Пятеро близнецов

Я вдруг проснулась часа в два ночи. В окна лился сумрачный полусвет. Кто-то большой и сильный стоял в дверном проеме. Это был Крис.

Он удивительно небрежно поцеловал меня, хотя весь так и лучился улыбками. Потом шагнул к постели и стал выкладывать из-за пазухи на спальный мешок какие-то темные мохнатые комки. Я невольно съежилась.

— Волчата, — объявил он. — У них уже есть имена.

Я была до того взбудоражена, что меня меньше всего интересовало, есть у волчат имена или нет.

— Это мисс Алатна, — воодушевленно продолжал Крис, показывая мне волчат одного за другим. — А это мисс Киллик.

А это мистер Север, Остальные два у эскимосов, их зовут мисс Тундра и мистер Барроу.

Получив столь исчерпывающие разъяснения, я вскочила с постели и оделась. Крис вытер спальный мешок посудным полотенцем и ссадил волчат на пол. Я уже грела порошковое молоко, как вдруг с пола раздался громкий вой. Я так и подскочила. У моих ног, запрокинув назад голову, сидел и орал мистер Север, властно требуя есть. (Курок и Леди начали выть лишь в пятимесячном возрасте; бесстрашный вой Севера помог нам уразуметь, что же должны были пережить два наших первых любимца за месяц жизни у эскимосов, пока мы не забрали их.)

Я держала волчат на руках, Крис по очереди поил их с ложки теплым молоком, обтирая им морды, а заодно и мою рубашку, вторым посудным полотенцем. Потом волчата заснули, и он рассказал мне все по порядку.

Как он и ожидал, на Эйприл-Крике, у места впадения в него Пасс— Крика, было волчье логово. Однако оно находилось в ивняке, и ни о каких съемках не могло быть и речи. Первоначально Крис рассчитывал стать лагерем в нескольких милях от логова и днем ходить снимать волков, но, уяснив ситуацию на месте, экспромтом решил забрать волчат с собой. Джонас, самый тонкий из мужчин, пролез в нору и по одному извлек из нее волчат.

Два волка, вне сомнения родители волчат, красивые звери в густых, отороченных черным горжетках и с такой длинной шерстью, что она развевалась на ветру, скуля метались вокруг. И тут возник конфликт. Эскимосы хотели убить волков, чтобы получить за них вознаграждение. Крис возражал.

— Отлично, — сказал он в конце концов. — Убивайте, но тогда летит к черту и остальная часть нашего соглашения: никакой платы! (У нас был уговор не убивать волков.)

Эскимосы взяли ружья к ноге и навсегда затаили зло на Криса.

Крис расстегнул нижнюю рубашку и сунул за пазуху трех волчат. Только теперь в виде исключения он позволил навьючить свои фотопринадлежности на собак, с единственным условием, чтобы собакам не дозволялось входить с ними в воду, и, неся волчат за пазухой, словно кучу пончиков, прямо через горы направился домой. Эскимосы с двумя другими волчатами шли низом вдоль подножья гор; они прибыли утром.

В одном месте пути братья почему-то решили, что Крис заблудился, и пошли обратно искать его.

— О чем вы подумали, когда решили, что Крис заблудился? — спросила я.

Джонас спокойно посмотрел мне в глаза.

— Я подумал о том, что у него нет ружья.

Мисс Тундра — из тех двух волчат, которых Крис доверил нести эскимосам, — была глубоко травмирована страхом. Она отказывалась есть и сидела в углу кровати, повернувшись к стене, понурив голову и беспрестанно дрожа.

— Она хочет умереть, — сказал Крис.

Он разделся до пояса, лег на кровать и положил волчонка на свое теплое голое тело. Я задернула брезентовый полог над кроватью. Через некоторое время, заглянув в их тенистый уголок, я увидела, что вояк и человек спят глубоким сном — волк свернувшись калачиком на груди Криса.

Два часа спустя, когда они проснулись, произошло чудо. Мисс Тундра захотела жить. Она с жадностью выпила молока, потом подковыляла к Крису, забралась к нему на колени, куснула его за бороду, лизнула в ухо и снова заснула глубоким сном у него на руках.

Волчата с головокружительной быстротой набирались ума— разума. Уже на следующий день они научились лакать из миски, узнали все входы— выходы, вылезали из своего закрытого ящика, чтобы помочиться, и забирались обратно.

Что касается меня, то и пятеро ребят— близнецов, будь они брошены на мое попечение, не могли бы задать мне столько хлопот, сколько пять волчат. Одной из худших бед была нехватка половых тряпок. Кормление пятерки, по одному волчонку за раз, шло непрерывным, бесконечно повторяющимся циклом. Крис помог делу, соорудив длинную кормушку, вмещавшую пять мелких оловянных мисок; отныне можно было кормить всю пятерку одновременно.

К счастью, первые день-два нам не пришлось ломать голову над тем, как отвести от волчат одну из возможных угроз их существованию: Курок и Леди отсутствовали. Не попытаются ли они прикончить волчат, когда вернутся домой?

Но вот как-то утром, едва первый луч солнца заиграл в вышине, над краем Столовой горы показалась настороженная светлая голова Курка. Волки вернулись.

— Хочу показать им волчат, — сказал Крис.

Я умоляла не подвергать их опасности.

— Нет. Рано или поздно все равно придется рискнуть.

С таким же успехом можно рискнуть и сейчас.

И он высадил волчат на землю перед запасным входом.

Взрослые волки съежились, затем, тихонько повизгивая, двинулись к волчатам. Курок нагнул голову, раскрыл свою широченную пасть и охватил челюстями тело волчонка. Я отвернулась.

— Смотри, не бойся, — сказал Крис.

Волк выпустил волчонка из зубов, лишь чуть— чуть прихватив его шерстку.

И тут произошло нечто странное: Леди вырвало. Так, совсем немного пены и жидкости, — очевидно, охота была безрезультатна. Просто очень взволновалась при виде волчат, решила я.

Затем на нас свалились еще два сюрприза, причем первый сулил в будущем серьезные осложнения: Курок не захотел отдавать нам волчат. Им овладело страшное возбуждение, его глаза потемнели, он взвился на дыбы и схватил Криса за руку. Крис уговаривал его в спокойном дружеском тоне. Тем временем я тихонько унесла волчат в барак.

Второй сюрприз состоял в том, что, едва Курка накормили, он попросился в барак и «потерял» съеденный завтрак возле ящика с волчатами. Я решила, что и он тоже «очень взволнован».

Курок не отступался от своих собственнических притязаний на волчат и был опасно возбужден. Стало ясно, что весь наш план снимать волчат может рухнуть. Волки легко могли помешать нам даже кормить их. К моему восхищению, Крис терпеливо уговаривал Курка, где уступая, где проявляя твердость. В конце концов волки признали нас равноправными партнерами в сложившейся ситуации, и мы были довольны этим родством, завоеванным с таким риском.

С эскимосами дело обстояло иначе. Они пришли к нам завтракать накануне своего отъезда, и волки не убежали, как можно было предположить, а с воем кружили вокруг барака. Им не нравилось, что чужаки допущены так близко к волчатам. Попрощавшись с нами, Джек и Джонас браво зашагали под гору, напряженно глядя прямо перед собой. Курок и Леди последовали за ними; Курок издавал хриплые взвой, как тогда, когда хотел напасть на собак. Крис выбежал из барака и проводил эскимосов до палатки.

На следующее утро Джек и Джонас снялись. Сани они надежно запрятали, перевернув их вверх полозьями и обвернув сбрую медвежьей шкурой: они вернутся за ними, когда ляжет снег. В сопровождении девяти навьюченных собак они отправились через тундру в Анактувук-Пасс в двух ночевках отсюда. На этот раз Джек впервые нес на себе груз— радиоприемник, привязанный к каркасу. Крис предупредил, что приемник может испортиться, если собака окунет его в воду при переправе через реку.

Десятого пса, маленькую, одинокую, взволнованную собаку по кличке Тутч Крис привел к нам на вершину. Он сторговал ее за сто долларов во время похода на Эйприл-Крик, рассчитывая с ее помощью почаще удерживать волков дома. Он еще не знал, что волки навсегда отвернулись от собак в тот момент, когда их отряд тронулся в путь, и, в частности, не знал, что как раз Тутч погналась тогда за Леди.

Тутч была сильной личностью. Она была на четверть волком. Она обладала длинной волнистой шерстью смешанной масти — каштановой, черной и кремовой, блестевшей, словно полированная, и сверкающими черными глазами. Ее ляжки вздувались почти карикатурными буграми мускулов, нажитых тяжким трудом. В ней замечательным образом сочетались черты, характерные для подневольной собаки — вожака стаи.

Как невольница, она была привычна к незаслуженным побоям — скажем, к здоровенному пинку, когда постромки упряжки зацеплялись за куст, в то время как она усердно и добросовестно прокладывала указанный Джонасом маршрут.

Условия собачьего существования в Арктике, когда хозяин живет под открытым небом и держит все свои пожитки, в особенности мясо, на земле, весьма суровы. Собаку здесь приучают к строгой дисциплине.

Однако нам приходилось наблюдать, как собак по нескольку дней держали без воды, и это, на наш взгляд, было слишком. Их не пускали к воде до тех пор, пока уже никакими побоями нельзя было заставить их не выть. Мы не встречали эскимосов, которые были бы добры к своим собакам. Повсюду на побережье Берингова моря мы видели летом обессилевших, полумертвых от голода собак. Раз они не работают, зачем их кормить? «Мы хорошо обращаемся с ними, — заявил нам один владелец собак. — Мы даем им пить». Тутч повезло: ее кормили, потому что летом она работала в качестве вьючной собаки.

Должно быть, эскимосов спасает от угрызений совести удобное соображение: все предметы, даже неодушевленные, имеют душу, только не собаки. У собак души нет.

Запретнее всех запретов для собаки— раба — мясо. Случалось, мы перехватывали взгляд, который Тутч бросала на подвешенное мясо, и от одного этого она впадала в страшное замешательство. Уже сама мысль о мясе казалась ей не менее греховной, чем проступок. Крис ходил с братьями Ахгук за первым убитым оленем, чтобы доставить его к палатке, и потом рассказывал:

— Я был так наивен: посоветовал им привязать собак в стороне и вызвался помочь дотащить тушу до саней. Они ответили: «Нет, нет, мы подъедем прямо к оленю». Можешь себе представить мое удивление! Они подогнали собак прямо к оленю, поставили сани рядом и завернули собак вокруг его головы.

Собаки даже и не взглянули на него.

Когда сани заменили вьюками, оседланные собаки ложились вокруг туши и ждали, пока каждую нагрузят двадцатью — тридцатью фунтами сырого мяса, которое нужно было отвезти к палатке; при этом они даже не глядели на тушу.

Компенсацией за все собаке— рабу служит честолюбие. Прежде всего это относится к вожакам. В Анактувук-Пасс насчитывалось около двухсот весьма воинственных псов, и все же Тутч, действуя где силой, где запугиванием, сумела пробиться к месту вожака стаи, в которой каждая из собак была больше ее самой. С собаками она держала себя деспотически, с людьми подобострастно, но иногда, если только она могла позволить себе такое, своенравно. Она была единственной собакой, к которой я испытывала двойственное чувство — нежность и иногда негодующую вражду, словно имела дело с себе равным. Тутч очень заботилась о поддержании своего престижа и проявляла прямо-таки трогательную решимость, когда надо было «спасти лицо».

Никогда раньше эта маленькая, решительная собака не переживала такой крутой перемены в своей судьбе, и всем своим существом она стремилась остаться самой собою. До сих пор она сознавала себя лишь собакой, пользующейся авторитетом и во всем угождающей хозяину. Уверенная в нашей поддержке, она ощеривалась на Леди. Мы одергивали ее. Она через силу «улыбалась» и с недоумением смотрела на нас. Разумно ли это? Как это понять?

Между Леди и собакой шла холодная война. Леди жаждала превратить ее в горячую. Быть может, она помнила, как свирепо преследовала ее Тутч? Леди стояла у собаки над душой. Тутч припадала к земле с таким видом, будто поглощена чем— то более важным и далеким, спасала лицо, а то и жизнь тем, что не отрываясь важно всматривалась в какой-нибудь отдаленный предмет.

Невозможно себе представить, чтобы человек или какое-либо другое животное могли вести себя более вызывающе, чем Леди. Она так и норовила спровоцировать Тутч на неосторожное движение. Ее хвост при этом вытягивался горизонтально, как палка, и мы сбивали его вниз хворостиной, полагая, что и ее настроение послушно последует за ним.

— Леди словно подменили, — с удивлением заметил Крис.

Волки страшно ревнивы. Когда Леди, спустившись с горы, отправлялась в тундру, стоило подойти к сидевшей на привязи собаке, и волчица стремглав мчалась обратно. Через считанные секунды над краем горы появлялась темная волчья голова, а потом и вся ее обладательница, уверенная в том, что мы балуем Тутч, и готовая под этим предлогом затеять драку.

— У Леди разливается желчь уже от одного того, что ты приносишь Тутч воду, — сказал Крис и печально добавил: — Похоже, мы сделали из волков домашних тиранов!

Нас очень удивляло, что Тутч не понимает даже наших интонаций. Мы не говорили по-эскимосски, а два английских слова, которые она знала, «нно!» и «ха!», были нам не нужны. Таким образом, у нас не было возможности отдавать ей даже такие простейшие команды, как «туда!», «сюда!». Однажды я хотела послать ее встретить Криса в тундре. Тутч спряталась на склоне горы и завыла, уверенная в том, что ее изгоняют из лагеря. Но неожиданнее всего было то, что сна превратно толковала самый тон наших голосов. Случалось, мы начинали ласкать ее, а она в страхе шарахалась от нас на всю длину веревки.

Не издали ли мы звук, равносильный угрозе у эскимосов? Или — что более вероятно — не было ли ей известно, что эскимосы подчас изливают свою ярость со смехом в голосе?

Барак наводил на нее ужас: она ни разу в жизни не бывала в помещении.

Не в силах устоять перед искушением, я вносила ее в барак, клала на постель.

Она замирала, как испуганный олененок.

— Это тек просто не пройдет, — предупредил меня Крис.

Прошло два месяца, и его слова сбылись. Он был в отлучке. Как обычно, я принесла Тутч в барак, положила на постель. И вдруг она просияла, стала вытягивать лапы, заулыбалась, заиграла. Совершенно неожиданно все представилось ей в новом свете. Это было собачье преображение. Отныне она спала у нас в ногах. Но она по-прежнему оставалась вожаком стаи и властно рычала, когда мы шевелили ногами.

Ее первая прогулка без своры вылилась для меня в трогательную неожиданность. Она шла за мной следом: вьючным собакам не положено забегать вперед. Но очевидно, все в ее голове вертелось, как в калейдоскопе. Когда я повернула домой, она вдруг, ошалев от радости и свободы, помчалась прочь и скрылась из глаз, так что я даже встревожилась. Затем она как сумасшедшая примчалась обратно и степенно провожала меня домой.

Сможет ли человеческая ласка — нечто совершенно новое для нее возместить ей потерю значимости в привычном мире — потерю места главенствующей собаки в сообществе собак? Сумеет ли она найти новый способ самоутверждения в собственных глазах? Это был серьезный вопрос. Правильно ли мы поступили, оставив ее у себя?







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх