Глава XXVII. ПОСЛЕДНИЕ «НАСТАВЛЕНИЯ» ТОРКВЕМАДЫ

Изгнание иудеев – высшее достижение, венец всей жизни Торквемады, зенит его деятельности. С этого момента значительность предпринимаемых им мер идет на убыль, поскольку ситуация в основном уже укладывалась в намеченные рамки.

Тем временем в Риме – в том же 1492 году – на трон Святого Петра взошел новый папа – Родриго Борджа – под именем Александра VI. Из его рук Торквемада получил конфирмацию на занимаемом высоком посту – конфирмацию, которая изобиловала пышными похвалами и выражениями любви, вообще-то не свойственными папским буллам, и заставила многих поверить, что Александр относился к Торквемаде и к Святой палате с особой благосклонностью. Однако попытки этого папы обуздать чрезмерную суровость Великого инквизитора были менее вялыми – мы не осмелимся сказать более энергичными, – чем попытки Сикста IV и Иннокентия III. Именно Александр, устав от потока жалоб, в конце концов ухитрился добиться отставки настоятеля монастыря Санта-Крус.

Но она последовала не сразу. Ей предшествовал грандиозный скандал, связанный с тем, что Святая палата вновь стала отменять купленные ранее тайные отпущения. К Святому Отцу поступали энергичные обращения, осуждающие деятельность Великого инквизитора, и Святой Отец, действуя по совету Апостольского суда, поспешил отослать бреве об отпущении. Торквемада, вновь оскорбленный вмешательством в дела, находящиеся под его юрисдикцией, обратился с жалобой к монархам и, объединившись с ними, выразил папе свой протест. Тот благодушно отменил оплаченные бреве – или ту часть отпущения, которая затрагивала вопросы, касающиеся светского суда. Поскольку деньги были уже получены, можно было утверждать, что отпущения действительны лишь в рамках трибунала совести – уже известный нам метод аргументации.

Теперь враги Торквемады в Испании проявляли тревожное оживление. Но, защищенный королевской протекцией, этот старик неуклонно и бесстрастно продолжал идти по стезе нетерпимости, не отступая перед угрозами.

Сознавая, что многие ненавидят его, он мог гордиться обрушившимися на него проклятиями: злоба неверных делала его свершения более желанными Богу. Но, с каким бы спокойствием Торквемада ни противостоял вражде духовной, он принимал меры, дабы оградить себя от ее мирских проявлений. Что Великий инквизитор постоянно опасался покушения, доказывает не только тот факт, что он никогда не выезжал без многочисленного эскорта вооруженных братьев, но и то, что он никогда не садился за трапезу, если на столе не было кубка из рога носорога – амулета от яда.

Торквемада столь произвольно и самонадеянно расширил сферу своей автократической юрисдикции, что вскоре узурпировал функции мирских судов, чем вызвал глубочайшее негодование. Он вел дела Святой палаты таким образом, что все другие суды королевства оказались подчинены ей, а если где-то судьи, возмущенные диктатом, пытались противиться или хотя бы позволяли себе поставить под сомнение права Торквемады, их – как это было в случае с капитан-генералом Валенсии – немедленно обвиняли в недостатке религиозного рвения и даже предъявляли обвинение в противодействии Святой палате. Их заставляли подчиниться унизительной епитимье, которая для судьи означала полную потерю уважения и престижа. И такова была власть, приобретенная этим человеком, что жалобы или призывы к монархам стали совершенно бесполезными.

Между тем противники Торквемады благодаря его же действиям приобрели двух влиятельных посредников в отношениях с папой – двух влиятельных адвокатов, способных успешно представлять их интересы в Апостольском суде – в лице епископа Сеговии Хуана Ариаса д'Авила и епископа Калаорры Педро д'Аранда.

Бешеная ненависть Торквемады к людям еврейской крови отнюдь не ограничивалась теми, кто исповедовал закон Моисеев. Она распространялась и на принявших крещение, и на их потомков, подогревала его недоверие к ним.

Это проявилось в преследованиях двух упомянутых епископов, которым они подверглись, несмотря на папский декрет, запрещающий инквизиторам преследовать прелатов, защищенных особыми распоряжениями Его Католического Святейшества.

Епископ Сеговии – Хуан Ариас д'Авила – был внуком еврея, принявшего крещение во времена царствования Энрике IV и добившегося столь почетного положения в королевском суде, что король пожаловал ему дворянский титул. Учитывая высокое церковное положение, достигнутое внуком – теперь уже старым человеком, – можно было предположить, что последний надежно защищен от выпадов инквизиторов в отношении проступков против веры, совершенных его предком! Но, страшный в усердии своем, Торквемада разворошил дела против давно умерших обращенных, обвинил предка в возвращении к иудаизму незадолго перед смертью и учредил расследование, которое неизбежно влекло за собой лишения, разжалование и бесчестие епископа. Льоренте писал:

«Достаточно было умершему еврею при жизни быть удачливым и богатым, чтобы усмотреть повод для подозрения в измене христианской религии – такова враждебность к людям еврейской крови, таково желание уничтожить их, таково алчное стремление завладеть их собственностью».

Этим проискам д'Авила противопоставил стойкое упорство и направил папе обращение, в результате чего Торквемада испытал первое серьезное противодействие. Папа приказал ему придерживаться буквы закона и оставить это дело на рассмотрение Апостольского суда (как надлежало поступить в соответствии с законом). Туда же направился и епископ, чтобы уберечь прах деда от надругательства. Он был милостиво принят папой, который присудил ему победу в тяжбе с Торквемадой, и память о предке была освобождена от груза обвинений.

К тому же, д'Авила не только получил очень любезный прием в Ватикане, но и сумел в ходе слушаний зарекомендовать себя с наилучшей стороны, благодаря чему был приставлен к кардиналу Борха (племяннику Александра), когда тот в качестве папского легата направился в Неаполь на коронацию Альфонсо III Арагонского.

Менее удачливым оказался Педро д'Аранда – другой опальный епископ. И в этом случае расследования были учинены по поводу возвращения к иудаизму его умершего отца – еврея, принявшего крещение во времена Святого Винсента Феррера.

Слушания дела происходили в Вальядолиде, но инквизиторы и ординарий епископства разошлись во мнениях, и в 1493 году епископ в сопровождении своего внебрачного сына Альфонсо Солера отправился в Рим, чтобы собственноручно вручить папе прошение. Папа принял его с величайшей благосклонностью. Его Святейшество издал бреве, запрещающее инквизиторам продолжать следствие по делу епископа д'Аранда и объявляющее о передаче соответствующих материалов епископу Кордовы и настоятелю монастыря бенедиктинцев в Вальядолиде.

Пересмотр дела привел к вердикту, полностью благоприятному для епископа, и память отца была очищена от выдвинутых обвинений. Но несчастья сына на том не закончились. Торквемаде не понравилось, что добыча так легко вывернулась из когтей инквизиции.

Еще в 1488 году епископа оклеветали, дав основание для подозрения в приверженности иудаизму, и Великий инквизитор решил теперь дать ход этому доносу и направил в Рим соответствующий обвинительный акт.

В ходе разбирательства в Апостольском суде Александр не только оказывал д'Аранда знаки расположения, но буквально осыпал епископа и его сына почестями. Д'Аранда направили в Венецию в качестве папского легата и назначили руководителем Святой палаты, тогда как его отпрыску был пожалован пост апостольского протонотариуса.

Но, несмотря на благосклонное отношение папы и наличие почти сотни свидетелей защиты, епископа все-таки признали виновным. Говорят, что именно его собственные показания привели к вынесению осуждающего приговора. Апостольскому суду пришлось принять решение о лишении д'Аранда всех духовных должностей и званий, разжаловать его и перевести в мирское сословие, после чего его заключили в замок Святого Ангела, где он и скончался несколько лет спустя.

Хотя сей приговор был вынесен самим Апостольским судом, по мнению Льоренте, невозможно поверить, что д'Аранда действительно был повинен в иудаизме: «Такое кажется неправдоподобным, если учитывать, что он заслужил репутацию доброго и ревностного католика и что королева Изабелла назначила его президентом Совета Кастилии. Его служение в синодальном совете епископства доказывает усердие в делах на благо христианской религии и ради торжества ее догматов. То, что свидетели под присягой перечисляли его слова и действия, противоречащие распространенному мнению о набожности д'Аранда, отнюдь не доказывает его виновности – ведь мы знаем много примеров (пост в воскресенье, воздержание от работы в субботу, отказ от употребления в пищу свинины, неприятие крови животных и пр.), которые служили основанием для объявления человека еретиком, исповедующим иудаизм, хотя – и сегодня это известно каждому – упомянутые обстоятельства вовсе не противоречат католическим догматам».

Впрочем, сей приговор был объявлен лишь в 1498 году. А до тех пор д’Аранда, как мы видели, оказывали расположение при папском дворе. Пользуясь этим, он и епископ Сеговии не только стали посредниками в отношении жалоб своих соотечественников на Торквемаду, но и начали убеждать папу сместить Великого инквизитора с занимаемого поста. Льоренте добавляет (опираясь на авторитет Лумбрераса), что так, может быть, и случилось бы, если бы не протекция королей, которой пользовался Торквемада.

Но жалобы на злоупотребления Торквемады своим высоким положением продолжали сыпаться в Рим со всех концов Испании. Число их возросло настолько и свидетельствовали они о такой враждебности испанцев к Торквемаде, что последнему трижды приходилось посылать адвоката для оправдания перед папским престолом. В конце концов Александр пришел к выводу, что необходимо изыскать меры, которые позволили бы обойти королевскую протекцию, по-прежнему препятствующую отставке настоятеля монастыря Санта-Крус.

Но папа желал одновременно сохранить дружеские связи с испанскими монархами и потому решил, что власть Торквемады достаточно урезать. Бреве от 23 июня 1494 года, составленное с великим мастерством и дипломатическим искусством Родриго Борджа, заверяло Великого инквизитора, что папа «нежно любит его и глубоко уважает за великие труды во имя возвеличения Веры», но глубоко озабочен его ухудшающимся здоровьем. Немощь настоятеля Санта-Крус была предлогом, позволяющим говорить о неспособности Торквемады единолично нести бремя ответственного поста. Вследствие этого Его Святейшество счел желательным назначить ему четырех помощников, которые на исходе лет Великого инквизитора взяли бы на себя часть его ноши.

В помощь Великому инквизитору Александр назначил Мартино Понсе де Леона – кастильского дворянина, архиепископа Мессины; дона Иньиго Манрике – епископа Кордовы (его дядя, архиепископ Севильи, носил то же имя); дона Франсиско Санчеса де ла Фуэнте – епископа Авилы, бывшего некоторое время настоятелем собора в Толедо и членом Супремы; дона Алонсо Суареса де Фуэнтельсаса – епископа Мондонедо, который также исполнял обязанности инквизитора.

Папа наделил всех помощников столь же широчайшими полномочиями, как и самого Торквемаду, и потому они даже не чувствовали себя его подчиненными. Термин «помощники» – всего лишь папский эвфемизм, призванный завуалировать тот факт, что авторитарному господству Торквемады фактически пришел конец.

В сущности, все пять великих инквизиторов были так уравнены в полномочиях, что каждый из них имел право независимо от остальных вынести решение по любому делу, возбужденному другим.

Впрочем, из четырех назначенных помощников только двое получили одобрение Торквемады – епископ Авилы и архиепископ Мессины, которые сразу и приступили к исполнению своих обязанностей.

Следующий шаг папа предпринял 4 ноября, когда дополнительным бреве назначил Санчеса де ла Фуэнте (епископа Авилы) главным судьей по апелляциям в делах веры. Отныне именно Санчесу де ла Фуэнте папа адресовал свои бреве, затрагивающие вопросы ведения дел Святой палаты. Это лично ему Александр направил распоряжение о том, что, если епископ не может или не желает проводить церемонию разжалования опального клирика из своей епархии, таковую надлежит осуществить самому епископу Авилы или любому другому назначенному им епископу.

Могло показаться, что отныне Торквемада был фактически смещен и что Санчес де ла Фуэнте стал его начальником. Но то была лишь видимость. На самом деле Торквемада по-прежнему оставался главным вдохновителем Святой палаты в Испании, высшим арбитром и законодателем, в чем мы убеждаемся на примере его последних «Наставлений», изданных в 1498 году.

Несмотря на меры, предпринятые папой с целью смягчить жестокость инквизиторов, сдержать ее в разумных границах, жалобы поступали в Рим по-прежнему.

Вопреки исходным намерениям, инквизиторская юрисдикция не только не уменьшилась с назначением еще четырех великих инквизиторов, но и еще более расширилась. Теперь уже они сама распоряжались конфискованным имуществом – до сей поры этим занималось королевское казначейство. Сие уже превысило предел терпения Фердинанда. Где соображения гуманности и аргументы политической выгоды не обуздали его слепой религиозной приверженности, там жадность чрезвычайно легко одержала победу. Теперь уже Фердинанд обратился к папе с жалобой на деспотизм суда, которому он сам дал власть и предоставил возможность стать более могущественным, чем сам король (в пределах собственного королевства!).

Ответом на его жалобу стала булла, изданная в феврале 1498 года, в которой содержался приказ инквизиторам под страхом отлучения отказаться от принятого ими курса и не следовать ему без королевской санкции. Правом предпринимать карательные меры против нарушителей этих норм Александр наделил знаменитого Франсиско Хименеса де Киснероса.

Этот человек, которого называли испанский Ришелье, происходил из самых бедных слоев: начав босым монахом нищенствующего ордена, он поднялся до сияющих вершин примаса Испании – на этом посту он сменил кардинала Мендосу после смерти последнего в 1495 году.

В 1495 году Торквемада оставил свое место в Трибунале, возглавляя который он в течение десяти лет был второй по значению фигурой в королевстве после самих монархов.

Измученный подагрой, он удалился в свой монастырь в Авиле, где и пребывал в отставке – истощенный семидесятишестилетний старик, ослабленный и изнуренный телесными недугами, но сохранивший быстрый ясный ум, как прежде, требовательный и бескомпромиссный. Его совесть была спокойна: все лучшее – фактически всего себя – он отдал служению своему Богу.

Но и теперь его отставка оставалась лишь номинальной. Его внимание по-прежнему занимали вопросы организации и усиления инквизиции. Он активно руководил поисками наиболее подходящих форм процедуры трибунала веры.

Весной 1493 года Торквемада созвал ведущих инквизиторов королевства в монастыре Святого Фомы в Авиле, чтобы обсудить и подготовить к обнародованию ряд дальнейших декретов, направленных на пресечение злоупотреблений, поразивших администрацию Святой палаты и доказавших недостаточность его законоуложений 1484, 1485 и 1488 годов.

Эти – четвертые – «Наставления» Торквемады увидели свет 5 мая 1498 года. Кажется, что они во многом рассчитаны на то, чтобы смягчить суровость предыдущих декретов, но такое впечатление обманчиво.

Позволим себе вкратце ознакомиться с содержанием шестнадцати параграфов этих уложений.

Первые три гласят: I) что из двух назначенных в каждый суд инквизиторов один должен быть юристом, а другой – теологом и что приговор (к тюремному заключению, к пытке и пр.) действителен, если они одобрили его совместно; 2) что инквизиторы не должны допускать появления своей стражи с оружием в тех местах, где ношение оружия запрещено; 3) что никого нельзя арестовывать без достаточных доказательств вины, а тем более скоропалительно расправляться с арестованными, так же как нельзя и медлить в ожидании новых улик, надеясь, что они прольют свет истины и позволят восстановить справедливость.

Последний пункт лишь повторяет один из тех, с которыми мы уже ознакомились, и можно предположить, что предыдущая редакция этого распоряжения не возымела действия. Условие, запрещающее арест без веских на то оснований, на деле оказалось не столь строгим, как провозглашалось. Все зависело от того, что инквизиторы понимали под «достаточными доказательствами»; и это обнаруживается в юриспруденции Святой палаты: обвинения, выдвинутые недоброжелателями или завистниками, или показания, вытянутые у несчастной жертвы под пыткой, считались «достаточными доказательствами» и давали право производить арест со всеми вытекающими последствиями. Чтобы избежать возможной несправедливости, следовало отменить декрет, провозгласивший «неочевидные улики» достаточным основанием для возбуждения дела.

На словах поистине милостивым был параграф IV, в котором предписывалось прекращать процессы против умерших, если у инквизиторов не оказалось исчерпывающих доказательств, а не затягивать расследование в надежде собрать дополнительные улики, поскольку подобные задержки чрезвычайно оскорбительны для детей, которые не могут заключить брачные контракты, пока дело расследуется в суде. Но сей указ немного запоздал: он появился, когда с состояний умерших уже был собран значительный урожай. Кроме того, невозможно смягчить страшную суровость законоуложения об эксгумации и сожжении останков умершего вместе с его изображением, о лишениях и бесчестии детей и внуков, даже если осужденный умер раскаявшимся и прощенным по канонам церкви (и это притом, что, в соответствии с догмами христианской веры, инквизиторы верили, что после предсмертного причастия душа несчастного была спасена).

Параграф V гласит, что, когда трибуналу не хватает денег на выплату жалованья, суд не должен компенсировать недостаток средств за счет денежных штрафов.

Вообразите себе представление о справедливости, царившее в трибунале, если понадобился указ о том, что штрафы определяются тяжестью преступления, а не нуждой самого трибунала в деньгах!

Тому же вопросу посвящен и параграф VI, который гласит, что недопустимо заменять штрафами тюремное заключение или телесные наказания и что только Великий инквизитор имеет право освободить преступника от ношения санбенито и реабилитировать детей еретиков в том, что касается ношения одежды и выбора профессий.

Как замечает Льоренте, само существование этого декрета показывает, на какие злоупотребления, пользуясь своей властью, шли инквизиторы из соображений собственной выгоды.

Параграф VII полностью насыщен инквизиторским духом беспощадности. Он советует инквизиторам поступать с большой осмотрительностью в делах, где встает вопрос о прощении тех, кто раскаялся в своем проступке после ареста: учитывая, как много лет прошло от учреждения инквизиции, закоренелость таких еретиков можно полагать доказанной.

По поводу параграфа VIII, который предписывает инквизиторам подвергать лжесвидетелей публичным наказаниям, Льоренте помещает весьма любопытный комментарий:

«Чтобы понять суть этого параграфа, необходимо иметь в виду, что существует два способа лжесвидетельства: один – клевета, другой – сокрытие еретических высказываний или действий обвиняемого. Мне встречалось много документов, содержащих сведения о вторых, и очень редко попадались дела, возбужденные против первых. Не так-то просто изобличить клеветника, давшего ложные показания, поскольку несчастный обвиняемый должен был угадывать личность свидетеля. Впрочем, даже если бы он угадал, суд не подтвердил бы его догадки».

Параграф IX гласит, что в одном трибунале запрещено работать двум родственникам или людям, один из которых был слугой другого.

Параграфы X, XI и XVI имеют целью усилить секретность процессов инквизиции. Первый предписывает обеспечить надежную охрану всех документов и наказывать всякого нотариуса, изменившего своим обязанностям; второй постановляет, что нотариус не должен выслушивать показания свидетелей без инквизиторов; последний требует, чтобы свидетель давал присягу в присутствии финансового инспектора, которому надлежит удалиться, когда дело доходит до конкретных показаний.

Остальные четыре параграфа касаются таких аспектов, как учреждение судов инквизиции там, где их еще нет; разбирательство трудных проблем, для решения которых приходится обращаться в Супрему; раздельное содержание в тюрьмах мужчин и женщин; шестичасовой рабочий день служащих трибунала.

В дополнение к шестнадцати параграфам Торквемада в том же году издал специальные инструкции для персонала Святой палаты. Они говорят сами за себя и однозначно наводят на мысль о злоупотреблениях, ради пресечения которых и написаны.

Для начальников тюрем и альгвасилов Торквемада установил, что они обязаны не допускать посещений заключенного кем бы то ни было, за исключением служителей, давших клятву нерушимо хранить тайну; в их обязанности входило разносить пищу и проверять ее, чтобы в ней не оказалось спрятанных записок. Пищу, отмечает Торквемада, должен разносить специально назначенный человек, но ни в коем случае не альгвасил и не тюремщик.

Всем служащим надлежит строго хранить тайну обо всем, что они увидят или услышат.

Приемщикам имущества приказывалось в случае оправдания человека, чья собственность была конфискована, возвратить имущество согласно описи, составленной при конфискации,- но, если имелись неоплаченные долги, их можно выплатить (по распоряжению инквизиторов), не ожидая требования со стороны кредитора.

Если какая-то часть конфискованного имущества была предметом спора в гражданском суде, то это дело должно быть решено в законном порядке. Если выяснится, что оспариваемая часть собственности не подлежит конфискации, ее следует передать стороне, по праву претендующей на нее.

Конфискованное имущество должно поступить на распродажу через тридцать дней, причем приемщикам запрещается покупать ее под страхом отлучения и штрафа в размере 100 дукатов.

Самим инквизиторам перед вступлением в должность предстояло дать клятву исполнять свои обязанности честно и добросовестно и строго хранить тайну; ни инквизиторам, ни другим служащим не разрешалось принимать подарки в каком бы то ни было виде под страхом лишения должности и штрафа в двойном размере стоимости подношения плюс сто тысяч мараведи. Всякий, узнавший о таком проступке, но не разоблачивший нарушителя, подвергался такому же наказанию.

Инквизиторы клялись не посещать узника без сопровождающего; и ни инквизиторы, ни кто-нибудь из других служащих суда не мог занимать одновременно две должности и получать два оклада. Наконец, где бы ни действовал трибунал, инквизиторам надлежит самим оплачивать свои личные апартаменты и не пользоваться гостеприимством обращенных.

Итак, мы видим, сколь огромные усилия прилагал Торквемада к тому, чтобы установить полный контроль над всеми субъектами инквизиторской юрисдикции в Испании и утвердить самого себя в роли единственного арбитра. Неудивительны поэтому его частые конфликты с Римом, когда последний вмешивался в деятельность Святой палаты. Вопреки повторяющимся протестам (то был результат аннулирования отпущений, дарованных Апостольским судом) папа продолжал благожелательно принимать тех, кто покинул Испанию в поисках прощения, понимая, что в Риме его добиться гораздо легче, чем у ставленников Торквемады.

Никогда еще поток беженцев, стремящихся в столицу католицизма, не был таким мощным, как во времена Александра VI. Никогда ранее столь многочисленные толпы приверженцев иудаизма,- которые были обречены на костер или пожизненное тюремное заключение, если бы их разоблачили в Испании,- не припадали в раскаянии к руке Его Католического Святейшества, прося об отпущении грехов, которое Святой Отец с готовностью им предоставлял.

29 июня 1498 года на огромной площади перед собором Святого Петра в Риме состоялось грандиозное аутодафе, на котором сто восемьдесят испанцев получили прощение церкви (эта цифра приводится в книге Бурхарда «Diarium», Льоренте называет число двести пятьдесят, а Сануто («Diario») утверждает, что их было более трехсот).

Достаточно одного взгляда, чтобы отметить разительное несходство между актом веры, проведенном в самом сердце католицизма, и представлениями с тем же названием в Испании, которые выливались в торжество фанатизма и слепой яростной нетерпимости.

Здесь присутствовали губернатор Рима, Хуан де Картахена (испанский представитель в Ватикане), ревизоры из службы Апостольского престола и глава Святой палаты, тогда как сам папа наблюдал за этой сценой с балкона возле главного входа в собор Святого Петра.

Кающиеся грешники облачались в санбенито, надев их поверх своих повседневных одежд. Затем их выстроили в колонну и провели под своды храма, где всем одновременно объявили о прощении, после чего они двинулись процессией до церкви Санта-Мария-делла-Минерва. В этом храме они скинули с себя санбенито и разошлись по домам, не подвергаясь более никаким унижениям (Венецианский летописец Сануто, описывая это событие, не удержался от сарказма: «Его Святейшество направил триста маранов просить милости у Девы Марии, нарядив их в желтые мешки и заковав в кандалы, – эту часть наказания видели все; что осталось под покровом тайны, так это деньги»).

Отношение Торквемады к папе, который так мало разделял точку зрения первого на обязанности наместника Христа на земле, достаточно очевидно проявилось в протестах монархов против отпущения грехов Его Святейшеством – протестах, без сомнения, инициированных Великим инквизитором.

В своем ответе Александр уведомил монархов (бреве от 5 октября 1498 года), что отпущение сопровождалось условием – в качестве епитимьи – не возвращаться в Испанию без особой санкции католических сюзеренов.

Становится понятно, что папа вовсе не посягал на права инквизиторов Испании: пока раскаявшиеся находились за пределами страны, они не попадали под юрисдикцию испанской инквизиции. Что же касается епитимьи, то она была совершенно формальной: трудно предположить, чтобы кто-либо из счастливчиков, заполучивших отпущение, рискнул бы добровольно отправиться в когти суда, пренебрегающего прощением, дарованным самим Римом.

Но к тому времени, когда бреве Александра достигло Испании, фра Томас де Торквемада, заклятый враг иудеев, испустил дух в своем великолепном монастыре Святого Фомы в Авиле.

Он почил в бозе, сложил с себя бремя жизни, заснул навечно с умиротворенностью землепашца, довольного в конце дня результатами усердного, тяжелого и честного труда. Его откровенность в намерениях, прямота, полное самоотречение в работе нельзя не учитывать, взвешивая на весах истории то зло, которое он вызвал к жизни в непоколебимой искренней уверенности, что своими деяниями несет добро.

Имя его проклинали и почитали одновременно. Его поносили как демона жестокости и поклонялись ему как святому: и оба этих суждения – всего лишь плоды предвзятости.

Возможно, Прескотт ближе всех подошел к истине, когда утверждал, что «усердие Торквемады имело столь необычайный характер, что вполне могло быть сочтено умопомешательством» (Льоренте утверждает, что число жертв Торквемады составляет восемь тысяч восемьсот сожженных заживо, шесть тысяч пятьсот сожженных в виде манекенов и девяносто тысяч приговоренных к епитимьям различной тяжести. Эти данные, однако, ненадежны и. несомненно, преувеличены, хотя и подкорректированы относительно более раннего утверждения Льоренте о том, что число сожженных заживо превышает десять тысяч – утверждения, которое поддерживают Руле и другие фанатичные писатели, работавшие над этой темой).

Гарсиа Родриго размышляет об осквернивших монастырь Святого Фомы варварах девятнадцатого века, чьи «революционные кувалды» разнесли вдребезги великое множество мраморных надгробий и прочих памятных камней. Он показывает нам обратную сторону медали и произносит пылкую обличительную речь в адрес антирелигиозного фанатизма и говорит о разбитых надгробиях как о свидетельствах «порочности, нетерпимости и невежества».

Антирелигиозный фанатизм и нетерпимость этих действий надлежит признать, но признать как неизбежные плоды религиозного фанатизма и нетерпимости. Что посеешь, то и пожнешь. Что может вырасти из семян чертополоха, кроме того же чертополоха?

Тот же автор яростно нападает на политический фанатизм испанского либерализма, который в час расплаты неистово, с хрустом топтал останки первого Великого инквизитора. Гарсиа Родриго возмущенно негодует по поводу оскорбления покоя погребений. Вообще-то мы разделяем эти чувства, но разве в данном случае не возникает ощущения восстановленной справедливости? Разве в этом акте фанатизма не проявилось отмщение за непристойное осквернение тысяч могил фанатизмом того же Великого инквизитора?

Торквемаду похоронили в часовне его же монастыря, и на надгробии была высечена следующая простая надпись:

Но дух Торквемады, его дело пережили его самого. Изданные им законоуложения в течение трех веков после его кончины оставались опорой инквизиции, ни на йоту не отступавшей от завещания, начертанного на стенах монастыря Святого Фомы: