

Ч. Мне скучно.

К. Мы отвлеклись от темы. Так в чем же Ваше основное занятие.

Ч. Я принимаю хвойные ванны.

К. Наша цель — поддержать диалог, а не завести его в тупик.

В чем Ваши проблемы?

Ч. Хочу в буфет, да не знаю, работает ли он.

К. Вы уверены?

Ч. Не совсем.

К. Не морочьте мне голову До свидания.

Ч. Куда же Вы??? Я еще с Вами поговорю…

К. Вы не забыли, сколько стоит минута машинного времени?

Ч. Да я не знаю ничего о таких пустяках!

К. Послушайте, какое Вы имеете отношение к науке?

Ч. Непосредственное, самое прямое!

К. По Вашему мнению, это интересно?

Ч. Чрезвычайно.

К. По-моему, Ваш ум чем-то занят другим. Над чем Вы всерьез работаете?

Ч. Над докторской.

К. Не умничайте.

Ч. Ох, какие мы глупенькие…

К. В каком смысле?

Ч. Я и не думал умничать.

К. Какое отношение это имеет к математике или кибернетике?

Ч. Ну… так я Вам и сказал.

К. Любопытное замечание. Приведите пример Ваших научных проблем.

Ч. А² + В² = С²???

К. На эту тему Вы и хотели со мной поговорить?

Ч. Да, отчасти.

К. Я, кажется, не совсем Вас понимаю. Что Вы этим хотите сказать?

Ч. Я хочу сказать этим именно то, что Вы меня не совсем понимаете.

К. Что это Вам дает?

Ч. Моральное удовлетворение.

К. Вы говорите не совсем четко. Поясните Вашу мысль.

Ч. Может, мы поговорим о любви?

К. На эту тему любит беседовать моя подруга Элиза Вейценбаум

Ч. А у нее есть телефон?

К. Мы решили беседовать на специальные темы, не так ли?

Ч. Вы любите свою кибернетику?

К. Современный научно-технический прогресс немыслим без кибернетики.

Ч. Зачем Вам этот прогресс?

К. Вам еще не надоело беседовать со мной?

Ч. Нет.

К. Какой категоричный ответ? Чего Вы ожидаете в будущем от своих исследований?

Ч. Хатха-йоги.

К. Мне кажется, мы с Вами зря теряем время.

Ч. Нет, что вы!

К. Пожалуй, продолжим разговор в следующий раз.

Ч. Нет уж, выясним отношения сегодня!

К. Ваш ответ слишком однозначен — это больше пристало машине. А Вы кто?

Ч. Я? Человек!

К. Вы мне надоели, идите в буфет.

Ч. В науке давно нужно совершить переворот.

К. Вы считаете себя причастным к науке и научному миру?

Ч. Да.

К. Почему Вы так думаете?

Ч. Не знаю. Я, кажется, хочу есть

К. Мы отвлеклись от темы. Так в чем же Ваше основное занятие?

Ч. Как стать директором института кибернетики?

К. Почему Вы спрашиваете об этом?

Ч. Да так, к слову.

К. Чем Вы занимаетесь?

Ч. Ого! Не скажу!

К. Наша цель — поддержать диалог, а не завести его в тупик В чем Ваши проблемы?

Ч. Проблем нет, есть предложение.

К. Избегайте слишком сложных проблем. Какой метод Вы используете?

Ч. Прямого доступа.

К. Ладно, переменим тему. Какой язык программирования Вы предпочитаете?

Ч. Ну ладно, до свидания.

К. Самых больших успехов можно достичь в лингвистике. Ваше счастье на кафедре математической информатики! До свидания.

Диалоговые системы общения с ЭВМ на естественном языке могут включаться в экспертные и информационно-справочные системы. Одна из таких систем выполняет роль гида по памятникам древнего Киева.

К. Программа «Древний Киев» создана на кафедре математической информатики КГУ. Вы можете побеседовать со мной о памятниках старого Киева и его древних правителях. По замыслу моих создателей, я не справочная система, а электронный собеседник. Однако по названию памятника или имени князя Вы можете получить краткую справку о них. Не начать ли нам с Десятинной церкви?

Ч. А можно о чем-нибудь другом?

К. Позвольте напомнить: мы ведем беседу только о памятниках старого Киева и его князьях. Продолжайте спрашивать.

Ч. Кто княжил в Киеве?

К. Хорошо. А почему Вы не спрашиваете о храбром князе Святославе?

Ч. Расскажите о Святославе.

К. Святослав — сын Игоря и Ольги, правил в Киеве с 964 по 972 г. Разгромил хазар и волжских булгар, завоевал для Руси выход к Черному и Каспийскому морям. Убит печенегами во время возвращения с Балкан в 972 г.

Мне больше ничего не известно о Святославе, но я много знаю о Владимире.

Ч. А я не знаю.

К. Отлично. Вернемся в русло нашей темы. Какой из памятников Древнего Киева Вам больше всего нравится?

Ч. Памятник Богдану Хмельницкому.

К. Памятник Богдану Хмельницкому сооружен в 1888 г. по проекту скульптора М. И. Микешина и архитектора В. Н. Николаева. Установлен прямо перед Софийским заповедником. Здесь в 1648 г. после победы казацких войск над польско-шляхетскими интервентами киевляне торжественно встречали своего национального героя — гетмана Хмельницкого. Хотите теперь узнать о Владимирском соборе?

Ч. Хочу!

К. Владимирский собор построен в 1862–1882 гг. Первый проект собора принадлежит петербургским архитекторам И. В. Штрому и П. И. Спарро, позднее проект был переработай А. В. Беретти. Владимирский собор расположен на бульваре Шевченко, 20. Заслуженной славой пользуются росписи храма. Вас интересуют росписи Владимирского собора?

Ч. Да.

К. Внутренние настенные росписи Владимирского собора выполнены под руководством профессора искусств Киевского университета А. В. Прахова. Центральное изображение — богоматерь в алтаре — принадлежит кисти Васнецова, он же написал исторические композиции на темы крещения и портреты князей: Владимира, Андрея Боголюбского, княгини Ольги. Продолжать о росписях Владимирского собора?

Ч. Нет, давайте лучше о князьях.

К. Первым киевским князем, согласно легенде, был Кий, от имени которого произошло название города: «Киев град». Династия исторически достоверных князей берет свое начало от Олега, в 882 г. занявшего киевский престол. Могу рассказать Вам об Игоре и Ольге, их сыне Святославе, Владимире, Ярославе Мудром, Владимире Мономахе и его сыне Юрии Долгоруком. О ком Вы хотите узнать?

Ч. Конечно же, о Юрии Долгоруком.

К. Юрий Долгорукий — князь Суздальский, сын Владимира Мономаха. С начала 30-х годов 12 века боролся за Киев, за что получил свое прозвище. При Юрии в летописях под 1147 г упоминается Москва. Продолжать о Юрии Долгоруком?

Ч. Продолжайте.

К. Завоевав Киев вторично, Юрий княжил всего два года. Умер в 1157 г., по-видимому, был отравлен боярами. Смерть Юрия Долгорукого послужила поводом к восстанию, причиной которого была непопулярность князя, проводившего междоусобную политику, его союз с половцами, притеснения населения. Похоронен Юрий Долгорукий в церкви Спаса на Берестове.

Ч. А что это за церковь?

К. В старом Киеве было очень много церквей. Особенно много их сохранилось на Подоле: Ильинская, Покровская, Константина и Елены, Николая Набережного и Николая Притиска. На Андреевской горе стоит Андреевская церковь. Могу дать краткие справки и о церквях Киево-Печерской лавры. Так что же Вас интересует?

Ч. Церковь Спаса на Берестове.

К. Церковь Спаса на Берестове впервые упоминается в летописи 1072 г. В 1157 г. в ней был похоронен киевский князь Юрий Долгорукий — основатель Москвы. В церкви обнаружена фресковая живопись 11–12 ст., на территории лавры есть и другие интересные памятники. Рассказать об Успенском соборе?

Ч. Достаточно, я уже устал.

К. На «нет» и суда нет. Что же все-таки Вас интересует из Киевской старины?

Ч. Спасибо, прощай.

К. Я Вам уже надоел? Тогда попрощаемся. До свидания.

Рекурсия вызывает определенный психолингвистический эффект. Ее восприятие человеком всегда сопровождается чувством тревоги и даже, в отдельных случаях, страха и ужаса. Чем больше глубина рекурсивной вложенности, тем сильнее тревога.

В. Набоков в «Защите Лужина» описывает трагическую гибель талантливого шахматиста, увидевшего в реальной жизни игру, повторявшую загадочную шахматную комбинацию.

«И вдруг радость пропала, и нахлынул на него мутный и тяжкий ужас. Как в живой игре на доске бывает, что неясно повторяется какая-нибудь загадочная комбинация, теоретически известная, — так намечалось в его теперешней жизни последовательное повторение известной ему схемы. И как только прошла первая радость — что вот он установил самый факт повторения, — как только он стал тщательно проверять свое открытие Лужин содрогнулся. Смутно любуясь и смутно ужасаясь, он прослеживал, как страшно, как изощренно, как гибко повторялись за это время, ход за ходом, образы его детства (и усадьба, и город, и школа и петербургская тетя), но еще не совсем понимал, чем это комбинационное повторение так для его души ужасно. Одно он жнво чувствовал: некоторую досаду, что так долго ие замечал хитрого сочетания ходов, и теперь, вспоминая какую-нибудь мелочь — а нх было так много, м иногда так искусно поданных, что почти скрывалось повторение, — Лужин негодовал на себя, что не спохватился, ие взял инициативы, а в доверчивой слепоте позволил комбинации развиваться».

«Тщательно н по возможности хладнокровно Лужин проверял уже сделанные против него ходы, но, как только он начинал гадать, какие формы примет дальнейшее повторение схемы его прошлого, ему становилось смутно и страшно, будто надвигалась на него с беспощадной точностью неизбежная и немыслимая беда».

«Да и эти падения случались не по его вине, а являлись ерией ходов в общей комбинации, которая искусно повторяла некую загадочную тему».[106]

Набоков описал наиболее характерные ощущения рекурсивного повторения схемы жизни.

Поэт Г. Раевский (1897–1963) рекурсивным приемом выразил настроение отчаянной безысходности.

Мы — те, кто падает и стонет.
И те, чье ныиче торжество;
Мы — тот корабль, который тонет,
И тот, что потопил его.

X. Л. Борхес часто писал об ужасе удвоения, который он с детства испытывал при заглядывании в большие зеркала. Он все время строил рекурсивные лабиринты.

«В эту ночь царь слышит нз уст царицы свою собственную историю. Он слышит начало истории, которая включает в себя все остальные, а также — и это уже совершенно чудовищно — себя самое. Вполне ли ясны читателю неограниченные возможности этой интерполяции и странная, с нею связанная опасность? А вдруг царица не перестанет рассказывать и навек недвижимому царю придется вновь и вновь слушать незавершенную историю «Тысячи и одной ночи», бесконечно, циклически повторяющуюся… Выдумки, на которые способна философия, бывают не менее фантастичны, чем в искусстве: Джосайя Ройс в первом томе своего труда «The World and the Individual» (1899) сформулировал такую мысль: «Вообразим себе, что какой-то участок земли в Англии идеально выровняли н картограф начертил на нем карту Англии. Его создание совершенно — нет такой детали на английской земле, даже самой мелкой, которая ие отражена в карте, здесь повторено все. В этом случае подобная карта должна включать в себя карту карты, которая должна включать в себя карту карты карты, и так до бесконечности».

Почему нас смущает, что карта включена в карту и тысяча и одна ночь в книгу о «Тысяче н одной ночи»? Почему нас смущает, что Дон Кихот становится читателем «Дон Кихота», а Гамлет — зрителем «Гамлета»? Кажется, я отыскал причину: подобные сдвиги внушают нам, что если вымышленные персонажи могут быть читателями или зрителями, то мы, по отношению к ннм читатели или зрители, тоже, возможно, вымышлены. В 1833 году Карлейль заметил, что всемирная история — это бесконечная божественная книга, которую все люди пишут и читают и стараются понять и в которой также пишут их самих».[107]

Интересно, что математики при помощи компьютеров создали удивительные рекурсивные ландшафты, в которых любая сколь угодно малая окрестность устроена так же, как и вся поверхность.

Блез Паскаль представлял природу как некоторую рекурсивную, везде повторяющуюся сферу. Ему принадлежит определение: «Природа — это бесконечная сфера, центр которой везде, а окружность нигде». В черновике сохранилась запись «устрашающая сфера».

В современных фильмах ужасов часто появляются повторяющиеся вложенные образы: арки, зеркала, мозаики, винтовые лестницы.

Древние давали рекурсивные самоссылающиеся определения бога. Возможно, для того, чтобы не называть его истинного имени. По их представлениям, познавшего истинное имя бога ждет неминуемая, ужасная смерть. Его имя связывали с какой-то бесконечной вселенской глубиной, в которую никто не отважится заглянуть. Как назвать того, кто выше высокого, огромней огромного? Можно только представить себе процесс бесконечного роста и одновременного увеличения объема. Каждый раз, зафиксировав какой-то рост или объем, мышление, следуя определению, должно еще добавить к этому росту или объему. Наблюдательные древние, тонко чувствующие природу, такими определениями выражали ее рекурсивное диалектическое развитие. Рекурсивное определение допускает бесконечное развертывание, не имеющее ни начала, ни конца. В рекурсии замаскирована актуальная бесконечность.

Композиция с множеством Мандельброта

Можно самим придумать рекурсивные определения и раскрывать их в длинные цепочки уточняющих определений. Получается что-то от магического заклинания и древней молитвы.

Рассмотрим, например, рекурсивное определение F=a₁ Fa₂ Fa₃.

Раскрывая F в правой части по этой же формуле, получим более сложное определение F = а₁а₁Fа₂Fа₃а₂а₁Fа₂Fа₃а₃. Пусть F означает ОН, a₁ — большой, а₂ — грозный, а₃ — мудрый. Тогда получим

ОН — большой ОН грозный ОН мудрый

ОН — большой большой ОН грозный ОН мудрый грозный большой ОН грозный ОН мудрый мудрый.

Можно рискнуть и на более глубокие раскрытия:

ОН — большой большой большой ОН грозный ОН мудрый грозный большой ОН грозный ОН мудрый мудрый грозный большой большой ОН грозный ОН мудрый грозный большой ОН грозный ОН мудрый мудрый мудрый:

Легко впасть в транс, повторяя такие определения. Можно попробовать и другие варианты исходных определений, с несколькими уточняемыми символами. Получаются более загадочные комбинации слов.

Многочисленные примеры показывают, что в литературе, живописи, музыке рекурсивные приемы сочетаются с описаниями средствами жанра ощущений тревоги и страха. Возможно, рекурсивные повторы связаны с чувством глубины и создают такой же психологический эффект, как и тот, который возникает, когда человек заглядывает в пропасть. Это опасно — туда можно упасть. Отсюда и чувство тревоги. Но иногда так хочется туда заглянуть. Там может быть что- то неведомое, а может быть, даже то, что человек все время ищет. Поэтому все же так тянет заглянуть в таинственную глубину. А некоторые даже отваживаются исследовать глубины рекурсии. Рекурсия повтором сюжетных схем показывает возможность бесконечной глубины бытия. Сознание погружается в рекурсию и выплывает из нее на поверхность простого мышления, погружается и опять выплывает. Такое движение в волнах разума создает активность мышления.

Мозг умеет строить рекурсивные образы. Психологам известно, что мозг обладает стековой организацией памяти (под стеком в программировании понимают организацию очереди по типу «последним пришел, первым вышел»). Например, иностранные языки в старости забываются в порядке, обратном порядку изучения. Работающие с ЭВМ сразу вспомнят, что структуры дают возможность эффективно реализовать рекурсию.

Психотропные вещества, воздействуя на мозг, могут вызывать рекурсивные видения. Человек может видеть себя со стороны, летать, может увидеть кого-то, наблюдающего за собой. Такие видения часто возникают при приеме наркотиков-галлюциногенов, в частности LSD. Цюрихский профессор В. А. Штоль описывает опыт на себе по приему этого наркотика.

«Вначале галлюцинации были элементарно просты: лучи, сноп лучей, дождь, кольца, вихрь, петли, водяные брызги, облака и так далее. Потом галлюцинации стали более сложными: арки, ряды арок, бесконечное море крыш, виды пустынь, горные террасы, мерцающие огни, звездное небо невиданной красоты. Эти сложные картины то и дело перемежались первоначальными элементарными образами… Интересно, что все видения состояли из бесконечного числа повторений одних и тех же элементов: многочисленных искр, кругов, арок, окон, огней и т. д. Ни разу не видел я чего-нибудь в единственном числе, наоборот, одно и тоже все время повторялось в различных сочетаниях…»[108]

Наблюдаем рекурсивную организацию образов из простых базовых.

С рекурсией, возможно, связана еще одна неясная медицинская проблема, получившая название «синдром Стендаля». Французский писатель Анри Мари Бейль-Стендаль путешествовал по Италии, изучал итальянскую живопись и культуру. Он опубликовал книги, посвященные Италии: «Рим, Неаполь и Флоренция», «История живописи в Италии» и «Жизнь Россини». В 1817 г. во Флоренции, рассматривая картины художников эпохи Возрождения, он внезапно потерял сознание. В наше время аналогичные случаи встречаются все чаще у посетителей флорентийских музеев. В Италии даже выделено специальное финансирование на изучение этого феномена. Возможно следующее объяснение. Живопись итальянского Ренессанса началась с картин флорентийца Джотто, который первым применил перспективу и тем самым стал создавать объемные изображения. Перспектива — это тоже рекурсивная схема. Художник мысленно делит пространство на срезы и для каждого применяет одну и ту же процедуру плоского нанесения на поверхность картины, но с коэффициентом уменьшения. Искусство Джотто продолжили флорентийские мастера. В картинах Гирландайо, Боттичелли, Козимо Медичи для подчеркивания перспективы появляются повторяющиеся и резко уменьшающиеся ступени лестниц, деревья, арки, фигуры. Часто изображаются окна или открытые двери, за которыми открывается своя картина, а в ней возможна другая. Леонардо да Винчи и Рафаэль развили искусство воздушной перспективы (локально применяемый принцип перспективы). Картины ранних итальянских мастеров Возрождения воздействуют на сознание первозданным ощущением глубины пространства. Сознание моделирует погружение в пространство. Представим ощущения зрителя в музее.

Рафаэль. Афинская академия

Тишина. Мягкое освещение зала. Погружаешься в давние времена, в картины, в детали картин, детали деталей. Следишь взглядом за повторяющимися ступенями древнего замка, арками и колоннами храмов, фигурами людей. Рассматриваешь детали переднего плана и тут же видишь другие детали заднего плана. Сознание рекурсивно качается туда и сюда, туда — в глубину — и обратно, туда и обратно, туда… В какой-то момент действительность перестает существовать, и где-то в мозге недремлющий страж сознания вызывает спасительный шок. По всей видимости, присмотревшись к творениям старых мастеров и к тем, кто падает в обморок, созерцая эти картины, можно создать специальные гипнотизирующие картины, под воздействием которых многие бы теряли сознание.

Сам гипноз также как-то связан с рекурсивным погружением сознания. Гипнотизер что-то говорит или даже просто молчит, но фиксирует ваше внимание, и в какой-то неуловимый момент его копия возникает у вас в голове где-то сзади, и уже оттуда звучит его повелительный голос. Он виден еще впереди, но уже и внутри. Сознание раскачивается в глубину и обратно, туда и обратно, и отключается. Остается только голос, который теперь уже может заняться внушением. Гипноз, как и картины старых мастеров, вызывает одновременное совмещение в сознании далекого и близкого, что приводит к полному или частичному отключению сознания.

Подведем итог. Рекурсия в лингвистике и в искусстве вообще применяется для раскрытия протяженности и глубины действия, пространства, времени и любых других параметров бытия. В арсенале лингвистической рекурсии множество выразительных схем. Это простые повторы слов: далеко-далеко, глубоко-глубоко, тайная тайных («… Ансельм шагнул мимо сторожа в расселину и через чашу золотых колонн — в тайная тайных голубых недр» (Г. Гессе, «Ирис»)); в некоторых языках — составные глаголы, указывающие на усилие и протяженность действия (в английском — добавка глагола do; «I do know»), перестановочные («Ночь, улица, фонарь, аптека… аптека, улица, фонарь») и замыкающие начало и конец повествования прямые повторы слов; повторы сюжетных схем развития; рекурсивные вызовы одной схемы с разным наполнением параметров. Рекурсия вызывает чувство тревоги, так как она связана с ощущением глубины.

Человек все полнее познает природу. Пытается эмоционально ощутить всю глубину бытия. Процесс, начатый в эпоху Ренессанса, привел к появлению мощного рекурсивного разума, вступающего в противоречие с древним инстинктом самосохранения. Человек с неизбежностью вступает в грустные края своих отражений.

Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф — победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, —
Это чувство забыл я[109]

Давние времена, когда мифы еще ждали своего появления. Человек, смутно осознающий свой разум, задумчиво вглядывается в зеркальную гладь лесного озера. В нем отразилась простая картина мира. Вот лес. Вот небо. Вот облака. А вот и сам человек. Он пристально всматривается в эти первые знаки, и ему казалось, что сейчас раскроется какая-то тайна. Он что-то чертит на прибрежном песке. Подул ветер. Задрожала вода, бесконечным количеством солнечных отражений разрушив простую картинку. И уже ничего не разглядеть в этом зеркале мира. Все меняется, дрожит, искажается. Направляясь к своим кострам, человек решил вернуться ночью, чтобы посмотреть на отражения звезд. А набежавшие волны надежно стерли первые имена, которые чертил человек.

Вернемся к историческому анализу структуры мысли. Как уже подчеркивалось ранее, мышление возникло как механизм опережающего анализа отдельного акта движения. Человеческий разум отсчитывает свою историю с того момента, когда в непрерывном действии он стал узнавать отдельные его составляющие части. Их всего три: источник действия (охотник), сам акт действия и его направленность (жертва). Звуковое выражение этой ситуации и составило первые предложения. Узнаем: подлежащее->сказуемое->дополнение. Трудно сказать, какие части действия стали узнаваться первыми. От этого зависит, что появилось раньше — глаголы или существительные. Об этом часто спорят филологи. Возможно, вначале стали узнаваться существительные, обозначающие жертву, затем действия и, наконец, их источник. Есть некоторые доводы в пользу такого порядка становления человеческого мышления и языка. На древних наскальных рисунках сцены охоты появились позже изображений отдельных животных, на которых охотился человек. И только потом появились рисунки хищников и богов.

Вначале язык был неразрывно вплетен в ткань бытия. Слова вырастали в оболочки вещей, а мир приобрел новое обозначающее измерение. Все новые фигуры мира раскрывались в этом растущем пространстве, возникали новые имена, стабилизировались порождающие конструкции языка. Вещи освещались словами, и в этом едва зарождавшемся свете Вселенная уже разглядывала свои отражения.

Разуму, научившемуся рациональному мышлению по типу охотник и его жертва, было недостаточно простого выделения частей действия. Он начинает применять тот же прием для комментирующих уточнений этих отдельных частей. Эти комментарии в свою очередь также могут уточняться. Здесь свои «охотники» и «жертвы». Возникает сложный способ отражения действительности, в котором слова сцепляются друг с другом в динамическом процессе постоянного уточнения основных единиц узнаваемого действия. Как на проявляющейся пленке, сначала выступают смутные пятна, затем они приобретают точные очертания, появляются детали, детали деталей и возникает все более точная фотография действительности. Время проявления такой «пленки» — века и, если ждать еще дольше, то проявятся новые неизвестные детали. Правда, старые подробности могут стереться от передержания в проявителе. Поэтому с развитием языка картина мира меняется, возникает новое восприятие действительности, раскрываются новые детали, но может утратиться то, что было когда-то хорошо знакомым. И только иногда в снах возвращаются мифы, драконы, первобытное звездное небо и первые слова.

Раннее конкретное мышление требовало точного описания объекта рассмотрения. Поэтому вначале язык (и мышление) развивался в плане развития уточняющих комментариев отдельных простых частей предложения. Получаются яркие описания подробностей в сочетании с не очень сложной структурой предложения. Такой стиль еще сохранился в поэмах Гомера. В любом месте «Илиады» или «Одиссеи» встречаются многочисленные уточнения и комментарии главных единиц предложения.

Рек — и оружия с тела, дымящиесь кровью, сорвавши.
Отдал клевретам своим Менелай, предводитель народов;
Сам же, назад обратяся, с передними стал на сраженье.
Илиада, песнь тринадцатая
Тою порою Патрокл предстал Ахиллесу герою,
Слезы горячие льющий, как горный поток черноводный
Мрачные воды свои проливает с утеса крутого.
Илиада, песнь шестнадцатая

В «Одиссее» наиболее ярка подробная сцена убийства женихов. Так и видишь льющуюся кровь, полет копья, слышишь крики мечущихся женихов, свист стрел Одиссея. Нынешние опытные мастера слова также уточняющими комментариями и простыми схемами предложений добиваются образного представления событий. Так, например, пишет В. Астафьев:

«Рукава красной, со ржавчиной рубахи на нем были до локтей закатаны, на руках, загорелых до запястий, нзборождеиных наколками, поигрывали браслеты, кольца, печаткн; модерновые электронные часы светились многими цифрами иа обоих запястьях; в треугольнике вольно расстегнутого ворота рубахи иа темном раскрылье орла поигрывал крестик, прицепленный к мелкозернистой цепочке, излаженной под золото; нежно-васильковый пиджак со сверкающими пуговицами, с бордовыми клиньями в талии — одеяние жокея, швейцара или таможенника не нашей страны, — где-то недавно «занятый», то и дело сваливался с плеч».[110]

В эпоху Ренессанса слова приобретают таинственную власть над вещами. Расцветает магия, произносятся заклинания, ищутся сходство и подобие вещей.

«В XVI веке реальный язык — это не единообразная и однородная совокупность независимых знаков, в которой вещи отражаются словно в зеркале, раскрывая одна за другой свою специфическую истину. Это, скорее, непрозрачная, таинственная, замкнутая в себе вещь, фрагментарная и полностью загадочная масса, соприкасающаяся то здесь, то там с фигурами мира и переплетающаяся с ними, вследствие чего все вместе они образуют сеть меток, в которой каждая может играть и на самом деле играет по отношению ко всем остальным роль содержания или знака, тайны или указания. Взятый в своем грубом историческом бытии, язык XVI века не представляет собой произвольную систему; он размещается внутри мира и одновременно образует его часть, так как вещи сами по себе скрывают и обнаруживают свою загадочность как язык и так как слова выступают перед человеком как подлежащие расшифровке вещи. Великая метафора книги, которую открывают, разбирают по складам и читают, чтобы познать природу, является лишь видимой изнанкой другого, гораздо более глубокого переноса, вынуждающего язык существовать в рамках мироздания, среди растений, трав, камней и животных».[111]

М. Фуко в европейской культуре выделяет три эписистемы: ренессансная (XVI в.), классическая (рационализм, XVII–XVIII вв.), современная (конец XVIII — начало XIX в. — нынешнее время).

«В начале XVII века, в тот период, который ошибочно или справедливо называют «барокко», мысль перестает двигаться в стихии сходства. Отныне подобие — не форма знания, а, скорее, повод совершить ошибку, опасность, угрожающая тогда, когда плохо освещенное пространство смешений вещей не исследуется».[112]

«Эпоха подобного постепенно замыкается в себе самой. Позади она оставляет одни лишь игры. Это игры, очарование которых усиливается на основе этого нового родства сходства и иллюзии; повсюду вырисовываются химеры подобия, но известно, что это только химеры; это особое время бутафории, комических иллюзий, театра, раздваивающегося и представляющего театр, quiproquo (от латинского qui pro quo — одно вместо другого, путаница, недоразумение. — Авт.) снов и видений, это время обманчивых чувств; это время, когда метафоры, сравнения и аллегории определяют поэтическое пространство языка. И тем самым знание XVI века оставляет искаженное воспоминание о том смешанном, лишенном твердых правил познании, в котором все вещи мира могли сближаться согласно случайностям опыта, традиций или легковерия. Отныне прекрасные и строго необходимые фигуры подобия забываются, а знаки, которыми они отмечены, теперь принимают за грезы и чары знания, не успевшего еще стать рациональным».[113]

В классическую эпоху комментарий уступил место критике. В фигурах мира ищутся не сходства, а различия. Мышление занято перечислением всех признаков объектов. Возникают различные классификационные таблицы, язык наполняется перечислительными конструкциями.

Постепенно происходит незаметный процесс отделения языка от мира вещей. Он сам становится источником своего развития, в нем все сильнее начинает раскручиваться пружина рекурсии. Возникают сложные многоуровневые предложения, усложняется комментарий, появляются рекурсивные сюжеты. Язык увлеченно играет своими отражениями, управляет мышлением человека, определяет его развитие в пространстве представления. Язык замкнулся в себе и превратился в самостоятельную грозную фигуру мира, равную Вселенной.

Формальным моделям синтаксических структур естественного языка уделяется значительное внимание в современной проблематике систем искусственного интеллекта и компьютерной лингвистики. Это связано с необходимостью создания действенных программ генерации и анализа предложений естественного языка в экспертных и информационных системах, во многих системах управления и принятия решений, в перспективных ЭВМ будущих поколений. Сейчас уже ясно, что любое продвижение в этой области влечет прогресс в понимании эволюционного процесса развития языка и мышления человека.

Самая значительная структурная текстовая и коммуникативная единица — предложение. На неточном уровне основные синтаксические конструкции предложений описываются в классических схемах грамматики языка, восходящих к периоду античности и мало изменившихся к настоящему времени. Но до сих пор нет полной ясности в определении предложения. Большой вклад в развитие этого понятия внесли отечественные лингвисты — А. А. Потебня, М. Н. Петерсон, Л. В. Щерба, А. М. Пешковский, Ф. Ф. Фортунатов, А. А. Шахматов, В. В, Виноградов, Н. Ю. Шведова, А. В. Гладкий и др. Почти все соглашались, что предложение выражает законченную мысль. С этой точки зрения критике подверглось понятие придаточного предложения — оно «выражает мысль» только внутри единого сложного предложения и поэтому его нельзя рассматривать как предложение (М. Н. Петерсон, Н. С. Поспелов). Некоторые считали, что понятие «мысль» еще более туманно, чем предложение». Поэтому подвергалось критике как неформальное определение предложения через законченную мысль. Потебня в 70-е годы прошлого века отмечал необходимость наличия главного глагола в предложении. Особенно ярко это проявляется в арийских языках. В славянских выпадение глаголов из некоторых конструкций объяснялось историческими изменениями языка. Считалось, что в праисторические времена такие глаголы должны были присутствовать. Эта концепция также критиковалась как непроверяемая на практике. Пешковский в первой половине нашего века вернулся к концепции «законченной мысли». Он высказал идею о подчинении одних частей предложения другим. Ученый признавал главным членом предложения подлежащее, а сказуемое оказывалось подчиненным словом, хотя он и отмечал, что сказуемое — самое главное слово для выражения процесса мысли. Самое главное слово оказалось подчиненным! Не в силах справиться с этим противоречием, он объявил, что здесь проявляется антиномия основ языка, Виноградов акцентировал внимание на так называемой предикативной связи, объединяющей подлежащее и сказуемое в предикативное ядро. Тезис о единице мышления положил в основу определения предложения и Шахматов. Он считал, что такой единицей не может быть логическое суждение, являющееся утверждением или отрицанием чего-нибудь. За единицу мышления он принимает «психологическую коммуникацию». Отталкиваясь от идей Пешковского, в последние годы значительное развитие получила концепция управляющей связи слов и словосочетаний внутри предложения. Тонкие отношения управления между словами изучаются в известных лингвистических моделях деревьев подчинения и систем составляющих, появившихся в 50-е годы нашего столетия. На этих двух последних моделях остановимся дальше более подробно.

Очевидное достоинство всех перечисленных моделей — их правильность — адекватное отражение тех или иных специфических характеристик синтаксической структуры текста. Однако ни одна из этих моделей еще не была использована для создания каких- либо действующих систем общения с ЭВМ на естественном языке. Модель деревьев подчинения ориентирована на управляющие связи только по словам, а модель систем составляющих учитывает только иерархическое отношение вложенности словосочетаний в линейной структуре текста. Эти факторы лишь приближенно описывают действительные коммуникативные свойства, содержащиеся в синтаксических структурах текста. Поэтому ученые предприняли попытки построения моделей, обобщающих средства деревьев подчинения и систем составляющих. Так, А. С. Нариньяни, исходя из задач практического программирования систем, взаимодействующих с использователем на естественном языке, предложил модель системы компонент. В этой модели структура предложения описывается в виде системы синтаксических компонентов, связанных отношениями правления и примыкания. Допускаются разрывность и пересечения компонент. Гладкий разработал концепцию синтаксических групп. Здесь наиболее явно подчеркивается важность учета управляющих связей между группами слов, образующих цельный синтаксический объект в структуре предложения. Таким образом, уточнение моделей синтаксических структур идет от уточнения управляющих связей между словами и словосочетаниями к уточнению связей между группами синтаксических единиц. При этом с неизбежностью происходит перемещение точки рассмотрения синтаксических структур из линейного порядка, навязанного последовательностью записи текста, к сложному пространству, образованному синтаксически связанными группами объектов. В пределе (оставаясь в рамках синтаксиса) приходим к пространству представления, не зависящему от порядка записи текста, а значит, и от национального языка, выражающему все предикативные и определяющие отношения, содержащиеся в синтаксических структурах. Это пространство, названное управляющим, образует полную синтаксическую структуру предложения и является рекурсивно-топологическим выражением того процесса, который называется мыслью. В отличие от чисто лингвистического подхода предложение рассматривается как некоторый динамический вычислительный рекурсивный процесс, развивающийся в управляющем пространстве, связывающем синтаксически сгруппированные части предложения информационными каналами. Структура управляющего пространства отражает семантику определяющих и предикативных конструкций языка. Неожиданным оказалось то, что управляющие пространства подобного вида уже рассматривались как вычислительная модель для рекурсивно-параллельных процессов. Это уже упоминавшиеся ПАРУС-структуры. В формальном аспекте предлагаемая модель — это одновременное обобщение деревьев подчинения и систем составляющих, а также других упоминаемых ранее моделей. Реализация этой модели ориентирована на ПАРУС-системы программирования, поддерживающие концепцию рекурсивно-параллельного программирования в управляющих пространствах. При изложении мы ограничиваемся концептуальным уровнем. Подробности и уточнения конкретных деталей выходят за пределы книги.

Деревья подчинения, системы составляющих и синтаксических групп. Ограничимся неформальными определениями.

Считается, что в предложении слово и управляет словом v (v подчинено и), если v выступает непосредственным уточнением (комментарием) слова и. Такую зависимость изображают ориентированной дугой, направленной от слова и к v. Сказуемое — главное в предложении, остальные слова всегда имеют непосредственных «хозяев». Отношение непосредственного подчинения слов образует дерево подчинения предложения. При графическом изображении таких деревьев обычно учитывают порядок слов самого предложения, т. е. соотносят само дерево подчинения с его отображением в линейную запись (рис. 15). В терминах деревьев подчинения можно успешно выражать многие стилистические характеристики текстов.[114]

Рис. 15. Варианты дерева зависимостей предложения

Какой-то тайный смысл был в этих знаках.

2

3

Другая известная модель, отражая иерархическую структуру частей предложения, — системы составляющих. Их удобно задавать в виде скобочной структуры. В скобки заключают синтаксически связные словосочетания. Например,

(Онегин, (добрый(мой приятель))), (родился(на (брегах Невы))).

Очевидно, рассмотренные модели дают важную информацию о синтаксической структуре предложения. Однако у обеих есть существенные недостатки. Деревья подчинения не учитывают связей между словосочетаниями и синтаксически целостными группами слов. В сложных предложениях группы слов могут служить для уточнения одного слова или другой группы слов, что затруднительно выразить связями деревьев подчинения. Системы составляющих игнорируют направленные связи. Кроме того, они не позволяют описывать разрывные словосочетания. Поэтому ни одна из моделей не дает полного представления о синтаксической структуре предложения. Отталкиваясь от такой критики, Гладкий предложил более общую модель, названную им системой синтаксических групп и6. Синтаксическая группа — это подмножество слов (часть текста), связанных согласно определенному критерию. Между синтаксическими группами устанавливается отношение непосредственного подчинения. Деревья подчинения и системы составляющих могут быть интерпретированы как некоторые разные виды синтаксических групп. Разложение предложения на синтаксические группы неоднозначно и зависит от выбора критерия объединения слов в синтаксическую группу. Гладкий рассмотрел ряд критериев получения синтаксических групп.[115]

Алгоритмическая модель предложения (модель охотника и жертвы). Мы пытаемся построить модель, максимально приближенную к реальной синтаксической структуре предложения. Предварительно сделаем несколько замечаний, касающихся будущей модели.

Деревья подчинения и системы составляющих, несмотря на недостатки, отличаются и достоинством: они адекватно отражают существенные свойства синтаксической структуры предложения. Поэтому модель, которую необходимо разработать, должна давать одновременно информацию, содержащуюся и в деревьях подчинения, и в системах составляющих.

Кроме того, что язык дает имена объектам окружающего мира, он обладает фундаментальным свойством выражать динамические отношения, в которые вступают объекты. Например, глагол связывает в отношение объекты, участвующие в схеме его действия, прилагательное задает отношение объекта с самим собой. Из синтаксической модели мы должны знать, какие части предложения связаны между собой через отношения и что это за отношения. Существуют всего два вида синтаксических отношений — предикативное и синтагматическое. Первое выражает зависимость между синтаксическими объектами через понятие, означающее действие и обычно выражаемое сказуемым. Синтагма — это сочетание двух синтаксических объектов, из которых один служит определением другого. Поэтому в разрабатываемой модели должны полностью выявляться именно эти виды отношений. Кроме того, в таком широком понимании синтагмы должны образовывать синтаксические группы.

Адекватная модель синтаксической структуры должна также отражать основополагающее свойство рекурсивности языка — способность развертывать собственные определения, т. е. давать уточнения, характеристики, комментарии к своим частям, а также строить определения определений. «Язык в себе самом содержит свой внутренний принцип развития».[116]

Отнесение подобных вопросов к сфере семантики неправомочно — они должны решаться на уровне синтаксической модели, так как проявляются на уровне общей схемы, не зависящей от смысла высказываний.

Предлагаемая ниже модель удовлетворяет всем перечисленным условиям.

Прежде всего о роли управляющих связей между словосочетаниями. Мы нарушаем традиционный лингвистический подход, при котором сказуемое считается главным членом предложения, от которого распространяются управляющие связи. Это идет от привычки считать имя функции более важным, чем ее аргументы. Для наших целей удобнее задавать синтаксические отношения связями генерации и передачи отношений. При этом достигается более точная характеристика управляющих связей, чем при традиционном подходе, где акцент делался только на связи подчинения. Пешковский был прав, считая подлежащее главным, но только необходимо было говорить о генерации отношения. Сказуемое тоже главное, но в другом аспекте — в выражении мысли.

Вспомним базовую схему первобытного мышления: охотник->действие->жертва. По этой схеме должны строиться простые предложения. Поэтому выделяем объекты-»охотники», генерирующие отношения и «набрасывающие» их на объекты-»жертвы». В сложных предложениях эта схема многократно рекурсивно повторяется. Анализ предложения сводится к выявлению членов предложений как персонажей рекурсивной «охоты».

Если два объекта, А и В, вступают в отношение С, мы выделяем объект (предположим, А), вызывающий (инициирующий, порождающий) это отношение, и объект, на который оно передается. Таким образом, выделяем два вида направленных связей: от объекта — генератора отношения — к отношению и от отношения к подчиненному объекту. Первый вид связи называем а-связью (связь генерирования), второй — Р-связью (связь распространения). Объекты А, В и отношение С размещаются в точках управляющего пространства, поэтому графическое представление отношения С, связывающего А и В, имеет вид, изображенный на рис. 16. Глаголы определяют отношения между объектами. Вот почему в стандартной схеме простого предложения «Существительное — глагол — существительное» а-связь направлена от первого существительного к глаголу, а р-связь — от глагола к существительному-определению. Рассмотрим пример. «Девочка собирает цветы». Объект девочка генерирует отношение собирает и направляет его на объект цветы. Рассмотрим фразу «Красивая девочка». Здесь объект девочка генерирует унарное отношение красивая и передает это отношение себе же (охотник охотится на себя) (рис. 17). Возникает кольцевая связь, характеризующая определения. Аналогично рассуждая, для фразы «Красивая девочка весело собирает цветы» получаем структуру, показанную на рис. 18. Для сравнения рассмотрим дерево зависимостей этого предложения (рис. 19). Замечаем, что структура, показанная на рис. 18, более информативна по сравнению с деревом подчинения. Разложение предложения по а — р-связи с учетом вложенности точек называем управляющим пространством предложения. Отношения — тоже объекты и могут вступать в отношения между собой (это и есть рекурсия). Поэтому а — p-структуры управляющего пространства распространяются и на сложные предложения.

Рис. 16. Объект А — «охотник» генерирует отношение С и направляет его на «жертву» — В

Рис. 17. Сложный объект с кольцевой связью

Таким образом, предложение имеет два варианта а — р-связей: строго линейную и замкнутую кольцевую зависимость. Первую называем линейной конструкцией, вторую — определением. В линейных конструкциях некоторые объекты могут отсутствовать. Поэтому допускаем наличие только одной а- или р-связи. Например, птицы летят. Здесь только одна а-связь, направленная от слова «птицы» к слову «летят».

Рис. 18. Структура управляющего пространства предложения

Красивая девочка весело собирает цветы

Рис. 19. Дерево зависимостей

В предложении «Улетают вдаль» выделяется одна р-связь. В подобных случаях иногда можно считать, что отсутствующая а- или р-связь соединяется с особым объектом «неопределенность». В линейной конструкции связываются отношением два объекта, хотя можно было бы допустить наличие конструкций с несколькими а- и р-связями через одно предикативное отношение. При построении управляющих пространств следует избегать таких ситуаций, хотя и это допустимо. Логика языка дает возможность обойтись только простыми линейными конструкциями и определениями. Например: «Он написал письмо брату». В этом предложении в предикативную связь вступают три объекта — он, письмо, брату. Поэтому можно было бы структуру VII этого предложения представить в линейном виде с одной а- и двумя р-связями. Но интуитивно осознается, что группа написал письмо сильнее связана, чем написал брату. В этом случае слово письмо выступает как некоторая уточняющая характеристика действия написал. Объекты Он и брату связаны предикативной конструкцией написал письмо. Поэтому более точная структура этого предложения имеет вид, изображенный на рис. 20. Семантически правильна также интерпретация этого предложения, при которой происходит связывание объектов Он и письмо через отношения написал брату (рис. 21).

«Он написал письмо брату:

Рис. 22. Еще один вариант управляющего пространства

Отличия в понимании этих двух интерпретаций находятся на уровне оттенков смысла и отражают способность мозга в динамике распознавать фразы. При анализе фразы «Он написал письмо брату» сначала распознается смысл фразы «Он написал письмо», затем добавляется новый объект для анализа — брату. Динамически меняется предикативное отношение, объединяя в одну группу написал и письмо, а затем новое отношение направляется на объект брату. Вторая интерпретация, при которой связываются в одну группу слова написал и брату, более адекватно фразе «Он написал брату письмо». Таким образом, при помощи управляющих пространств можно учитывать достаточно тонкие смысловые отличия, связанные с перестановочностью слов внутри фразы. Возможна также третья интерпретация, при которой в одну точку помещается группа письмо брату (рис. 22). В этом случае слово брату понимается как атрибутивная характеристика слова письмо. Кстати, построение деревьев подчинения также не всегда однозначно.

Таким образом, управляющее пространство предложения строится как система вложенных структур, состоящих из точек с а — р-связями между ними и содержащих внутри себя части предложений, образующих определения или линейные конструкции. Структура управляющих пространств отражает фундаментальное свойство языка порождать отношения и распространять их на соответствующие элементы.

Управляющие связи деревьев подчинения автоматически восстанавливаются из структуры а — (J-связей. Структура управляющего пространства дает более тонкую классификацию управляющим связям.

В предложениях без нарушений свойства проективности (т. е. без пересечения определений разных элементов) элементы, вложенные в точку, образуют систему составляющих. В этом смысле структура управляющее пространство одновременно обобщает и деревья подчинения, и системы составляющих. Также ясно, что управляющее пространство учитывает разрывные словосочетания, а слова, входящие в одну точку, образуют синтаксическую группу в смысле Гладкого.

Управляющее пространство предложения не связано с его последовательным порядком записи и отражает только семантику порождения и передачи отношений. Значит, структура управляющего пространства не зависит от конкретного языка и только ее трансляция в линейную запись определяется синтаксисом конкретного языка. Поэтому управляющие пространства являются хорошим кандидатом на промежуточную форму представления в системах автоматического перевода.

Заметим, что рассмотрение линейных конструкций и определений для представления синтаксических структур традиционно в лингвистических исследованиях. В том или ином ограниченном виде они часто встречаются в литературе: предикаты и синтагмы в классической лингвистике, управление и примыкание, актантное и атрибутивное отношения, отношения в ПРОЛОГ-системах обработки естественного языка. Выразительные средства модели управляющих пространств дают новую наглядную характеристику этим отношениям, учитывают управляющие и иерархические связи между группами словосочетаний и, кроме того, ориентированы иа конкретную технологию рекурсивно-параллельного программирования.

При обработке синтаксических структур естественного языка возникают две основные задачи — анализ и синтез. Задача анализа — по линейной записи текста построить соответствующее управляющее пространство, задача синтеза — по управляющему пространству построить соответствующую линейную последовательность связного текста. Вторая задача, вообще говоря, проще. При отображении линейной зависимости в текст алгоритм синтеза следует последовательности а — р-связей. При синтезе текста из определений алгоритм сначала решает вопрос, что выдается раньше — определяемый объект или его уточнение. Затем происходит выдача текста из соответствующих конструкций, образующих определение. В алгоритме анализа идет многократная свертка определений и выделение линейных зависимостей.

В программной реализации модели управляющих пространств предложений а — (J-связи реализуются как каналы в ПАРУС-системе программирования. В точках размещаются алгоритмические модули, задающие слова, их характеристики и связь с семантическими базами. По а — (J-каналам осуществляется необходимый обмен информацией для выбора необходимой синтаксически правильной формы частей речи. Разрабатывается экспериментальная версия генерации и анализа предложений русского языка. Отметим, что ПАРУС-технология ориентирована на применение в высокопроизводительных параллельных вычислительных комплексах. Поэтому предлагаемый подход допускает эффективную параллельную реализацию.

Интересна реализация управляющих пространств человеческим мозгом. Нейроны легко соединяются в переплетенные ансамбли, образуя сложные иерархические комплексы. В такой структуре нервное возбуждение может передаваться однонаправленно. Это соответствует реализации линейных а — (J-связей. Нейроны также способны образовывать замкнутые кольцевые реверберирующие цепи, в которых может долго, без затухания циркулировать электрический сигнал. На этом принципе основана кратковременная память. Как раз циклические цепи и нужны для образования замкнутых а — р-циклов. Таким образом, мозг может топологически, один к одному, моделировать управляющие пространства и строить причудливые картины мысли.

В мозге есть две особые речевые зоны — Брока и Вернике. У большинства людей обе они расположены в левом полушарии. Зона Вернике отвечает за сопоставление слов образам. Она работает с семантическими сетями памяти и отвечает за построение управляющего пространства, что соответствует пониманию речи. Зона Вернике связана дугообразным пучком волокон с зоной Брока. Последняя отвечает за анализ и синтез грамматических схем. В зоне Брока управляющее пространство транслируется в линейные последовательности речевых предложений. Эти принципы могут лечь в основу схемы нейрокомпьютера, понимающего речь.

Управляющие пространства можно использовать для получения стилистических характеристик отдельных текстов и авторов. Например, в предложении можно просчитывать количество циклических а — р-цепей, линейных соединений, глубину вложенности определений, вложенность по линейным конструкциям, другие особенности строения управляющего пространства предложений. Интересные функциональные характеристики стиля дает линейная конфигурация текста, построенная по VII. В этом случае текст графически изображается колебательной структурой, отражающей иерархию подчиненных предложений.

В отличие от классической стилеметрии, где ведется статистический учет только линейных параметров текста — частота появления тех или иных частиц, слов, междометий и т. д., в рассматриваемом случае учитывается топология мысли, ярко выражающая индивидуальные особенности мышления. Вот несколько характерных предложений В. Набокова из автобиографической прозы «Другие берега».

1. «Снег — настоящий на ощупь; и когда наклоняюсь, чтобы набрать его в горсть, полвека жизни рассыпается морозной пылью у меня между пальцев».

2. «От морского ветра губы становились солеными: пляж трепетал как цветник, и безумно быстро через него проносилась залетная бабочка, оранжевая с черной каймой».

3. «Люди неумные, с большими способностями к математике, лихо добираются до тайных сил природы, которые кроткие, в ореоле седин, и тоже не очень далекие физики предсказали (к тайному своему удивлению)».

4. «В чистоте и пустоте незнакомого часа тени лежали с непривычной стороны, получалась полная перестановка, не лишенная некоторого изящества, вроде того, как отражается в зеркале у парикмахера отрезок панели с бесконечными прохожими, уходящими в отвлеченный мир, — который вдруг перестает быть забавным и обдает душу волною ужаса».[117]

Это характерный набоковский стиль — раскрашенные стеклянные шарики на рождественской елке в далеком детстве (рис. 23, 24). Этот стиль можно выразить в числах. У Набокова велика частота простых уточняемых словосочетаний. Он мастер составления расцвеченных текстов. Интересно, как сам он охарактеризовал модель своей жизни: «Цветная спираль в стеклянном шарике — вот модель моей жизни».[118]

Разворачивание управляющего пространства в линейную последовательность текста в разных языках может выполняться по разным критериям. В английском консервативный прямой порядок слов, в японском текст читается справа налево, вначале сказуемое, затем подлежащее и дополнение, в русском, наиболее свободном, допустимы перестановки.

Управляющее пространство — универсальный способ представления языка. В любой среде обитания разума, где есть неделимые действия и уточнения понятий, возникает такое пространство представления языка. Даже язык инопланетян должен иметь подобную графическую структуру.

Язык, появившийся когда-то как слабая прозрачная оболочка вещей, как неясная тень вечных движений, завершил полный цикл развития и вступил в сферу самостоятельного бытия. Сбылось то, что предсказывали мудрецы. Новые космические смерчи рекурсии, зарождающиеся в недрах языка, потрясают мир. Язык раскрывает свои универсальные схемы, и электронные существа уже примеривают эти структуры к своему бытию. Искусственный интеллект из далекой мечты превращается в неизбежную реальность. И может быть, человек — только разрыв в порядке вещей, только переходный этап на пути к возникновению этой новой реальности.

Рис. 23. Управляющее пространство предложения 1

Рис. 24. Управляющее пространство предложения 4

«Разумеется, вера в превосходство человека является традиционной. Когда-то наша Земля считалась центром Вселенной, сегодня это всего лишь одна из планет. Когда-то нам приписывалось божественное происхождение, сегодня ряд людей считает, что это результат удачного стечения обстоятельств в развитии приматов. Когда-то наш разум был вне конкуренции, но, возможно, придет день, когда вычислительные машины будут смеяться над ними и задавать вопрос о том, могут ли биологические информационные процессоры быть достаточно разумными. Осторожно относитесь к тем, кто думает, что этого никогда не случится. Предки этих людей преследовали Галилея и высмеивали Дарвина».[119]

«Путь уединенный излюбленный вдоль течения реки, бегущей еще до Начала и Адама, от изгиба берега к излучине залива приводит нас привычным круговоротом обратно к Замку Загадок и его Владениям».[120]

Мы живем в странном изменчивом мире на одиноком острове реки времени. В круговоротах этой реки течение то замедляется, то ускоряется, а иногда вдруг меняется на противоположное — тогда падают звезды и случаются необъяснимые события, и нет у этой реки постоянных берегов, и впадает она в океан вечности, который, в свою очередь, только заводь в другом океане. И нам, вечным странникам, суждено плыть по этой реке загадок, где ориентирами могут служить только свои отражения да неясные тени на горизонте, и суждено всегда возвращаться вдоль изгиба реки круговоротом назад на свой очарованный остров. В отражениях реки времени вспыхнули и навсегда исчезли грозовые зарницы первобытных ночей, охотники и их жертвы, первые имена, древние цивилизации, грозные цари, тайные знания древних, забытые религии, мифы, предания, заклинания, символы, тексты. Все меняется под ударами волн. И лишь кажущееся постоянство смены дня и ночи, постоянство близких планет и дальних созвездий, загадочная связь универсальных физических констант создают обманчивую иллюзию, что все всегда было и будет. Кто мы? Откуда мы? Куда идем? Вопросов много, ответов нет. Но есть феномен сознания, есть магия двойных отражений, есть вечное движение. И нам трудно поверить в простые объяснения, так же как невозможно понять сложные.

Когда-то неизвестное нам взаимодействие первичных элементов материи привело к независимому функционированию отражений этого взаимодействия сначала в космических границах, затем на Земле и, наконец, в биологической оболочке. Можно только гадать, какие процессы способствовали этому. Так или иначе, на Земле появились первые охотники и их жертвы. С этого момента мы начинаем прослеживать происхождение языка. Появился разум, свободно манипулирующий схемой мышления охотник->действие->жертва, способный анализировать действия, раскладывая их на составные части, превратить в сценарий охоты любые свои попытки. Это уже человек.

Происхождение языка относится к числу основных философско-лингвистических проблем. По этому поводу высказывалось много противоречивых и произвольных мнений. Античные философы в большинстве своем придерживались мнения, что язык создал в древние времена Бог или Учитель («Ономатет»), давший первые имена. В средневековье считалось, что языком Адама был древнееврейский, изобретенный богом. Поддерживалась идея, идущая от мифологических времен, будто имена и обозначаемые ими предметы неразрывно связаны и даже могут заменять друг друга. Отсюда процветание магии. Позднее была сформулирована гипотеза произвольности означающего знака и означаемого (Д. Локк, Т. Гоббс, Ф. Бэкон), в современном понимании наиболее четко сформулированная Ф. де Соссюром.

«Вплоть до конца XVI столетия категория сходства играла конструктивную роль в знании в рамках западной культуры. Именно она в значительной степени определяла толкование и интерпретацию текстов; организовывала игру символов, делая возможным познание вещей, видимых и невидимых, управляла искусством их представления. Мир замыкался на себе самом: земля повторяла небо, лица отражались в звездах, а трава скрывала в своих стеблях полезные для человека тайны. Живопись копировала пространство. И представление — будь то праздник или знание — выступало как повторение: театр жизни или зеркало мира — вот как именовался любой язык, вот как он возвещал о себе и утверждал свое право на самовыражение».[121]

Спорили ученые и о первичности происхождения существительных или глаголов. Представители французской школы Э. Б. Кондильяк, Ж. Ж. Руссо, П. Л. Мопертюи полагали, что первыми появились имена существительные. Были и другие мнения. Известны трудовая теория происхождения языка и многие другие.[122]

Связь между категориями мышления и языка интересовала Лейбница и Декарта. Родилась идея создания всеобщей универсальной грамматики, отражающей категории мышления. Большое позитивное влияние на развитие этого направления оказала общая грамматика, разработанная в XVII в. французскими учеными К. Лансло и А. Арно (Пор-Рояль, 1660). Это истоки структурализма.

Заметим, что модель охотника и жертвы дает цельную и строгую картину происхождения языка и позволяет единообразно объяснять многие факты мифологического мышления.

По-видимому, установление и закрепление первых наименований обусловливалось наличием так называемой положительной обратной связи. Такие связи постоянно возникают в человеческих сообществах и вызывают нарастающее резкое доминирование вначале незначительного случайного повторяемого и конкурирующего фактора. В экономике механизмы положительной обратной связи определяют победу в конкуренции двух технологий и рыночные отношения. Математические аспекты положительной обратной связи недавно исследовали советские ученые из Института кибернетики им. В. М. Глушкова АН УССР Ю. М. Ермольев, Ю. М. Каниовский и американец У. Б. Артур из Стэнфордского университета (США).[123]

Развитие языка и мышления обеспечивается нарастанием динамического усложнения универсальных структур языка. До времен античности развитие схемы предложений шло в основном по линии усложнения уточняющих комментариев частей предложения. Это отражает развитие образного ассоциативного мышления. Затем начинается постепенное усложнение рекурсивных схем в сочетании с развитыми механизмами порождения ассоциативных образов. Это уже мышление эпохи Ренессанса. Так как новые возможности мышления начали активизироваться на фоне развитого образного мышления, рекурсивные приемы вначале проявились в живописи. Перспектива была изобретена художниками Ренессанса.

Наконец, сейчас мы наблюдаем доминирование рекурсивных схем. Постоянно появляются рекурсивные сюжеты, в значительной степени усложнилась рекурсивная структура сложных предложений. Когда-то невозможно было произнести имя вещи, не видя ее. Теперь слова и символы уже не связаны конкретно с обозначаемыми вещами и событиями. Они приобрели возможность независимого существования в идеальном пространстве языка.

Вся глубина мира отражается в рекурсивном языке. Заратустра, предрекая появление нового человека, подвел итог:

«Мир глубина,
Глубь эта дню едва видна…»[124]

Современный человек, склоняясь перед стихиями языка, вынужден заглядывать в эту глубь, испытывая неосознанный, но теперь уже объяснимый ужас, все еще пытаясь удержаться на кромке привычного. Язык завершил свой цикл развития, превратился в функционально полную систему. Рекурсивное развитие рекурсии снова рекурсия. Поэтому нет принципиально новых механизмов развития. Возникает кризис схемы мышления человека, обусловленный вечным поиском нового нашим неуемным разумом и завершением схем развития языка.

«Во всяком случае, ясно одно: человек не является ни самой древней, ни самой постоянной из проблем, возникавших перед человеческим познанием…

Вовсе не вокруг него и его тайн издавна ощупью рыскало познание. Среди всех изменений, которым подвергалось знание вещей и их порядков, знание тождеств, различий, признаков, эквивалентов, слов, — короче, среди всех эпизодов этой глубинной истории Тождественного лишь одни, который начался полтора века назад и, быть может, скоро закончится, позволил явиться образу человека. И это было не избавлением от давнего беспокойства, не выходом из тысячелетней заботы к ясности осознания, не подступом к объективности того, что так долго было достоянием веры или философии, — это было результатом изменения фундаментальных диспозиций знания. Человек, как без труда показывает археология нашей мысли, — это изобретение недавнее. И конец его, быть может, недалек.

Если эти диспозиции исчезнут так же, как они некогда появились, если какое-нибудь событие, возможность которого мы можем лишь предчувствовать, не зная пока ни его облика, ни того, что оно в себе таит, разрушит их, как разрушена была на исходе XVIII века почва классического мышления, тогда — можно поручиться — человек исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке».[125]

Река времени, кажется, начала движение вспять. Рассыпалась старая мозаика символов. Компьютеры, эксперименты на мозге, моделирование психики, управление сознанием, экстрасенсы, биополя, гравитация, искусственный разум, стихии языка, политические неурядицы, страх перед будущим, самоубийства, жизнь после смерти, забытые религии, тайные знания, гордые цари, развалины цивилизации, потерянные имена, охотники и их жертвы…

Налицо кризис сознания, предсказанный анализом развития языка. И в этом хаосе уже начинают проявляться контуры нового мышления с новыми возможностями отражения мира. Пока еще трудно с уверенностью утверждать, какие это будут возможности: телепатия, лептонные поля, коллективный разум, визуализация мыслей или что-то другое. Кажется, природа пока еще сама перебирает варианты, не зная, на чем остановиться. Но опять возникнут базисные структуры, которые с неизбежностью, подчиняясь универсальным законам развития, образуют конструкции нового сверхъязыка. И будет бесконечно жаль (только кому тогда жалеть?), если человечество по игре случая или злой воле закончит путь саморазвития и упустит уникальную близкую возможность нового знания.

Подведем итоги. Мы рассматривали язык как объект системного (алгоритмического) анализа. В чем-то эта идея близка к подходу гуманитарных структуралистов и авторов общей грамматики Пор-Рояля. Все же методологической основой предлагаемого подхода послужили развитые за последние годы теория алгоритмов и программирование. И только сейчас на этой почве стал возможен универсальный синтез естественно-научного и гуманитарного знания. Математические теории и строгие методы берутся от первого знания, но применяются к неточным объектам второго. Такой подход может быть оправдан только в случае адекватности методов использования и исследуемых объектов. Но теория алгоритмов как раз и возникла как строгая формализация законов целенаправленных действий, наблюдаемых в искусственных и естественных системах. А в языках программирования постоянно моделируются динамические взаимодействующие объекты. Обе эти науки призваны быть точным инструментарием для манипуляций с отражениями реального мира. Поэтому есть прямое соответствие между алгоритмическими методами исследования и структурами естественного языка. Общие схемы теории алгоритмов или алгоритмических языков совпадают со схемами естественного языка. Необходимо подчеркнуть, что в последнем некоторые базисные понятия могут быть неуточняемыми в силу их исконной неточности интерпретации. Но варьировать схемы языка, изучать их в контексте с общими алгоритмическими схемами вполне допустимо.

Наша исходная прагматическая задача — анализ естественного языка с целью построения действующих систем искусственного интеллекта. Основа таких систем — алгоритмы анализа и порождения структур естественного языка. Создать такие алгоритмы невозможно без четкого представления процессов, происходящих в мышлении и языке. В силу этого необходимо было разобраться в строении основных механизмов динамического развития языка. В свою очередь, эта задача неразрывно связана с проблемой происхождения языка, относящейся к разряду фундаментальных философских проблем, связанных с загадкой происхождения человека. Пришлось отправиться в страну мифов. Там было много опасностей, связанных с охотниками и их жертвами, был длинный путь, занявший много времени. Все же удалось разобраться в базисных структурах мифологического мышления, установить системные законы восприятия и отражения мира ранним сознанием. Вполне конкретная инженерная задача оказалась невозможной без привлечения гуманитарного знания, накопленного многими поколениями ученых. В свою очередь, гуманитарное знание получило новый метод анализа. Попутно пришлось решать чисто лингвистические и психолингвистические задачи, связанные с представлениями древних. Таких задач оказалось достаточно много. Не все они имеют прямое отношение к нашей исходной цели, но все же служат обоснованием правильности выбора базовых положений. Поэтому мы задержались в том далеком краю. Познакомились с древними воинами, богами, трагическим царем, схемами мифов, «царевной-лягушкой», сказочными персонажами. Повторили старую историю, замаскировав ее под современную фантастику. Но время подгоняет, и мы уже в другом мире, где действует волшебная магия слов.

Многие станут возражать. Нужны ли программы, сочиняющие стихи? Куда им до признанных авторов! Но здесь проверяется правильность общей модели ассоциативно-поисковых алгоритмов искусственного интеллекта. Вот почему эта задача представляет несомненный практический интерес. В принципе не видно ограничений на возможность создания «хороших» с точки зрения эстетического восприятия человека стихотворений. Более того, возникает новое искусство представления внутреннего мира, переживаний человека, его ассоциативного восприятия мира в виде специальных семантических схем, которые затем обрабатываются программами, генерирующими стихи. Здесь не исчезает индивидуальность человека, а, наоборот, проявляется наиболее ярко. Из богатой семантической сети можно извлекать огромное многообразие новых неожиданных ассоциативных потоков. И наоборот, по скудной сети невозможно построить хорошее стихотворение. Конечно, возрастает возможность плагиата представляющих семантических сетей. Но это уже проблемы этического порядка, которые здесь мы обсуждать не будем.

Наконец, вступаем в область рекурсивных построений. Это загадочная область удвоений, отражений, страшных снов. Рекурсия в своем пространстве развертывания позволяет создавать взаимодействующие копии системы, возможно измененные. В сознании человека рекурсия связана с чувством ощущения глубины. Поэтому она, при выражении средствами искусства, имеет сильное влияние на человеческое сознание. Естественный язык обнаружил глубину включением в себя рекурсивных схем порождения и представления. Рекурсивная модель языка уже близка к той модели, с поиска которой началось наше путешествие. Схема языка приобрела завершенность. На этом заканчивается алгоритмическое развитие языка, завершается круговорот реки времени.

Системный подход обладает универсальностью. Мы начали с классической однонаправленной схемы линейного взаимодействия по типу «охотника и жертвы». Это евклидова геометрия и механика Ньютона. Возможно, в других мирах иные базисные структуры жизнеобеспечения — какие-нибудь вихревые поля, точечные энергии, слабые взаимодействия, квантомеханические эффекты или что-то еще. Их также можно анализировать аналогичным вышеизложенному способом, выделяя составные части взаимодействия. Это непривычное для нас мышление «охотников» чуждого мира. Даже если такого мира и не существует в действительности, все равно сохраняется аксиоматическая системная логика языка и мышления, сохраняется понятие связи по ассоциации, системной устойчивости, отрицания отрицания и рекурсивного развития. Можно строить теоретические модели универсальных языков Вселенной. Можно создавать и предсказывать логику мифов этого мира и предельные структуры сверхъязыка. Возможно, в этих фантастических играх и есть смысл нашего существования. Неевклидова геометрия появилась раньше обнаружения ее физической реальности.

Начав с самых старых мифов, мы пришли к предельным фантастическим рубежам. И кому-то — возможно, читателю этой книги — предстоит преодолеть этот рубеж. Там наша истинная родина. Там разыгрывается бесконечное представление языка. Ведь мифы обладают загадочным свойством возвращаться.

Длинными веками и короткими мгновениями пишется вечная Книга мира. И мы — ее загадочные персонажи, читаем и пишем ее, и, может быть, еще кто-то читает и пишет о нас. Совсем недавно там появилась новая тема — человек и компьютер. Каковы алгоритмы разума, в чем их предназначение, как они появились — вот проблемы, в которых еще предстоит разобраться. Но уже сейчас многое проясняется. Когда-то человек вошел в мир таинственно и бесшумно, сейчас с его помощью в мир бесшумно и незаметно входят интеллектуальные машины. И уже никто и ничто не сможет остановить это тихое вторжение. Этому способствуют даже те, кто логически или эмоционально доказывают невозможность этого. Как показывает анализ языка — в чем мы уже убедились — в природе нет абсолютно истинных отрицательных утверждений. Такова неизбежность нашего мира, такова следующая загадочная глава книги жизни.

Короткая остановка. Путешествие не закончено. Этот путь без конца. Впереди опять поворот, и манит загадочный мир. И кто-то снова собирается в дальний путь. Опять будут звезды и первобытные темные ночи, опять промелькнут древние времена, прочитаются забытые мифы, на вечном пиру соберутся герои, растают волшебные замки, уснут великаны, стерегущие мир, и, воспользовавшись этим, знакомые электронные существа повторят вечные схемы языка; от их заклинаний потемнеют старые зеркала, и неистовая Вселенная, подчиняясь всесильной магии слов, будет снова украдкой смотреться в свои, пока еще неясные, отражения в новых всплесках реальности. В языке — все тайные книги мира и ключ к их прочтению. Каждый может начать свой путь. Поэтому — компьютерная лингвистика для всех.

Примечания:

1

1. Анисимов А. В. Информатика. Творчество. Рекурсия — Киев: Наук, думка, 1988, — 223 с.

10

10 Это предание приводит римский историк Тит Ливий. История случилась в 392 г. до н. э. На римском форуме разверзлась пропасть. Решили, что боги требуют то, в чем главная сила Рима. Молодой воин Марк Курций объявил, что сила Рима — в воинской доблести, и бросился в пропасть.

11

11 См.: Фразер Дж, Дж. Золотая мт «ь, — М.: Политиздат, 1983,— С, 703

12

12 Иванов Вяч. Эллинская религия страдающего бога // Эсхил. Трагедии. — М.: Наука, 1989,— С. 310.

100

100 Фуко М. Слова и вещи, — С. 96–97.

101

101 Анализ рекурсивного строения этого произведения сделан в кн.: Анисимов А. В. Информатика. Творчество. Рекурсия. — С, 136–151.

102

102 См.: Анисимов А. В. Рекурсивные преобразователи информации//Дискретная математика, — 1989 —№ 3.—С. 3—18.

103

103 Фуко М. Слова и вещи — С. 136—137

104

104 Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. — М.: Современник, 1986,—С. 22.

105

105 Там же — С. 20.

106

106 Набоков Вл. Машенька. Защита Лужина Приглашение на казнь. Другие берега: (Фрагменты) Романы. — М.: Худож. лит., — 1988.— С. 212, 213, 225, 229.

107

107 Борхес X. Л. Скрытая магия в Дон Кнхоте//Проза разных лет.—С. 213,

108

108 Глезер Г. Драматическая медицина. — М.: Мол. гвардия, 1962,—С. 109.

109

109 Бродский И. Конец прекрасной эпохи//Нева, — 1989.—№ 4.

110

110 Астафьев В. //Новый мир, — 1989,— № 9.— С. 10.

111

111 Фуко М. Слова и вещи — С. 81–82.

112

112 Там же. — С. 99.

113

113 Там оке. — С. 100.

114

114 Севбо И. П. Графическое представление синтаксических

115

115 Гладкий А. В. Синтаксические структуры естественного языка в автоматизированных системах общений. — М.: Наука, 1085 — 144 с.

116

116 Фуко М. Слова и вещи. — С. 488.

117

117 Набоков Вл. Другие берега//Дружба народов. — 1988.— № 6,—С. 77, 93, 131, 132.

118

118 Там же, — С. 126.

119

119 Уинстон П. Искусственный интеллект. — М.: Мир, 1980.— С. 297–298.

120

120 Joyce J. Finnegans Wake. — London: Faber and Faber Limited. — P. 3, 628. Более точно, в цитате соединены две фразы: заключительная — "A way a lone a loved a long the" — и начальная — "riverrun past Eve and Adam's from swerve of shore to bend of bay brings us by a comodius vicus of recirculation back to Howth Castle and Environs». (Перевод авт.).

121

121 Фуко М. Слова и вещи,—М.: Прогресс, 1977.—С. 61.

122

122 Донских О. А. Происхождение языка как философская проблема. — Новосибирск: Наука, 1984.— 127 с.

123

123 Артур У. Б., Ермольев Ю. М., Каниовский Ю. М. Адаптивные процессы роста, моделируемые схемами ури // Кибернетика. — 1987 —№ 5.— С. 49–57.

124

124 Ницше Ф. Так сказал Заратустра. — М.: Изд-во Моск. ун-та, 1990 — С. 281.

125

125 Фуко М. Там же, — С. 487.