Кризис и мы

Как это происходит

Великий эксперимент. Фрагмент. Художник Илья Глазунов


О мировом кризисе в России говорят много и сбивчиво. Российские фондовые рынки доказали свою успешную интеграцию в мировой финансовый рынок - они уже несколько раз подряд обваливались вслед за американскими и западноевропейскими. Каждый такой обвал, или, как теперь осторожно говорят, «корректировка», завершается небольшим восстановлением курсов, после чего аналитики дружно заявляют о том, что худшее позади. Затем следует новая корректировка, завершающаяся очередной порцией оптимистических заявлений.

Мировой кризис на России пока сказывается именно в финансовом измерении - цены в магазинах растут, биржи падают, а население недоумевает: что это значит? Есть только отдельные неприятные симптомы. Вот цена на нефть вдруг пошатнулась. Вот очередной отечественный банк пришел в правительство с просьбой отдать ему наши пенсионные сбережения - большая часть российских мужчин до пенсии все равно не доживет!

Публика на подобные новости реагирует с недоумением. Вроде бы что-то плохое происходит. Но как это нас касается? Обычная жизнь идет своим чередом. А инфляция воспринимается как некая загадочная напасть, никак с мировыми процессами не связанная.

Между тем финансовый кризис, развернувшийся в США, уже продемонстрировал, насколько наивен был либеральный экономический курс, относительно которого существует полный консенсус внутри отечественной элиты, что официальной, что оппозиционной. Резкое падение курса акций американских ипотечных компаний Fannie Mae и Freddie Mac впрямую отразилось на российском Центральном банке. Это те самые денежки, которые правительство отказывалось инвестировать в отечественную экономику, пугая нас инфляцией. И откладывало на черный день. Черный день вообще-то еще не наступил. А вот с деньгами что-то не то случилось. И инфляция каким-то образом все равно разразилась, несмотря на все усилия Минфина…

Аналитики успокаивают публику рассуждениями о том, что до полного банкротства этим компаниям еще далеко: значит, вложенные в них средства Центрального банка не пропадут. Официальные лица заявили: во-первых, они снижают вложения в проблемные американские компании, во-вторых, зампред Центробанка Алексей Улюкаев заявил, что «риска нет», этим вложениям ничего не грозит, поскольку выплаты по облигациям гарантированы правительством США. В общем, как в старом анекдоте. Во-первых, я не брал твою тачку, а во-вторых, когда я ее взял, она была уже сломана.

На самом деле облигации покупались не ради получения выплат по ним, а для того, чтобы иметь возможность их перепродать по растущему курсу. Однако теперь массовый сброс американских бумаг Центробанком (продано около 40 % ранее приобретенных облигаций американских ипотечных агентств) произошел в условиях, когда эти облигации резко упали в цене.

Теперь попробуем решить простенькую арифметическую задачку на уровне 5-го класса. Курсы упали на 40 %. Российские финансовые власти инвестировали порядка 100 миллиардов долларов из своих золотовалютных запасов, составлявших к весне 568 миллиардов, в американские ипотечные агентства. Сколько денег уже потеряно?

Это только начало.

Деловые люди, эксперты, чиновники и интеллектуалы дружно пытаются нам доказать, будто нас мировой кризис не коснется. Во всем мире банки и ипотечные компании с трудом борются за выживание, зато у нас они будут процветать. По всему миру недвижимость падает в цене, но в Москве и Петербурге она, как ни в чем не бывало, будет расти. Короче, капитализм в одной отдельно взятой стране так же самодостаточен, неуязвим и самобытен, как сталинский социализм во все той же отдельно взятой стране. Не совсем понятно, правда, зачем российские чиновники и бизнесмены столь рьяно стремились открыть рынки и втянуть нас в глобальную экономику, если сейчас мы собираемся жить какой-то совершенно особой жизнью, не имеющей ничего общего с тем, что происходит во всем остальном мире.

Вы в это верите?


Анатомия распада

Вместо того чтобы пытаться заклинаниями о нашей неуязвимости «заговорить» рынок, следовало бы задуматься о реальном механизме происходящих процессов, чтобы понять, как и когда отразятся они на нашей жизни.

Итак, что же все-таки происходит с мировой экономикой?

Циклические кризисы перепроизводства присущи капитализму с начала его существования и хорошо изучены - Рикардо, Марксом и Кейнсом. Правда, во второй половине ХХ века принято было считать, что подобные кризисы, по крайней мере, в их классической форме, ушли в прошлое, благодаря государственному регулированию и социальным реформам, последовавшим после Второй мировой войны. При этом забывают лишь об одной «мелочи» - большая часть этих реформ после 1990 года отменена, механизмы государственного регулирования либо уничтожены, либо видоизменены, а потому вместе с восстановлением «нормальной» рыночной экономики, которую извратили социалисты и коммунисты, возвращаются и циклические кризисы.

Механизм этих кризисов предельно прост. Поскольку компании стремятся одновременно наращивать производство и сдерживать рост заработной платы, то рано или поздно покупательная способность населения, которая увеличивалась в период хозяйственного подъема, исчерпывается. Перестает расти либо растет недостаточно быстро, чтобы поглощать увеличивающееся предложение товаров.

Финансовые рынки реагируют на снижение продаж и прибылей понижением котировок акций. Причем возникает психологическая инерция - падать начинают все, в том числе и те компании, у которых вроде бы дела идут неплохо. В свою очередь компании реагируют на подобную ситуацию попытками повысить эффективность: снизить затраты, сократить персонал, отказаться от второстепенных программ. Это, в свою очередь, ведет к росту безработицы и дальнейшему падению рынка - экономия одних компаний оборачивается потерями других. Если вы, например, резко снижаете бумагооборот в офисе, то ваш поставщик бумаги несет убытки. Если вы выгоняете сотрудников, от которых нет большого проку, эти люди, оказавшись безработными, сокращают потребление. Чем более активно компании стремятся повысить свою эффективность, тем более тяжелой оказывается вторая волна кризиса.

Эта вторая волна тем более разрушительна, что предприятия уже зачастую исчерпали все ресурсы повышения эффективности. На сей раз падение спроса уже оборачивается массовыми банкротствами небольших и средних фирм, а крупные корпорации вынуждены закрывать предприятия, отделения, офисы. Это означает начало третьей, самой тяжелой волны кризиса. Если первые две волны имели в качестве позитивного побочного эффекта повышение эффективности и снижение цен, то третья волна представляет собой сплошное разрушение. Выживание предприятия уже мало зависит от качества его работы - вопрос лишь в том, насколько глубоким окажется падение спроса.

Общий упадок сопровождается падением цен (другое дело, что обесценивание бумажных денег делает этот процесс менее очевидным). В тот момент, когда цены начинают снижаться быстрее, чем покупательная способность населения, спрос начинает восстанавливаться. Спад сменяется депрессией, после чего возобновляется экономический рост.

Движение цен инерционно. В период экономического подъема цены на сырье и продовольствие растут быстрее, чем цены на продукцию обрабатывающей промышленности. Происходит перераспределение ресурсов, которое порой создает в странах периферии ощущение успеха - классическим примером может быть нефтяное процветание арабских стран и Ирана в середине 1970-х или России в начале 2000-х. Затем, когда кризис доходит до второй или третьей волны, тенденция переламывается: на фоне общего падения цен сырье не просто дешевеет, а дешевеет быстрее, чем промышленные изделия. Перераспределительный механизм теперь работает в обратном направлении.

Россия уже в полной мере ощутила на себе все прелести глобального экономического цикла. Либеральные реформы 1990-х годов пришлись на период депрессии и слабого роста в мировой экономике, благодаря чему наши проблемы усугубились. А последующая эпоха счастливо совпала с глобальным подъемом. К сожалению, эпоха нынешняя приходится на негативную часть экономического цикла.


Эпоха войн и революций

На этом повествование о кризисе можно было бы закончить, если бы не одно «но». Наряду с классическими конъюнктурными кризисами бывают еще и структурные. Впервые на это явление обратил внимание выдающийся русский экономист Н. Кондратьев, обнаруживший, что длинные волны в истории капитализма периодически приводят к широкомасштабным реконструкциям. Причем подобные реконструкции сопровождаются потрясениями не только экономическими, но и социально-политическими. Сталин лишь переиначил Кондратьева, произнеся свою знаменитую формулу про «эпоху войн и революций».

Суть системных кризисов в том, что на протяжении длительного времени накапливаются проблемы и противоречия, присущие доминирующей экономической модели капитализма. В нашем случае речь идет о неолиберальной модели, основы которой были заложены во времена Рональда Рейгана в США и Маргарет Тэтчер в Британии, и которая достигла расцвета после распада СССР и советского блока. В середине 1990-х, когда массовое недовольство происходящими переменами на Западе стало очевидным, идеологи предпочли сменить вывеску, окрестив тот же самый экономический процесс новым красивым (и менее идеологическим) именем «глобализация».

В социальном плане случившееся можно оценить как реванш буржуазии. После 1917 и 1945 годов, когда угроза существованию капитализма воспринималась совершенно реально, правящие классы вынуждены были идти на уступки. Новая стратегия состояла в резком повышении заработной платы, поддержании всеобщей занятости, даже ценой снижения прибылей, которое должно было компенсироваться стабильностью. На теоретическом уровне эта модель связана с именем Дж. М. Кейнса. На политическом - с «новым курсом» Рузвельта и европейской социал-демократией. Однако к началу 1980-х годов на фоне нарастающего кризиса советской системы и постепенного ослабления левых на Западе, этот компромисс воспринимался уже не только как крайне дорогостоящий, но и как ненужный. Возможности кейнсианской модели были исчерпаны, ее негативные стороны (инфляция, бюрократизация) в полной мере очевидны.

Новая модель основывалась на систематическом снижении реальной заработной платы трудящихся и социальных расходов государства. При этом рост экономики мог поддерживаться за счет двух факторов. С одной стороны, производство переносилось в страны с более дешевой рабочей силой (иными словами, западные потребители могли за те же или меньшие деньги приобретать больше товаров). Это влекло за собой снижение стоимости рабочей силы на Западе. С другой стороны, сокращение государственных социальных программ компенсировалось ростом коммерческого кредита. Калифорнийский исследователь Роберт Бреннер еще в 1990-е годы продемонстрировал, что задолженность средней американской семьи из года в год росла строго пропорционально снижению социального бюджета правительства.

В итоге неолиберальная модель обернулась широкомасштабным перераспределением не только между трудом и капиталом, государственным и частным сектором, но и между «реальной экономикой» и финансовым сектором. Производство перемещалось из стран Запада на Юг, но на Западе увеличивалось число банков, ипотечных агентств, биржевых контор. В самих странах периферии к началу 2000-х годов развернулись процессы деиндустриализации. Более развитые страны Латинской Америки не могли конкурировать с Китаем и Индией, где люди готовы были работать за копейки. В итоге, несмотря но общее перемещение промышленности «на Юг», реально большая часть стран периферии теряла рабочие места и с огромным трудом приобретенный технологический потенциал. Чем более развитыми были эти страны, тем больше они теряли. Это и объясняет политические потрясения и последовавший затем сдвиг влево, которые произошли в Латинской Америке на рубеже 1990-х и 2000-х годов.

В выигрыше оказались лишь Китай, Индия и несколько других государств Восточной Азии. Но и здесь не все благополучно: их экономика полностью зависит от спроса Запада. Процветающий новый средний класс Индии и Китая развивается лишь постольку, поскольку американцы и западноевропейцы готовы покупать товары, производимые в Азии полуголодными рабочими. В этом отношении потребительское общество современной Азии радикально не похоже на потребительское общество Запада в 1960-е годы. В одном случае мы видели выравнивание социального уровня, а в другом - растущий разрыв.

К концу 2000-х годов возможности этой модели оказались исчерпаны. Население США не могло больше наращивать сумму своих долгов, кредитная пирамида начала рушиться. Реальный сектор не способен больше - не разрушаясь - субсидировать всевозможные финансовые структуры. Не удавалось найти рабочих более дешевых, чем в Восточной Азии. Да, в Африке рабочая сила еще дешевле, но развитие инфраструктуры и обучение кадров потребует таких средств, что это сведет на нет весь выигрыш.

Финансовый капитал в поисках дополнительных прибылей, которые невозможно было извлечь из реального сектора, создавал один за другим спекулятивные мыльные пузыри. Сначала необоснованно росли курсы акций интернет-компаний. После биржевого краха 2001 года начала стремительно дорожать недвижимость, а когда на рынке недвижимости ситуация стала напряженной, спекулянты взялись за продовольствие и нефть. Последние два мыльных пузыря, однако, оказались очень опасными. Рост цен на еду и топливо немедленно ударил по остальным отраслям, придушив производство, замедлив развитие транспорта и ускорив обрушение всей неолиберальной модели.

Кризис такого масштаба не только длится долго, но он и не проходит сам собой. Он будет продолжаться до тех пор, пока не начнется становление новой модели. А это уже вопрос не только экономики, но и политической борьбы.


Что было, что будет, чем сердце успокоится?

В ХХ веке мир пережил три структурных кризиса. Кризис 1900-1903 годов имел своим непосредственным результатом русско-японскую войну и революцию 1905 года, а в качестве отдаленного эха - Первую мировую войну, русскую, мексиканскую и турецкую революции. Кризис 1929-1932 годов, самый знаменитый и постоянно всеми приводимый в пример, породил нацизм, новый курс Рузвельта, Вторую мировую войну. Что касается нашей страны, то он отнюдь не случайно связан с коллективизацией. Итогом мирового кризиса был срыв первой модели индустриализации СССР, переход партийного руководства от авторитарного режима к тоталитарному, а в конечном счете - к большим чисткам и новой волне массового террора, которую еще в 1928 году не могли бы вообразить не только Троцкий с Бухариным, но и сам Сталин.

Кризис поздних 1970-х свел на нет все завоевания стран периферии, полностью аннулировав результаты национально-освободительных движений предыдущего десятилетия. Он, в конечном счете, укрепил положение США, пошатнувшееся после войны во Вьетнаме, и подготовил крушение СССР.

Чем обернется нынешний кризис в долгосрочном отношении, предсказать трудно. Однако уже сейчас можно прогнозировать, что в числе его главных жертв окажутся Китай, Индия и Россия. Бурный рост экономики Китая был основан именно на массовом экспорте товаров в США. Сокращение американского рынка равнозначно концу «китайского экономического чуда». Но это лишь начало процесса - новая экономическая ситуация создает условия для обратного переноса производства на Запад. Подешевевшая рабочая сила на Западе и удорожание транспорта в сочетании с ростом военно-политического риска в Азии будут стимулировать возрождение промышленности в Америке и Европе. Производство будет возрождаться на новой технологической основе, в соответствии с новыми экологическими требованиями.

Конец «азиатского чуда» и сокращение ненужных, в сущности, транспортных перевозок между континентами (когда через всю планету тащат товар, который может быть произведен в пяти милях от потребителя) означает долгосрочное снижение спроса на топливо. Нефтяной пузырь, который и без того спекулятивно раздут, лопнет.

Для России это означает конец эпохи стабильности. Кто-то должен будет отвечать за хозяйственные неудачи на политическом уровне.

Обычно проблемы правительства - радость оппозиции. Только кому радоваться? У истоков нынешней экономической и финансовой политики стоят и действующий министр Алексей Кудрин, и непримиримый враг «кровавого режима» Андрей Илларионов, и бывший премьер, а сегодня оппозиционер - Михаил Касьянов. Терпит крах не политика власти, а идеология российской элиты.

При всей взаимной вражде правительственных чиновников и оппозиционеров, по главным, по-настоящему значимым вопросам экономической и социальной жизни они солидарны полностью. А оппозиция может взять и удержать власть лишь тогда, когда она способна предложить альтернативу. Новую политику, отличающуюся от той, что проводило провалившееся правительство. Общество будет требовать не расправы с работниками Басманного суда, а обеспечения занятости, сохранения жизненного уровня. По этому поводу либеральная оппозиция не может сказать ничего, кроме общих слов про преимущества рыночной экономики и тесную связь между демократическими свободами и материальным процветанием. С этими словами, в принципе, согласна и власть. Согласна именно потому, что к реальным проблемам жизни они никакого отношения не имеют.

Оппозиция, которая призывает лишь более радикально осуществлять заведомо неудачный курс, не имеет шансов. И в этом, а вовсе не в репрессиях властей, главная слабость всех наших оппозиционеров, с их картонными Национальными ассамблеями и малолюдными Маршами несогласных.







 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх