Глава VI. НОВЫЕ ХРИСТИАНЕ

Следует уяснить, что до сих пор инквизиция, уже в течение трех столетий активно действовавшая в Италии и Южной Франции, не добралась до Кастилии. Даже в 1474 году, когда папа Сикст IV повелел доминиканцам организовать инквизицию в Испании, в связи с чем были назначены инквизиторы в Арагоне, Валенсии, Каталонии и Наварре, не возникло необходимости в подобном учреждении в Кастилии: там невозможно было обнаружить ересь ни в каком ее проявлении. Судебные разбирательства преступлений против веры, коли таковые случались, проводились епископами, имевшими все полномочия для этого. Поскольку такие преступления были редкими, специальный трибунал не требовался и папа не проявлял настойчивости, хотя ему присуще было желание повсюду утвердить инквизицию.

Конечно, на Пиренейском полуострове проживало немало иудеев, а также мусульман. Но они не попадали под юрисдикцию какого-либо церковного ведомства. Инквизиция тоже не могла отнести их к своей компетенции, ибо они не предпринимали действий против католической веры.

Здесь уместно затронуть вопрос об одной особенности устройства инквизиции, которая внешне была облачена в тогу справедливости.

Что бы ни свершалось в ходе отдельных или массовых репрессий, что бы ни творили обезумевшие толпы при подстрекательстве рыскающих фанатичных проповедников, преуспевших в насаждении яростного, слепого фанатизма, какой они взрастили в собственных душах, официально церковь – это надо твердо уяснить – не возбуждала и не санкционировала преследований тех, кто рожден был в иной религии, которая сама по себе не являлась ересью с ее точки зрения. Трибунал инквизиции учреждался – и действовал – единственно для того, чтобы разобраться с теми, кто отделился либо покинул ряды римской церкви, подобно тому, как армия поступает с дезертировавшими солдатами.

Фанатичные, духовно ограниченные и безжалостные в своей нетерпимости, инквизиторы тем не менее предъявляли обвинения только отступникам и изменникам веры, защиту чистоты и непорочности которой они избрали своей миссией.

Если церковь подавляла свободу совести, если она душила рационализм и сминала независимость мышления, она проделывала это лишь в тех случаях, когда дело касалось ее собственных детей – тех, кто рожден был в католической вере или принял ее при обращении. Теми, кто родился в другой независимой религии, она не интересовались. Иудеям, мусульманам, буддистам, язычникам или дикарям Нового Света, который был открыт некоторое время спустя, она предоставляла полную религиозную свободу.

Чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с указами того же Гонория III о защите прав иудеев и Клемента VI, грозившего притеснителям последних отлучением, или действиями папы и архиепископа в отношении поджигательских выступлений Эрнандо Мартинеса. Достаточно учесть, что, когда иудеев изгнали из Испании – как увидим, так вскоре и случилось, – они нашли убежище в самом Риме, где были доброжелательно приняты папой Александром VI (Родриго Борджа), что само по себе является одним из необычных парадоксов в истории церкви.

А если и этого недостаточно, уделим некоторое внимание неприкосновенности и относительному миру, обретенному иудеями, жившими непосредственно в Риме, в отведенном них районе Трастевере.

Они были полноправной частью общества в папском городе. На торжественной процессии, посвященной коронации, каждый папа останавливался возле Кампо-дей-Фьори, чтобы принять делегацию иудеев, которая под предводительством раввина подходила выразить почтение церковному монарху – подобно тому, как их предки воздавали почести императору.

Наместнику Христа раввин предлагал свитки Пятикнижия, обшитые богатой тканью. Папа принимал их в знак уважения к написанным там законам, а затем откладывал в сторону, показывая, что теперь эти законы принадлежат прошлому. Раввин забирал обратно свое священное писание и удалялся со своим эскортом, обычно сопровождаемый насмешками, оскорблениями и бранью со стороны римского населения (что вовсе не сказывалось на гражданских правах иудеев).

Итак, должно быть понятно, что учреждение инквизиции в Испании не ставило своей целью преследования иудеев или евреев вообще. Понимая этот термин исключительно в его религиозном смысле, мы не можем отнести его на счет евреев, верных своим законам Моисеевым. Он относится исключительно к отступникам – тем из евреев, кто в результате обращения принял христианство. Последующей реиудеизацией, то есть тайным возвращением к религии своих отцов (от которой «новые христиане» отказались лишь по материальным соображениям), они поставили себя в число тех, кем занимается инквизиция.

Нельзя отрицать, что многие из принявших крещение против своей воли, ради сохранения собственной жизни, когда ярость христианской толпы обрушилась на их головы, в сердце оставались иудеями, продолжая втайне отправлять иудейские обряды, возвращаясь в лоно израилево к своим оставленным собратьям. Других, напротив, принятие крещения побудило искренне соблюдать закон христианства, которому они обещали следовать. Тем не менее, многие из иудейских обрядов стали для них обыкновением: неприятие – почти наследственное – некоторых видов пищи, обычай соблюдения праздничных дней и внутрисемейных правил, составляющих неотъемлемую часть образа жизни иудеев. Эти обычаи так глубоко вросли в них, что невозможно было вырвать их с корнем при первой же попытке. Требовалось время, чтобы люди смогли приладиться к христианским обычаям; могли понадобиться два или три поколения, прежде чем семьи окончательно свыкнутся с новыми правилами быта, а старые изгладятся из их памяти. Если бы те, кто требовал у монархов введения инквизиции в Кастилии, или сами монархи поняли это и проявили необходимое терпение, Испания смогла бы избежать бедствий, истощивших силу и разум ее детей, ибо в данном случае упадок наступил быстро и начисто смел остатки высоких достижений.

Отталкивающее мнение об инквизиции во всем мире не может сравниться с памятью, оставленной ею о себе в Испании.

Еще во время первого приезда Изабеллы в Севилью – об этой карательной поездке уже упоминалось – ей было впервые предложено учредить Святую палату в Испании. В это время король пребывал в Эстремадуре, занятый укреплением границ с Португалией.

Предложение исходило от Алонсо де Охеды, настоятеля доминиканского монастыря в Севилье – человека, пользовавшегося огромным уважением и репутацией святого.

Видя усердие Изабеллы в стремлении восстановить порядок в стране, Охеда убеждал ее не оставлять без внимания угрожающее распространение мерзкого иудейского движения. Он доказывал, что в основе многих обращений евреев в христианскую веру лежало притворств, и жаловался – с определенной долей справедливости, – что эти люди насмехались над Святой церковью, оскверняли ее таинства и совершали отватительное кощунство своим лицемерным принятием христианской веры. Настоятель убеждал, что заслуживают суровой кары не только опустошения, производимые иудеями в рядах более праведных «новых христиан», но и новообращения в свою веру, которые они до сей поры пытаются проводить среди старых христиан.

Чтобы осуществить необходимую чистку, он умолял королеву учредить в Кастилии инквизицию.

На набожную женщину его аргументы, безусловно, производили сильное впечатление. Но набожность королевы, какой бы сильной она ни была, не толкнула ее на меры, затребованные духовным наставником. Уравновешенный и трезвый ум ее оставался абсолютно неподвластным фанатизму. Изабелла понимала, что предпринять какие-то шаги необходимо; но, вместе с тем, не одобряла фанатизма, который дохновлял стоявшего перед ней монаха, и сознавала, что этот фанатизм неизбежно и явно преувеличивает причиняемый ущерб.

Она была осведомлена также и о чрезвычайно недоброжелательном отношении к «новым христианам». Новообращенные могли бы отвести религиозную враждебность христиан, но глубоко укоренившаяся национальная непримиримость оставалась; более того – ее разжигала зависть к успехам «новых христиан». Энергичность и сообразительность, присущие евреям, способствовали, как это бывало и раньше, их уничтожению. Не было такой высокой должности, на которой не находился бы один из «новых христиан»; не было ни одной управленческой службы, где они не превосходили бы числом старых христиан – чистокровных кастильцев.

Такое положение дел было известно королеве, ибо ее саму окружали обращенные и потомки обращенных. Несколько ее советников, три секретаря – одним из которых был хроникер Пулгар – и даже казначей были «новыми христианами» (В «ClarosVaгоnеsdеEspana» Пулгар утверждает, что даже в венах прежнего духовника королевы, Хуана де Торквемады, кардинала Сан-Систо, имелась доля еврейской крови. Но в достоверности этого можно усомниться, ибо сам Пулгар – «новый христианин» и, вероятно, постарался включить и ряды «новых христиан» побольше знаменитых личностей. Сурита, с другой стороны, утверждает, что племянник кардинала, Томас де Торквемада, Великий инквизитор, был «чистой крови». Термин «чистая» в этом контексте происходит из распространенного убеждения, что кровь еврея являет собой жидкость темного оттенка, в отличие от ярко-красной крови христианина).

Этих людей Изабелла хорошо знала и уважала. Судя о «новых христианах» в основном по своему ближайшему окружению, она, естественно, не приняла всерьез обвинения Охеды, понимая природу этих нападок и учитывая неискоренимую озлобленность общества против евреев, силу предубеждений, которые распространялись и на «новых христиан» в такой степени, что их называли обычно иудеями; поэтому зачастую в хрониках тех времен трудно определить, каких именно евреев автор имеет в виду.

Мы уже отмечали, – что, несмотря на обращение, национальная вражда сохранилась. Позиции христианина по отношению к еврею не претерпела изменений за сотню лет, минувшую с тех пор, когда при подстрекательствах архидьякона из Эсихи толпа взбесилась и устроила резню евреев, которые для нее всегда оставались потомками тех, кто распял Христа.

На Пиренейском полуострове отзвуки такого отношения сохранились до наших дней. В словаре португальских низов и даже в среде людей относительно образованных нет эпитета «жестокий». «Еврей» – вот слово, заменяющее его, и в качестве фразы, пресекающей жестокость человека или животного, используется выражение «Не будь евреем!» (Nao seja judeu!).

Наиболее точное представление о распространенном тогда отношении к евреям дает отрывок из Берналдеса, посвященный их образу жизни и обычаям. Берналдес был священником, то есть в достаточной мере образованным человеком, о чем свидетельствуют и его труды. Тем не менее, содержание этого отрывка до нелепого глупо и до отвратительного злобно. Оно могло быть порождено лишь рассудком, в котором фанатизм разрушил всякое чувство меры.

Единственной исторической ценностью этого пассажа является тот прискорбный факт, что его можно признать верным отражением предрассудков, господствовавших в дни Изабеллы. Он гласит:

«Еретики и евреи всегда отвергали христианские доктрины и всегда сторонились христианских обычаев. Они – знатные пропойцы и обжоры, никогда не порывавшие с иудейским обыкновением есть лук и чеснок, обжаренные на растительном масле, и мясо, тушенное на растительном же масле, которым они заменяют топленое свиное сало. А мясо с растительным маслом – это блюдо, обладающее столь дурным и стойким запахом, что их дома и подъезды гнусно воняют этой гадостью; и от них самих исходит противный запах из-за такой пиши и из-за того, что они некрещеные. Хотя некоторые из них приняли крещение, добродетель крещения не приносит плодов из-за их приверженности прежней вере и прежним обычаям, и потому новые христиане воняют подобно прочим евреям. Они не станут есть свинину, если не будут к этому принуждены силой… Они придерживаются еврейской пасхи и суббот, снабжают синагоги маслом для ламп. Иудеи приходят в их дома для тайных проповедей и молитв – особенно скрытно, когда дело касается женщин. Они приглашают раввина на забой скота или домашней птицы, едят пресный хлеб в соответствии с иудейскими обычаями, втайне проводят иудейские ритуалы и изыскивают различные предлоги, чтобы избежать таинств Святой Церкви… Не без причины Господь наш назвал их generatio ргаvа еt adultera («Источник зла и разврата» (лат). И в наши дни – дни небывалого распространения этой низкой ереси – многие монастыри были осквернены их торговцами и богачами, а многие монахини открыто восхищались этим и насмехались над верой, отказывались от веры и не боялись отлучения, поносили Иисуса Христа и Церковь. Евреи бессовестно относились к христианам, мошенничая при купле-продаже, используя хитрые уловки и обман. Они никогда не занимались сельским трудом – ни вспашкой или возделыванием земли, ни откормом скота; они обучали своих детей различным способам заработать на пропитание по возможности наименьшим трудом. Многие из них накапливали значительные состояния в считанные годы, не брезгуя воровством и ростовщичеством, утверждая, что отбирают богатство у своих врагов…»


Этим нагромождением отвратительной лжи можно было бы пренебречь, если бы не тот факт, что написано сие в доброй вере (в доброй вере фанатика) и отражает широко распространенное мнение, взлелеянное завистью, выраженной в причитаниях Берналдеса по поводу насилия иудеев и «новых христиан», которые, по его мнению, неискренни в принятой ими новой вере.

Изабелла не могла не заметить это чувство и понимала истинные его масштабы. В 1474 году ей представили очень печальную поэму, повествующую о «новом христианине» Антоне Монторо, где с ужасающими подробностями была описана резня обращенных и содержалась мольба о справедливом возмездии, доказывалась невиновность «новых христиан» и их искренность в принятии христианской веры. Эта жалоба пробудила сострадание в ее нежной душе, а проницательный ум отметил злой умысел и зависть, скрытые под правоверным усердием католиков.

Взвесив все эти соображения, королева отвергла предложения Охеды.

Весомее всякого другого, возможно, был тот аргумент, что трибунал инквизиции давал клирикам значительную власть. Изабелла уже проявила – и очень отважно – свое негодование по поводу присвоения духовенством тех полномочий, которые являлись привилегией испанского короля, и, чтобы подавить посягательства на эти права, не убоялась противостоять самому папе. Ее согласие с требованиями Охеды позволило бы духовенству основать учреждение, которое, не будучи подвластным мирским законам, непременно лишило бы Корону определенной части власти, которую Изабелла так ревниво оберегала.

Итак, королева отклонила ходатайство доминиканца, и нет сомнений, что в этом ей оказал поддержку кардинал Испании дон Педро Гонсалес де Мендоса, архиепископ Севильский, который в это время находился при дворе.

Охеда удалился расстроенный, но никоим образом не смирившийся. Он ждал более благоприятного момента, возбуждая тем временем религиозный фанатизм масс. И едва Фердинанд вернулся в Севилью к своей королеве, доминиканец возобновил увещевания.

В лице короля он надеялся обрести союзника. Кроме того, его поддержал фра Филипп де Барберри, инквизитор Сицилии. Последний недавно приехал в Испанию, намереваясь получить из рук католических сюзеренов, владевших Сицилией, подтверждение давнего декрета, обнародованного 1223 году императором Фридрихом II. По этому декрету треть конфискованной у еретиков собственности отходила к инквизиции; кроме того, губернаторам всех округов вменялось в обязанность оказывать покровительство инквизиторам и их сподвижникам в деле преследования еретиков и евреев, заподозренных в принятии христианства из корыстных побуждений.

Упомянутые привилегии монархи должным образом утвердили, считая своим долгом поступить именно так, ибо это соответствовало их представлениям об инквизиции, учрежденной Гонорием III. Но Изабелла так и не изъявила желания учредить трибунал в Кастилии.

Однако аргументы Охеды и Барбери были поддержаны аккредитованным при кастильском дворе папским легатом Николао Франко (епископом Тревизским), которому, несомненно, представлялось, что создание института инквизиции в Кастилии было бы с удовлетворением воспринято папой Сикстом IV, поскольку служило бы усилению влияния церкви в Испании.

Для Фердинанда это предложение, по-видимому, имело определенный соблазн, потому что предоставило ему способ доказать свою набожность и одновременно – за счет конфискаций, которые обязательно следовали за обвинениями людей из очень состоятельных слоев общества – пополнить почти опустевшие сундуки казны. Если путь веры оказывается также и путем к выгоде, не так уж трудно остановить на нем свой выбор. Но, став монархом всей Испании и будучи абсолютным властителем в Арагоне, Фердинанд не имел в Кастилии влияния, сравнимого с властью Изабеллы. Кастилия оставалась ее королевством, и требования закона и политики вынуждали короля покориться ее воле. Поэтому все, что он мог сделать – присоединить к увещеваниям священников свой голос. Все вместе они оказали такое давление на Изабеллу, что она отступила и пошла на компромисс.

Королева дала свое согласие не только на то, чтобы против «новых христиан», придерживавшихся иудаизма, были предприняты крутые меры, но и на то, чтобы произвести обращения среди собственно иудеев; она возложила трудную задачу контроля за соблюдением требований христианской веры и католических догматов на кардинала Испании – с точки зрения христианской и человеческой морали, не было человека более подходящего для этого, но, с точки зрения его современников-фанатиков, не было человека менее подходящего.

Объявление Изабеллы о таком решении не могло не шокировать Охеду, посчитавшего, что уже добился своего. Эта уступка его желаниям была отнюдь не той, какой он добивался, поскольку обходила стороной проповедующих монахов, которые провозгласили инквизиторскую деятельность своей особой миссией и осуществляли ее своими особыми методами.

Как бы там ни было, королева приняла решение, и к этому нечего было добавить. Кардинал Испании повел дело в истинно христианском духе, отстаивая правду и справедливость с тем усердием, которое ассоциировалось с его именем. В целях осуществления своей миссии он составил инструкцию, которая не сохранилась, но Ортис де Суньига и Пулгар сообщают нам, что она была выдержана в форме катехизиса47 .

В ней «он указывает, – сообщает Пулгар, – обязанности праведного христианина со дня появления на свет в соблюдении таинства крещения и прочих обрядов, которым он обязан следовать, а также приводит перечень, что христианин должен изучить, во что верить и как поступать в соответствии с христианской верой во всякое время и во всякий день, вплоть до дня смерти».

Мариано, Суньига и прочие историки со слов Парамо и Саласара де Мендосы решили приписать основание инквизиции в Кастилии кардиналу Испании. Они задались целью сопроводить похвалами и славословиями память о нем и его имени; ибо, по их мнению, у него не могло быть цели важнее этой, встреченной обществом с благодарностью и признательностью. Но суд менее подверженных фанатизму времен требует, чтобы была установлена истина и чтобы память о нем была лишена этой весьма сомнительной чести. Современники кардинала не подтверждают того, что пишет о нем Парамо. К тому же, чрезвычайно неправдоподобно выглядит утверждение, будто кардинал Мендоса поддерживал идею создания учреждения, которое должно было бы лишить его и других испанских епископов тех полномочий в «делах веры», которыми до сей поры они были облечены.

Итак, примас48 испанской церкви занялся возложенной на него задачей и написал свой «катехизис», который должны были изучить все приходские священники всех кафедр и школ.

Однако ревностные его методы не соответствовали желаниям Охеды и папского легата. Доминиканец, расстроенный поворотом событий и полный решимости возобновить атаку, изыскал новые аргументы для воздействия на монархов: в Севилье произошел инцидент, который оказался на руку фанатику.

Молодой дворянин из влиятельного рода Гусманов оказался вовлеченным в любовную интригу с дочерью «нового христианина». Добиваясь любви, он ночью, во вторник страстной недели 1478 года, тайно проник в дом ее отца и был принят девушкой. Но любовников напугали голоса в доме, и Гусману пришлось спрятаться. Из своего убежища он подслушал беседу нескольких придерживавшихся иудаизма горожан, которых принимал отец его возлюбленной. Юноша слышал, как страстно отвергали они божественность Христа, как горячо поносили имя Его и Святую церковь.

Покинув дом, он незамедлительно явился к настоятелю-доминиканцу, чтобы разоблачить богохульников.

Этот молодой кастилец является столь любопытной личностью, что позволительно будет немного отклониться от главной темы нашего повествования, чтобы познакомиться с ним поближе. Психологически его невозможно понять: он знал, что величайшая добродетель христианина есть добродетель целомудрия, и наоборот, худший проступок против Бога – невоздержанность. По крайней мере, именно этому его учили. Поскольку он сам согрешил, у него должно было возникнуть ощущение греховности содеянного, ибо он подобно вору прокрался в дом «нового христианина», чтобы совратить его дочь. Но услыхав, какого мнения этот «новый христианин» и его друзья о Боге, в которого он верует, этот повеса почувствовал себя оскорбленным в религиозных чувствах, возмутился словами (не действиями!) этих отвратительных людей. И он со всех ног бросился к настоятелю, с ужасом поведав ему о подлости, подслушанной им, которая казалась ему несравнимой с подлостью, совершенной им самим. Поэтому он даже не пытался скрывать ее. И, по-видимому, доминиканец также ужаснулся преступлению «новых христиан» против Бога, в которого они, как оказалось, не верили, и, недолго думая, провозгласил, что это преступление против Бога свойственно всем кастильским «новым христианам».

Вот прекрасная иллюстрация контраста между теорией и практикой христианства!

Опираясь на сведения, сообщенные молодым человеком, Охеда провел расследование и арестовал шестерых иудеев.

Они признали свою вину и умоляли о прощении. Поскольку инквизиция с ее ужасными мерами против «relapsos» Relapsos» – о которых мы вскоре услышим – те, кто приняв христианство, втайне оставался верен иудаизму) в Кастилии еще не была создана, их мольбы были удовлетворены после выполнения наложенного на них церковного наказания.

С материалами этого «дела отвратительной безнравственности» Охеда незамедлительно направился в Кордову, куда теперь удалились монархи. Повествование ничего не потеряет, если мы опустим изложение случившегося устами благочестивого святого, но упомянем, что он добавил к этому, что добрый люд Севильи негодует и близок к мятежу. Он вновь доказывал таким образом настоятельную необходимость учреждения инквизиции. Не приходится сомневаться, что его активно поддерживал и легат Франко, находившийся в то время при дворе.

Тем не менее. Изабелла по-прежнему не давала согласия на столь крайние меры.

Но в этот момент, согласно Льоренте, на сцене появился другой защитник веры – мужчина в черном плаще доминиканского братства, человек пятидесяти восьми лет, высокий и худой, с сутулыми узкими плечами, с бледным лицом, смиренным взглядом и выражением глаз кротким, благородным и милосердным.

То был монах Томас де Торквемада, настоятель доминиканского монастыря Санта-Крус в Сеговии, племянник прославленного Хуана де Торквемады, кардинала Сан-Систо.

Его влияние на королеву было огромным, его красноречие – блистательным, его логика – убедительной. Охеда приметил это, и его надежды наконец переросли в уверенность.







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх