Глава 4

В лабиринтах решений

Осень 1992 года была очень сложной для президента. Хотя атака Верховного Совета на средства массовой информации была частично отбита, а президент получил в лице подавляющего числа газет, а значит, и в общественном мнении основательную точку опоры, политические опасности подстерегали его со всех сторон.

Главная была — непрекращающееся падение производства, резкое падение уровня жизни миллионов россиян, а следовательно, и сокращение социальной базы поддержки политики Ельцина и Гайдара. Были предложения создать президентскую партию, которая могла бы стать для него реальной опорой. Однако Ельцин по-прежнему отвергал эту идею. На влиятельный в то время директорский корпус он не мог опереться. В оппозиции к президенту, по данным массового социологического опроса в 36 регионах России, находилось 26 % директоров и 41 % руководителей колхозов и совхозов. Это была огромная и организованная консервативная сила. Многие попросту выжидали, тем окончится схватка Ельцина и Хасбулатова.

В этой обстановке в московской политике огромное значение приобрели политическая интрига и аппаратная игра. Вот почему в тот период много споров велось по кадровым вопросам. Демократы ревниво следили за переменами в окружении президента, нередко воспринимая тактические перестановки как угрозу курсу реформ. Помню, сколько опасений было высказано демократической прессой по поводу назначения Г. С. Хижи на пост вице-премьера. Поначалу его сочли чуть ли не «троянским конем» ВПК. А между тем его рекомендовал Б. Н. Ельцину Анатолий Собчак. Немало острых стрел летело в сторону тогдашнего руководителя Администрации президента Юрия Петрова, который в демократических кругах считался консерватором. При встрече главные редакторы упрекали президента и за то, что он согласился на назначение зам. министра иностранных дел бывшего главу советского комсомола Б. Н. Пастухова. Думаю, что сегодня многие из этих упреков не возникли бы, но тогда в политически перегретое время большее значение имело не то, является ли человек профессионалом своего дела, есть ли у него опыт работы, а к какому лагерю он принадлежит, какое у него политическое прошлое, кем он был при Брежневе или Горбачеве.

Ельцину приходилось вести сложные маневры, чтобы поддерживать оптимальный баланс между молодыми демократами и опытными функционерами. Время показало, что многие из бывших «номенклатурщиков» вполне вписались в демократический пейзаж. Мы как-то забываем о том, что все мы дети и жертвы нашего общего тоталитарного прошлого и что сама КПСС была крайне неоднородна. В последние особенно годы в ее верхнем слое начала формироваться критическая масса вполне либерально мыслящих людей, многие из которых сегодня лояльно работают на демократическую Россию.

Нужно сказать, что малочисленная команда президента часто проигрывала команде Р. Хасбулатова. Хасбулатов собрал в своем ближайшем окружении «тертых» аппаратчиков из бывшего Общего отдела ЦК КПСС. Сильные кадры были взяты и из аппарата М. С. Горбачева. По нашим подсчетам, на Хасбулатова работало не менее одиннадцати человек из команды В. Болдина, бывшего первого помощника Горбачева.

В ближайшем же окружении президента аппаратный опыт имели лишь тогдашний первый помощник В. В. Илюшин и глава Администрации Ю. В. Петров. Их сил явно не хватало, чтобы уследить за калейдоскопом событий. Тем более что и тот и другой обеспечивали главным образом административные нужды президента. Для того чтобы держать руку на пульсе большой политики, у них просто недоставало времени и опыта.

Что касается В. В. Илюшина, то он был «вброшен» из провинции в московскую политику сравнительно недавно, почти не имел связей с московской политической элитой. Вкус к большой политике к нему пришел позднее. Для того чтобы играть политическую роль в команде президента, ему нужно было вначале преодолеть политический монополизм Г. Э. Бурбулиса, а затем и вовсе вытеснить его из окружения президента. В отличие от Бурбулиса В. В. Илюшин предпочитал политических позиций не занимать, убеждений не декларировать, на телевидении не показываться, интервью не давать. Его политический нейтралитет, отсутствие четких политических контуров, настораживали, иногда вызывали раздражение, но, с точки зрения интересов президента, в сущности, это было неплохо. У первого помощника при всех кренах президентской лодки оставалась возможность при необходимости спокойно маневрировать и в центре, и даже левее центра. Но это качество Виктора Васильевича я смог оценить не сразу. Я не помню, чтобы В. В. Илюшин поссорился с кем-нибудь из реальных или потенциальных противников президента. В этом отношении у него был своего рода талант. Он поддерживал хорошие рабочие отношения и с А. Руцким, и с Р. Хасбулатовым, и с Н. Рябовым даже в периоды самой яростной их конфронтации с президентом. Но, видимо, именно эти качества «нейтрального» игрока и ценил в нем президент. Это давало уверенность в том, что в момент, когда президенту требуется совет, первого помощника не подведут ни страсти, ни поспешность, ни политические симпатии. При разговорах об Илюшине после событий октября 1993 года журналисты часто задавали каверзные вопросы. Например, о его особых отношениях с Юрием Скоковым. Или почему в списке ближайших сподвижников Б. Н. Ельцина, подлежащих интернированию и суду, подписанном А. Руцким 3 октября 1993 года, не было его фамилии?

Но это риторические вопросы, на которые необязательно было отвечать.

На любом крутом вираже, когда другого человека могло «занести», Илюшин умел сохранить устойчивость «маятника Фуко». В политике это ценное качество. Президент хорошо отзывается о нем в своей книге «Записки президента». Однако в демократических кругах это его свойство вызывало настороженность. Не знаю, любил ли Борис Николаевич Илюшина, но, безусловно, ценил за высочайшую аппаратную компетентность, за способность быстро выполнить поручение, дать нужную информацию. Но в том, что касается политики, Виктор Васильевич предпочитал не высказывать идей, не формулировать предложений. Как правило, он присоединялся к мнению президента. Умел делать это не суетно, соблюдая достоинство. В отношении Ельцина к Илюшину сказывалась многолетняя привычка: ведь В. В. Илюшин вырос под крылом Ельцина с комсомольской должности в Свердловске до одного из самых влиятельных лиц в государстве. Видимо, Ельцину импонировала и закрытость первого помощника, его неяркость, умение держаться в тени. Я заметил, что В. В. Илюшин никогда не осмеливался шутить при Борисе Николаевиче и всегда придерживался сухого административного тона. Думается, он по-своему страдал от этой системы отношений. При всей кажущейся близости это были отношения президента и высшего чиновника. И Илюшин, кстати, сам любил подчеркивать это. Но, по-видимому, он все-таки остро завидовал тем действительно сердечным и неформальным отношениям, которые имелись у Ельцина с Коржаковым. Отчасти это предопределяло неизменное соперничество между первым помощником и главным телохранителем. Когда у президента «отняли» Коржакова, Борис Николаевич остро переживал это. Некоторое время даже есть в одиночестве ему пришлось привыкать, ибо за многие годы привык делить трапезу именно с Коржаковым. С В. Илюшиным президент, насколько мне известно, расстался достаточно спокойно, во всяком случае внешне.

Вообще, президент не любил ярких людей рядом с собой. В этом он напоминал актера. Ему хотелось, чтобы весь блеск рампы, все аплодисменты принадлежали только ему. В отношении политического успеха он был страшным ревнивцем. Это проясняет многие нюансы его взаимоотношений, в частности, с Ю. Лужковым, В. Черномырдиным, С. Филатовым, позднее с А. Лебедем. Ему не нравилось, чтобы кто-то выступал из его тени.

Итак, возвращаясь мысленно в тревожные дни осени 1992 года, повторю еще раз: команда Р. Хасбулатова явно переигрывала президентскую рать. Нам приходилось догонять события, реагировать на упреждающие, часто очень точно рассчитанные ходы Хасбулатова. Причем реакция Кремля нередко носила декларативный, «лингвистический» характер, облекаясь в форму не политических действий, которых требовали демократы, а президентских выступлений или заявлений пресс-секретаря. Если бы не контроль над силовыми структурами, который президент взял на себя после августа 1991 года, то, боюсь, политическую битву за власть демократы в 1992–1993 годах проиграли бы. Тот факт, что в октябре 1993 года президенту все-таки пришлось прибегнуть к «последнему аргументу королей» и вывести к Белому дому танки, в сущности, говорит о том, что политическую партию мы проиграли.

В этой связи хотелось бы напомнить один из частных, но показательных эпизодов, который говорит о неопытности к неготовности к реальной борьбе тогдашнего окружения президента.

5 августа 1992 года Президент России отбыл в отпуск в Сочи. С ним, по уже установившейся традиции, уехали А. В. Коржаков и В. В. Илюшин. У остальных помощников появилась возможность тоже взять недельки две каникул. Поскольку я заступил на службу в Кремле всего три месяца назад, отдых мне еще не полагался. Я остался в Москве на связи.

11 августа в сводках новостей прошла информация о предстоящем в Москве Совещании товаропроизводителей. Особого значения я ей не придал. Может быть, оттого, что несколькими днями ранее президент встречался с одним из главных организаторов совещания Ю. Гехтом и даже предложил Е. Гайдару выступить на совещании от лица Правительства.

Все это внушало спокойствие.

Но на следующий день мне позвонил один из знакомых журналистов и спросил, знаком ли я с документами и проектом заключительной резолюции Совещания товаропроизводителей. «Документы носят резко антиправительственный и антипрезидентский характер. Вы что там ушами хлопаете?» — резковато спросил журналист.

Я забеспокоился. Насторожило и то, что участники совещания стали усиленно распространять информацию о возможном участии Б. Н. Ельцина в их встрече. Все мои попытки связаться с президентом в Сочи и узнать о его отношении к совещанию не увенчались успехом: «прикрепленный», сидевший на телефоне, отвечал: президент на корте… президент купается… президент отдыхает. Я был еще новичком в команде и не знал, когда можно настаивать, а когда нет.

Между тем в вечерней сводке зазвучали еще более тревожные ноты. Сообщалось, в частности, что директорское лобби на Совещании будет требовать «сильного правительства народного доверия». В переводе на более простой язык это означало, что Совещание товаропроизводителей может стать детонатором требований «свалить» правительство Гайдара. Присланные мне из «Интерфакса» проекты документов Совещания подтверждали эти подозрения. Показательно, что ни в Администрации президента, ни в Службе помощников никто этими документами не располагал.

Крайне обеспокоенный, я позвонил главному редактору «Известий» И. Н. Голембиовскому и попросил о помощи. Игорь Несторович обещал провести «журналистское расследование». Не знаю, кто его вел, но с поразительной оперативностью в газете появилась публикация, проливающая дополнительный свет на эту закулисную интригу. Фактически совещание организовывал Верховный Совет. С благословения Хасбулатова в Москву вызвали 2,5 тысячи участников (главным образом, работников Советов) и пытались представить это номенклатурное собрание как гневный голос всей индустриальной России.

На следующий день, собрав все имевшиеся у меня сведения, я направил в Сочи фельдъегерской почтой записку для Бориса Николаевича:

«…есть основания предполагать, что за Совещанием товаропроизводителей кроется серьезная подножка, если не провокация против Гайдара, а косвенно и против Президента. Само название — „Совещание товаропроизводителей“ — лишь ширма. Директоров заводов там не более одной трети. В первоначальном проекте резолюции Совещания говорится о том, что Правительство ведет геноцид против собственного народа. В телефонном разговоре со мной А. И. Вольский сказал, что ему удалось убедить организаторов смягчить резолюцию. Однако и в новом варианте она звучит как ультиматум Гайдару».

Мне лично с президентом по этому вопросу поговорить так и не удалось. Во время отпуска Борис Николаевич всегда как бы выпадал из системы связи с помощниками. Но через В. В. Илюшина он уполномочил меня сделать соответствующее заявление. На следующий день (в разгар работы Совещания) оно было опубликовано практически всеми центральными газетами.

«…Ни в какие переговоры с кем бы то ни было по поводу своего участия в Совещании товаропроизводителей Президент не вступал. Он не намеревался и не намеревается участвовать в этом собрании… Президент не знаком с документами этого Совещания, и последствия его решений лежат всецело на ответственности его организаторов».

Резко и единодушно атакованное демократической прессой, Совещание товаропроизводителей, задуманное как демонстрация мускулов Хасбулатова и промышленного лобби против экономической реформы, съежилось, как проколотый воздушный шар. Гайдар на него, естественно, не поехал.

Эпизод с Совещанием товаропроизводителей, замысел которого мы чуть было не проглядели, наглядно продемонстрировал, насколько несовершенной была в службе помощников система «раннего оповещения» президента об опасностях. Да и позднее я не раз с огорчением видел, что журналисты подчас оказывались и более информированными, и более политически прозорливыми, чем мы. Неадекватной была и система связи с президентом. Нередко помощники президента вынуждены были вести разговор через охранников или «прикрепленных». Иногда информация проходила и в ту, и в другую сторону в неполном или даже искаженном виде. При таком посредничестве теряются важные политические нюансы, снимается острота, теряется драгоценное время.

В сущности, в работе службы помощников не было определенной системы. Были привычки, традиции и перекосы, родившиеся в период «бури и натиска» под влиянием обстоятельств или сугубо личных свойств участников. В условиях расширявшейся политической ответственности президента нужен был более четкий регламент, сочетающий демократизм и порядок. Если от частного переходить к общему, нужно было бы глубоко переосмыслить систему подготовки и принятия политических решений. В противном случае мы можем еще и еще раз столкнуться с ситуацией наподобие эпизода отмены президентского визита в Японию.

Он настолько поучителен, что мне хотелось бы остановиться на нем поподробнее.

Напомню, что дело происходило осенью 1992 года.

* * *

Многие расценили в свое время инцидент с отменой визита в Японию в свете известного представления о «непредсказуемости» Бориса Ельцина.

На самом же деле решение президента (действительно, не очень элегантное по форме) непредсказуемым было лишь внешне. Ошибка состояла, видимо, в том, что он позволил увлечь себя позитивными перспективами визита, тогда как такие перспективы изначально были более чем сомнительными. Ошибка, уже чисто техническая, состояла в том, что он до последнего оттягивал заявление об отмене поездки, тогда как лучше было бы это сделать раньше или вообще не планировать ее в связи с территориальной проблемой.

Я не исключаю, что тут сказались и определенные психологические моменты. Еще очень живо было соперничество с М. С. Горбачевым, и, возможно, президент Ельцин хотел «сработать» на японском направлении лучше, чем его предшественник. Ельцин действительно стремился разрубить гордиев узел и вывести из тупика российско-японские отношения. На волне трудных, но ярких политических побед 1991–1992 годов ему казалось, что он найдет неожиданную формулу, некое чудесное решение. Воспоминание о мощном и успешном визите в США в какой-то мере затмевало реальные трудности на японском фланге.

Хотя по мере приближения визита сомнения Б. Н. Ельцина все увеличивались, машина подготовки визита продолжала крутиться на основании подписанного президентом еще 19 августа (то есть почти за месяц до предполагаемого визита) распоряжения «Об организационных мероприятиях в связи с официальным визитом Президента РФ в Японию и Республику Корея». Уже был утвержден состав делегации: С. А. Филатов, А. В. Козырев, Г. Э. Бурбулис, Ю. В. Петров, В. В. Илюшин, П. С. Грачев, П. О. Авен, послы в Японию и Республику Корея — Л. А. Чижов и А. Н. Панов.

Политическая часть распоряжения о подготовке визита свидетельствовала о том, что президент рассчитывал сдвинуть отношения с восточным соседом с мертвой точки и создать реальную атмосферу добрососедства и сотрудничества. Предполагалось подписать Итоговый политический документ, который фактически ликвидировал бы нездоровое и противоестественное состояние «ни войны, ни мира» между Японией и Россией. Это могло бы создать совершенно новую политическую и экономическую атмосферу во всем Азиатско-Тихоокеанском регионе. В качестве жеста доброй воли Россия намеревалась вывести свой военный контингент с Южных Курильских островов. В распоряжении президента содержалось указание Министерству обороны предоставить соответствующий график до начала визита. Однако в распоряжении не содержалось никакого намека на «алгоритм» решения территориальной проблемы.

В порядке подготовки визита в японскую столицу уже неоднократно, как это принято, выезжали представители Службы безопасности и Протокола Президента, мощные транспортные самолеты уже перебросили в Токио тяжелые, бронированные «ЗИЛы», уже известен был день и даже час, когда Б. Н. Ельцин, большой любитель спорта, побывает на матче по национальной борьбе «сумо», уже промерены и проверены были все изгибы маршрута… А президент все еще маялся бессонными ночами, не находя главного, политического смысла своего визита. Безошибочного решения, похоже, и не было.

Высказывалось много противоречивых суждений о причинах отмены визита. Но, на мой взгляд, истоки этого политического скандала следует искать не в ситуации осени 1992 года, а раньше, когда сам Ельцин, вероятно, и не предполагал, что судьба сделает его Президентом России.

И в этом качестве он в какой-то мере был вынужден «платить» и за внешнеполитические просчеты Горбачева. Начиная с Берлинской стены и добровольного ухода тогда еще СССР из стран Восточной Европы, где у нас были мощные политические, военные и экономические позиции, у зарубежных политиков начало формироваться крайне опасное представление о том, что от Горбачева, если его очень сильно похвалить за заслуги перед демократией, можно получить бесплатно не только Берлинскую стену, но и значительно больше. Демократическое крыло российской общественности в этот период тоже находилось под влиянием ряда достаточно абстрактных идей, возникших как реакция на прежний жесткий курс во внешней политике СССР. Демократическая пресса камня на камне не оставила от сталинской внешней политики, отвергая в ней не только все тоталитарное, но и то, что было обусловлено реальными национальными интересами.

В этом свете легче понять японцев, занявших очень жесткие позиции в преддверии визита Б. Н. Ельцина в Японию. «Если русские так легко уступают свои мощные бастионы на Западе, почему бы им не отдать крохотные острова на Востоке?» — так, похоже, рассуждали в Токио. И эта внешнеполитическая логика Японии вполне укладывалась в логику «мирной капитуляции» во внешней политике Горбачева. Осуждать за это японских дипломатов было бы фарисейством. Другое дело, что в Японии вовремя не уловили ни разницы между идеалистом Горбачевым и прагматиком Ельциным, ни перемен в политической психологии России.

Борис Ельцин, может быть, и был изначально готов пойти на передачу островов японцам во имя мощного притока японских капиталов. Но он уже не мог сделать того, что в свое время мог делать Горбачев. К этому времени идеология «мирной капитуляции» была на излете. Сознание, что Россию обсчитали на Западе, оборачивалось жесткостью по отношению к Востоку. Ельцину отдать крохотные острова стало много труднее, чем Горбачеву — всю Восточную Европу.

Ко времени запланированного визита Ельцина в Японию единства «партии и народа», которым можно было бы оправдать все, что угодно, уже не было. Реально существовали оппозиционные партии, оппозиционная пресса и, может быть, главное — оппозиционный и резко агрессивный Верховный Совет, который только и ждал серьезной ошибки президента, чтобы броситься во фронтальную атаку. Непримиримая оппозиция уже размахивала угрозой импичмента. Передача Японии группы островов могла бы стать реальным поводом для начала этой процедуры под предлогом предательства президентом национальных интересов. Никакие юридические аспекты территориальной проблемы в расчет приняты, естественно, не были бы. Победили бы страсти.

Сегодня, по истечении времени, когда есть возможность проанализировать в совокупности и документы, и личные записи, и прессу того периода, и последовавшее за отменой визита развитие политической ситуации в стране, прихожу к выводу, что Борис Ельцин в то время даже не вполне сознавал, по краю какой пропасти он шел, готовясь к визиту в Японию.

Хотелось бы вспомнить и еще об одном обстоятельстве — о позиции прессы. Демократическая пресса, анализируя «pro et contra» территориального урегулирования, в целом соглашалась со справедливостью передачи островов Японии. Я далек от утверждений, что ряд демократических изданий пошли на поводу у прояпонского лобби в Москве, хотя такое мнение муссировалось в политических кругах. Скорее, пресса исходила из остро модных тогда «общедемократических» представлений о «справедливой» внешней политике государства. Конечно, едва ли кто станет отрицать, что в Москве существовала прояпонская группа давления. Само обилие газетных публикаций, представляющих преимущества «прояпонского варианта», наводит на определенные выводы. В какой-то степени позиция именно демократической прессы затемняла для президента сложности реальной ситуации. Больше говорилось о преимуществах решения на основе «справедливости и гуманности», нежели о подводных рифах и реальных последствиях.

В любом случае МИД, возглавляемый в то время А. Козыревым, готовил визит и был горячо заинтересован в его успехе. Но очевидно было и другое: что визит не мог быть успешным без решения территориальной проблемы.

В своей книге «Записки президента» Б. Н. Ельцин говорит об этом: «Я не привык ездить просто ради поездки, ради встречи, ради соблюдения дипломатического этикета…» Значит, визит должен был иметь результат.

Вероятно, этот дуализм ситуации: визит должен быть успешным, иначе зачем этот визит и… полная неясность, как же достичь этого успеха, создавал атмосферу большого политического «люфта».

В общественном мнении сложилось представление, что Министерство иностранных дел России в целом благожелательно относится к передаче островов. В аналитическом обзоре «Отношение общественности и СМИ к проблеме Курильских островов», подготовленном Службой оперативной информации Администрации Президента РФ, позиция МИД квалифицировалась следующим образом: «Деятельность МИД РФ по проблеме Южных Курил оценивается прессой как „благожелательная“ по отношению к Японии либо как „прояпонская“ и даже „предательская“ по отношению к России. МИД обвиняется в негласном обсуждении проблемы, в подготовке тайного, „аппаратного“ варианта передачи островов».

Похоже, что и у самого президента были опасения, что именно МИД уже на раннем этапе разработки проблемы совершил ошибку, дав повод для надежд на скорое решение территориальной проблемы.

«Я держал паузу, потому что понимал — перебирать оттенки бесполезно, ошибка была где-то в самом начале, — пишет в своей книге президент. — С самого начала и наш МИД, и вообще все официальные делегации исходили только из краеугольного вопроса о „северных территориях“… Но с приближением даты вылета в Токио я все отчетливее понимал, что визит заваливается».

В упомянутом выше обзоре прессы содержался довольно подробный перечень аргументов как сторонников, так и противников передачи островов Японии Я приведу их полностью, поскольку эта записка просматривалась Ельциным и, возможно, отчасти повлияла на его окончательное решение. Аргументы сторонников «прояпонского варианта»:

1. Россия не имеет достаточных юридических прав на владение островами.

2. Острова не имеют большого экономического значения.

3. Япония в качестве «платы» за уступку островов может оказать значительную экономическую помощь России.

4. Передача островов Японии — в духе «нового мышления», вызовет одобрение на Западе.

У противников передачи островов аргументов набиралось больше. Вот они:

1. Острова обладают ценными запасами минеральных и биологических ресурсов.

2. Получение «платы» за острова весьма проблематично. Япония всегда подчеркивала, что платить за возвращение «своих» островов не собирается.

3. Уступка окончательно подорвет международный авторитет России, ослабит ее позиции в отношениях с рядом государств, которые могут предъявить аналогичные претензии.

4. Поспешная и окончательная уступка островов лишит Россию в будущем возможности использовать это как «дипломатический козырь».

5. Уступка островов будет расценена общественным мнением России как «очередное предательство национальных интересов». Это резко обострит и без того сложную внутриполитическую ситуацию, вызовет непредсказуемые последствия, особенно на Дальнем Востоке.

6. С точки зрения международного права, Россия обладает «неполными» (не полностью оформленными) основаниями владеть островами. Но Япония не обладает никакими правовыми основаниями (кроме островов Хабомаи), вопрос о которых можно передать на решение Международного суда ООН.

7. Уступка островов ухудшит геополитическое и стратегическое положение России на Дальнем Востоке.

При принятии окончательного решения Б. Н. Ельцин, несмотря на свою неприязнь к прокоммунистическому Верховному Совету, не мог не учитывать царивших там настроений. В начале июля в Верховном Совете состоялось рабочее совещание по проблеме островов, на которое были вызваны ответственные сотрудники Министерства иностранных дел и приглашены независимые эксперты. Позиция МИД была подвергнута резкой критике. Министерство обвиняли, в частности, в том, что оно в ущерб переговорной позиции России без особых на то оснований готово идти на поспешную демилитаризацию островов даже в нарушение последовательности, обозначенной в поэтапном «плане Ельцина».

Критика российского МИДа еще более усилилась, когда газета «Российские вести» опубликовала подборку материалов «Южные Курилы в океане проблем», которые, как подчеркивалось в редакционном комментарии, отражали точку зрения «ведущих экспертов МИДа». Я помню, что эта публикация удивила многих в окружении президента и мне пришлось звонить главному редактору газеты Валерию Кучеру, чтобы уточнить происхождение публикации. Приведу основные положения этой подборки,

«Курилы перестали быть японскими, но не стали советскими. По совместной декларации 1956 года, ратифицированной обеими сторонами, СССР соглашался на передачу Японии островов после подписания мирного договора. Односторонний отказ СССР от выполнения положений о передаче островов был неправомерен и не мог иметь юридических последствий… Отсюда необходимость и обязательность обсуждения Россией и Японией вопроса о принадлежности островов Итуруп, Кунашир, Шикотан и Хабомаи. То, что мы сдержанно называем „территориальной проблемой“ в российско-японских отношениях, в мире рассматривается как один из региональных конфликтов. Наряду с ситуацией на Корейском полуострове и вопросом Тайваня он оказывает дестабилизирующее воздействие на всю обстановку в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Не подписав из-за пограничной проблемы мирный договор с Японией, мы никак не можем вырваться из конфронтационного прошлого, в то время как в Европе демократические государства-партнеры окончательно перевернули послевоенную страницу мировой истории. Конфликт с Японией осложняет и отношения нашей страны с государствами „большой семерки“, тормозит процесс разоружения во всем регионе, ослабляет эффективность наших инициатив в этой сфере. Отсутствие признанной границы представляет потенциальную опасность и для России, и для Японии. То есть проблема политическая может перерасти в конфликт, что, естественно, не в интересах мира. Россия сделала весомую заявку на вступление в клуб цивилизованных государств. Для них действия России в отношении Японии — это, по существу, пробный камень для проверки истинности наших намерений во внешнеполитической сфере. Ясно, что жесткая позиция по территориальному вопросу, унаследованная от тоталитарной системы, сегодня выглядит как рудимент холодной войны и блокирует процесс окончательной нормализации российско-японских отношений».

Публикация произвела большой шум и спровоцировала закрытые парламентские слушания, на которых крайне резко звучали требования кадровых перемен в Министерстве иностранных дел. Большая группа депутатов тогдашнего Верховного Совета обратилась к президенту Ельцину с призывом не допустить передачи островов без всенародного референдума. Ясно, что проводить референдум в той напряженной обстановке было бессмысленно: оппозиция, безусловно, превратила бы его в очередную антипрезидентскую акцию.

У меня сохранились записи двух встреч президента, которые состоялись одна за другой 16 и 17 июля 1992 года в Кремле с группой главных редакторов крупнейших газет и с членами Президентского консультативного совета. И хотя до визита было еще далеко и речь шла о другом, на обеих встречах затрагивалась проблема Южных Курил.

Б. Н. Ельцин (на встрече с главными редакторами):

— …ну есть же в мировой практике какие-то примеры? Это, кстати, и по Курильским островам. Мне предстоит визит в середине сентября. Я уж сам измучился и всех, кто к этому имеет отношение, измучил. Самые умные головы думают. Ну что же мне — сорвать визит, если просто приехать и ничего не сказать, никакого шага ни туда ни сюда. Идти на отдачу этих островов тоже нельзя.

Голос:

— Это невозможно.

Б. Н. Ельцин:

— Нас воспитывали ничего не отдавать.

Голос:

— Ни пяди!

Другой голос:

— Надо в аренду сдать.

Б. А. Куркова:

— Этот вариант придумал Полторанин.

Б. Н. Ельцин:

— У меня вариантов уже восемь. Один из вариантов — сделать международным парком, вернее заповедником. Чтобы никакой промышленности. Туризм. Там прекрасные места. Я был. Просто удивительная природа: лес, море, горячие источники.

М. Н. Полторанин:

— Я предлагал, когда был в Японии: помогайте нам, помогайте экономику поднимать… А они говорят — это ваша российская проблема. Нет, — говорю, это мировая проблема. Нет, — отвечают, — российская! Ну, если российская, тогда мы готовы на двух островах вести захоронение ядерных отходов…

Б. Н. Ельцин:

— Я скажу, интересная позиция у Солженицына. Я когда прилетел с официальным визитом в США, уже поздно вечером, первое мое действие позвонил Солженицыну. Состоялся очень хороший разговор, минут 30–40. По многим проблемам говорили с ним. И вот Курилы. Я, — говорит, — изучил всю историю, начиная с XII века. Не наши это острова. Отдайте. Но — дорого!..Конечно, психологически у нас народ, тем более в этом году, не выдержит.

О. М. Попцов:

— Взрыв будет. Это даст повод.

Б. Н. Ельцин:

— Все-таки надо искать здесь какое-то решение…

И поиск продолжался, хотя уверенности в успешности предстоящего визита не прибавлялось. Накапливались раздражающие факторы: ставшее слишком заметным и навязчивым лоббирование японцами своей позиции, нежелание идти на компромиссы, явная уклончивость ответов, когда Россия поднимала вопрос об экономической помощи. Видимо, ошибкой японской дипломатии было то, что она вовлекла в спор страны «большой семерки». Япония представляла дело так, будто среди крупнейших промышленно развитых стран, к партнерству с которыми стремилась Россия, существует единое мнение, что Россия должна отдать острова Японии. Между тем такого единства не было. Ряд политиков Западной Европы в конфиденциальных разговорах с Б. Н. Ельциным говорили о том, что их даже раздражает чрезмерная настойчивость Японии. В российском обществе, которое, по известным причинам, не было информировано о ряде личных контактов президента, создавалось впечатление, что Россию «взяли в кольцо» и хотят вынудить пойти на односторонние уступки. Вместо того чтобы показать готовность к компромиссу, японские дипломаты усиливали нажим по всем направлениям. Соответственно формировалось и японское общественное мнение. Японские СМИ, действуя словно по канонам советской пропаганды, сформировали бескомпромиссную поддержку требованиям о возвращении островов. Фактически японское правительство стало заложником этой позиции и ему ничего другого не оставалось, как требовать мгновенного решения.

Нужно сказать, что в то время у моих коллег по Службе помощников и у меня в кремлевском кабинете побывало немало японских общественных деятелей, политиков, журналистов. Это была обычная японская практика «политических десантов» — вполне естественное для дипломатии стремление прощупать нюансы российской позиции, которые не всегда можно было уловить из сверхосторожных высказываний сотрудников МИДа. В этой осторожности между тем были и свои негативные стороны. Японские партнеры так и не уловили ни специфики состояния общественного мнения России, ни узости политического коридора, в котором мог маневрировать Б. Н. Ельцин.

Но в высказываниях самих японских дипломатов обращало на себя внимание все то же поразительное единообразие мнений. Создавалось неприятное ощущение, что они представляют не «голос общественности», а озвучивают одну и ту же инструкцию. Я пытался предостеречь японских посетителей от одномерного подхода, но боюсь, что мои усилия пропали даром. В конце концов, мне пришлось прибегнуть к более радикальному средству — к интервью, которое я дал агентству «Интерфакс» и которое получило определенный резонанс. «Известия» так прокомментировали его: «Последним по времени пропагандистским выстрелом, рассчитанным на смягчение японской позиции по спорной территориальной проблеме, стало заявление пресс-секретаря Президента России Вячеслава Костикова. В очередной раз, повышая ставки в преддверии визита Ельцина в Японию, пресс-секретарь предостерегает: „Если Президент России придет к выводу, что у Японии действительно отсутствует необходимое понимание российской действительности, то не исключена возможность того, что позиция Бориса Ельцина станет более жесткой“». Предостерегающие заявления делали первый помощник президента В. В. Илюшин и глава Администрации президента Ю. В. Петров, который выезжал в Токио на подготовку визита. Японская сторона не слышала этих намеков и делала вид, что они являются частными мнениями и не отражают позиции президента.

После того как визит уже был отложен, советник посланника посольства Японии в Москве господин Х. Сигэта в переданном в МИД России меморандуме жаловался, что японцам трудно определить границу между тем, что хотел сказать президент, и тем, что пресс-секретарь говорит от своего имени или как журналист. Должен заметить, что мне, действительно, приходилось неоднократно говорить, пользуясь своей «профессиональной крышей» журналиста. Это давало возможность либо прозондировать общественное мнение, либо высказать точку зрения самого президента, нарочито камуфлируя ее под неформальное высказывание пресс-секретаря. Но в столь серьезном вопросе, как подготовка визита в Японию, мне, конечно же, и в голову не пришло бы отклониться от «генеральной линии» президента.

Как и ряд других помощников президента, я был вовлечен в подготовку визита и жадно следил за всеми политическими кружевами, которые плелись той и другой стороной. Нужно сказать, что, мучаясь поисками решений, президент стимулировал все свое окружение на поиск идей, даже самых фантастических, исходя из понимания, что и в фантазии может обнаружиться реалистическое зерно. И многие приносили в Кремль свои варианты. В конце концов у президента собралось двенадцать вариантов. И он, как скупой рыцарь, собирал все это и, ни с кем не делясь собственными соображениями, раскладывал из вариантов мучительный пасьянс.

Можно сказать, что президент боролся за визит до последнего. Об этом свидетельствует, в частности, и то, что до самых последних дней в службе помощников президента продолжалась работа над текстами его выступлений в Японии.

К этому времени между группой президентских спичрайтеров и пресс-секретарем сложились дружеские отношения. Мы делились идеями, информацией, обсуждали те или иные повороты политики. В небольшой кабинет Людмилы Григорьевны Пихоя, которая возглавляет группу спичрайтеров, без всяких формальностей заходили и члены Президентского совета, и политологи, и политики, и депутаты. Частыми гостями здесь были, особенно в моменты, когда нужна была особая концентрация усилий, и Е. Т. Гайдар, и Г. Э. Бурбулис (даже и после того, как он перестал быть Госсекретарем), и С. М. Шахрай. Сюда с шумом врывался темпераментный политолог А. Мигранян, требуя внимания и похвал; здесь скупо отвешивал слова Караганов. Здесь, вооруженный данными социологических опросов, скептически слушал наши тирады мудрый Юрий Левада. Тут бывали известные журналисты, писатели и просто политические энтузиасты, готовые в память об августе девяносто первого «простить Ельцину все» и бесплатно пилить осиновые дрова политики. В сущности, здесь была маленькая политическая кухня, где в неформальной обстановке, с искренним энтузиазмом обкатывались идеи и формулировки, которые потом ложились на стол Бориса Николаевича в виде проектов его выступлений. Дискуссии проходили шумно, остро, без всякой субординации, без протокола и без записей. Мы часто сожалели, что при таких «мозговых атаках» не присутствует президент.

Обычно работа над официальными речами президента велась по такой схеме: президент ставил самую общую задачу, давал ключевые политические элементы, а помощники в процессе подготовки выступлений внедряли в текст свои собственные идеи и заготовки, которые потом либо принимались, либо отвергались президентом. Но бывали периоды, когда даже при подготовке серьезных выступлений мы не получали никаких политических ориентировок. С течением времени, видимо с нарастанием политической и физической усталости президента, такое случалось все чаше и чаще. Это, конечно, были мучительные моменты, поскольку иногда всю или почти всю проделанную работу приходилось выбрасывать в корзину за ненадобностью. Но были и радостные мгновения когда текст, а следовательно, и идеи, рожденные в тесном товарищеском кругу, обретали в устах президента политический вес, становились плотью реальной политики.

Нас, естественно, огорчало то, что Борис Николаевич, как, впрочем, и всякий крупный политик, чаще всего забывал сказать слова благодарности тем, кто обеспечивал для него «бурные и продолжительные аплодисменты». Иногда после крупных политических акций президент подписывал приказы о премиях (как правило, в размере месячного оклада), что при скудной кремлевской зарплате всегда было кстати, но слово благодарности от президента у нас всегда ценилось выше рублевого довеска. Если президент забывал о нас, мы, с философским пониманием суетности политики, после успешного дела сами вознаграждали себя, говоря друг другу всякие приятные слова.

В один из дней августа все того же 1992 года, не помню теперь уж, по какому случаю, я оказался в кабинете президента «один на один» с Борисом Николаевичем. У него выдалась редкая свободная минута, и он был расположен поговорить, что случалось не так уж часто.

У меня была маленькая «сверхзадача», которую мне никак не удавалось решить. В среде интеллигенции росли критические настроения в отношении реформ. Довольно широкое распространение получил тезис, что «рынок убивает культуру». Отход интеллигенции от поддержки реформ и президента был очень опасен. По сути, интеллигенция в то время, несмотря на все трудности и ошибки власти, в основном поддерживала Ельцина.

Среди деятелей культуры росли опасения в связи с распространением фашистской идеологии в России. Множились издания профашистского толка с «российской спецификой». Я информировал Бориса Николаевича по этому вопросу, по его поручению разговаривал с тогдашним руководителем МВД В. Ф. Ериным. Но ничего конкретного сделать не удавалось: сказывалось странное нежелание Прокуратуры заниматься этим вопросом. Фактически в России отсутствовало даже определение, что такое фашизм. Министерство печати столкнулось с трудной проблемой: оно давало разрешение на издание совершенно безобидной газетки, а через некоторое время оказывалось, что появилось еще одно махровое полуфашистское издание. Закрыть газету без соответствующего закона было невозможно.

Московская интеллигенция, возмущенная бездействием и беспомощностью властей, настаивала на встрече с президентом. Президент был к такой встрече не готов, опасался, что все обернется «говорильней», а этого он терпеть не мог. Его можно было понять. Я предложил сделать обращение Б. Н. Ельцина к интеллигенции, чтобы как-то успокоить ее. Мне поручили подготовить текст. Но и текст (президент прочитал его в Сочи, где был на отдыхе) не понравился: «Слишком длинно и абстрактно», — отозвался он. Тем не менее идея откровенного разговора президента и интеллигенции жила, и я всякий раз при удобном случае напоминал президенту об этом.

Хотел напомнить и теперь. Но все недели, предшествовавшие визиту в Японию, президент был настолько сосредоточен на японской тематике, что, похоже, ни о чем другом говорить не мог.

Не успел я раскрыть рот, чтобы завести «старую пластинку» о важности встречи с деятелями культуры, как он опередил меня.

— Говорят, у вас тоже есть план, как быть с островами. Все, кто приходит ко мне в кабинет, имеют свой план, — проговорил он и усмехнулся с горечью.

Мне было крайне неловко, но все-таки пришлось признаться, что да, действительно кое-какие соображения есть.

— Ну и что там у вас?

Я начал говорить об идее «аренды политического суверенитета» островов на период от 50 до 99 лет. В соответствии с этим предложением Россия сохраняла бы на островах символическое присутствие в виде «генерал-губернатора». Аренда, разумеется, имела бы стоимостное выражение. Кроме того, должны были бы быть оговорены особые экономические права России на предоставляемых в аренду территориях. Передавая острова в долгосрочную аренду, Россия сохраняла бы юридический суверенитет над ними. Это в какой-то степени соответствовало идее Б. Н. Ельцина — перенести окончательное решение этого вопроса на начало XXI века, подготовить почву для его решения будущим поколением политиков.

— М-да, — вздохнул президент. — Каких только идей не услышишь! Присваиваю вашему варианту номер «девять», — грустно пошутил он.

Разговор на этом, однако, не кончился. Борис Николаевич вдруг вспомнил о моем скромном участии в подготовке его речи в американском Конгрессе.

— Кое-какие места были очень удачными… — как бы невзначай проговорил он.

— Хотите, чтобы я попробовал в связи с Японией?

— Я бы не возражал…

Так родился довольно обширный, около девяти страниц, текст — «К визиту в Японию. Элементы выступления», — который я передал президенту через несколько дней. Не могу с уверенностью сказать, читал ли его Борис Николаевич или нет. Ко мне он не вернулся и, видимо, находится в президентском архиве. Поскольку визит был отложен, а подготовленные службой спичрайтеров проекты речей не были произнесены, то следы своего участия искать было негде.

Сам президент до последнего не принимал окончательного решения. От него в сторону японского руководства постоянно шли достаточно ясные сигналы: давайте вместе искать компромисс, предлагайте варианты ваших решений, именно варианты, дающие возможность политического маневра. Весьма вероятно, что он ждал какого-то сигнала из Токио. Он не исключал даже того, что окончательное его решение сложится уже на японской земле под влиянием впечатления от первых переговоров. Ведь не случайно же он настойчиво повторял, что объявит о своем решении на второй день визита. Обычный человек, наверное, имел право не обратить внимания на эту фразу. Но ее должны были услышать и попытаться расшифровать японские дипломаты. Повторенная президентом несколько раз, она имела серьезный смысловой намек.

Была и такая надежда — демонстрация российской стороной многовариантности, готовности к политической импровизации и гибкости вызовут в Токио адекватный ответ. Такого отклика не последовало. Напротив, японская дипломатия начала публично демонстрировать давление.

Я помню, какое неприятное впечатление на вей команду президента и, естественно, на самого Б. Н. Ельцина произвело то, что в Мюнхене, во время встречи «большой семерки», под очевидным для всех давлением Японии в Мюнхенскую декларацию был включен пункт, касающийся «северных территорий». Был нарушен очень важный принцип двусторонности при разрешении спора между соседями.

Тем не менее вплоть до отмены визита, президент надеялся, что Япония сможет преодолеть «ступор» в своей позиции. В Токио все еще находилась группа подготовки. Некоторые надежды были связаны с ожидаемым приездом в Москву министра иностранных дел Японии господина Ватанабэ. Надежды эти не оправдались. Ватанабэ не привез из Токио ничего нового. Разочарование Б. Н. Ельцина было чрезвычайно велико, и этим в значительной мере объясняется та жесткость, с которой он говорил с министром. Ельцин сидел с окаменевшим лицом, на скулах у него играли желваки. Говорил он сухо, едва открывая рот.

Я присутствовал на этой встрече и имею возможность воспроизвести основные элементы ее хода.

Ватанабэ:

— Есть решимость сделать так, чтобы визит блестяще завершился, в отличие от приезда Горбачева.

Ельцин:

— В то время вы не считали визит Горбачева неудачным.

Ватанабэ:

— Горбачев не смог полностью отмежеваться от коммунизма.

Ельцин:

— Не будем обсуждать кандидатуру Горбачева. Нет времени.

Ватанабэ:

— Мы знаем Вас как человека реальных действий. Японский народ возлагает надежды на реализацию ваших решений.

Ельцин, угрюмо и молча смотрит на министра. Ватанабэ:

— Помню нашу последнюю встречу. Вы говорили, что Япония мало помогает России. Я изучал этот вопрос. Действительно, помощь задерживается.

Ельцин:

— Я подтверждаю, что Япония находится на последнем месте из стран «семерки» по помощи. А Япония все спорит, дать или не дать сто миллионов. Мы не торгуемся и не спорим о ста миллионах.

Ватанабэ:

— Есть причины задержки. Главная причина — во внутренней системе получения помощи в самой России.

Ельцин:

— Другим это почему-то не мешает. Япония пока не выходит на реальный масштаб экономических отношений с Россией.

Ватанабэ:

— Несмотря на отсутствие нормализации в государственных отношениях, Япония делает все возможное для оказания помощи вашей стране.

Ельцин молчит, однако на его лице смешанное выражение удивления и раздражения.

Ватанабэ:

— Мы хотели бы, чтобы вы с премьер-министром Миядзавой построили новые отношения между нашими странами. Если раньше мы требовали четыре острова немедленно, то сейчас мы идем навстречу. Если Россия признает суверенитет Японии над этими островами, то мы будем очень гибкими в отношении сроков и условий передачи. Мы передали господину Козыреву наши гибкие предложения. Но реакции пока нет. Нет комментариев. Я прошу дать ваши контрпредложения. Мы знаем вашу идею пятиэтапного урегулирования. Есть ли альтернатива этому плану? Хочу попросить признать действенность совместной декларации 1956 года и ее 9-й статьи. Этого не сделал Горбачев. Мы просим по островам Итуруп и Кунашир принять политическое решение. Обозначить направление для переговоров по поводу принадлежности, исходя из истории.

Ельцин:

— Ваша позиция не неожиданна для нас и не нова. Я не допускаю никаких предварительных условий в отношении России. Мы готовы вести переговоры. Но я не имею возможности изложить свою точку зрения. Она будет изложена в Токио.

Ватанабэ:

— Я понял, что Президент скажет свою точку зрения в Токио? Но Япония нуждается во времени, чтобы принять решение. Я боюсь, что если вы раскроетесь только в Токио, то у Миядзавы будут трудности осмыслить ваши идеи.

Ельцин:

— Я уважаю вас, господин министр, и ваш профессионализм. Но позиция Японии в течение этого года по «северным территориям» усложнила решение вопроса и накалила обстановку как в России, так и в Японии. Я пока не вижу стремления Японии конструктивно двигаться вперед. Чем больше будет нажим, тем труднее будет решать этот вопрос.

Б. Ельцин был крайне раздражен и недоволен этой встречей. Ему, очевидно, даже было трудно это скрыть. Он сухо попрощался и быстро вышел своей тяжелой походкой. Мне думается, что именно эта встреча окончательно убедила президента не ехать в Японию. Однако внешние проявления того, что визит катастрофически рушится, стали заметны лишь через неделю после встречи с министром иностранных дел.

На 9 сентября была намечена большая пресс-конференция Б. Н. Ельцина, посвященная предстоящему визиту. С учетом ее масштаба мы приготовили просторный зал в четырнадцатом корпусе Кремля, который к моменту начала пресс-конференции был забит до отказа. Была представлена вся мировая пресса. Первые ряды заблаговременно заняли предусмотрительные японцы. Ничто еще не предвещало скандала. О жестком разговоре Ельцина и Ватанабэ, из которого можно было бы сделать определенные выводы, знал лишь ограниченный круг лиц.

В этот день (9 сентября) проходило совещание Совета Безопасности. Вопрос о визите в Японию не стоял в его повестке дня. Очевидно, решение об отмене визита президент принял самостоятельно.

Примерно за час до начала пресс-конференции (в перерыве заседания Совета Безопасности) Борис Николаевич вызвал меня к себе и сказал, что визита в Японию не будет.

— Объявлять об этом пока не нужно, это будет сделано по дипломатическим каналам. Но пресс-конференцию отмените. Скажите, что заседание Совета Безопасности идет сложно и необходимо мое присутствие. Извинитесь перед журналистами от моего имени.

Я так и сделал.

В зале было впечатление шока. Мне казалось, что вся масса журналистов вместе с камерами, объективами, микрофонами обрушилась на меня. Видно было, как находившиеся в задних рядах журналисты ринулись вперед, роняя стулья и расталкивая друг друга. Из зала доносилось: «А визит? Отменяется ли визит?»

Что я мог сказать? Воспользовавшись дверью, которая была у меня за спиной, я быстро вышел из зала. Ринувшихся вслед за мной журналистов остановила охрана.

В этот же день несколькими часами позже пресс-служба президента выпустила подготовленное Министерством иностранных дел сообщение о переносе визита на более поздний срок.







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх