Юные девы отнюдь не светились радостью, когда мрачный евнух закрывал за ними ворота «Дома счастья». Они вряд ли представляли, что их ждет в гареме, зато хорошо понимали, что навсегда расстаются с прежней жизнью.

В этом таинственном мире были свои законы и иное течение времени, отменявшее память, прежние привязанности и привычки. Теперь их жизнь, одежда, пища, мечты, даже имена — все становилось иным.

«Сознание своего исключительного права обладателя и полновластного господина притупило его чувство к своим женам, — писал Джордж Дорис о султане Абдул-Хамиде. — Поэтому и ищет он, как постаревший сластолюбец, перемены, неожиданности, новизны. …Однажды утром, узнав о том, что три юные черкешенки только что доставлены в сераль и ждут лишь момента, когда они будут ему представлены, Его Величество спросил, „было ли сделано необходимое?“ Под этим подразумевались некоторые предварительные формальности: принятие ванны, медицинский осмотр, удостоверение в девственности, перемена наряда, обучение правилам этикета, целованию руки, реверансу и т. п. Дежурный евнух ответил утвердительно и, довольный собой, прибавил, что он в тот же день одел девушек во все новое. „В таком случае, — сказал султан, — пусть их разденут: я желаю видеть их в их бедности и естественном обличье и хочу, чтобы так было и впредь“».

Валиде-султан и ее кальфам было чему научить наивных одалисок. Их опыту и мастерству могли бы позавидовать и японские гейши.

Для начала девушек придирчиво «сортировали» и раздавали соответствующим воспитательницам. Те, не мешкая, принимались за дело. Природную красоту девушек необходимо было довести до совершенства и облечь в драгоценную оправу, способную тронуть сердце повелителя.

Воспитание в гаремной академии любви диктовалось главной целью — всегда и везде быть готовой услужить повелителю, исполнить любой его каприз. Особым достижением считалось умение вызвать, разжечь этот самый каприз утонченными и изысканными способами.

При дворе бухарского эмира наложниц по три месяца обучали гаремным премудростям, умению угождать повелителю и прочим способам разбудить в нем желания. Это было жизненно важной наукой, потому что при дворе было еще три сотни красавиц, жаждавших внимания эмира.

В Индии этим наукам посвящались многочисленные трактаты. Там существовали целые касты гетер. «Подобно античным гетерам, кроме любовных утех они должны были также доставлять своим обожателям изысканные эстетические удовольствия, — пишет Георгий Зограф в предисловии к роману Мирзы Русва „Танцовщица“, — поэтому обучению гетер уделялось очень большое внимание. Лучшие из них своим умственным развитием, талантами и образованием могли соперничать с представительницами высших классов общества. Вот как описывает воспитание гетеры знаменитый индийский поэт середины первого тысячелетия нашей эры Дандин: …Преподаются науки, имеющие то или иное отношение к любви, и все, что к ним относится. Основательно изучаются танцы, пение, игра на инструментах, театр, живопись, приготовление сладостей, духов и искусство составления букетов и гирлянд. Изучаются также основательно письмо и ловкость в разговоре. Науки: грамматика, логика и астрономия изучаются поверхностно, только настолько, чтобы знать, о чем идет речь».

А. Вида. Знатная египтянка. 1844 г.

П. Труйебер. Служанка гарема. 1874 г.

Р. Эрнст. Часы досуга в гареме. Около 1900 г.

Гостиная в гареме. Ханский дворец в Бахчисарае.

К. Брюллов. Бахчисарайский фонтан. Фрагмент. 1838–1849 гг.

Комната в гареме. Ханский дворец в Бахчисарае.

Убранство комнаты крымско-татарской невесты в бахчисарайском дворце.

А. Меллинг. Салон сестры султана. 1809 г.

Ш. Шанмартен. Турчанки на кладбище. 1837 г.

А. Бида. Женщина в покрывале. 1844 г.

Мавзолей Сулеймана Великолепного и Роксоланы.

Ж. Ф. Жанине. Жюстина Фавар в роли Роксоланы в пьесе «Три султанши». XVIII в.

Д. Ф. Льюис. Жизнь в гареме. 1857 г.

Э. Делакруа. Женщина из Марокко. 1832 г.

Ж. Б. Илер. В гареме.

А. Вида. Женщина с дарабуккой. 1844 г.

Ван Мур. Евнух.

Ж. О. Д. Энгр. Одалиска и рабыня. 1839 г.

Э. Делакруа. Смерть Сарданапала. Фрагмент. 1832 г.

Госпожа, служанки и музыкантша. Могольская школа. XVII в.

Сцена в гареме. Могольская школа. XVII в.

Знатный вельможа с девушкой. Могольская школа. XVII в.

Ж. Л. Жером. Бассейн в гареме. 1876 г.

Основой индийской науки любви была, конечно, «Камасутра». Постигшие тонкости этого трактата дамы знали, как сделать так, чтобы повелитель не только наслаждался красавицей, но и обретал в любви новые силы и мудрость, а не лишался и того и другого, как полагали непосвященные.

Древневосточные трактаты и наставления содержат множество знаний и поучений, в том числе медицинских. К примеру, существует наука лечения любовью, в которой раскрываются секреты исцеления с помощью наложниц. Причем список поддающихся лечению недугов огромен. В богато иллюстрированных трактатах демонстрируется, как выправлять позвоночник, укреплять нервную систему, очищать кровь и т. д.

В Китае искусству любви всегда уделялось особое внимание. Древний трактат о любовной науке «Руководство Чистой Девы» популярен и по сей день. Кроме того, в покоях знатных особ всегда находились иллюстрированные руководства, помогавшие постигать любовные таинства.

О сыне князя Чу Хаояне (времена династии Хань) Роберт ван Гулик пишет: «Он приказал расписать стены зала картинами, на которых были изображены в голом виде мужчины и женщины во время совокупления, он также заставлял своих родственников, как мужчин, так и женщин, принимать в этом зале участие в пирушках. Именно поэтому в более поздних китайских литературных источниках он упоминается — и вполне справедливо — как основоположник эротических картин».

Одной из главных наук, преподаваемых в серале, было умение красиво и грациозно двигаться. Привычные способы сменялись утонченными, а большей частью прививались новые. Стоять, сидеть, приближаться к повелителю или его ложу, подавать кофе или кальян, отводить глаза, принимать подарки — премудростей было много. И все это следовало делать с особым изяществом и вместе с тем томным кокетством, с тенью священного ужаса и едва скрываемой страстностью. Многочисленные нюансы зависели от настроения повелителя, времени суток, места действия или времени года.

Джордж Дорис перечисляет древние искусства, которые следовало постичь будущим одалискам: «Сладострастная гармония позы, походки и жеста; мелодичное пение и томный танец, поэтичная и цветистая речь, тонкая интонация, красноречивая нежность взгляда, привлекательная мягкость манер, сладостные ласки, одним словом, все, что самый блестящий изыск может прибавить к женскому очарованию».

В «Гяуре» Джордж Байрон рисовал образ гаремной красавицы:

А ножки нежные стояли
На белом мраморе… Блистали
Они, как чистый снег в горах,
Когда, рожденный в облаках
И не успевший загрязниться,
На землю мягко он ложится,
И, дивной грации полна,
Как лебедь по водам, она
Походкой двигалась прелестной.
…В ней все гармонией дышало,
Любовью нежной трепетало.

В «Тысяче и одной ночи» красавица описана так:

«Посмотрев, он увидал больше чем двадцать невольниц, подобных месяцам, окружавших ту девушку, а она среди них была, как луна меж звезд. И они заслоняли эту девушку, на которой была царская парча, а стан ее был повязан затканным поясом, шитым разными драгоценными камнями, и этот пояс сжимал ее бока и выставлял ее ягодицы, так что они были подобны холму из хрусталя под веткой из серебра, а груди ее походили на пару плодов граната.

И когда Шарр-Кан увидал это, его ум едва не улетел от радости, и забыл он свое войско и своего визиря. И он всмотрелся в ее голову и увидал на ней сетку из жемчужин, перемежающихся с разными драгоценными камнями, и невольницы справа и слева от нее принимали ее полы, а она кичливо покачивалась».

Язык в серале тоже был особенный, не вполне понятный простому люду. Мимика, жесты, условности, которыми пользовались обитатели гарема, подчеркивали их принадлежность к особой гаремной касте.

Особенно ценилось умение слагать стихи и петь.

Похоже, ученицы хорошо усваивали уроки своих кальф-поэтесс, потому что известно множество сочинений наложниц из разных стран, вошедших в историю мировой поэзии. Но можно лишь догадываться, сколько безызвестных героинь «Пигмалиона» или восточных Сапфо скрыли от мира высокие стены сералей.

По сравнению с окружающим миром, гарем мог показаться царством свободы и раскрепощенности. Здесь не скрывали лиц и прочих прелестей. Напротив, подчеркивать и даже преувеличивать все свои достоинства было прямой обязанностью их обладательниц. И мужья всегда имели беспрепятственную возможность наслаждаться красотой своих супруг.

Но как только обитательница гарема, хотя бы ненадолго, выходила за его пределы, все менялось.

«Мы надели наши фераджи и бурко, род капюшона, с прорезанными для глаз отверстиями, покрывающего голову, лицо и шею, — вспоминала Мелек-ханум свою поездку по Каиру. — Женщины нигде так тщательно не скрывают своего лица, как в Египте; везде в других местах они набрасывают на лицо лишь яшмак, род легкой газовой вуали. Мы сели в карету, решетки которой были настолько тонки, что позволяли свободно видеть все, и поехали во дворец Ибрагима-паши…»

Паранджа, чадра, яшмак и всевозможные вуали стали символами восточных женщин. Эти закрывающие лица одеяния порой представляются неким варварским обычаем, унижающим человеческое достоинство. Но так ли это было на самом деле, особенно в прошлые века?

Как известно, ни одна религия не рекомендует женщинам ходить с непокрытой головой. Без платка нельзя и теперь войти в церковь, синагогу или мечеть. Слово «опростоволоситься» изначально выражало как раз то, что женщине неприлично ходить без платка.

А что касается чадры или паранджи, то, оказавшись на Востоке, под его знойным солнцем, многие европейки предпочтут местную традицию, потому что увидят в ней не столько притеснение, сколько заботу о сохранении свежести лица. Сомневающиеся могут испробовать на себе силу южного солнца, быстро превращающего самое ухоженное личико в проблему для его обладательницы. Не говоря уже о песчаных бурях, затяжных ветрах и надоедливых насекомых. Здесь бессильны даже темные очки.

Европейские путешественники быстро поняли, что внешняя закрытость восточных женщин имеет и свои особые преимущества. В Европе считается неприличным глазеть по сторонам, и особенно на чужих мужчин, тем более в присутствии собственного мужа. В этом смысле закрывающая лицо, но на самом деле прозрачная чадра открывает любопытным дамам широкие возможности. К тому же и эти детали одежды имели свои моды, стили и украшения.

«Свободная по рождению женщина имеет право выходить из дома и наносить визиты, — писал Жерар де Нерваль. — Власть мужа ограничивается лишь тем, что он велит рабыням сопровождать жен, но это тщетная предосторожность, поскольку женам ничего не стоит взять рабыню в сообщницы или, переодевшись, улизнуть из бани или из дома подруги, пока сопровождающие ждут их у дверей. Покрывало и одинаковые одежды и впрямь предоставляют им больше свободы, чем европейским женщинам, склонным плести интриги. Забавные истории, которые вечерами рассказывают в кофейнях, часто повествуют о приключениях любовников, когда мужчины переодеваются в женское платье, чтобы проникнуть в гарем. Воистину, нет ничего проще, хотя добавим, что подобные истории порождены скорее воображением арабов, нежели турецкими нравами, уже два столетия царящими на Востоке. Мусульманин вовсе не склонен к адюльтеру и счел бы для себя оскорбительным любить женщину, которая ему не принадлежит».

Руки женщин были закрыты перчатками. Обувь, как правило, была без задников. Костюм дополняли различные дорогие украшения: веера, тросточки, зонтики, зеркальца и т. д.

Поначалу разнообразие загадочных одеяний поражало путешественников. Но очень скоро они научались «видеть» женщин и под этими покровами: молода ли, красива ли…

Восточные дамы отнюдь не были чужды веяниям моды, даже иноземным. Одалиски из разных стран света неизбежно оказывали влияние на гаремные костюмы, а модные журналы поступали в гаремы постоянно и в пугающих евнухов количествах.

«Если бы европеец смог каким-то чудом проникнуть в сераль султана, не будучи предупрежден о том, в какое место он попал, он в первый момент посчитал бы, что видит перед собой европейских дам, собравшихся на феминистский конгресс, — писал Джордж Дорис. — В самом деле, туалеты этих дам по своей форме и покрою все больше и больше приближаются к образцам тиранической парижской моды.

…Одно время каждая из них старалась так подобрать свое платье, чтобы оно сочеталось с муслиновыми энтари, которые носил султан. И когда Его Величество надевал розовое энтари, все эти дамы, готовясь принять его, тоже одевались в розовое. Однако господин, неизвестно почему, усмотрел что-то дурное в этом кокетливом обычае и формально запретил его».

Теофиль Готье описывает наряды обычных турчанок:

«Ханум была нарядно одета: у турчанок принято одеваться дома пышно, особенно если они ждут гостей. Ее черные волосы, заплетенные во множество мелких косичек, рассыпались по плечам. На голове сверкала, словно алмазный шлем, маленькая, небесно-голубая атласная тюбетейка, которую почти целиком покрывали нашитые на нее бриллианты изумительно чистой воды. Этот великолепный убор очень шел к ее строгой и благородной красоте, блестящим черным глазам, тонкому орлиному носу, алому рту, удлиненному овалу лица и всему надменно-благосклонному облику знатной особы.

Длинную шею украшало колье из крупного жемчуга, а распахнутый ворот шелковой рубашки приоткрывал маленькую грудь — форма ее была прелестна и не нуждалась в корсете, неудобства которого неведомы восточным женщинам. На ней было атласное гранатового цвета платье, открытое спереди, наподобие мужской шубы, с боковыми разрезами до колен и со шлейфом, точно придворное одеяние. Оно было обшито белой лентой, присобранной кое-где в сборки. Персидская шаль стягивала в поясе широкие шальвары из белой тафты, прикрывавшие желтые сафьянные бабуши, от которых виден был лишь носок, загнутый кверху, как у китаянок.

…Те, у кого красивые руки, умеют как бы невзначай показать тонкие, крашенные хной пальцы. Есть способы сделать непроницаемым или прозрачным муслин яшмака, удваивая складки или укладывая их в один слой; можно чуть приподнять или опустить несносную маску, сделать шире или уже щель между нею и головным убором. Между двумя этими белыми покровами блестят, как черные алмазы, как агатовые звезды, самые восхитительные в мире глаза, еще более яркие от подведенных век и словно вобравшие в себя всю выразительность лица, наполовину скрытого».

Жены и фаворитки султана никогда не появлялись перед ним в одном и том же платье. Султан и сам любил менять наряды. Отправленные в отставку костюмы поступали в распоряжение слуг.

Гаремные правила регулировали и повседневные наряды наложниц. Как писал Осман-бей, «обычай требует, чтобы никто во дворце не носил шуб, шалей, кофт и проч., и чтобы полудекольтированное платье было форменной одеждой. Единственные лица, имеющие право тепло одеваться и кутаться сколько угодно, это принцессы крови и жены султана. В силу этого закона все кальфы, ученицы и пр. должны проходить по залам и большим мраморным лестницам по сквозному ветру в одной легкой энтари на плечах. Летом подобный этикет не представляет неудобств, но зимой он может иметь печальные последствия для здоровья бедных девушек, которые иногда часами ожидают приказаний какой-нибудь султанши. И действительно, как говорят, зимой случаи заболевания горлом и грудью чрезвычайно часты в серале».

На картинах, посвященных гаремной жизни, мы действительно видим наложниц в весьма декольтированных нарядах, что за пределами сераля вызвало бы бурю общественного негодования.

В «Тысяче и одной ночи» описан особый ритуал открывания невесты в семи платьях:

«А затем певицы забили в бубны и засвистали в свирели, — и появились прислужницы, и посреди них дочь везиря; ее надушили и умастили, и одели, и убрали ей волосы, и окурили ее, и надели ей украшения и одежды из одежд царей Хосроев. И среди прочих одежд на ней была одежда, вышитая червонным золотом, с изображением зверей и птиц, и она спускалась от ее бровей, а на шею ее надели ожерелье ценою в тысячи, и каждый камешек в нем стоил богатства, которого не имел тобба и кесарь. И невеста стала подобна луне в четырнадцатую ночь, а подходя, она была похожа на гурию; да будет же превознесен тот, кто создал ее блестящей! И женщины окружили ее и стали как звезды, а она среди них была словно месяц, когда откроют его облака.

А Бедр-ад-дин Хасан басрийский сидел, и люди смотрели на него; и невеста горделиво приблизилась, покачиваясь, и горбатый конюх поднялся, чтобы поцеловать ее, но она отвернулась и повернулась так, что оказалась перед Хасаном, сыном ее дяди, — и все засмеялись. И видя, что она направилась в сторону Хасана Бедр-ад-дина, все зашумели, и певицы подняли крик, а Бедр-ад-дин положил руку в карман и, взяв горсть золота, бросил ее в бубны певицам; и те обрадовались и сказали: „Мы хотели бы, чтобы эта невеста была для тебя“. И Хасан улыбнулся.

…И прислужницы открыли ее в первом платье, и Хасан уловил ее облик, и она принялась кичиться и покачиваться от чванства и ошеломила умы женщин и мужчин, и была она такова, как сказал поэт:

Вот солнце на тростинке над холмами
Явилось нам в гранатовой рубашке.
Вина слюны она дала мне выпить
И, щеки дав, огонь яркий погасила.

И это платье переменили и одели ее в голубую одежду, и она появилась словно луна, когда луна засияет, с волосами как уголь, нежными щеками, улыбающимися устами и высокой грудью, с нежными членами и томными глазами. И ее открыли во втором платье, и была она такова, как сказали о ней обладатели возвышенных помыслов:

В одеянье она пришла голубом к нам,
Что лазурью на свет небес так похоже,
И увидел, всмотревшись, я в одеянье
Месяц летний, сияющий зимней ночью.

Затем это платье переменили на другое и укрыли ее избытком ее волос и распустили ее черные длинные кудри, и их чернота и длина напоминали о мрачной ночи, и она поражала сердца колдующими стрелами своих глаз.

И ее открыли в третьем платье, и она была подобна тому, что сказал о ней сказавший:

Вот та, что закутала лицо свое в волосы
И стала соблазном нам, а кудри — как жало.
Я молвил: „Ты ночью день покрыла“. Она же: „Нет!
Покрыла я лик луны ночной темнотою“.

И ее открыли в четвертом платье, и она приблизилась, как восходящее солнце, покачиваясь от чванства и оборачиваясь, словно газель, и поражала сердца стрелами из-за своих век, как сказали о ней:

О, солнце красы! Она явилась взирающим
И блещет чванливостью, украшенной гордостью.
Лишь только увидит лик ее и улыбку уст
Дневное светило — вмиг за облако скроется.

И она появилась в пятой одежде, подобно ласковой девушке, похожая на трость бамбука или жаждущую газель, и скорпионы ее кудрей ползли по ее щекам, и она являла свои диковины и потряхивала бедрами, и завитки ее волос были не закрыты, как сказали о ней:

Явилась она как полный месяц в ночь радости,
И члены нежны ее и строен и гибок стан,
Зрачками прелестными пленяет людей она,
И жалость ланит ее напомнит о яхонте.
И темные волосы на бедра спускаются, —
Смотри берегись же змей, волос ее вьющихся.
И нежны бока ее, душа же ее тверда,
Хотя и мягки они, но крепче скал каменных.
И стрелы очей она пускает из-под ресниц
И бьет безошибочно, хоть издали бьет она.
Когда мы обнимемся и пояса я коснусь,
Мешает прижать ее к себе грудь высокая.
О, прелесть ее! Она красоты затмила все!
О, стан ее! Тонкостью смущает он ивы ветвь!

И ее открыли в шестой одежде, зеленой, и своей стройностью она унизила копье, прямое и смуглое, а красотой своей она превзошла красавиц всех стран и блеском лица затмила сияющую луну, достигнув в красоте пределов желания. Она пленила ветви нежностью и гибкостью и пронзила сердца своими прекрасными свойствами, подобно тому, как сказал кто-то о ней:

О, девушка! Ловкость ее воспитала!
У щек ее солнце свой блеск зеленый —
Явилась в зеленой рубашке она,
Подобной листве, что гранат прикрывает.
И молвили мы: „Как назвать это платье?“
Она же, в ответ нам, сказала прекрасно:
„Мы этой одеждой пронзали сердца
И дали ей имя ‚Пронзающая сердце‘“.

И ее открыли в седьмой одежде, цветом между шафраном и апельсином, как сказал о ней поэт:

В покрывалах ходит, кичась, она, что окрашены
Под шафран, сандал, и сафлор, и мускус, и амбры цвет.
Тонок стан ее, и коль скажет ей ее юность: „Встань!“
Скажут бедра ей: «Посиди на месте, зачем спешить!»
И когда я буду просить сближенья и скажет ей
Красота: „Будь щедрой!“ — чванливость скажет:
„Не надо!“ — ей.

…И ее стали открывать во всех семи платьях, до последнего, перед Бедр-ад-дином Хасаном басрийским, а горбатый конюх сидел один; и когда с этим покончили, людям разрешили уйти, — и вышли все, кто был на свадьбе из женщин и детей, и никого не осталось, кроме Бедр-ад-дина Хасана и горбатого конюха. И прислужницы увели невесту, чтобы снять с нее одежды и драгоценности и приготовить ее для жениха».

Что касается обуви и вообще женских ног, то здесь особое место занимает знаменитая китайская традиция бинтования ступней. Роберт ван Гулик пишет:

«Со времени династии Сун очень маленькие остроконечные ступни стали обязательным атрибутом красивой женщины, и постепенно этот обычай положил начало особой науке о ступнях и обуви. Маленькие ноги женщин стали считаться их самым интимным местом, символом женственности и наиболее сильным центром сексуальности. На эротических картинах времен династии Сун и позднее женщины изображались полностью обнаженными, и даже их наружные половые органы изображались со всеми подробностями, но мне никогда не приходилось видеть или читать о картине, где женщина была бы изображена с неперевязанными ступнями. Изображение этой части тела женщины было строго запрещено. Самое большее, на что мог пойти художник, — это нарисовать женщину завязывающей или развязывающей повязки на ступнях. Такой же запрет распространялся и на изображение голых женских ног, единственное исключение составляли женщины-божества, такие как Гуаньинь. Исключение составляли картинки босоногих служанок».

Как и теперь, драгоценности были самыми желанными спутниками женщин. В сералях украшения полагались наложницам «по службе», а кроме того преподносились в дар их повелителем или гостями сераля, желавшими угодить валиде-султан.

Подарки и приданое мусульманок и сегодня остаются их безусловной собственностью на всю жизнь. Даже при разводах они не делятся и муж не имеет на них никаких прав.

Украшения жен и фавориток наносили весомый ущерб государственной казне, которая тем не менее покорно оплачивала все эти безумные траты.

Наряды и украшения египетских красавиц описала Мелек-ханум:

«Все это собрание представляло очаровательное зрелище. В комнате размещалось около сотни женщин, все почти смуглые, молодые, красивые и одетые в самые нарядные костюмы. Многие из них отличались огромными косами; у других на плечах надеты были что-то вроде поясов, составленных из восьми или десяти штук больших золотых монет; у некоторых по обе стороны лица висели кисти из крупного жемчуга; у арабских женщин в украшениях играют точно такую же важную роль жемчуг и золотые монеты, как у турчанок бриллианты. Бряцание золотых монет при каждом движении голов или тела, разнообразие и блеск цветов их костюмов, различные виды их трубок, то зеленых, то красных, то голубых, — все это вместе взятое придавало особенно интересный характер этому обществу».

В искусстве украшать себя и своих подопечных гаремным кальфам не было равных. Это почетное искусство передавалось по наследству, секреты его старались сохранить в тайне. Всевозможные растения, плоды, минералы, ароматические масла и смолы, экзотические благовония давали безграничный простор фантазиям и экспериментам. Без этих даров Азии и сегодня немыслима парфюмерная промышленность мира, корни которой уходят в «лаборатории» восточных сералей.

В гаремах умели все — изменять цвет волос, губ и даже глаз. Удалить ненужное и создать недостающее. Заставить кожу соперничать с атласом и превратить дыхание в благоухание цветущего сада.

Очень популярны в гаремах были сурьма и хна. Сурьмой не только украшали, но и лечили глаза. Хной, как и сегодня, красили волосы, руки, ногти и некоторые другие части тела.

В результате, как писал Джордж Байрон:

И рай меня в объятья звал,
И пламень ждал бы под ногами.
Кто любовался только раз
Лейлы грустными очами,
Тот усомнился в тот же час,
Что бедных женщин назначенье
Служить орудьем наслажденья,
Что нет души у них в телах.
Сияньем бога в небесах
Был полон взор ее прекрасный,
Ланит ее румянец ясный
С цветком граната спорить мог,
И волосы до самых ног
Душистой падали волною,
Когда, блистая красотою,
Лейла распускала их
Среди прислужниц молодых…

Лица и тела прелестниц украшались золотыми блестками, смешанными с ароматными кремами.

Бедуинки украшают свои лица затейливыми татуировками и в наши дни.

Гаремные дивы источали всевозможные ароматы. Стараясь не потеряться среди множества очаровательных гурий, наложницы искали свой неповторимый и привлекательный запах.

В гаремах высоко ценилось искусство составления букетов, умение использовать особый смысл и назначение каждого цветка или их комбинаций. Создавались целые поэмы, которые можно «читать», созерцая вдохновенно составленный букет или икебану. Кроме формы и цвета, цветы обладают еще одним важнейшим свойством неповторимым запахом. Аромат искусно подобранного букета мог сотворить чудо.

Способностью запахов настраивать людей на определенный лад пользовались еще древние жрецы. Цветочные одеколоны и духи, масла и настойки, кремы и бальзамы придавали женским достоинствам чудесные оттенки и использовались ими с незапамятных времен. И не секрет, что запахи цветов не только наполняют чувство влюбленности неповторимым очарованием, но и способны привлекать мужчин и женщин друг к другу.

Многовековой опыт гаремных обольстительниц говорил о том, что розы покровительствуют любви. Без них не обходилась ни одна романтическая история.

Розмарин и жасмин разжигали любовную страсть и умножали силы.

Лаванда, цикламены и резеда придавали отношениям утонченное очарование.

Красота цветов имела и другую, тайную силу. Красные розы, например, притягивали мужчин, а фиолетовые ирисы — женщин. Кроме того, приятные с виду цветы могли играть и отвращающую роль, чем с успехом пользовались ревнивые наложницы.

На Востоке издавна применялись разнообразные свечи, в состав которых вводились мускус, амбра, лаванда и другие ароматические вещества. Эти свечи источали неповторимый аромат, создававший атмосферу ожидания любви.

Особыми ароматными курениями пропитывали также волосы и одежду.

О том, как ценились благовония, говорят и сказки «Тысячи и одной ночи», где описывается визит Али-Бабы в знаменитую пещеру разбойников:

«Али-Баба перешел в комнату благовоний, духов и курений — а это была последняя комната — и нашел в ней все лучшие сорта и прекрасные разновидности вещей этого рода. Там веяло алоэ и мускусом и пахло запахом амбры и цибета, по комнате разносилось благовоние недда и всяких духов, и она благоухала шафраном и прочими ароматами. Сандал валялся там, как дрова для топки, и мандал лежал, словно брошенные сучья. Увидев эти богатства и сокровища, Али-Баба оторопел, и ум его был ошеломлен, и разум у него помутился».

Лучшими косметическими кабинетами были гаремные бани — хамамы.

Турецкие бани — это особый мир. Познавшие их целебную силу, не променяют эти удивительные заведения ни на какие другие. Центральный зал одной из таких бань, построенной во времена турецкого владычества и до сих пор еще существующей в Будапеште, включает круглый бассейн, окруженный бассейнами поменьше, в которые водопадами низвергаются минеральные воды с разными свойствами и температурой.

Персональные, самые роскошные бани были у падишаха и у валиде-султан.

«Банный зал султана — маленькое чудо, — пишет Теофиль Готье. — …Он выстроен в мавританском стиле из египетского алебастра с лентообразным орнаментом, и все в нем кажется высеченным из одного огромного самоцвета: колонки с расширяющимися капителями, аркады в форме сердечка, свод, озаряемый игрой хрусталя и сверкающий так, словно он бриллиантовый. Какое наслаждение, должно быть, предаваться неге на этих плитах, прозрачных, точно агаты.

…Традиция античных терм, утраченная у нас, сохранилась на Востоке. Христианство, проповедуя презрение к материи, постепенно отучило людей от заботы о своем бренном теле, чересчур отдающей язычеством. На Востоке же, где чистота тела есть религиозный закон, бани сохранили всю античную изысканность».

Александр Сергеевич Пушкин в «Бахчисарайском фонтане» описывает сцену купания обитательниц гарема:

…Раскинув легкие власы,
Как идут пленницы младые
Купаться в жаркие часы,
И льются волны ключевые
На их волшебные красы,
Забав их сторож неотлучный,
Он тут; он видит, равнодушный,
Прелестниц обнаженный рой…

Чтобы не обжечь ноги о горячий пол и уберечь их от нечистот, дамы ходили в деревянных сандалиях на высоких подставках.

Окутанные туманом, насыщенным пьянящими благовониями, парилыцицы, массажистки, множество других мастериц холили свою изнеженную клиентуру, умащивали их великолепные тела.

Владельцы же гаремов имели обыкновение тайно любоваться своими живыми сокровищами. Наложницы это хорошо знали и принимали меры, чтобы извлечь из этих «смотрин» пользу.

Но приглашение наложницы в альков господина означало не только желание удовлетворить прихоть. Чаще других владыку посещали дамы, в тонкостях знавшие искусство массажа.

Волшебные прикосновения опытных наложниц способны были успокоить, отвлечь от государственных забот, пробудить угасающие чувства и распалить страсть.

При массаже применялись специальные масла для растирания, ароматические свечи, разогретые или, напротив, охлажденные драгоценные камни и минералы, а также другие приспособления.

В особых уютных кабинетах утомленные дамы отдыхали, курили наргиле, пили кофе и лимонад, лакомились изысканными яствами, обменивались новостями и сплетнями. И… оценивали своих соперниц.

Повсюду и за всеми наблюдали евнухи, пресекавшие любые признаки порочных соблазнов, если такие возникали между дамами.

«Халиф на час» чуть было не лишился разума, попав в купальню владыки:

«После этого его привели в четвертую комнату, еще больше и роскошней прежних — а солнце было уже на закате, — и он увидел в этой комнате три золотых подсвечника, украшенных драгоценными камнями, а в подсвечниках — камфарные свечи. И там тоже были невольницы, восхитительней всех, каких он видел, и каждая держала в руках какой-нибудь музыкальный инструмент, и, когда Абу-ль-Хасан вошел к ним, они поднялись, и ударили по струнам, и завели напевы, ошеломляющие разум. И Абу-ль-Хасан посмотрел и вдруг видит: перед ним столик, весь из чистого золота, над бассейном тоже из чистейшего золота, а вокруг бассейна чаши и в чашах вместо воды — чистое вино. И Абу-ль-Хасан обрадовался и возликовал».

«Обучение обычно длится два года, — писал Джордж Дорис. — И заканчивается торжественным экзаменом, который принимает валиде-султан. Каждая из ее милых учениц должна к этому времени постичь все тонкости службы, которую ей предстоит выполнять: уметь наклонять перед султаном розовый кувшин с ароматной водой, подносить ему туфли и белье, подавать ему его любимые напитки. Она должна быть в курсе его антипатий и пристрастий, знать его прихоти и желания, прежде чем принести ему в жертву свою едва расцветшую красоту.

Юная одалиска обычно достигает брачного возраста к моменту окончания своего обучения. Ей, созревшей для султанского алькова, остается отныне ожидать в гареме, пока каприз господина в один из его визитов не соблаговолит остановиться на ней».

В одной из сказок Шехерезады говорится: «Знай, что я наложница повелителя правоверных и мое имя Куталь-Кулуб. Повелитель правоверных воспитал меня в своем дворце, и я выросла, и халиф увидал мои качества, и красоту, и прелесть, которую даровал мне Господь, и полюбил меня сильной любовью.

И он взял меня и поселил в отдельном помещении, и назначил десять невольниц прислуживать мне, и подарил мне эти украшения, которые ты видишь на мне».

Александр Сергеевич Пушкин в «Бахчисарайском фонтане» так описывает результаты гаремного обучения:

Я в безмятежной тишине
В тени гарема расцветала
И первых опытов любви
Послушным сердцем ожидала.
Желанья тайные мои
Сбылись.
Гирей для мирной неги
Войну кровавую презрел,
Пресек ужасные набеги
И свой гарем опять узрел.
Пред хана в смутном ожиданье
Предстали мы. Он светлый взор
Остановил на мне в молчанье,
Позвал меня… и с этих пор
Мы в беспрерывном упоенье
Дышали счастьем…

Султан был обязан посещать своих главных жен раз в неделю, в строгой последовательности, за которой наблюдал главный евнух. Жены могли меняться «очередью», если были нездоровы или делали вид, что у них недомогание, и уступали «в долг» свою очередь другой жене. В остальные дни султан ничем себя не ограничивал.

Эмир Бухары выбирал девушку, попивая чай в особой беседке у бассейна, в котором плескались юные гурии. Но когда эмир не был уверен, которой из них отдать предпочтение, он предоставлял это на волю случая. У эмира было золотое яблоко, которое он бросал одалискам, и та, в чьих руках оказывалось яблоко, становилась на этот раз его избранницей.

Ту, кому достался золотой жребий, умащивали особыми маслами и одевали в роскошные наряды. На вечернем пиру она танцевала последней из одалисок, и когда заканчивала танец, соперниц вокруг уже не было.

В гаремах существовал и такой обычай: муж посылал букет цветов той из своих жен, с которой хотел провести ночь.

В «Тысяче и одной ночи» читаем: «А вместе с этим у него было триста шестьдесят наложниц, по числу дней в году у коптов, и эти наложницы были из всех народов, и он устроил для каждой из них комнату (а эти комнаты были внутри дворца), и выстроил двенадцать дворцов, по числу месяцев в году, и сделал в каждом дворце тридцать комнат, так что всех комнат стало триста шестьдесят. И он поселил этих невольниц в тех комнатах и назначил каждой из наложниц одну ночь, которую он проводил у нее, и он приходил к ней только через целый год, и так он провел некоторое время».

А Ленид Васильевич Соловьев в книге «Ходжа Насреддин» пишет: «Перед его мысленным взором вставали кокандские площади, мечети, базар, ханский дворец с обнесенным высокой стеной гаремом, где томились, по слухам, двести тридцать семь жен — по одной на каждый день года, не считая постов». Правильнее было бы написать не жен, а наложниц, но дела это не меняет.

В комментариях к роману «Цветы сливы в золотой вазе…» Борис Рифтин рассказывает, что император Юань-ди поручил известному художнику Мао Янь-шоу нарисовать портреты своих многочисленных жен и наложниц:

«По этой своеобразной картотеке государь потом выбирал себе подругу на ночь. Все наложницы наперебой давали Мао Янь-шоу взятки, чтобы он сделал их на портретах покрасивее. И только красавица Ван Чжао-цзюнь не пожелала подкупать художника, и он изобразил ее дурнушкой. Впоследствии по портрету государь выбрал ее для того, чтобы отдать в жены гуннскому князю. Когда же государь узрел женщину перед отъездом, он был поражен ее красотой, но сделать уже ничего было нельзя».

Там же говорится о том, что император Ханьский У-ди имел в своем гареме более трехсот красавиц, с которыми он должен был встречаться в строгой очередности.

А Роберт ван Гулик в своей книге пишет: «Постоянно возрастающее число женщин в гареме вынуждало вести подробные записи: дату и час каждого удачного сексуального единения, даты менструации каждой женщины и первые признаки беременности. Необходимы были и особые меры, не позволяющие что-либо перепутать. В своей книге „Чуан лоу цзи“ „Записки из гардеробной“ Чан Пи (около 940 года) утверждает, что, начиная со времени правления Кай-юань (713–741), каждая женщина, которую посещал ночью император, отмечалась клеймом, которое ставилось на руке. Клеймо сопровождалось специальной отметкой-названием „Ветер и луна (то есть сексуальное заигрывание) всегда будут новыми“. Такое клеймо втиралось с помощью особой мази, в состав которой входил коричник, что делало его несмываемым (издание „Лун вэй цун шу“, с. 7а). Ни одна из сотен женщин дворца не могла заявить о том, что получила благосклонность императора, не предъявив такое клеймо».

Об индийском варианте деликатных гаремных правил сообщает «Камасутра»:

«Когда царь встает после дневного сна, к нему приходит женщина, которая сообщает царю, какая из жен проведет с ним сегодня ночь. С ней приходят служанки жены, чья очередь пришла, а также тех, кто по разным причинам или по болезни пропустил свою очередь. Служанки кладут перед царем притирания и благовония, присланные этими женами, помеченные отпечатками их колец, и царю сообщают причины, по которым ему прислали эти притирания и благовония. После этого царь выбирает притирание одной из них, этой жене сообщают, что царь выбрал ее, и она готовится.

…Поскольку у царя, как правило, было много жен, обычно он наслаждался ими по очереди. Но бывало так, что некоторые пропускали свою очередь из-за отсутствия царя или из-за нездоровья, в таком случае среди тех, кто пропустил свою очередь, и тех, чья очередь наступила, устраивалось нечто вроде лотереи; участницы посылали царю свои мази, и он, принимая мазь одной из них, решал спор».