Серебряная грива

Великие перемены в природе, под сенью которых мы кропали наши мелкие делишки, шли своим чередом. Июньская жара достигла апогея 19 числа. Это был переломный день. Во второй его половине, хотя было все еще жарко, в погоде появилось что-то неприкаянно-суровое. Горы стали темно-синими под цвет шерстяной рубашки Криса. Внезапными порывами налетал ветер, падали редкие капли дождя, комары свирепствовали, как никогда. Мимо нас прошли на север три самца карибу. До этого оленей мы почти не видали. Их стада, по нашим расчетам, должны были находиться далеко на севере. Но в природе уже шло шевеление.

После этой ночи жара спала. Утром на горах под пеленой наползающего тумана мы увидели свежевыпавший снег. С севера показалось стадо оленей более чем в двести голов, главным образом самцы. На горном склоне за Столовой горой они остановились отдохнуть и подкормиться. Курок некоторое время наблюдал за ними, потом встал, потянулся. Вскоре я заметила, что он исчез.

Вверху на горном склоне царил идиллический покой. Среди зеленого кустарника передвигались олени— самцы — великолепные черные рога, белые манишки. Многие лежали. Выше, у самой седловины, откуда спустилось стадо, отдыхали три или четыре оленя, которые еще не сошли вниз. Повсюду были мир и спокойствие.

Вдруг половина оленей пришла в движение, сбилась кучей, как перед бегством. Я посмотрела им в тыл. Так и есть — Курок!

Олени пересекали горный склон, его впадины и подъемы, шероховатость скал и кустарника со скоростью быстро текущей реки и той иллюзорно— легкой плавностью, что так характерна для их бега. Они как бы летели над землей. А в двухстах ярдах за ними пласталась одинокая рыжевато-коричневая тень, волк, паривший над тундрой, словно летящая птица. Но жертв не предвиделось: отстающих не было. У большого темного обнажения скальных пород оленья река разбилась на ручейки. Это был удивительный по красоте маневр. Оставшаяся наверху половина стада стояла неподвижно. Я было решила, что эти олени направятся дальше, вверх по Истер-Крику, своим первоначальным маршрутом. Но вот и они пришли в движение — никем не преследуемые, потекли, полетели обратно через седловину.

Так началось июньское возвращение оленей, их обратный ход в горы после первого знойного дня в году. Мы уже наблюдали этот ход вспять в прошлом году на северо-восточной окраине хребта Брукса.

Следующий день предстал нам одним из тех редких сочетаний жизни и красоты, что своим волшебством на миг вырывают человека из плена будней и возносят его на верх блаженства.

Нечто подобное я уже пережила однажды в То— масвилле, в штате Джорджия. Я спускалась по улице. Сверху улица вскипала пеной кизиловых цветов, внизу все тонуло в кипени цветов азалий. На душе было легко, торжественно и покойно.

Волшебство Арктики было иным — диким и суровым. Во вторую половину дня и вечером мимо нас прошло около двух с половиной тысяч оленей. Необыкновенно влажный воздух призрачно мерцал. Серые кучевые облака, плывшие в голубой вышине, то тут, то там опускали над тундрой серые завесы дождя, но ни одна из них не повисла над нами, над жаждущим влаги огородиком Криса. В небе то и дело вставали радуги — самые сочные и яркие, какие мы когда-либо видели.

Мерцал даже сам солнечный свет; это было особенно заметно около десяти вечера, когда все впадины на склонах гор, по которым шли олени, заполнились тенью.

Мы с Крисом, угревшись в малицах, сидели у северного края Столовой горы и молча созерцали эту картину. На приподнятой сцене перед нами двигались стада оленей. В этот вечер нам довелось увидеть один замечательный маневр.

На залитой светом седловине горы показалось стадо оленей, белея против солнца крестцами. Переваливая через гребень, оно стало спускаться в тень.

Затем олени гуськом вышли вниз к залитому солнцем карнизу посреди темного горного склона. Навстречу им с противоположного направления двигалось другое стадо. Две вереницы животных бесшумно встретились и разошлись, словно в церемониале, на освещенном карнизе, со всех сторон окутанном тьмой.

Украшенные рогами самцы один за другим огибали по карнизу темный крутой бок горы, осторожно ступая по следам предшественников.

Но не эти суровые сцены из жизни дикой природы нравились Крису больше всего. Он любит рыжевато-коричневые тона. Как раз в таких тонах и был выдержан вид, открывавшийся на залитой солнцем низине у озера, к востоку от нас. Десятки оленей задерживались там для кормежки. Их рыжеватые тела сливались с рыжеватой тундрой и тепло окрашенным воздухом в волшебно ровную по колориту картину, напоминавшую видение рая.

На следующее утро вся эта специфическая, порожденная повышенной влажностью красота исчезла. Воздух был чист, мягок и свеж. Олени проходили мимо нас несколько дней, возвращаясь на юг, в горы. Лишь потом нам пришло в голову, что в других местах они, должно быть, шли куда более многочисленным потоком.

Все это время я с нетерпением ждала нашего первого, считая с начала ледолома, контакта с внешним миром — прибытия самолета 3 июля. Но тут произошли два прямо-таки фантастических события, заставивших нас почти полностью забыть обо всем остальном.

Однажды вечером, часов около десяти, в тундре, которая, словно сцена, была освещена низким солнцем, показался чужой волк и издал траурный крик.

Чужак остановился на горном отроге к востоку от нас и стал смотреть в нашу сторону. Когда Курок и Леди подбежали к нему, он укусил в бок сперва одного, потом другого. Дело в том, что при встрече волки соблюдают известную сдержанность, имеют свой церемониал, а Курок и Леди пренебрегли им. Затем чужак приветствовал Курка и Леди бесконечными глиссе взад и вперед.

Это был поразительно красивый волк с рыжевато-коричневым телом и широкой серебристой горжеткой, отороченной угольно-черной каймой. Крис назвал его Серебряная грива. Ночью он охотился вместе с Курком и Леди, днем отдыхал на холме на склоне горной гряды, господствовавшей над лагерем, в четверти мили от нас.

Тем временем подоспело и второе фантастическое событие. Однажды ночью, около двенадцати часов, нас разбудил голос Тутч, сидевшей на проволоке вне загона. Тутч издала злобный вой, сменившийся раздраженным, жалобным повиз-гиваньем. Затем — тишина.

И вдруг раздался пронзительный вой волчат. Мы мгновенно поняли, в чем дело. Тутч пробралась в загон и принялась душить волчат! Сколько из них уже покалечены? А может, и мертвы? Я мигом выскочила из постели и влетела в загон.

Там творилось что-то невообразимое. Тутч терзала волчонка. Двое других, отчаянно воя, дрались между собой. Из логова неслись кровожадные вопли.

Диким голосом я позвала на помощь Криса, он выскочил полуодетый и отодрал от ивы хворостину. Тутч бросилась бежать. У прохода в изгороди, с наружной стороны, стояла Леди. Здесь надо было прыгать через сетку, но Тутч не решалась. Крис хватил ее хворостиной прямо по раскрытому глазу. Тутч взвыла, выскочила из загона и помчалась под гору. Крис и волки побежали за нею. Впервые в жизни я видела Криса в такой ярости. Нам показалось, что собака свела на нет результаты похода за волчатами, разбила нашу мечту сделать о них фильм.

Работы было полно и рукам, и голове. Тутч успела помять троих волчат, которые оказались наверху. Они как очумелые дрались между собой. Судьба оставшихся в логове была неизвестна. Первым делом волчат надо было рассадить. Я схватила одного и отнесла в барак. Второго запихнула под навес, третьего накрыла банкой из-под горючего.

Из логова неслись пронзительные вопли ярости и боли. Я вползла туда. В нос ударил удушающий запах аммиака. Я ничего не видела, но, судя по шуму, волчата ожесточенно дрались. Вытянув вперед руку, я нашарила заднюю ногу волчонка, крепко ухватилась за нее и выползла задним ходом из логова. Этого волчонка я отнесла в барак. Последнего пришлось оставить в логове. Пострадал он или нет, я не знала.

Уж не запах ли кровожадного пса, пропитавший мокрую, исслюнявленную шерстку волчат, сводит с ума этих кротких животных? Надо было избавить их от этого запаха. Я зажгла примус и взгромоздила на него таз с водой. Пока грелась вода, я каждую минуту подскакивала к кровати, удерживая на ней волчонка и не подпуская к нему другого.

Я брала на кровать по одному волчонку за раз, обмывала губкой с мыльной пеной и насухо обтирала полотенцем. Затем спустила двоих на пол. Они как фурии немедленно налетели друг на друга. Их хвосты мелко дрожали. Сила их была поразительна.

Опять я по очереди выкупала волчат. Опять они дрались. Это была не обычная драка: на волчат нашло какое-то неистовство.

Не успокоятся ли они, если напоить их теплым молоком? Я согрела порошкового молока, напоила их вдосталь и снова свела двоих. Они по-прежнему дрались! Единственное, что мне оставалось делать, — это не подпускать их друг к другу.

Тут, к моему облегчению, вернулся Крис. Ему удалось поймать Тутч.

— Довольно неприглядная история, — сказал он. Чувствовалось, ему было стыдно, что он ударил собаку. — Тутч не придумала ничего лучшего, как бежать к бывшей стоянке эскимосов. Наверное, ей показалось, что там можно будет укрыться.

Собака четыре раза переплыла через реку, прежде чем Крис настиг ее.

— Леди плыла прямо за нею. Уж ей так хотелось помочь мне наказать Тутч за побег! Когда я взял Тутч на цепь, Леди была тут как тут, конвоировала ее до дому и так и норовила цапнуть ее. Представляешь, как мне пришлось крутиться! Леди думала, уж теперь— то мы ей зададим!

Тутч напала на волчат умышленно и проявила недюжинную силу, если учесть, что она была совсем некрупной собакой. Она перелезла либо перепрыгнула через изгородь в шесть футов высотой. Оказавшись по другую сторону изгороди, она повисла на короткой веревке и чудом спаслась от удушения: веревочная петля соскользнула с ее шеи через голову.

Жажда крови обуревала волчат еще два часа. Это было что-то феноменальное. Ни до, ни после этого мы не видали ничего подобного. Ими владело какое-то неистовое умопомрачение.

Удивляло нас и то, что взрослые волки не бросились в загон защищать волчат.

К счастью, ни один из волчат серьезно не пострадал. Однако это происшествие имело для нас весьма нежелательное последствие: Крису пришлось заделать отверстие в изгороди. Тутч могла снова вырваться на волю и успеть— таки передушить волчат. Крис не хотел рисковать. Путь волкам в загон был закрыт, и это стоило нам многих часов сна. Кормление волчат происходило обычно глубокой ночью, под утро, я Когда волк возвращался домой с ношей в желудке, взбудораженные волчата начинали неистово звенеть проволокой и будили нас. Тут кто-либо из нас, пошатываясь спросонья, шел открывать ворота и впускал кормильца в загон. Через некоторое время Курок сам научился будить нас, тихонько поскуливая. Иной раз, прежде чем мы успевали открыть ворота, волк выкладывал свою ношу у изгороди вне загона. В таком случае он либо снова проглатывал ее и сам приносил волчатам, либо предоставлял нам подхватить мясо на тарелку и препроводить его, а заодно и себя в загон. Мы чувствовали, что контакт с радостно возбужденными щенками стимулирует волка к продолжению кормежек.

До прибытия самолета случилось еще одно, впрочем менее огорчительное, происшествие. 2 июля без четверти пять утра я стояла на краю горы и с безмолвным удовольствием наблюдала в зеленеющей тундре трех волков, возвращавшихся с ночной охоты. Серебряная грива заигрывала с Курком. Она с кокетством поднимала голову, клала лапу ему на плечо и застывала, задорно— выжидающе глядя на него. Он подбирал хвост, поворачивался и слегка скалился на нее.

Вдруг я заметила, что волки не одни: неподалеку от них мелкой рысью бежало еще какое-то животное. Коричневое. Стало быть, Тутч, Неожиданно выскочившее животное всегда трудно опознать с первого взгляда: это говорит о том, как часто мы «видим» лишь то, что уже присутствует в нашем сознании, в «контексте». Так вот, это была не Тутч, а росомаха!

По-видимому, она только что выбралась на волю. Она нерешительно двигалась со стороны загона, с интересом осматриваясь вокруг. Росомаха взглянула на волков, волки взглянули на нее. Каждый пошел своим путем. Встав передними лапами на камень, росомаха приподнялась и повела вокруг высоко поднятой, как у ласки, головой. Увидев меня на горе, она перестала мешкать и оглядываться и вприскок побежала в тундру.

Бегство росомахи не особенно огорчило нас. Крис уже почти полностью разделался с нею. Но каким образом она выскочила из загона, осталось для нас тайной: в изгороди не было ни дыры, ни подкопа. Должно быть, подпрыгивая, она в конце концов сумела уцепиться за проволочный верх загона и выскочить на волю.

Меня очень занимал вопрос, как поживают в тундре наши росомахи. Пока что, вероятно, им живется неплохо, но когда землю скует мороз?.. Часто я с печалью вспоминала об искалеченной лапе Болючки. (Разумеется, росомахи пойдут каждая своим путем; Болючка теперь должна быть уже далеко.)

Этот день был ознаменован и другим, уже радостным событием: Крис снял первый урожай со своего заполярного огорода. Крис никогда не пренебрегает даже самым малым достижением. Сияя от гордости, он принес мне пучок редиски, возможно впервые выращенной человеком под открытым небом севернее хребта Брукса. Мы съели ее в почтительном восторге, с вершками и корешками.

3 июля мы ждали самолет. Было пасмурно, дул резкий ветер. Весь день мы то и дело поглядывали на «ворота» в горах вверх по Истер-Крику, через которые должен был прилететь самолет. Ворота были открыты, но самолет не появлялся. Поскольку иных средств сообщения с внешним миром у нас не было, я с надеждой спросила у Криса, нет ли у него предчувствия. Он ответил мне строго материалистически.

— Все зависит от того, как выглядят горы из Бетлса. И от сводок погоды из Умиата и Коцебу.

Я испытующе уставилась на горные ворота. Как выглядит южный склон хребта? Что говорят метеосводки? При мысли о письмах, лежащих сейчас в Бетлсе, к сердцу подступала глухая тоска.

Около полудня, когда мог появиться самолет и хотя бы одному из нас следовало быть наготове, чтобы немедленно бежать к озеру, Крис, к моему крайнему ужасу, безрассудно раскрыл ворота загона и выпустил волчат на первую в их жизни прогулку по тундре. Они резво побежали вниз по склону горы, наддавая ходу с таким видом, будто навсегда решили уйти от нас. Будто в их серых мохнатых головешках и мысли не было о том, что такое родное гнездо и сумеют ли они найти обратный путь.

— Интересно, как ты загонишь их назад? — с негодованием и тревогой спросила я.

Похоже, он над этим вовсе и не задумывался.

— Не знаю, — бодро ответил он.

Но у него были лучшие на свете помощники. Он побежал туда, где, укрывшись от ветра, спали Курок и Леди, и вернулся вместе с ними. Попечение о волчатах взяли на себя взрослые волки.

Они зорко следили за детенышами. По мере того как волчата продвигались вперед, волки перебегали на все новые удобные для наблюдения рубежи и, развалившись на солнцепеке, продолжали нести свой караул. Если волчата разделялись на группы по двое, по трое, волки тоже разделялись и сопровождали каждый свою стайку, явно полагая, что малышей нельзя оставлять без присмотра.

Вот волчата нырнули в низкий, по колено, ивняк и принялись подскакивать, чтобы «избавиться» от него. Они падали мордами прямо в кусты и в конце концов стали сосредоточенно продираться сквозь заросли. Теперь они уже не будут столь наивными, когда случится преодолевать растительную преграду.

Затем последовал приятный сюрприз: волчата самостоятельно нашли путь домой, взобрались к нам на вершину, причем не там, где спустились, а с противоположной стороны, и вернулись в загон. Оказывается, в голове у волчишек есть компас! Взрослые волки и не думали вести их, а лишь следовали за ними. Волчата сделали широкий, рыскающий полукруг в добрую треть мили; они отлично помнили, где их дом.

Итак, все обошлось благополучно, и я опять ушла в ожидание самолета.

Курок и Леди отправились к туше загнанного оленя. Когда они возвращались по тундре обратно, нас заинтриговал необычной окраски предмет, торчавший из пасти. Леди, — большой оранжево— розовый предмет. Лишь когда она подбежала ближе, мы рассмотрели, что это легкое оленя, Она несла волчатам подарок, и, как всегда, это была легчайшая часть тела животного.

Подарок этот произвел в лагере большую суматоху и, как уже не раз случалось, дал Леди повод к ревности. Она положила легкое у изгороди, и мы ринулись открывать загон, чтобы она могла получить моральное удовлетворение.

Второй раз за день Крис распахнул ворота, и волчата гурьбой высыпали наружу.

Двое подбежали к легкому, остальных перехватил Курок. Они повернули и последовали за ним, стоило ему слегка коснуться их своим большим носом. Он уводил их за собой!

— Сюда! Курок! Веди волчат сюда, Курок! — умоляла я его фальшивым, нервозно— прельстительным тоном. Он лишь взглянул на меня и продолжал идти своим путем.

Тут Криса осенила догадка.

— Он что-то принес им.

Курок вел волчат к только что отрыгнутой кучке свежего мяса.

Бедная Леди! Она покинула своих двух волчат и, подняв темные уши, жалобно скуля, побежала смотреть грандиозный успех Курка, сделавшего волчатам богатое подношение. Все три волчонка разошлись с кусками мяса в разные стороны, запрятали их и вернулись за новыми.

Но Курку все было мало, и он повел свою тройку вниз с горы. Леди побежала вместе с ними; обеспокоенные, мы последовали за нею. Курок залез в ивняк и вынес оттуда еще порцию мяса.

Но волчата были уже поперек себя шире и, обнюхивая землю, пошли дальше в сопровождении взрослых волков, которые снова взяли на себя роль нянек. Крис вдруг так и подскочил на месте.

— Тутч! — завопил он. — Те двое волчат!

Я помчалась на гору и впихнула волчат в загон.

Затем случилось нечто такое, что навело меня на странную мысль. Все это время Серебряная грива лежала на своем холме, уткнув морду в лапы, наблюдая и время от времени жалобно скуля. И вдруг она завыла. Курок, Леди — и вместе с ними трое волчат! — с готовностью отозвались. И вот мне подумалось: не ее ли это детеныши?

В конце концов волчата, опять— таки совершенно самостоятельно, вернулись домой.

Под вечер ветер стих. Я окончательно примирилась с мыслью, что сегодня самолет не прилетит. Мы захватили кинокамеру, взрослых волков и Тутч, которая по-прежнему была с ними в контрах и боялась их, но теперь все же робко радовалась свободе, и пошли вниз к реке снимать Серебряную гриву. Она прохаживалась там, поджидая Курка и Леди, чтобы идти с ними на охоту.

Крис сидел на земле под брезентом, заряжая кинокамеру, как вдруг я услышала его голос:

— Не самолет ли это?

Я взглянула на восток. Высоко в небе через горные ворота бесшумно тянулась серебристая струйка дыма.

Крис побежал спускать на воду лодку. Энди делал круг, заходя на посадку. И тут как-то вдруг я ощутила всю прелесть, всю красоту этого вечера. Мягкий солнечный свет и длинные тени, пение ржанок, белохвостые песочники, поднявшие тревожный крик, когда я проходила мимо их гнезда, Тутч, плывущая рядом с лодкой, в которой Крис переправляется через реку, перебирая руками веревку, волки, плывущие от нас вниз по течению…

Серебряная грива исчезла.

Песчаная отмель на том берегу реки была раем цветов: копеечник цвета орхидей, пахнущий сладко, как медовый клевер, синий люпин, полосы зеленовато— белой кастиллеи. Навстречу нам шел человек. Все это было как в раю. Курок подбежал к незнакомцу и понюхал его руку. Энди стоически снес испытание.

Придя к озеру, мы забрались в стоявший на воде «Норсман», чтобы укрыться от комаров, и уселись на полу среди мешков с почтой для Анактувук-Пасс. Непонятно, почему наше исчезновение в самолете страшно волновало Тутч. Быть может, ей уже случалось видеть, как люди навсегда исчезают в самолетах, и она решила, что ее покинули?

Мы безжалостно злоупотребляли гостеприимством нашего сонного, но старавшегося быть любезным друга. Он летал накануне до трех часов ночи. Мы жадно ловили его скупые слова, забивая промежутки своей болтовней. Крис договорился, что через неделю Энди снова будет у нас с грузом припасов. Мы и не подозревали, с какой тяжестью на сердце мы встретимся с ним тогда.

Он улетел. Мы взвалили на плечи поклажу — фрукты и почту — и бодро зашагали домой. Волки и веселая, но державшаяся настороже Тутч гурьбой сопровождали нас, гоняя по пути куропаток.

Между тремя волками образовался треугольник. Волки спариваются примерно в двухлетнем возрасте, но до этого долго ухаживают друг за другом, выбирая партнера уже в возрасте одного года. Серебряной гриве, которая была старше наших волков, приглянулся Курок. Но и Леди имела на него виды. Возможно, если бы диких волков не было так неимоверно мало, она уже нашла бы себе партнера.

Итак, когда волки сходились вечером в тундре, Серебряная грива начинала заигрывать с Курком. Она обольстительно скашивала назад длинные уши, выпячивала грудь и вертелась всем телом, изогнув свою гибкую спину в виде буквы 8. Курок, высокий, настороженный, стоял рядом и медленно помахивал хвостом.

Леди отгоняла Серебряную гриву. Ее хвост при этом струился горизонтально, как зловещий боевой стяг. Серебряная грива убегала — на первых порах, а Леди принималась неистово заигрывать с Курком, мягко прыгая через него.

Как-то днем она осталась сидеть с волчатами. Курок и Серебряная грива вдвоем ушли на охоту. Прошел вечер, они не возвращались. Леди тоскливо выла.

Волчата проголодались, Леди пришла к Крису за мясом и отдала его волчатам.

Крис хотел собственноручно угостить одного из волчат, но Леди взяла мясо и дала волчонку сама. Когда я налила ей молока и отогнала волчат, она с деланно— безразличным видом отвернулась и пошла прочь, показывая свое нежелание кормиться за их счет. Лишь когда волчата заснули в норе, Крису удалось приманить ее изрядным куском мяса, и она поела.

В эту ночь Курок не вернулся. Наутро, примерно в половине одиннадцатого, меня словно что толкнуло выйти наружу — внутренний голос. У изгороди стоял Курок и молча смотрел на волчат в загоне. Вид у него был неважный, нижняя часть живота вздувалась, словно была туго набита. До меня сразу дошло, в чем дело, и, подавив желание обласкать его (он лишь рассеянно оглянулся, когда я радостно вскрикнула: «Это ты, Курок!»), я открыла ворота загона.

Он вошел, со всех сторон теснимый волчатами, и, не выискивая, как обычно, места, изрыгнул целую гору свежего мяса. Оно исчезло прежде, чем Крис, которого я тотчас позвала, успел определить, с какой добычей пришел Курок. Крис запоздал на самую малость, приветствуя Курка, который тем временем уже был готов для лобзаний.

Все же Крис углядел ухо какого-то животного как раз в тот момент, когда волчонок пожирал его. На мгновенье Крис задумался. Это был не олень.

Принесенный Курком фарш уже фактически исчез, но я видела, что это было и не мелкое животное.

— Олененок! — сказал Крис.

Не увела ли Серебряная грива Курка далеко отсюда — туда, где находились самки с детенышами? Курок вернулся в неурочный час, — должно быть, волки шли издалека. Но вместо того чтобы поспать в пути и вернуться чуточку позже, Курок стремился вовремя доставить волчатам столь отменный груз. Как правило, когда у волков было что-нибудь особенно вкусное, они ничего не оставляли себе.

Мы дали опустошенному Курку немного затхлого мяса из наших скудных запасов — Леди и Тутч тоже попросили и получили свое, — и он мгновенно завалился спать в свою излюбленную ямку возле логова. Склонившись над ним, я с невольным восхищением и любовью думала об этом щедром мохнатом существе нашем диком, навечно отгороженном от нас невидимой преградой друге, Леди не соглашалась больше сидеть дома с волчатами. Часов в девять вечера Курок проснулся и стал бродить по лагерю, прежде чем уйти на охоту.

Когда Леди попыталась приласкаться к нему, он грубо оттолкнул ее, чего раньше никогда не делал. Тем не менее они провыли вместе охотничью песню, которой суждено было стать лебединой песней Леди. С горной гряды неподалеку им ответила Серебряная грива. Покидая вместе с Курком нашу гору, Леди бежала впереди. Она направилась прямо к поджидавшей их Серебряной гриве, Ночью Леди и Серебряная грива дрались. На следующий день Курок и Серебряная грива вернулись домой без нее. Леди ни на что не похожим ворохом поблекшего меха лежала мертвая в тундре…