Глава 2

СТАНОВЛЕНИЕ

Берлин встретил двадцатисеми летнего вардапета Комитаса, как и следовало встретить простого приезжего, с безразличием. Но имеющиеся при нем рекомендации способствовали тому, чтобы вокруг него сразу же собрались студенты-армяне. Некоторые .из них знали его по Эчмиадзинской семинарии или по Тифлису.

Первой заботой Комитаса были поиски комнаты — дешевой и удобной, расположенной в центре города, неподалеку от консерватории, оперы, театров, библиотек. Но увы, его средства позволили вести поиски лишь на городской окраине.

Комнатка нашлась на улице Коха, на четвертом этаже старого, но уютного дома. Два больших окна открывались прямо на крышу соседнего дома. Напротив — ни одного окна, рядом — ни души: на четвертом этаже комнатка была единственным жилым помещением. Эта обособленность сразу же пришлась Комитасу по душе: и ему никто не станет мешать, и он никому не надоест, сколько бы ни пел и играл на рояле.

Комнатка была обставлена скромно, но со вкусом, все здесь понравилось Комитасу — вплоть до нескольких пейзажей в простеньких деревянных рамках, словно кто-то сознательно постарался угодить ему. Вот только рояля не было — придется взять напрокат. Комитас стал даже прикидывать, где бы лучше его поставить.

Тем временем его новые друзья на бойком немецком языке вели переговоры с хозяйкой. Окончательную цену, названную ею, они нашли приемлемой для скудных средств своего соотечественника.

Хозяйка выжидающе смотрела на будущего жильца. Догадавшись, чего от него ждут, он произнес свои первые слова на немецком:

— Гут, гут...

В тот же день друзья помогли ему перевезти весь небогатый скарб.

Надо было Обживать новую квартиру, устраиваться. Прежде всего нашел себе место портрет Абовяна — прямо над письменным столом, чтобы каждый раз, подняв голову, можно было встретить взгляд любимого учителя.

Разместив все остальное,— книги, одежду, — Комитас принялся подробно отвечать на все вопросы друзей, не избалованных вестями с далекой Родины.

Когда вопросы и ответы на некоторое время иссякли, он взял в руки подаренную перед отъездом свирель, и на немецкой земле зазвучала песня высоких гор и цветущих долин, песня, в которой так тесно сплелись радости и горести армянского крестьянина.

Экзамен

Ректор берлинской высшей музыкальной школы Йозеф Иоахим в своем кабинете проверял музыкальные способности и знания Комитаса.

Строгий экзаменатор остался очень доволен. И тонкое чувство ритма, и правильное воспроизведнние мелодии сложных музыкальных отрывков, незаурядные вокальные данные — все -свидетельствовало об огромном таланте будущего студента. Иоахима, выдающегося скрипача и композитора, особенно интересовали музыкальный слух и теоретические знания Комитаса. Что касается первого, то здесь экзаменующийся был безупречен — он прекрасно читал с листа и отличино исполнял предположенные ему отрывки. Что же до теории, то и здесь, несмотря на отсутствие глубоких познаний, можно было увидеть явные способности и вкус к научному мышлению.

Знания Комитаса в области восточной музыки профессор нашел не только превосходными, но и исключительно зрелыми, самобытными. С лучшей стороны проявил себя будущий студент и в композиции. Иоахим был озабочен лишь тем, что двадцатисемилетний Комитас не умел играть на фортепьяно. Однако как музыкальные способности, так и знания молодого человека позволяли надеяться, что при условии регулярного упорного труда он и здесь сможет добиться определенных результатов.

Поглаживая короткую густую бороду, профессор думал о том, кого из многих музыкантов Берлина было бы правильнее рекомендовать Комитасу в качестве преподавателя и наставника. Наконец он остановил свой выбор на Рихарде Шмидте, отличном музыканте и многоопытном педагоге. Однако лишь после долгих раздумий, взвесив окончательно все за и против, назвал вслух фамилию Шмидта.

Частная музыкальная школа Рихарда Шмидта пользовалась в музыкальных кругах Берлина хорошей репутацией. Уже тот факт, что именно Йозеф Иоахим рекомендовал ему Комитаса, был для Рихарда Шмидта красноречивым свидетельством незаурядных способностей студента. В свою очередь проэкзаменовав Комитаса, Рихард Шмидт не только убедился в справедливости высокой оценки, данной Комитасу профессором Иоахимом, но и обещал лично заниматься с ним.

Не откладывая, Рихард Шмидт составил подробнейшую программу занятий, взяв на себя контроль за выполнением каждого ее пункта. Программа была настолько сложна и интенсивна, что могла бы привести в замешательство любого человека. Однако опытный музыкант и педагог не сомневался, что имеет дело с незаурядной личностью. Он продумал, объяснил и обосновал важность каждого пункта, начиная с игры на фортепьяно и кончая изучением немецкого языка. Это были самые необходимые предпосылки, без которых было бы немыслимо достижение поставленной цели.

Изменяют пальцы

Перед Комитасом раскинулся бескрайний, неисчерпаемый мир звуков, и он, забыв обо всем на свете, погрузился в него.

Изучение немецкого языка не составляло для него особых трудностей. Усвоение ежедневных заданий по основам музыкальной теории, гармонии, контрапункта, музыкальных форм, дирижерского искусства — вскоре убедило профессора в том, что он может в два раза увеличить объем намеченной ранее программы. Столь очевидные успехи в овладении теоретическими дисциплинами убедили Шмидта в том, что теперь уже он может поручить своему ученику несколько газетных статей, посвященных теоретическим проблемам, и в частности, восточной музыке. ,В скором времени Комитас стал активным корреспондентом многих берлинских газет и журналов, уделявших внимание музыкальному искусству. В своих статьях он подробнейшим обратом останавливался на вопросах, связанных с характеристикой, раэбором и трактовкой cпецифических особенностей восточной музыки.

Однако значительную часть напряженного рабочего дня Комитас отводил игре на фортепьяно. Преподаватель не связывал больших надежд с великовозрастным учеником: ведь это неслыханное дело — овладеть таким инструментом в двадцать семь лет! В истории музыки подобных примеров не было. Незначительность результатов, потребовавших фанатического упорства, напряженнейшего труда, не раз опустошала веру Комитаса в свои силы, ставила на грань безнадежности. И все же он не позволял себе пасть духом, сдаться — упадок сил длился минуты, упорная работа — часы, дни, месяцы.

После таких спадов он брался за работу с удвоенной энергией. Суставы теряли подвижность, гибкость, на пальцах появлялись мозоли, руки тяжелели и не слушались его. С каким трудом давалось ему исполнение простейших упражнений! Однако как ни трудны были они для него, главные трудности — он это хорошо знал — были впереди. Техническое совершенство — несамоцель, оно лишь обязательное условие для достижения самой сложной и важной задачи — проникновения в самую суть, душу художественного произведения. В конечном счете, почти всякий человек после более или менее длительного обучения научится правильно играть по нотам, но ведь куда более важно —и в этом именно кроется смысл подлинного творчества — суметь передать мысли и чувства автора, а также свое личное их восприятие и отношение к ним.

Комитас, конечно же, хорошо понимал и представлял всю сложность стоящих перед ним задач. Он походил на художника, старательно выписывающего лицо человека, но внутренне уже готовящего себя к отображению всех пропорций его тела, видящего свою главную задачу в воссоздании его образа в целом.

Если бы только хозяин рояля знал, сколько часов в сутки «страдал» под пальцами Комитаса его инструмент, он бы, конечно, взимал плату в трехкратном размере...

В мире музыки

Несмотря на то, что берлинская музыкальная жизнь полностью поглотила Комитаса, выполнение намеченной учебной программы осуществлялось с той же одержимой настойчивостью и последовательностью.

Знание языка уже позволяло ему знакомиться с наиболее интересными трудами по истории немецкой музыки, с проблемами, стоящими перед немецкими музыкантами и музыковедами.

Трудно сказать; где кончалось для него удовлетворение душевной потребности и где начиналось учение, напряженная исследовательская работа, упорный труд. Оперные спектакли, горячим поклонником и постоянным посетителем которых он был, не начинались для него с увертюры, с первого взмаха дирижерской палочки и не заканчивались с опускающимся занавесом и медленным угасанием огромных хрустальных люстр.

За короткое время в Берлинском оперном театре у него появилось множество хороших друзей среди хористов, оркестрантов, солистов, приглашавших его иногда даже на репетиции.

Еще больше времени проводил он в опере, когда репетировали свои партии выдающиеся немецкие певцы, гастролеры из Италии, Франции, России. В такие дни он предварительно знакомился с клавиром оперы, уделяя особое внимание вокальным партиям.

Таким же желанным гостем и слушателем был Комитас и в филармонии: во время концертов — в зале, на репетициях — за кулисами. С программой симфонических оркестров, хоровых капелл знакомился заранее, уточнял для себя трактовку того или иного произведения и потом уже во время концерта, проверяя себя, сравнивал ее с исполнением артистов.

Один год равен шести годам, но нужда остается нуждой...

Закончился первый учебный год, и Рихард Шмидт не замедлил представить отчет о проделанной его учеником работе. Результат был ошеломляющим: за один год Комитас усвоил курс, на который другому понадобилось бы не менее шести лет. Единственное, что пока не удовлетворяло высоких требований професора и студента, была игра на фортепьяно.

Весть о столь выдающихся успехах Комитаса дошла и до Эчмиадзина, и оттуда стали .приходить письма, в которых все чаще упоминалось о необходимости скорейшего возвращения. Комитас был вынужден напомнить святым отцам, что Манташев обещал ему в случае необходимости четыре года содержания, но что сам он думает уложиться в три.

Отношение к студенту во все времена неизменно: практически мало кто смотрит на него, как на будущее общества (даже тот, кто теоретически этого не отрицает). И с этой точки зрения студент — лишь потребитель материальных благ, расточитель, если не сказать больше. На самом же деле жизнь его очень часто полна тревог и лишений.

О жизни студента, занимающего небольшую комнатку на улице Кох, никто в точности ничего не знал. В установленный день получали плату домохозяйка и владелец рояля, органист и преподаватель пения, не говоря уж о Рихарде Шмидте. В магазине нот и музыкальной литературы для него всегда оставляли нужные книги, и он щедро платил за них. В дешевом кафе, которое он посещал всего один раз в день, приходилось выбирать самую простую еду, хотя, рассчитываясь надо было оставлять чаевые. Много денег уходило на посещение концертов и спектаклей, ибо не всегда удавалось проникнуть в зал без билета. Жизнь с безжалостной требовательностью поглощала его скудные средства, не оставляя ни одной копейки, которую он мог бы потратить в свое удовольствие. Между тем, в Эчмиадзине считали, будто он слишком расточителен. Это было тем более несправедливо, что сам он принимал лишения как должное: ведь все эти жертвы нужны были для того, чтобы он вернулся на родину обогащенный знаниями, а не .праздными жизненными удовольствиями.

"An den Wassern zu Babel"

Студент из Армении опоздал .на занятие. Это случилось впервые, но аккуратный и предельно пунктуальный Рихард Шмидт, постаравшись не обидеть студента, сделал ему замечание и попросил объяснений.

Не так-то легко было Комитасу рассказать о причине своего опоздания. После напряженных утренних занятий ему сделалось дурно, он упал и остался лежать на полу до тех пор, пока сознание не вернулось к нему и предметы, окружавшие его, не приняли прежние очертания.

В этот день он написал о случившемся инспектору семинарии Геворкян Костаняну: «Я постоянно ипытываю материальные затруднения и часто болею, питаюсь плохо, работаю много, исхудал и ослаб — думаю, дело мое плохо. Премного благодарен Вам: присланные в прошлый раз сто рублей покрыли большую часть моих долгов... часто приходится экономить на питании, чтобы выкроить плату за обучение. Еще раз обращаюсь с просьбой: распорядитесь, если возможно, стипендию мою высылать в начале месяца — очень стеснен в средствах, предстоят большие .расходы».

Рихард Шмидт, конечно же, об этом ничего не узнал. Он взял протянутые ему ноты, на которых было выведено по-немецки: «An den Wassern zu Babel». Еще стоя взяв несколько аккордов, профессор вначале про себя, потом вслух начал напевать мелодию. Волнение охватило его — сел, расположил на пюпитре ноты... Возвышенная, величественная мелодия звучала несколько раз. Он представил ее в исполнении хора и уже не смог сдержать восторга:

— Я знаю около десяти сочинений, написанных на эту тему. Принадлежат они известным европейским композиторам. Но ни одному из них не удалось добиться такого органичного единства слова и музыки. Пожалуй, впервые в этой трагедии звучит величие, которое делает печаль песни жизнеутверждающей и светлой.

Молодой композитор ничего не ответил. Он лишь подумал о возможном ответе. Известно ли господину профессору, что на его родине, в Армении, произошла страшная резня, более коварная и жестокая, чем та, которой подвергли евреев древние вавилоняне. Султан Гамид потопил в крови народ Западной Армении, находящейся под властью Турции, организовав поголовное уничтожение армян в областях Сасун, Муш, Киликия, Зейтун и в городе Константинополе. И эта песня — крик крови, крови сотен тысяч невинных жертв геноцида. Он не мог, подобно другим композиторам, смотреть на страдания евреев со стороны — в трагедии этого древнего народа он видел сегодняшнюю горькую судьбу армян. Но несмотря на весь ужас свершившегося, он не теряет надежды, что настанет день радости и счастья и для его поверженного, исстрадавшегося народа.

Опоздание своего ученика профессор отнес за счет работы над песней, так понравившейся ему, но все же не простил его. Посмотрев на студента с немым укором, он вдруг впервые за весь год обратил внимание на то, что смуглое лицо южанина как-то поблекло, лишилось ярких .красок, черные, выразительные глаза зашали, на бледном, как пергамент, лице неестественно выступили скулы.

Причины этой перемены он не знал и решил выяснить ее. Наскоро поручив студенту несколько новых упражнений, отпустил его. Еще раз извинившись за опоздание, Комитас попрощался и вышел.

Профессор торопливо оделся и, ста раясь остаться незамеченным, последовал за ним.

Комитас шел, низко опустив голову, медленной, неуверенной походкой усталого человека. Зашел в нотный магазин, потом —в дешевое кафе. Очень скоро вышел оттуда и направился к дому. Не успел он зайти к себе, как из открытого окна сразу же послышались звуки рояля и пения.

Профессор наугад постучался в дверь на третьем этаже, и когда открывшая ему женщина назвалась хозяйкой дома, он, представившись, чтобы не вызвать излишних подозрений, стал расспрашивать о своем ученике — о привычках, поведении, распорядке дня. Хозяйка ничего предосудителыного за постояльцем не замечала, говорила о нем с неизменным уважением. Плату вносит аккуратно, в комнате всегда порядок, чистота, ничем ее не беспокоит. Только целыми днями играет и поет. Женщины к нему не ходят. По воскресеньям навещают соотечественники, и тогда он опять поет и играет — для них. Словом, в нем не признаешь азиата — даже не каждый европеец может похвастать таким поведением и манерами.

Хозяйка оказалась женщиной словоохотливой, любезной и профессор не заметил, как наступил вечер. За все это время песня и звуки рояля, доносившиеся с четвертого этажа, не смолкли ни на минуту. Об отдыхе и еде не могло быть и речи.

Профессор, уже начинавший понимать ситуацию, попрощался с хозяйкой и поднялся наверх. Нажал кнопку звонка.

Дверь открылась и показалось удивленное лицо Комитаса:

— Профессор, вы?.. Здесь?..

Шмидт не ответил. Вошел, окинул быстрым взглядом всю обстановку, открытый рояль, ноты, разложенные на столе и стульях, и сердито сказал:

- Безобразие, вы платите мне такие деньги, а сами сидите без куска хлеба? С этого дня не возьму с вас ни пфеннига! Вы же обрекли себя на неминуемую гибель! Я запрещаю вам платить, понимаете? Запрещаю! После этого в неделю три раза вы мой гость. Будете являться точно в обеденный час. И без опозданий.

В оперу и на концерты будем ходить вместе. Вот так-то.

Комитас молчал, не находя слов, чтобы выразить свою благодарность. Он много слышал о сдержанности немцев, об их холодности, безразличии к личным проблемам друг друга — заботам, трудностям, болезням, — и вот теперь такая неожиданность.

Ему было очень неловко из-за того, что он не в состоянии предложить профессору хотя бы чашку кофе. Заметив смущение ученика, Шмидт торопливо попрощался и вышел. А Комитас, оставшись один, в который уже раз не смог сдержать слез и, чтобы хоть как-то успокоиться, запел песню, услышанную впервые в исполнении Арменака Шахмурадяна. Арменаку, такому же сироте, как и он, было в то время около двенадцати лет. Мальчик пел, а у него, взрослого уже человека, на глаза наворачивались слезы: ведь и с годами сирота не перестает чувствовать себя сиротой.

Дрозд сказал горлице:

Отчего ты льешь горькие слезы,

Что текут, вливаются в ручейки?

Сказала горлица дрозду:

Прошла весна, наступила осень,

Иссякла вода в родниках, Увяли цветы,

Умолкли голоса куропаток,

Что же мне делать с моими птенцами?

(перевод подстрочный)

Что стало с Арменаком? До них дошли сведения, что Арменака Шахмурадяна, Фаноса Терлемезяна и многих других молодых армян из Западной Армении в Тифлисе по приказу русского царя бросили в Метехскую тюрьму, чтобы потом выдать кровожадному султану. Что же дальше? Неужели опять будут раскачиваться виселицы в Турции?

Студент и лектор

На второй год .пребывания в консерватории Комитас, будучи студентом, уже читал лекции. Приобретенные им за год знания оказались настолько глубоки и основательны, что профессор Шмидт и другие педагоги сочли возможным доверить Комитасу преподавание курса теории музыки на подготовительном отделении.

Наряду с консерваторскими занятиями Комитас в эти годы посещал лекции по истории, философии, истории музыки в Берлинском Королевском университете. Здесь у него были любимые профессора, которые в свою очередь любили и знали его — Беллерман, Фридлендер, Флейшер. Оскар Флейшер был известнейший музыковед. Крупный специалист по музыкальному наследию народов мира, он был во многом смелым и глубоким исследователем. Но он считал, что малые народы не имеют своей оригинальной музыки, что они переняли музыку у больших народов и исказили ее. Относительно армянской музыки и армянских хазов он придерживался того же мнения, — армяне не имеют самобытной музыки, а хазы переняли у византийцев. Меткие вопросы Комитаса смущали профессора Флейшера, убеждали его в том, что он не достаточно глубоко знает армянскую музыкальную культуру. Но все же окончательно переубедить его было делом нелегким. В Берлине Комитас убедился, что борьба, которую ведут государства во всем мире, идет и в сфере культуры. И что малые народы подавляются не только оружием, но и наступлением на их культуру.

Проблема сохранения национально-культурных свойств в искусстве не менее остро стояла и у народов с могучими культурными традициями. Не так ли надо понимать прения, которые развернулись среди музыкантов в конце прошлого века вокруг творчества Верди и Вагнера, двух корифеев оперного искусства, которых дали миру немецкий и итальянский народы? По пути кого из них пойдет мировая оперная музыка. По пути Верди или Вагнера? Мнения разделились не только среди немцев, которые, кстати сказать, не сразу признали творчество Вагнера, но и среди итальянцев. В этих прениях не принимали участия лишь сами композиторы. Верди даже не был знаком с некоторыми операми Вагнера и совершенно самостоятельно пришел в «Аиде», «Отелло» и «Фальстаф» к результатам, которые явились содержанием вагнеровской оперной реформы. О разнице между немецкой и итальянской музыкой Верди в свое время говорил: «Наша музыка в отличие от немецкой, которая своими симфониями может жить в залах и квартетами в небольших помещениях, наша музыка, говорю я, живет главным образом в театре». Каждый из них, безусловно, опирался на традиции своей национальной музыкальной культуры, продолжая и развивая эти традиции. И если для Вагнера это были традиции инструментальной музыки, симфонизма, то для Верди это был театрализованный вокал. Для Комитаса вывод был ясен — нет всемирной музыки как таковой, есть лишь национальная музыка. Всемирным мы называем только музыкальный опыт народов, который не может не принять во внимание ни один прогрессивный композитор. Величие Вагнера и Верди именно в том, что они, сохраняя в своей музыке национальное своеобразие, сумели реализовать и музыкальный опыт других народов. Оба они великие композиторы — один для немецкого народа, другой для итальянского. Они оба являются для своих наций создателями национальной музыки, а для остальных народов они создали школу. И в первую очередь это школа для малых народов, среди которых был и армянский.

Став очевидцем борьбы, которая здесь, в Европе, велась вокруг вопроса самобытности национальных культур, Комитас утвердился в своем решении посвятить свои знания служению народной музыке. С записями песен, сделанными в Вагаршапате, он не раcставался и здесь. И вот теперь, применив свои знания, он попытался сделать музыкальную обработку армянских народных песен. Испытывая глубокое волнение и сомнения, он показал свои опыты профессору Шмидту. Немецкого музыканта .песни заинтересовали, но он категорически был против новаторских приемов, которые, по его мнению, были чужды европейским принципам гармонии. Cпор их свелся к одному — самобытна ли армянская песня и может ли она иметь свои нормы гармонии? Профессор не соглашался с этим, потому что это противоречило нормам и принципам, сторонником которых он был. Доводы ли Комитаса или его песни переубедили профессора? Но наступил день, и Комитас услышал от него долгожданные слова:

— Вы на правильном пути, продолжайте утверждать ваш национальный стиль, руководствуясь нормами современной музыки. И, делая это, не забывайте, что истинный художник не должен быть рабом этих законов. Нормы служат художнику лишь путеводителем. Не произведения рождаются законом, а законы рождаются произведением...

Это, по существу, означало признание самобытности армянской музыки. Этот крайне важный разговор Комитас хотел бы достойно отпраздновать, однако у него не нашлось не только несколько марок, но и ни одного пфеннига...

Он прямо из консерватории отправился искать своих земляков... Но его поиски ни к чему не привели — никого дома не было. Обратная дорога лежала через городской парк. Он шел, глядя себе под ноги. Вдруг он увидел валявшуюся на земле монету в полмарки. Подняв монету, он стал думать, как бы ее потратить. Поесть — на нее не поешь. Можно купить лотерейный билет, который продается в парке. Он так и сделал и, записав у кассира номер своего билета и свой адрес, пошел домой. Дома он работал допоздна и лег спать голодным. Наутро его ждал сюрприз. Комитас у раскрытого окна делал гимнастику, когда в комнату вошел почтальон. Он вместе со свежими газетами вручил Комитасу выигранные им в лотерею сто марок. Это была огромная сумма. Теперь он мог зайти в любое кафе и магазин, мог смело проходить мимо сапожной лавки. Полуодетый бросился он к инструменту и сыграл на нем победный «Марш зейтунцев», после чего, забыв о завтраке, с головой ушел в работу.

Студент читает лекцию, слушают его профессора

Годы учебы подходили к концу. Но для Комитаса то было необычное время. За один год пребывания в Германии он успевал сделать столько, сколько иные в консерватории не делали за шесть лет. Громадный талант и исключительные знания сделали его известным в музыкальных кругах Берлина, а его преданность музыке была общеизвестна. Подтверждением этому стало и то, что он, будучи специалистом по армянской музыке, выбрал материалом для своей дипломной работы курдскую песню. Несколько неожиданное для многих это его решение объяснялось следующим. Даже самые осведомленные берлинские музыковеды имели очень слабое представление о музыке этого народа, издревле занимающегося скотоводством, усматривая в ней арабские либо персидские истоки. Комитас был знаком с музыкой курдов по первоисточникам, и он обнаружил в ней много общего с армянской музыкой, что позволяло ему утверждать о взаимовлиянии армянской и курдской музыки. Наслышанные о таланте, и знаниях Комитаса, на защиту его диплома пришли известные специалисты по истории музыки. Защита, которая прошла как лекция-концерт, заставила многих поверить в самобытность курдской народной песни.

Но главная неожиданность была впереди.

Тогда же, в 1899 году, в Берлине было основано Международное музыкальное общество. Новоорганизованное общество, многие члены которого знали Комитаса по дипломной работе, пригласили его выступить с лекцией для членов общества.

Первую публичную лекцию Комитас посвятил армянской духовной и светской музыке. Блестящее владение немецким языком, своеобразное чувство музыки, яркий ораторский талант, умение убеждать словом обеспечили лекции небывалый успех. Исключительно выразительным было и его исполнительское мастерство. Все три года своей учебы он брал платные уроки пения у немецких и итальянских педагогов, чтобы близко познакомиться с этими крупнейшими школами певческого искусства. Теперь же он демонстрировал созданную им армянскую школу пения, которая поразила слушателей своими высокими достоинствами. Свои идеи об армянской светской и духовной музыке он иллюстрировал пением и тогда со сцены звучал его бархатный, выразительный, богатый оттенками голос. Многие из присутствующих впервые знакомились с армянской свирелью — срингом и она их очень заинтересовала. Маленькая деревянная дудочка после лекции переходила из рук в руки. Ничего необычного в ней не было, но по выразительности она могла поспорить с человеческим голосом.

Оскар Флейшер, который был всегда в курсе всех музыкальных событий в мире, по поводу лекции Комитаса сказал:

— Лекция об армянской светской и духовной музыке, прочитанная Комитасом в помещении Международного музыкального общества, никогда не забудется. Такая лекция читается в Берлине впервые, возможно, такой лекции и в Париже еще не слышали.

Через месяц лекцию повторили. На этот раз слушали ее не только члены общества. В зале находилась видные представители музыкальной общественности, любители музыки. Слухи об исключительной одаренности Комитаса получили еще одно подтверждение. Первыми среди многочисленных его поздравителей были его педагог Рихард Шмидт, профессор истории музьики Оскар Флейшер, Макс Зайферт, Беллерман, Фрид лендер и другие. Восторженно приветствовали Комитаса после лекции студенты соотечественники. Среди поздравителей был и распорядитель берлинского оперного театра, который сделал Комитасу очень лестное предложение:

— Вот баритон, который может принести славу моему олерному театру. Господин Комитас, я вам предлагаю контракт и высокий гонорар.

Не сомневаясь, что Предложение будет принято, он протянул ему руку. Для Комитаcа это была приятная неожиданность. Он пожал протянутую ему руку, но сказал, не колеблясь:

Я премного благодарен вашему театру, в котором прошел прекрасную школу. Я никогда не забуду эти годы. Но должен отказаться от вашего предложения, потому что своим искусством я должен служить только одной цели — ознакомить музыкальный мир с песнями моего народа и доказать, что армянский народ с древнейших времен имел и имеет свою собственную песню.

Распорядитель оперного театра отступил не сразу, он обратился за помощью к профессору Шмидту, но услышал от него такой ответ:

О, вы плохо знаете моего лучшего ученика! Это одержимый человек, он готов пролить кровь за каждую ноту, я уже не говорю, как он отстаивает свои убеждения.

Международное музыкальное общество было бы вернее назвать всеевропейским, ибо со всего Востока не было ни одного представителя. Этот пробел решили восполнить. На первом же заседаний была названа наиболее достойная и соответствующая кандидатура — Комитас.

Победа и расставание

Немецкие газеты опубликовали пространные сообщения о лекциях Комитаса. А полученные им за эти дни два письма растрогали его до слез. В первом письме, прибывшем в роскошном официальном конверте, витыми готическими буквами было надписано следующее:

«Берлин, 16 июля 1899г .

Многоуважаемый господин священник.

Считаю своим долгом от имени Международного музыкального общества выразить Вам благодарность за то любезное отношение и глубокое понимание целей нашего общества, которое проявили Вы, согласившись прочитать лекции об армянской музыке. Благодаря Вашим глубокосодержательным лекциям мы получили возможность познакомиться с музыкой, которая до настоящего времени нам была почти недоступна и которая нам, жителям Запада, может быть во многом поучительна. Работа, которую Вы провели, значительна, и я выражу общее мнение всех, кто слышал Ваши лекции — а среди них были ученые с мировым именем, — если скажу, что Ваши старания не напрасны. Вы современной науке сослужите бесценную службу, если опубликуете Ваши работы, и если в этом деле я смогу оказать Вам какую-либо помощь, то сделаю это с большой для себя радостью.

С глубочайшим уважением, преданный Вам Оскар Флейшер

Председатель Международного музыкального общества, заведующий кафедрой музыки Берлинского Королевского университета».

Трудно было сказать, что испытал Комитас после прочтения этого письма. Было л;и это чувство ученого, беспристрастно констатирующего решение сложной задачи? Или он торжествовал в душе победу? Или испытывал гордость за свой народ? Что бы то ни было, он мог быть доволен — в споре с таким противником, как Оскар Флейшер, он победил, и оружием его победы была беспристрастная наука.

Через три дня он получил еще одно письмо, прибывшее в официальном конверте. По содержанию оно очень походило на письмо Флейшера. Подпись под письмом была ему знакома — доктор Макс Зайферт, секретарь берлинского отделения Международного музыкального общества, профессор кафедры истории музыки Имперского университета. Особенно запечатлелись слова, которые автор не посчитал лишним подчеркнуть: «Вы дали нам возможность близко познакомиться с величественными творениями совершенно от нас далекой и высокоразвитой цивилизации... Ваше искусство ведения лекции и совершенное искусство пения... оказались в состоянии поразить нас и оно не сотрется в памяти всех Ваших слушателей».

Эта высокая оценка подтвердилась на деле. Международное музыкальное общество избрало Комитаса своим членом. Так он оказался в числе основателей этого общества. Это была огромная победа. Покинутый всеми армянский народ, чьим представителем он был, и его песня впервые получили международное признание. Но сколько ему предстоит еще сделать, чтобы доказать всему миру, что армянский народ имеет свою самобытную песню и музыку, которая родилась вместе с ним, никому не принадлежит, создана им самим...

Пребывание Комитаса в Берлине подходило к концу. Он вместе с любимым профессором составлял план дальнейшей работы на родине. Теперь он спешит как можно быстрее попасть домой.

Настал день расставания. В доме у Рихарда Шмидта собрались на прощальный ужин. Рюмка в руках у профессора чуть подрагивала, выдавая его волнение.

— Представляя Комитаса на выпускном празднике в Гамбурге, я с гордостью говорил: Комитас — уже сейчас мастер, и я горжусь им. Чувствую, что буду жить в его делах. Ныне за этим прощальным столом хочу добавить: он вернется домой, и Европа потеряет в его лице великого композитора, великого певца, великого музыканта. Но взамен его родина найдет в его лице истинного первооткрывателя, прокладывающего новые пути в музыке, за которым рано или поздно пойдут все живущие там народы. В добрый путь, любимый Комитас...







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх