Конспект прений по вопросу “О международном положении”. Заседание Политбюро ЦК РКП от 21 августа 1923 г.

Председательствует т. Рудзутак. Присутствуют члены и кандидаты Политбюро: Бухарин, Зиновьев, Каменев, Рыков, Сталин, Троцкий.

Члены ЦК: Андреев, Ворошилов, Пятаков, Радек. Члены ЦКК: Шверник, Шкирятов, Ярославский.

Секретариат: Назаретян, Бажанов.

т. Чичерин. Прошу слово для фактических сообщений, которые должны послужить введением к рассмотрению данного вопроса. Т.Ч. разговаривал с Де-Монзи. Выяснил линию французских группировок по отношению к вопросу о германской революции. Те, которые нас “поддерживают”, именно они займут наиболее одиозную позицию по отношению к Германской революции и будут настаивать на оккупации Берлина, если революция в Германии произойдет. Наоборот, враждебные группы, ведущие “рурскую” политику, будут очень рады Герм. революции, надеясь, что коммунисты в конец “развалят” Германию.

Отношение Польши. Письмо Зольмана, всем известного жулика из жуликов; он считает, что если в Германии произойдет революция, то Советская республика будет только в Берлине, да и там она удержится очень недолго — у фашистов 40.000 организованных чел.

т. Зиновьев. Прежде всего, надо констатировать, что те разногласия, которые были у нас в течение последних месяцев по вопросу о германской революции, событиями изжиты. Теперь есть только одна возможность альтернативного порядка. Можно ставить вопрос так: Германская революция на 90% означает войну — надо избежать Германской революции. Есть другая постановка, которую я считаю единственно правильной — она дана в моих тезисах. Первая серьезно обсуждаться не может, ибо слишком велика возможность монархического переворота в Германии и связанного с ним перехода Германии под международный контроль, на “австрийское” положение. Остается вторая постановка.

Каково положение в Германии. Куно слетел. Случилось нечто большее, чем парламентский кризис, меньшее, чем революция. Положение среднее между апрелем и июлем (в сравнении с 1917 годом в России. — Ред.).

Положение социал-демократии. Кризис социал-демократии — факт. С.-д. делится примерно на 3 части. Первая — это социал-дем. фашисты (я имею в виду сотни, организуемые социал-демократами). Второе крыло — Леви и ему подобные — что-то вроде наших интернационалистов. Третья часть — старая, мертвая, казенная социал-демократия. Она будет всем мешать, все тормозить, и бить ее будут все. Развал социал-демократии несомненен.

О фашизме. Совершенно своеобразное экономическое положение Германии поставило массу германской мелкой буржуазии в совершенно исключительное положение, характеризуемое большими возможностями для политического ее использования крайними полит, группировками. Тут надо быть осторожным. В этом вопросе Брандлер сделал большую ошибку, поставив завоевание большинства мелкой буржуазии предпосылкой социальной революции. Это и теоретически неприемлемо и практически неосуществимо. Но, видимо, настаивать на этом заблуждении Герм. компартия не будет и по нашему совету она уже начала брать “национальные” тона.

Компартия. За ними ли большинство? Может быть. Задача трудная. Надо учесть, что большинство в Совете получить “полегче”, чем в профсоюзах. Но многое говорит за то, что большинство уже есть. Есть минусы (крестьянство и т. д., но в общем можно сказать, что положение в Германии между июлем и октябрем и уж во всяком случае не ошибемся, сказав, что положение между апрелем и октябрем.

Международное положение в связи с Германской революцией. Конечно, будет борьба и у французов и у поляков между двумя точками зрения: узко-империалистической и более широкой буржуазно-классовой. Поляки могут действительно погнаться за Восточной Силезией и т. д. Если эти группы во время революции в Германии возьмут верх, это было бы плюсом в нашей игре. Но строить нашу политику нужно не на этом, а на девяностопроцентной возможности войны. Опасности огромны. Ставка колоссальная. Но кроме всего прочего это и средство для нашей партии встряхнуться, проверить свои силы, испытать свое право на победу.

Итак, надо учитывать худшее и, принимая дипломатические меры всяких родов, надо готовить в военном отношении польский тыл, готовиться к войне. Сроки. Надо готовиться к зиме. Дело в 3-4месяцах. Положение в Германии таково, что отсутствует объективная возможность для социал-демократии его улучшить. Министром финансов назначили Гильфердинга — если бы предложили Коминтерну назначить мин. фин. в Германию — мы бы не нашли лучшей кандидатуры. Так как будь он семи пядей во лбу — германских финансов без решительных мер соц. револ. порядка поправить нельзя, и здесь путь для герм. соц. демократии один — быть скомпрометированной и обанкротиться.

Коминтерн. Прежде всего тактика единого фронта. Она не только должна быть оставлена в силе. Она должна сейчас сыграть еще большую роль. Что касается лозунга рабоче-крестьянского правительства, надо сказать, что т. Сталин прав — если бы вышел блок с социал-демократами в правительстве, это было бы только опасно. Я говорил, что лозунг рабоче-крестьянского правительства — это псевдоним диктатуры пролетариата и исторически это оправдывается. Прямо сказать: “власть Советам” — нельзя. Первая причина — советы скомпрометировали себя в первую Германскую революцию, массы привыкли видеть в них говорильню. Вторая причина — наш голод и развернувшаяся на его основе бешеная агитация германских социал-демократов — “смотрите, к чему привели Советы в России”. Эти основные причины и некоторые другие заставляют выбирать псевдонимы.

Лозунги, как и книги, имеют свои судьбы. Сейчас самый популярный лозунг в рабочих массах Германии — “рабоче-крестьянское правительство”. Из этого надо исходить. Характерен эпизод, недавно случившийся. На пленуме Берлинского комитета выступала Рут Фишер, требовавшая заменить его лозунгом “диктатура пролетариата”. Выступавший после нее Брандлер ответил, что должен быть оставлен лозунг рабоче-крестьянского правительства, но желающим предоставляется право истолковывать его как “диктатура пролетариата”. Я думаю, что мы можем здесь подтвердить позицию Брандлера. Если левая захочет снять лозунг “р. — кр. пр.” — это будет ошибка, но если захотят его истолковывать как “диктатуру пролетариата”, мы возражать не будем. Я предлагаю выставить лозунг: “Советы рабочих депутатов для борьбы с фашизмом”.

С замечаниями т. Сталина я согласен — необходимо разработать вопросы об экономической программе, о национальном моменте, о расколе герм. соц. демократии на части, и материалы для этого есть.

Наше решение сейчас будет иметь для Германской компартии решающее значение. У них не было единого движения, оно было раздроблено, распылено. Наша задача сейчас — создать единство. Но, конечно, главное, о чем мы должны решить, — это хлеб, деньги, усиление армии, снабжение людьми, руководство — это нужнее всего сейчас Германской компартии, и это мы ей должны дать.

т. Радек. Согласен с тем, что те разногласия, которые были, ликвидированы ходом событий. Но обстановка может выдвинуть другие. Надо сейчас продумать положение, чтоб устранить их возможность в будущем. Первый вопрос, в оценке которого мы, может быть, расходимся, тот, что, по-моему, занятие Германии союзниками угрожает не созданием контрреволюционного тыла, а национальной войной. Второе. Я боюсь, что в Германии сейчас не коммунизм придет после фашизма, а фашизм после коммунизма. Мы удержать массы не можем. Или партия организует борьбу, или борьба начнется спонтанно, хаотически, и нас разобьют в борьбе. Это последнее повлечет за собой то, что партия рассыпется. Ясно, что борьба необходима и организация борьбы необходима. Сроки я оцениваю не пессимистичнее других.

Вопрос о взятии власти. Первое различие между Россией и Германией. В то время, как в России большую роль сыграл крестьянин в солдатской шинели, крестьянство там решающей роли играть не будет. Огромное значение там будет иметь зато мелкая буржуазия (главным образом как фашисты). Отсюда огромное значение ее нейтрализации. И тактика должна быть такова: не только не надо входить в столкновения с фашистами, но надо всячески избегать их, пока экономическая обстановка не разложит фашизм. Второе различие между Россией и Германией — факт существования массивной германской социал-демократии и ее распада. Мы распад этот переоцениваем. Наше преимущество — превалирование активных сил коммунистов над активными силами социал-демократов. Но не надо забывать, что резерв социал-демократии еще велик. Именно это оправдывает лозунг “рабоче-крестьянского правительства”, а не то, что лозунг “власть Советам” в Германии депопуляризирован. Мы должны идти на коалицию с левыми социал-демократами.

Есть еще вопрос — какой позиции по отношению к Версальскому договору должна придерживаться Компартия Германии: оборона или капитуляция? (Троцкий: “Перед взятием власти или после?”). Перед взятием власти. Ответ должен быть таков: мы должны выступать как партия защиты Германии. Чрезвычайно важна сейчас еще разработка переходных требований, на которых мы будем строить агитацию в Германии (напр., нельзя спешить с огульной национализацией, это требование, если оно будет выставлено, оттолкнет от нас широкий ряд социально для нас важных слоев). Для характеристики позиции Польши приведу еще мой разговор с Кноллем, происшедший “в четыре глаза”. Я о нем сообщал уже Чичерину и некоторым членам Политбюро. Кнолль в порядке откровенности сказал, что единственная реальная политическая цель Польши — присоединение Восточной Пруссии — и в связи с этим удивлялся укрепившемуся в России мнению, что мобилизация в Польше неизбежно должна вызвать мобилизацию в России. Что война исторически неизбежна — это совершенно ясно, но возможна и передышка в несколько месяцев после революции. И это надо иметь в виду. Сейчас мы должны разработать меры по линии НКИД, Коминтерна, военного ведомства и ИНОГПУ.

т. Троцкий. К сожалению, здесь нет немецких товарищей, которым я хотел бы задать несколько вопросов, вытекающих из экономической обстановки Германии. Их ответы бы нам многое разъяснили. Но вот у меня есть под руками письмо т. Брандлера в ЦК РКП, датированное … июля. Это просьба дать воен. спецев для штаба, который будет руководить военной стороной дела Германской революции. Вероятно, это письмо характеризует линию партии.

Точка зрения Сталина правильна — нельзя, чтобы было видно, что мы руководим не только РКП, но и Коминтерном. С этой точки зрения было бы величайшим бедствием, чтобы две первых страницы тезисов т. Зиновьева просочились бы в печать. Такой же ошибкой я считаю факт, о котором я узнал из газет — факт дачи миллиона германских золотых марок Профинтерном. Кто это разрешил?

Что касается настроения революционных рабочих масс Германии, ощущения того, что они на пути к власти, то такое настроение есть. Но тут встает вопрос о подготовке. Благословлять революционный хаос нельзя. Вопрос стоит так — либо развязывать революцию, либо организовывать ее. У меня есть доклад воен. спеца, работающего при Брандлере. У этого спеца не может быть широкого политического подхода к событиям, есть излишнее пристрастие к схемкам и чертежам (хотя при существующих там организационных порядках, может быть, и любовь к схемам — вещь далеко не лишняя). Военно-стратегическую сторону дела этот спец все же нюхом, чутьем военного человека учитывает правильно. И выводы можно сделать такие. Партию характеризует ее военное бессилие. Революция пойдет разными путями (в том числе и хаотическими). Но партия должна ее организовать. Доклад прямо говорит о возможной опасности военного поражения, и надо учесть существующую в Германии обстановку с ее прекрасным механизмом сети железных дорог, прекрасно знающими свое дело офицерами генерального штаба, которые эти жел. дороги сумеют использовать, чтобы стало совершенно очевидно, что нигде нет такой опасности для рабочих быть разбитыми при открытом выступлении прекрасно организованными бандами фашистов, как в Германии. Вывод. ГКП должна поставить срок, к которому готовиться, и в военном отношении, и соответствующим темпом политической агитации. Этот срок тем более нужен, что есть огромная опасность провокации и революционного выкидыша на восьмом месяце, а он опаснее выкидыша на втором. Тут мы подходим к вопросу о левых и о рабочих сотнях. 15 мая было 337 сотен, из них 197 смешанных, и 140 чисто партийных. Во-первых, было приблизительно 50% коммунистов, 20–25% социал-демократов и 25–30% беспартийных. Во-вторых, партийных было 90–95% и беспартийные были исключением. Сотни эти иногда превышают по числу людей действительную сотню, часто бывают меньше, в среднем насчитывают человек 80. В вешанных рабочих сотнях руководство всегда принадлежит коммунистам. У меня есть Другие цифры — за июль. В июле уже насчитывалось 900 сотен, из них 718 смешанных, остальные чисто партийные. Характерна тенденция огромного роста смешанных сотен. Если считать среднее число людей в сотне всего в 50 человек, мы имеем уже около 45.000, которые сражаться будут. Очень характерно их настроение: на политические собрания они не идут, в поле на упражнения, там. где это представляется возможным, идут с удовольствием, бить фашистов — с восторгом. Если верно, что левые проявляют организованный саботаж в построении смешанных сотен — это величайшая опасность, именно она грозит выкидышем на восьмом месяце. В общем, доклады воен. спеца, о которых я говорю, проникнуты тем, что мы будем не готовы к революции. Тот же доклад с чисто военным чутьем говорит о том (и это верно), что революция — дело ближайших месяцев, или даже ближайших недель.

Версальский мир. Как партия, мы ни в коем случае не можем сказать, что признаем Версальский мир. Это не нужно — Францию мы этим не купим, ряд нужных слоев в Германии отпугнем, крылья у германских рабочих масс подрежем. И, наконец, зачем нам связывать себя — кто знает силу резонанса, который вызовет германская революция в других странах, кто знает, что будет через год. Лозунг — “советы по борьбе с фашизмом” не годится. Не прав т. Зиновьев и в своих требованиях к французской компартии. Бросить французским солдатам лозунг: “оказывайте сопротивление при подавлении вами германской революции” — было бы огромной ошибкой. Это повело бы только к истреблению сотен коммунистов, и в случае оккупации французами Германии привело бы к обезглавлению французской компартии. Нельзя давать такой козырь французским империалистам. Учитывать оппозиционизм французской компартии можно, и пользоваться им должно, но такой рискованный шаг, какой про латает т. Зиновьев, сделать нельзя. Надо ограничиться сейчас минимальным количеством решений. Во-первых, надо признать, что революция в Германии — вопрос месяцев и недель. Во-вторых, подготовка должна быть построена по календарному плану, должны быть назначены сроки, и к этим срокам должна строиться подготовка.

т. Сталин. Мне кажется, ясно, что основной вопрос, который стоит здесь перед нами, — это вопрос о существовании нашей федерации. Либо революция в Германии провалится и побьют нас, либо там революция удастся, все пойдет хорошо, и наше положение будет обеспечено. Другого выбора нет. Важна линия поведения РКП. И основу вопроса составляет большое напряжение наших военных сил.

Лозунг “рабоче-крестьянского правительства”, “единого фронта”. Снять их нельзя — они имеют огромное значение. Но нашим коммунистам надо раскрыть карты, надо разъяснить, что на них ляжет главная тяжесть. Надо связать левых, надо разъяснить Брандлеру, что основную тяжесть вынесет верхушка.

Версальский договор — здесь прав т. Троцкий, а не Радек. Нельзя выдвигать лозунг о признании Версальского договора. Лучше играть этим — может быть, будем, может быть, нет (Радек: “И я за это”). Тем лучше. Поправку Троцкого внести надо. Есть еще мера, которая сможет сильно облегчить положение: надо усилить нашу силу в лимитрофных государствах. Надо собрать и бросить туда коммунистов этих национальностей. Для нас очень важен и нужен общий кусочек границы с Германией. Нужно постараться сорвать одно из буржуазных лимитрофных государств и создать коридор к Германии. К моменту революции это нужно подготовить. Пока не ясно, как это сделать, но этот вопрос надо разработать.

Что касается календарной программы — я сомневаюсь в ее пригодности. Рабочие еще верят или полуверят в социал-демократию. Может быть, что Гильфердинга и на 8 месяцев хватит (Бухарин: “Ему сделать-то нечего”. Радек: “Можно 8 месяцев ничего не делать”). Можно намечать сроки пробных выступлений, срок решительного выступления назначать нельзя.

Надо выбросить из тезисов Зиновьева вопрос о РКП. Вопрос надо разбить на два один о том, что касается ГКП; другой о том, что касается нас, РКП. Это второе из резолюции Коминтерна надо выделить. И, конечно, решений выносить на свет нельзя.

т. Чичерин. Наша политика ближайшего времени в западноевропейских странах тесно связана с вопросом о грядущей революции в Германии. Нельзя ли созвать совещание, которое бы подработало ряд вопросов, стоящих в этой связи. Например, надо подработать вопрос, ориентируемся ли мы на консолидацию Чехословакии или Югославии, или подготовляем там восстания, или делаем то и другое (голоса: “Конечно, и то и другое”). Венгрия с своеобразной стадией развития ее фашизма. Этот вопрос нужно специально проработать. Румыния. Здесь 2 линии. Или отдать румынам Бессарабию и приобрести их дружбу. Или устроить восстание в Бессарабии (что очень не трудно) и организовать поход на Бухарест. У нас есть возможность поднять движение в Алжире, Абиссинии, Триполи. Создавать ли оттяжной пластырь в Африке? Вопрос о работе в колониях тем более важен, тем более о нем надо подумать, что ведь оккупировать Германию пойдут черные войска. Мы держали порох сухим, но возможности у нас большие. Вопрос об Эльзас-Лотарингии. Польша. Если бы Польша обязалась обеспечить пропуск хлеба, что можно им дать? Латвия. Они нас боятся и еще больше будут бояться в связи с надвигающимися событиями в Германии. Здесь можно действовать страхом, военной угрозой. В таком же положении Эстония. Нужно учесть также разложение фашизма. Предлагаю назначить специальное совещание для проработки вопросов нашей внешней политики.

т. Бухарин. Я не согласен с некоторыми товарищами относительно оценки антифашистского дня. Мы разгромлены не были (Радек: “Потому что не выступили”). И положительную роль он сыграл. Перспективы. Характеризует положение то, что у них нет никаких. Какова же должна быть линия нашего поведения? Выставлять ли Коминтерн как открытую организующую силу? Мне кажется, да, выставлять, и т. Троцкий здесь не прав. Для рабочих это будет иметь огромное значение. Но это важно и по отношению к мелкой буржуазии — если будут знать, что за Германской революцией стоит Советская Россия — это выгодно. Коминтерн должен выступить открыто. Есть голоса за закрытое совещание. Но ведь нельзя обойтись без открытых призывов Коминтерна, от его реагирования на громкие факты и т. д.

Срок. Сроки частичных выступлений и мобилизации сил устанавливать выгодно, срок решительного выступления назначать не надо.

О левых. Их бить не нужно. Такой лозунг выкидывать нельзя. Надо вспомнить сколько заслуг за ними. Ведь левые, например, завоевали союз металлистов в Берлине. Это крупнейшее реальное достижение. Что касается переходных мер, лучше сосредоточить внимание на том, чего им не нужно делать. Важно поставить вопрос об агитации. Надо подготовить нашу партию. Надо разбить вопрос о ГКП и РКП.

т. Рыков. Совершенно ясно, что на карту ставится все. Мы же совершенно не готовы. Конечно, всякие дипломатические меры — вещь не главная. Ясно, что международный фашизм постарается раздавить Москву после Берлина. Нужно оттягивать. Нужно принять календарный план подготовки, а не восстания, но не только для Германии, а и для нас.

О левых. Конечно, их надо бить — если они мешают правильно организовывать рабочие сотни. Выставить лозунг крушения Версальского договора необходимо. Величайшая опасность — торопливость. Надо подготовлять, оттягивая. Необходимо дальнейшее развитие массового движения на более глубокой политической платформе.

Календарную программу надо принять, продолжая борьбу за завоевание смежных слоев.

т. Троцкий. К вопросу о календарной программе. Надо учесть, что ГКП — партия, не имевшая революции 1905 г., партия, не имевшая нашего подполья с его теоретической проработкой вопроса о технике восстания. Есть ряд обжегшихся, боящихся путчизма, того, что революция будет именно путчем. Партия в целом теряется. Важно и то, что у них нет ЦК, такого ЦК, который мог бы руководить. Там жива психология побитой собаки после неудачных опытов своего марта. Германской компартии нужно помочь организовать (если не бояться этого богдановского термина) свое собственное отношение к грядущей революции. Реальный смысл календарной программы. Фиксируются сроки, в которые нужно сделать то-то и то-то, но они, конечно, гибки и подвижны. Чтобы создать черновую гипотезу плана, надо поговорить с немецкими товарищами.

Но срок нужен. Надо установить, на какой срок брать прицел. Вы его преувеличиваете. Присмотритесь к реальной обстановке: падающая марка, положение населения. Больше опасность, что Германская революция явится слишком рано. Если нет работы по организации, наступит прострация у боевиков и мы ослабим имеющиеся у нас силы.

т. Сталин. К вопросу о календарной программе. За календарную программу у нас я целиком. Другое дело — в Германии. Есть моменты, которые предвидеть нельзя. А выступление должно совпасть именно с таким выгодным моментом. У нас они были — съезд Советов, увод Петроградского гарнизона (Троцкий: “Мы их создали”, т. Сталин “Мы раздули”). Я за условную календарную программу с передвижными сроками и с выполнением того условия, чтобы срок выступления совпал именно с выгодным моментом.

О левых. Они самые опасные для нас люди. Преждевременный захват заводов, пр. грозят нам огромными опасностями. Левых надо связать, но не бить. Тактика Коминтерна. Надо, чтобы Коминтерн отделывался общими фразами вслух о помощи, о передвижке центра тяжести, революции в Германии и т. д., но конкретные директивы давать он не должен. Коминтерн должен только санкционировать и не давать конкретных планов, инициативы на себя не брать, ошибки исправлять не через печать, а тайно.

Большое значение имеет сейчас дипломатическая игра. Здесь придется карты разменять, во многих вопросах нашу внешнюю политику пересмотреть. Маневрировать необходимо. С НКИД надо держать непрерывный контакт. О Версальском договоре лучше всего умолчать. Это создаст правильный национальный тон.

Надо повести большую агитацию у нас в стране. Надо говорить мужику о величайшей опасности для земли и воли, надо разъяснить ему, что если Германию сожрут сначала, то потом сожрут нас.

т. Ярославский. Поднимает вопрос о созыве комиссии при Коминтерне по нелегальной работе. В связи с теми чрезвычайно серьезными функциями, которые на нас падут сейчас, надо состав ее пересмотреть, пополнив лицами, действительно руководящими политикой Коминтерна.

т. Зиновьев. Идея календарного плана, изложенная т. Троцким в его второй речи, абсолютно правильна. О Версальском мире. Здесь главное — настроение рабочих масс Германии. Они больше всего боятся войны. Наша революция — иное дело. Там массы другие. Там поголовно читают газеты, там рассчитывают, умеют видеть, калькулируют. И войны боятся, повторяю, больше всего. Умолчать нельзя. Мы не одни там на политической арене. Не надо забывать, что главный козырь агитации социал-демократов — это “коммунисты готовят вам новую войну”. Мы должны говорить, что мы заставим раскошелиться буржуазию. Центральный вопрос — захватить власть. А уж там посмотрим, как поступить. А чтоб захватить власть, нельзя дать себя бить на этом месте умолчанием о войне. Штреземанна надо бить и как капитулянта, и как затягивающего кризис. Но мы и вечных векселей не даем. Мы скажем, что мы попробуем откупиться.

Левые. Бить их нельзя. Брандлер правильно учел, что нужен блок с левыми, и показал себя настоящим вождем партии. За левыми большие пролетарские центры (Берлин, Гамбург и др.). Их надо не душить, а только держать в руках. Растравить старые споры было бы ошибкой.

О роли Коминтерна. Конечно, было бы величайшим вредом, если бы любая бумажка о нашем руководстве выплыла на свет божий, но из этого не следует, что моих тезисов писать не следовало — надо же поделиться с членами ПБ своим взглядом, чтоб осознать положение. О внешней стороне работы Коминтерна — конечно, ставить точки над i не всегда нужно, но призывы, например, нужны — какая же иначе тактика единого фронта?

Выдвигали обвинения меня в том, что я недостаточно борюсь с революционным хаосом. Отвожу их ссылками на места в моих тезисах. Ясно, что мы держим курс на вооруженное восстание. Антифашистское выступление ошибкой не было. Организовать революцию — это правильно, но стоять в стороне от всех революционных выступлений — было бы огромной ошибкой.

Наконец, об агитации в нашей стране. Нужно повести ее таким образом и в таком темпе, чтобы через 2 месяца ни один крестьянин не сомневался в том, что сейчас ставится на карту судьба страны — белая Германия означает войну. Массы надо всколыхнуть в громадном масштабе.

Далее шло принятие резолюции. По предложению т. Троцкого принять первый пункт и затем без разногласий следующие (см. резолюцию).

Записал Бажанов.

Источник. 1995. № 5. C. 120–127.

АП РФ. Ф. 3. Оп. 20. Д. 98. Л. 96-107.

Строго секретно

Выписка из протокола № 115 заседания Политбюро ЦК от 25.01.1930 г.

26. — О латинизации.

Предложить Главнауке прекратить разработку вопроса о латинизации русского алфавита.

Секретарь ЦК.

Источник. 1994. № 5. C. 100.

АП РФ. Ф. 3. Оп. 33. Д. 15. Л. 52.

ПРИМЕЧАНИЕ

Поводом для рассмотрения вопроса на Политбюро стала следующая Записка наркома просвещения РСФСР А.С. Бубнова И.В. Сталину с приложением справки о работе Главнауки по завершению реформы орфографии и над проблемой латинизации русского алфавита:

“Секретно. 16 января 1930 г. Г. Москва. № НКП 69/М. В ЦК ВКП(б), тов. Сталину. Согласно телефонному разговору представляю Вам справку зав. Главнаукой тов. Луппола о латинизации. А. Бубнов.

СПРАВКА

О работе Главнауки по завершению реформы

орфографии и над проблемой латинизации русского алфавита

По инициативе общественности (пресса, собрания учащихся, учителей, работников печати и т. п.) Главнаука с начала ноября 1929 г. приступила к разработке дальнейшей реформы орфографии. В процессе внутренней работы Главнауки выяснилась необходимость не только завершения реформы (1917 г.) орфографии и пунктуации, но и изучения проблемы латинизации русского алфавита. В особенности заинтересованной в этом деле оказалась полиграфическая промышленность, представители которой дали предварительные расчеты возможной экономии. Один переход с “и” на “i” (“и” с точкой) должен дать экономию до 4-х мил. рублей в год, в том числе до 1 мил. рублей валютой (цветные металлы). Диспут, организованный “Домом печати”, свидетельствовал о том, что общественность, связанная с полиграфической промышленностью, высказывается за латинизацию. Письма, получаемые Главнаукой, говорят, что эта проблема интересует широкие круги. Мнения, заключающиеся в письмах, разнородны. При таком положении Главнаука считала и считает необходимым комиссионным путем проработать эту проблему. В настоящий момент предварительная проработка закончена и весь материал с отзывами как представителей общественности, так и ученых специалистов будет рассмотрен на закрытом заседании коллегии наркомпроса.

Само собою разумеется, что всякие слухи о предстоящем якобы уже введении латинского алфавита не основательны.

Вопрос, поднятый общественностью, лишь прорабатывается в органах наркомпроса, и было бы плохо, если бы этот вопрос, поднимаемый в ряде организаций, застал наркомпрос и прежде всего Главнауку врасплох.

И. Луппол”

18 апреля часов в 6–7 вечера он (Булгаков. — Ред.) прибежал, взволнованный, в нашу квартиру (с Шиловским) на Бол. Ржевском и рассказал следующее. Он лег после обеда, как всегда, спать, но тут же раздался телефонный звонок, и Люба (Л.Е. Белозерская, жена писателя. — Ред.) его подозвала, сказав, что это из ЦК спрашивают.

М.А. не поверил, решив, что это розыгрыш (тогда это проделывалось), и взъерошенный, раздраженный взялся за трубку и услышал:

— Михаил Афанасьевич Булгаков?

— Да, да.

— Сейчас с Вами товарищ Сталин будет говорить.

— Что? Сталин? Сталин?

И тут же услышал голос с явно грузинским акцентом.

— Да, с Вами Сталин говорит. Здравствуйте, товарищ Булгаков (или — Михаил Афанасьевич — не помню точно).

— Здравствуйте, Иосиф Виссарионович.

— Мы Ваше письмо получили. Читали с товарищами. Вы будете по нему благоприятный ответ иметь… А, может быть, правда — Вы проситесь за границу? Что, мы Вам очень надоели?

(М.А. сказал, что он настолько не ожидал подобного вопроса — да он и звонка вообще не ожидал — что растерялся и не сразу ответил):

— Я очень много думал в последнее время — может ли русский писатель жить вне родины. И мне кажется, что не может.

— Вы правы. Я тоже так думаю. Вы где хотите работать? В Художественном театре?

— Да, я хотел бы. Но я говорил об этом, и мне отказали.

— А Вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся. Нам бы нужно встретиться, поговорить с Вами.

— Да, да! Иосиф Виссарионович, мне очень нужно с Вами поговорить.

— Да, нужно найти время и встретиться, обязательно. А теперь желаю Вам всего хорошего.

Из воспоминаний Е.С. Булгаковой.

Булгаков М. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 10. М., 2000. С. 260–261.

ПРИМЕЧАНИЕ

Письмо, о котором упоминается в разговоре, было направлено Булгаковым правительству СССР 28 марта 1930 года (См.: Там же. С. 279–287). В нем писатель характеризует свое положение словами “ныне я уничтожен”, “вещи мои безнадежны”, “невозможность писать равносильна для меня погребению заживо”. Цитируя многочисленные разгромные отзывы на свои произведения, он, в частности, пишет:

“Я доказываю с документами в руках, что вся пресса СССР, а с нею вместе и все учреждения, которым получен контроль репертуара, в течение всех лет моей литературной работы единодушно и С НЕОБЫКНОВЕННОЙ ЯРОСТЬЮ доказывали, что произведения Михаила Булгакова в СССР не могут существовать.

И я заявляю, что пресса СССР СОВЕРШЕННО ПРАВА…

Борьба с цензурой, какая бы она ни была и при какой бы власти она ни существовала, мой писательский долг…

И, наконец, последние мои черты в погубленных пьесах “Дни Турбиных”, “Бег” и в романе “Белая гвардия”: упорное изображение русской интеллигенции, как лучшего слоя в нашей стране… Такое изображение вполне естественно для писателя, кровно связанного с интеллигенцией.

Но такого рода изображения приводят к тому, что автор их в СССР, наравне со своими героями, получает — несмотря на свои великие усилия СТАТЬ БЕССТРАСТНО НАД КРАСНЫМИ И БЕЛЫМИ — аттестат белогвардейца, врага, а, получив его, как всякий понимает, может считать себя конченным человеком в СССР…

Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ.

Я обращаюсь к гуманности Советской власти и прошу меня, писателя, который не может быть полезен у себя, в отечестве, великодушно отпустить на свободу…”.

Факт разговора Сталина с писателем стал быстро известен в “интеллигентских кругах”. Любопытно его изложение “из третьих рук”, зафиксированное в Агентурно-осведомительной сводке 5-го Отд. СООГПУ от 24 мая 1930 года № 61:

“Письмо М.А. Булгакова.

В литературных и интеллигентских кругах очень много разговоров по поводу письма Булгакова.

Как говорят, дело обстояло так:

…в квартире БУЛГАКОВА раздается телефонный звонок.

— Вы тов. Булгаков?

— Да.

— С Вами будет разговаривать тов. СТАЛИН (!).

БУЛГАКОВ был в полной уверенности, что это мистификация, но стал ждать.

Через 2–3 минуты он услышал в телефоне голос:

— Я извиняюсь, тов. БУЛГАКОВ, что не мог быстро ответить на Ваше письмо, но я очень занят. Ваше письмо меня очень заинтересовало. Мне хотелось бы с Вами переговорить лично. Я не знаю, когда можно сделать, т. к. повторяю, я крайне загружен, но я вас извещу, когда смогу Вас принять. Но, во всяком случае, мы постараемся для Вас что-нибудь сделать”.

19 апреля 1930 года Булгаков был зачислен ассистентом-режиссером во МХАТ. Встреча его со Сталиным, о которой они договорились, не состоялась. Об отношении последнего к писателю свидетельствуют и такие эпизоды. По словам артиста-вахтанговца О.Леонидова, “Сталин раза два был на “Зойкиной квартире” (пьеса Булгакова. — Ред.). Говорил с акцентом: хорошая пьеса! Не понимаю, совсем не понимаю, за что ее то разрешают, то запрещают. Хорошая пьеса, ничего дурного не вижу”. В феврале 1932 года Сталин смотрел постановку пьесы А.Н. Афиногенова “Страх”, которая ему не понравилась.

“…В разговоре с представителями театра он заметил: “Вот у вас хорошая пьеса “Дни Турбиных” — почему она не идет?” Ему смущенно ответили, что она запрещена. “Вздор, — возразил он, — хорошая пьеса, ее нужно ставить, ставьте”. И в десятидневный срок было дано распоряжение восстановить постановку…” (Там же. С. 293, 329).

Выписка из протокола № 47

заседания Политбюро ЦК

от 5 июля 1931 г.

О “реформе” русского языка.

Ввиду продолжающихся попыток “реформы” русского алфавита (см. извещение об итогах Всесоюзного совещания орфографистов в “Вечерней Москве” от 29 июня), создающих угрозу бесплодной и пустой растраты сил и средств государства, ЦК ВКП(б) постановляет:

1) Воспретить всякую “реформу” и “дискуссию” о “реформе” русского алфавита.

2) Возложить на НКПрос РСФСР т. Бубнова ответственность за исполнение этого постановления.

Секретарь ЦК

“Вечерняя Москва” от 29.VI.31 г.

ПРОЕКТ РЕФОРМЫ РУССКОЙ ОРФОГРАФИИ

Итоги Всесоюзного орфографического совещания

26 июня закончило работу Всесоюзное совещание по реформе русской орфографии, пунктуации и транскрипции иностранных слов.

В результате горячего обсуждения и проработки проекта в секциях, совещание приняло с некоторыми поправками проект НИЯЗ’а. В основу этого проекта положен принцип приближения письменной речи к устной, или, точнее говоря, приближения орфографии к живому литературному языку.

Практическая часть этого проекта сводится в основном к следующему:

Упраздняются буквы э, и, й, ъ и (апостроф).

Вместо э всюду пишется е (етаж, електричество (произношение, конечно, остается прежнее)). Вместо и вводится i.

Проект вводит новую букву j (йот), которая употребляется, во-первых, везде вместо й, во-вторых, в сочетании с а, о, у, вместо я, е, ю (jаблоко, jуг), в-третьих, в середине слов вместо ъ или ь знака, стоящих перед гласными (обjект, калjян), а также в слове миллион (милjон), и в-четвертых, в сочетании ьи (чjи, семjи). Буквы я, ю, е сохраняются для обозначения мягкого произношения предшествующей согласной (няня, мел).

После ж, ш, ч, ц никогда не пишутся я, ю, ы (огурцi, революцijа, цiган).

Мягкий знак упраздняется: 1) после шипящих (рож), 2) в середине счетных слов (пятдесят, семсот), 3) в неопределенной форме глаголов, оканчивающихся на ться (он будет учится).

По вопросу о двойных согласных в корнях слов проект первоначально предлагал упразднить их, то есть писать Ана вместо Анна, каса вместо касса и т. д., но совещание признало это мероприятие нецелесообразным. Таким образом, двойные согласные в корнях слов остаются.

Приставки из, воз, низ, раз, без, чрез — всегда пишутся с буквой з. Окончания прилагательных ого, его заменяются на ово, ево. Окончания прилагательных мужского рода следует писать оj, еj (красноj, доброj). Окончания прилагательных ые, ие, заменяются — ыi, ii (добрыi, синii).

В сложных названиях (Всесоюзный центральный исполнительный комитет) с большой буквы пишется только первое слово.

Устанавливается свободный перенос слов (с-овет).

По вопросу пунктуации совещание приняло подробный свод правил, во многом совпадающий с существующими правилами. Наиболее существенное изменение — это сокращение случаев употребления запятой (например, между предложениями, соединенными сочинительными союзами).

В вопросе о транскрипции иностранных слов проект кладет в основу принцип передачи произношения слова (в особенности фамилий), а не написания.

Французские носовые звуки передаются буквой н и (перед губными согласными) буквой м. Немецкое h — буквой х, дифтонг ei — ай. Исключение делается для тех фамилий, которые давно и прочно вошли в русский язык в другой транскрипции, например, Гейне, Гауптман должны писаться по-прежнему, а не Хаiне, Хауптман, как это следовало бы по новым правилам.

Принятый Всесоюзным совещанием проект реформы орфографии, пунктуации и транскрипции передается на утверждение коллегии наркомпроса, а затем Совнаркома.

В.Г.

Источник. 1994. № 5. C. 101–102.

АП РФ. Ф. 3. Оп. 33. Д. 15. Л. 59–60.

В мае 1998 года, разбирая бумаги историка В.Д. Мочалова (1902–1970), я обнаружил его собственноручные записи двух совещаний у И.В. Сталина.

Рукописи, пролежавшие без движения в личном архиве ученого более полувека, хорошо сохранились. Часть из них — это беглые заметки автора, сделанные в ходе бесед 28 декабря 1945-го и 23 декабря 1946 года, другая часть — фактически готовые очерки. Судя по многим признакам, Василий Дмитриевич писал их для себя и не думал о публикации. С профессиональной добросовестностью он фиксировал то, что видел и слышал, как потому, что это было необходимо ему для дальнейшей работы, так и потому, что являлось моментом Большой Истории, вторгшейся в его собственную жизнь.

Мне уже приходилось отмечать, что тот феномен, который поныне именуется “культом личности Сталина”, не был его личным (или, вернее, прежде всего был не его личным) творением. “Культ” активно лепили — и очень часто вопреки Сталину — многочисленные “ваятели” от аппарата.

Текст бесед, о которых пойдет речь в предлагаемых очерках, в этом смысле особенно показателен. Он вводит нашего современника в плотные слои идеологической атмосферы послевоенного времени. Речь идет о наиболее, пожалуй, чувствительном нерве “культа” — выпуске Собрания сочинений и краткой биографии самого Сталина. Читатель попадает в святая святых пропагандистской мастерской, в ее горнило и выносит оттуда далеко не однозначное мнение. Сталин, оказывается, воюет с вульгарными аллилуйщиками, воюет непритворно, разбирая многие их фокусы задним числом и явно досадуя, что они вообще имели место.

Теперь, когда опубликована правка Сталина в макете второго издания его краткой биографии, отчетливо видно, как лукавил Н.С. Хрущев, доказывая, “что сам Сталин всячески поощрял и поддерживал возвеличивание его персоны”. В качестве примера на дополнительном заседании ХХ съезда КПСС 25 февраля 1956 года Хрущев привел “некоторые характеристики деятельности Сталина, вписанные рукою самого Сталина” в его краткую биографию. Хрущев цитирует одно место из книги, где говорится, что в “борьбе с маловерами и капитулянтами, троцкистами и зиновьевцами, бухариными и каменевыми окончательно сложилось после выхода Ленина из строя то руководящее ядро нашей партии… которое отстояло великое знамя Ленина, сплотило партию вокруг заветов Ленина и вывело советский народ на широкую дорогу индустриализации страны и коллективизации сельского хозяйства. Руководителем этого ядра и ведущей силой партии и государства был товарищ Сталин” (Сталин И.В. Соч. Т. 16. С. 426). У слушателя и читателя складывается естественное впечатление, что, по Сталину, история партии представляет собой некое безлюдное пространство, где действует всего один герой, — театр одного актера. Хрущев добивается этого простым приемом: он ставит многоточие там, где следует перечисление состава партийного ядра в лице Молотова, Калинина, Ворошилова, Куйбышева, Фрунзе, Дзержинского, Кагановича, Орджоникидзе, Кирова, Ярославского, Микояна, Андреева, Шверника, Жданова, Шкирятова и других (См.: Там же. С. 75).

Этим же приемом Хрущев пользуется, указывая на то место, где говорится, что Сталин “не допускал в своей деятельности и тени самомнения, зазнайства, самолюбования”. “Где и когда мог какой-либо деятель так прославлять самого себя? Разве это достойно деятеля марксистско-ленинского типа?” — риторически вопрошает “наш Никита Сергеевич” (Там же. С. 426). Это и в самом деле звучит эффектно, если слушатель и читатель не знают, что докладчик оборвал цитату и опустил слова: “В своем интервью немецкому писателю Людвигу, где он отмечает великую роль гениального Ленина в деле преобразования нашей Родины, Сталин просто заявляет о себе: "Что касается меня, то я только ученик Ленина, и моя цель — быть достойным его учеником"” (Там же. С. 75–76). Похвалы за скромность Сталин тут, разумеется, не заслуживает, но и хрущевская “объективность” опускается ниже нуля. Сталин, как всегда, верен себе. Он жестко связывает себя с Лениным, и эта неотторжимость, доводимая до самоотречения и продемонстрированная многократно в весьма разнообразных исторических обстоятельствах, вызывает скорее уважение, чем критику.

Сталин был человеком неробкого десятка. Трудно судить о его тернистом жизненном пути в целом, но после Октября на этом пути выделяется по меньшей мере три ситуации, которые даже для Сталина выглядят шоковыми. Первая — это заявление Ленина о возможности разрыва с ним отношений 5 марта 1922 года; вторая — самоубийство жены, Н.С. Аллилуевой, 8 ноября 1932 года; третья — нападение гитлеровской Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года. Теперь мы знаем, что первая ситуация зависела не только от него лично, но и вытекала из кремлевской интриги, затеянной вокруг больного Владимира Ильича Г.Е. Зиновьевым. Л.Б. Каменевым и Л.Д. Троцким при попустительстве Н.К. Крупской и упорном противодействии сестры Ленина М.И. Ульяновой. Сталин мужественно и великодушно принял этот страшный удар. Он мог уже потом в сердцах назвать Крупскую “старой дурой”, но не позволил себе ни единого выпада против учителя и вождя. Нравственному отношению к своему наставнику и предшественнику у Сталина можно только учиться. Как этого не поймут некоторые нынешние лево-патриотические лидеры, мечтающие возрождать неповторимую, самобытную Россию, хватаясь за имя Сталина, но вычеркивая вслед за “демократами” из исторической памяти народа вдохновляющий образ такого русского гения, как Ленин?..

Хрущев лгал, утверждая, что “Сталин проявлял неуважение к памяти Ленина”. Искусственно и нелепо выглядела при этом ссылка на то, что “Дворец Советов как памятник Владимиру Ильичу” (Там же. С. 428) так и не был построен. Впоследствии Хрущев нашел символическое “решение” проблемы, устроив на фундаменте Дворца Советов яму с водой. Этим было как бы предопределено восстановление храма Христа Спасителя. Свято место пусто не бывает…

В публикуемых беседах, в репликах Сталина видится серьезная оппозиция официальной идеологической службе. Так, он скорее всего неожиданно для начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Г.Ф. Александрова и директора Института Маркса — Энгельса — Ленина В.С. Кружкова защитил автора заметок, который в единственном числе протестовал против расширения первых томов Собрания сочинений Сталина за счет приписывания ему анонимных статей из социал-демократической печати на грузинском языке. Мочалов настаивал на глубокой научной экспертизе текстов и стал неудобен директору ИМЭЛа. В то время такое поведение выглядело как непозволительная дерзость и влекло за собой подчас суровые “оргвыводы”. Мочалова “ушли” из ИМЭЛа в Академию наук, и Сталин быстро разобрался, почему. Взяв сторону Мочалова, он дал отпор подхалимам: “Тут, видать, стремились побольше включить в том, хотели раздуть значение автора. Я в этом не нуждаюсь…”. “Представляешь, — рассказывал об этом эпизоде своей жене, Р.П. Конюшей, Мочалов, — Иосиф Виссарионович полностью поддержал мои мотивировки (в докладной записке) об авторстве. Он исключил из состава первых двух томов все работы, которые были мной отнесены к числу не принадлежащих И.В. Сталину”. Но такие, как Мочалов, встречались не часто.

По словам той же Конюшей, участников совещания 23 декабря 1946 года, как известно, обсуждавшего вопрос о новой биографии Ленина и втором издании краткой биографии Сталина, последний встретил словами: “Вы что — эсеровщиной занимаетесь? Народ, партия — ничто, Сталин — все? Сталин стар. Сталин скоро умрет. Хотите, чтобы народ в панику впал — раз все делал он, то без него конец?” (Там же. С. 233, 234).

Сталин был раздражен работой ИМЭЛа, особенно его безымянными публикациями, означавшими перестраховку за счет ЦК ВКП(б). “Когда ИМЭЛ издает что-либо без подписи, без фамилий авторов, это хуже воровства. Нигде в мире ничего подобного нет. Почему боятся поставить фамилии авторов? Надо, чтобы люди имели свободу писать…” — эти слова звучат как дыхание “оттепели” и “перестроечный” мотив “гласности”. До чего же различно было то, что творилось внутри верхов, и то, что проявлялось вовне!

С одной стороны, Сталин отчетливо видит тенденцию бюрократической формализации, окостенения научно-революционного учения — не случайно он предупреждает об опасности появления у нас “катедер-коммунистов”, коммунистов-начетчиков, текстоедов кафедрального толка. С другой — он уже находится в плену сложившейся, утверждаемой всей партийно-государственной машиной традиции, которая является условием ее самосохранения и дальнейшего существования. Как неординарная творческая личность Сталин пытается вырваться из этих цепей, которые ковались при его непосредственном участии, но в конечном счете остается пленником тех, для кого эти оковы — комфортное состояние, часть их самих, армии чиновников, не мыслящей себе жизни без внутреннего рабства. Если уж на то пошло, в послесталинские десятилетия реальный социализм погубили не столько сознательные ревизионисты или же “сталинисты”, как их изображает “демократическая” печать, сколько “катедер-коммунисты”, конформисты и карьеристы всех мастей, интересы которых оказались в естественной гармонии с интересами “теневого” капитала. Леность мысли и дипломированное невежество сыграли тут выдающуюся роль. Эта тема требует дальнейшего освещения, поскольку названные факторы продолжают давить на социально- и национально-освободительный процесс с неослабевающей силой.

Обернемся в прошлое. На XVI съезде ВКП(б) (июнь-июль 1930 года) впервые отсутствует оппозиция линии ЦК и провозглашается развернутое наступление социализма по всему фронту. На нем еще нет славословия в адрес Сталина, царит хотя и приподнятое, но в целом деловое настроение. XVII съезд (январь-февраль 1934 года) отмечен большей эмоциональностью и проходит как “съезд победителей”. Открывая его, В.М. Молотов называет Сталина “вождем и организатором наших побед”, “верным продолжателем ленинского дела”. Тогда же на съездовской трибуне появляется “новенький” Хрущев, который сначала вносит предложение о составе президиума, а потом выступает с речью. Именно он в числе первых объявляет Сталина “гениальным” и “великим вождем”, говорит о его “гениальном докладе” (XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). Стенографический отчет. М., 1934. С. 6, 145, 147). В 70-х годах Молотов вспоминал, что Сталин однажды увидел его подпись под каким-то групповым приветствием, где Сталина называли “гениальным”. Он рассердился и велел это слово вычеркнуть. “Ты как сюда попал?” — спросил Сталин Молотова. “Попал, как полагается”. — “Неужели ты тоже плетешься за всеми?” По словам Вячеслава Михайловича, славословие в адрес Сталина “целиком нельзя было прикрыть (то есть прекратить. — Ред.). Это могло бы иметь в то время отрицательные последствия. Сталину не всегда это нравилось, но в конце концов немножко и понравилось” (Сто сорок бесед с Молотовым: Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С.242).

Ну а что Хрущев?

В статье, посвященной 60-летию Сталина (1939), будущий ниспровергатель “культа личности” заявит:

“Трудящиеся всего мира будут писать и говорить о нем с любовью и благодарностью.

Враги трудящихся будут писать и говорить о нем со злобной пеной у рта” (Сталин. М., 1940. С. 93).

Какая все же беспощадная штука история! Кто бы мог тогда предсказать, что такой пеной будут исходить и те, что именуют себя коммунистами? Кто бы мог знать, что морально-политическая инерция “ленинцев”-антисталинцев будет неумолимо прижимать их к лагерю антиленинцев и антимарксистов?

Предлагаемые тексты ценны своими достоверными социально-психологическими наблюдениями. Есть в них немало и спорного. Но радует то, что оттуда является к нам не схема, не группа восковых фигур, а кусок жизни в ее подчас парадоксальных проявлениях. Это будит мысль, стимулирует ее, а значит, и продолжение жизни в интенсивнейшем напряжении.

Очерки подготовлены мною к печати непосредственно с рукописи, без какой-либо редакции. Мое вмешательство состояло только в соединении отдельных фрагментов текста, расшифровке некоторых фраз, восстановлении сокращенных слов и окончательной расстановке знаков препинания. Помогали мне в этой работе дочь В.Д. Мочалова и Р.П. Конюшей — Елена Васильевна Мочалова и Владимир Михайлович Куркин.

Р. Косолапов.

Март-99.

28 декабря 1945 года. Беседа продолжалась около 1½ часов, с 8 часов 05 минут вечера до 9 часов 35 минут.

Присутствовали тт.: Маленков, Поскребышев, Александров, Федосеев, Иовчук, Кружков, Шария, Мочалов, Надточеев.

28 декабря 1945 года в 7 часов вечера с заседания в Институте истории АН меня вызвали в ЦК. По телефону сообщили, что через 30 минут надо быть у тов. Федосеева.

Торопимся. В бюро пропусков — большая очередь. Называем свои фамилии. Просим ускорить дело, так как мой спутник уже знал или догадывался, что вызов нас в ЦК — необычный, а возможно, и к самому “хозяину”. Нам предлагают проходить через главный подъезд, без пропуска. Это и меня начинает убеждать, что вызывают, может быть, и в самом деле к тов. Сталину. К главному подъезду уже не идем, а бежим. Патруль заглядывает в слегка приоткрытый блокнот, лежащий около него на столике. В блокноте я вижу наши фамилии. Быстро проходим. Лихорадочно раздеваемся. Уже через пару минут появляемся в приемной т. Федосеева. В дверях нас встречают стоящие в пальто и шапках тт. Федосеев, Кружков, Шария.

— Где ваши пальто? — обращаются они к нам. — Одевайтесь и быстрее — обратно. Ждем.

Мы сбегаем вниз, так же поспешно одеваемся, как и разделись.

— Быстро, — замечает по нашему адресу гардеробщица.

Уже все одетые, не торопясь (вернее, с деланной неторопливостью), поднимаемся по лестнице на пятый этаж. Около кабинета тов. Маленкова (места, мне уже “знакомые” по прошлогодним визитам сюда, — на Оргбюро и т. п.) нас встречает он сам, здоровается со всеми, и все гуськом за ним направляемся к отдельному выходу во внутренний двор. Тут нас догоняет отставший т. Иовчук. Тов. Маленков гостеприимно предлагает всем усаживаться в его вместительную машину.

— Иначе вас с пропусками замучают, — говорит он шутливо.

Все размещаемся. Плотно усаживаемся. Вот уж действительно, в тесноте, да не в обиде!

В самом деле, машина быстро, почти не замедляя хода, въезжает в Спасские ворота. Патрули знают хорошо тов. Маленкова в лицо (он сидит рядом с шофером) и потому без задержки пропускают его машину. Так же минует остальных патрулей, через внутренние, сравнительно тесные дворы Кремля подъезжает к довольно обычному, несколько старомодному скромному подъезду. Последний раз проверяют документы. На лестнице, в сторонке, с несколькими ступеньками вниз — небольшая раздевалка. Оставив здесь пальто, шапки, подымаемся на лифте на 3-й этаж. По узкому, поворачивающему под небольшим углом в сторону коридору попадаем в просторную приемную — высокую, отделанную светлым дубом комнату. Прямо напротив входа — большой стол, на нем аккуратно разложены свежие русские и иностранные газеты. Посередине стола — массивный письменный прибор со стопкой бумаги рядом и т. п. Справа от дверей — круглый, накрытый белой скатертью стол с прохладительными напитками. Это приемная, предназначенная для ожидающих вызова к тов. Сталину. Здесь есть все условия для того, чтобы сесть, подумать, прийти в себя тому, кто был вызван сюда так же неожиданно, как и мы. Да и без этого кто не будет взволнован, ожидая с минуты на минуту встречи с величайшим из современных людей, с человеком, который больше, чем кто-либо другой, ныне держит в своих руках судьбы мира…

Все мы толпимся вокруг большого стола. Прошло минут 15–20. Наконец, в 8 часов 05 минут вечера к нам вышел тов. Александров и позвал нас к тов. Сталину. Проходим через одну, затем вторую комнаты, в которых справа у окон стоят столы (бюро) его помощников. Открываем дверь в большой кабинет, напоминающий собой зал несколько удлиненной формы. Это, видимо, и есть рабочий кабинет тов. Сталина и одновременно зал важнейших заседаний, которые проходят у тов. Сталина. Слева в зале вдоль стены — большой покрытый темно-синим сукном стол. В конце стола — председательское место с письменным прибором. В правом дальнем углу, у окна, стоит письменный стол, видимо, постоянное рабочее место тов. Сталина. Дверь в противоположной от входа стене приоткрыта. Через открытую дверь в следующую комнату виден огромный, почти в человеческий рост, глобус и на стене — географическая карта…

Мы вошли в зал гурьбой. Нам навстречу поднялся тов. Сталин, и мы почти окружили его уже посередине зала. Лицо его, спокойное и сосредоточенное, и строгое, и одновременно притягивающее, густо покрыто коричневатыми крапинками — то ли от загара, то ли от перенесенной когда-то оспы. Волосы на голове сплошь седые, несколько поредевшие на темени (случилось это, должно быть, уже во время войны). Сталин поздоровался с нами за руку и пригласил сесть за большой стол. Слева от меня, у стены, расположился тов. Поскребышев, рядом с ним, ближе к тов. Сталину, — тов. Маленков. Остальные товарищи расселись с другой стороны стола. На конце стола, напротив тов. Сталина, расположился тов. Шария.

— Ну, рассказывайте, какие у вас были разногласия? — спросил товарищ Сталин. Вопрос был совершенно неожиданный для всех присутствующих. Трудно было предположить, чтобы тов. Сталин что-либо знал о спорах на эти темы в ИМЭЛе, хотя эти споры были даже перенесены на обсуждение Оргбюро ЦК.

Тов. Кружков, директор ИМЭЛа, стал говорить о том, что у нас в этом отношении все уладилось и прочее.

Ничего скрывать от тов. Сталина было нельзя, и я рассказал об основных сомнениях и возражениях по вопросам авторства, какие у меня имелись: 1) в отношении двух статей из газеты “Брдзола” (“Борьба”. — Ред.). Эти статьи написаны в спокойном тоне, несколько отличном от того боевого тона, характерного для более поздних статей; 2) три статьи из “Кавказского Рабочего Листка”. Первая составлялась или редактировалась, безусловно, с участием тов. Сталина, принадлежность ему двух других — сомнительна; 3) вызывала сомнение по стилю статья “Вооруженное восстание и наша тактика”; 4) “Местная пресса” из газеты “Элва” (“Молния”. — Ред.) — в статье имеются разноречия в постановке того же вопроса со статьями “Газета «Искра» и аграрный вопрос” и статьей 1908 года “Лакействующие социалисты”. Таковы были наши споры и мои возражения.

— Вас за это и “вышибли” из ИМЭЛа? — спросил тов. Сталин. — Кто этим занимался?

— Это дело тов. Кружкова, — ответил я и объяснил, что причиной его недовольства мною было мое письмо в ЦК ВКП(б) о необходимости приступить к изданию Сочинений И.В. Сталина. Первый том их, несмотря на то, что перевод его был готов, тов. Кружков даже не прочел, и это после нескольких месяцев его пребывания в ИМЭЛе. Свое недовольство моим письмом в ЦК тов. Кружков высказывал мне неоднократно. Были еще резкие стычки с т. Шария, но больше по принципиальным вопросам. Я отстаивал новые переводы, а он — старые, уже имевшиеся в ходу в литературе и пр.

— Перевод плохой, — начал тов. Сталин. — Переводили слова, пренебрегая законами русского языка… На грузинском языке имеется два слова, означающих “жизнь”. В одном случае это слово обозначает биологическую жизнь (“сицоцкие”. — В.М.), во втором случае — жизнь общественную (“цховреби”. — В.М.). При переводе грузинского слова “жизнь” во втором смысле требуется добавить слово “общественная”, хотя в грузинском тексте его нет и оно не требуется. Или переводят на русский язык придаточные предложения без союза “что”. В грузинском языке это слово — лишнее. А по-русски, если опустить союз “что”, будет безграмотно…

— Переводить труднее, чем писать, — сказал тов. Сталин. — Часть статей артистически переведена, — добавил тов. Сталин. — Видимо, разные переводчики переводили.

— Кое-что пришлось поправить, — сказал он. — Например, статьи “Анархизм или социализм?” предназначались для газеты. Их приходилось писать по кусочкам, писать тут же, в типографии, наскоро, на коленке и давать наборщику… Хотя готовился я к ним хорошо. Они печатались с перерывами, поэтому когда это собрано вместе, получились лишние резюме. Их пришлось исключить.

Одним из присутствующих было замечено, что мы не могли этого сделать сами.

— Да, это уж право автора, — сказал тов. Сталин. — Я не гнался за всем, много вычеркнул. Тут, видать, стремились побольше включить в том, хотели раздуть значение автора. Я в этом не нуждаюсь…

Кто-то заметил, что в Сочинения В.И. Ленина входит все им написанное.

— То Ленин, а то я, — ответил на это тов. Сталин.

— В “Брдзола” пишущим был я, да, быть может, еще Северин Джугели… Кецховели был практиком, организатором. Орган вел Кецховели, но писал он мало. И вышло, что Кецховели был фактическим редактором, а редактировать не умел.

— В 1900 годах у нас была в Баку большая типография. В ней мы размножали “Искру” и распространяли ее на всю Россию…

— Первое столкновение внутри “Месаме-даси” (грузинская социал-демократическая организация 1892–1903 годов. — Ред.) было по вопросу о нелегальной прессе. Левые придавали главное значение нелегальной прессе. Правые превозносили легальную прессу. С этого и начались расхождения у левых с правыми. Те, кто был за легальную прессу, почти все потом ушли к меньшевикам… Руководители “Месаме-даси” не хотели иметь в Тифлисе нелегальной прессы, поэтому и издание “Брдзола” пришлось перенести в Баку.

— Верно, что тон моих статей в “Брдзола” несколько иной, спокойный. Спокойный тон был… Я тогда тянул в профессуру — хотел поступить в университет. Кецховели меня за это ругал. Батумские расстрелы перевернули все во мне. Я начал ругаться… Тон изменился…

— Батумская листовка (“Товарищи”) — моя. Там больше некому было писать. Но я ее вычеркнул… Осталась в томе только прокламация “9 марта”, имеющая историческое значение.

— В “Кавказском Рабочем Листке” писали Спандарян и я. Правильно, что статьи “Эпизод великой русской революции” и “Елисаветпольские события” — не мои. Статья “Тифлис, 20 ноября” — моя. Это я помню.

— Статьи “Анархизм или социализм?” не были окончены… Заметки, которые я сделал, имея в виду писать дальше, при обыске в Баку затерялись. Да и надобность в продолжении отпала. Анархистов скоро не оказалось. Они появились в Тифлисе как-то налетом… В этой работе есть одно неправильное, устарелое положение. Раньше революционные социал-демократы обуславливали возможность социалистической революции наличием большинства пролетариата в стране. Потом мы это условие выкинули. Это надо было оговорить, что я и сделал. Первый вариант “Анархизма или социализма?” отнесен в приложения. Из двух предисловий к двум разным вариантам сделано одно…

— Кое-что не найдено. Прежде всего, программа занятий в кружках. Дело было в 1898 году. Программа, по которой кружки занимались, была трафаретная. Сначала пропагандист рассказывал о первобытном коммунизме. На смену первобытному коммунизму наступила эпоха рабства. Потом капитализм. Таким образом, общественный строй менялся. Точно так же на смену капитализма должен прийти социализм… Я все это изменил. Программу построил иначе. Первой темой была такая: “Почему мы бедны, хотя все создаем?” Вторая тема: “Почему мы бесправны?” и т. д. Потом давалась историческая справка. Новая программа рабочим очень понравилась. Вано Стуруа еще с одним рабочим (тов. Сталин называл фамилию и второго рабочего, но я плохо расслышал, кажется, Ниниа) размножили программу и раздали кружкам. Пропаганда стала вестись потом по этой программе. Она разошлась во многих экземплярах. Хорошо было бы найти эту программу…

— Не могут еще найти мое “Кредо”. Дело было в 1904 году. Тогда я только что вернулся из ссылки. Знакомых старых работников в Тифлисе не оказалось: одни были отправлены в ссылку, другие находились в тюрьме. В Тифлис понаехали новые люди — студенты из Риги, из Томска и других мест. Они приняли меня в штыки. Хотя низовые работники и середняки знали меня хорошо. Я однажды сказал: плоха у вас организационная сторона, пропаганда еще ведется, а организация дела слаба. На меня донесли, сказали еще, что “Искру” ругает… Мне за это “припаяли”… и потребовали: пусть Сталин напишет свое “Кредо”. Я такое “Кредо” написал. Помню, в нем были разделы: теория, практика, организация… Потом это “Кредо” распространялось в организации. (За несколько дней до этой беседы передавали, что тов. Сталин будто бы даже помнил, что передал 70 экземпляров “Кредо” одному армянину, работнику Союзного комитета, кажется, как потом было с ним уточнено, Шавердову Дакуш. — В.М.)…

Спустя некоторое время с речью в “защиту” т. Кружкова выступил т. Шария. Он стал оспаривать мое заявление о том, что перевод первого тома был уже готов… и прочее. Защита вышла декларативной и малоубедительной.

То ли вскоре после выступления т. Шария, то ли раньше этого тов. Сталин, как бы в защиту меня, сказал, имея в виду мое незнание грузинского языка:

— Он меньше вооружен.

Я снова попросил разрешения сказать несколько слов. Товарищ Сталин вопросительно посмотрел, как бы говоря: стоит ли возражать? Я оговорился, что возражать т. Шария я не собираюсь, а хочу назвать некоторые неизвестные работы. Мне было разрешено высказаться.

— Если вошедшие в том две статьи из “Брдзола”, — сказал я, — принадлежат тов. Сталину, то…

Здесь тов. Сталин бросил реплику:

— Эти статьи — мои, я хорошо помню, как их писал…

— …То ему же, — продолжал я, — в № 2–3 “Брдзола” должна принадлежать еще одна статья — “Рабочее движение на Кавказе в 1898–1899 гг.”. Большая, интересная, принципиальная статья. Затем есть три письма И. Сталина периода 1904–1905 годов за подписью Вано, адресованные В.И. Ленину и Н.К. Крупской. Поскольку найдены пока только два письма тов. Сталина из Кутаиса, относящиеся к этому времени, то и названные три письма желательно бы видеть в томе.

Тов. Сталин заинтересовался этими материалами. Я отнес ему № 2–3 “Брдзола” с упомянутой мною статьей, а т. Кружков передал письма, о которых шла речь. Тов. Сталин некоторое время просматривал и “Брдзола” и письма, а потом сказал:

— Это надо посмотреть.

Через день ему были переданы фотокопии названных писем. Спустя некоторое время тов. Сталин вернул их в ИМЭЛ с надписью на обложке: “Не печатать”.

Тут же он рассказал, что в 1904–1905 годах была большая переписка с Лениным. Летом 1905 года, по приезде в Чиатура, тов. Сталин написал большое письмо В.И. Ленину по вопросу о демократическом централизме, в связи с решениями только что состоявшегося III съезда партии по организационным вопросам. Одновременно ему на месте пришлось предпринять некоторые действия, не вполне согласовывающиеся с решениями съезда.

— Нарушил устав, накажите, — писал тов. Сталин. Тов. Сталин хотел заручиться мнением В.И. Ленина по этому вопросу. Ленин тогда на его письмо не ответил. Но при встрече с В.И. Лениным на съезде партии тов. Сталин в беседе с ним вернулся к теме своего письма и получил полное подтверждение правильности как своих действий в организационно-партийном вопросе в Чиатура, так и правильности своей точки зрения…

Кажется, дальше тов. Сталин сам поставил вопрос о тираже первого тома.

— Тысяч 30–40 будет достаточно, — сказал он.

— Сочинения В.И. Ленина печатаются в тираже 500 тысяч экземпляров, — сказал кто-то из присутствующих.

— То Ленин, а то я, — ответил на это тов. Сталин.

Все запротестовали, был назван слишком малый тираж для первого тома.

— Я смотрю на дело по существу, — сказал тов. Сталин. — Работы, составляющие первый том, теперь имеют историческое значение, ну еще биографическое. Об этом же у меня потом было лучше сказано. Все это я оговариваю в своем предисловии. Эти произведения не для руководства. (Эта фраза в рукописи В.Д. Мочалова вычеркнута. — Ред.). То, что нужно для руководства, надо издавать в большем тираже.

— Надо подумать о читателе, — стали доказывать ему, — очереди будут в библиотеках за книжкой. Нельзя печатать разными тиражами разные тома.

— С бумагой у нас теперь стало лучше, — говорит тов. Александров (последние три слова в рукописи зачеркнуты. — Ред.).

— Хорошо, 100 тысяч достаточно, — уступил несколько тов. Сталин. — Бумага нужна для областных газет. А ведь их стыдно в руки взять — листочки. Разве плохой город Курск? Хороший город. Разве плохой город Орел? Тоже хороший город. А ни тот, ни другой газет приличных не имеют.

— Одних библиотек у нас 75 тысяч, — дают справку товарищи из Управления пропаганды.

— Потому и книг у нас на рынке нет, что они все по библиотекам распределяются, — ответил на это тов. Сталин.

Когда опять зашла речь о переводах статей, дополняющих второй том, тов. Сталин сказал:

— Пусть это грузины сделают.

Сталин сказал, между прочим, что вся трудность подготовки издания заключалась в первом и втором — переводных томах, последующие тома — перепечатки и потому трудностей представлять не будут. (Эта фраза вне текста написана на последней странице оригинала. — Ред.).

Снова всплыл вопрос о тираже.

— Хорошо, пусть будет 300 тысяч, поскольку говорят, что тома нельзя печатать разным тиражом, — твердо сказал тов. Сталин, давая понять, что больше “уступок” не будет…

Тов. Кружков спросил мнение тов. Сталина об “аппарате” тома. Вопрос не сразу был понят: термин “аппарат” — едва ли не специфически имэловский. Кто-то пояснил:

— То есть примечания в томе…

— Ах, примечания? Некоторые из них я читал, ничего, как будто подходят…

— Нужны ли они? — продолжает спрашивать т. Кружков.

— Примечания нужны, — говорит тов. Сталин. — События, о которых говорится, зачастую малоизвестные, происходили давно. Нужно пояснить их современному читателю.

— Может быть, примечания делать покороче? Мы к Сочинениям В.И. Ленина даем совсем небольшие, — добивается упорно т. Кружков, стремясь, должно быть, “облегчить” задачу Института в отношении составления примечаний. Тов. Сталин в этот момент направился к своему рабочему столу и на этот вопрос уже не ответил…

Тов. Сталин высказался также за то, чтобы в каждом томе в среднем было 300–360 страниц. В предисловии к изданию не надо называть, какие произведения входят в том, а только указывать, к какому периоду они относятся.

— Какой лучше формат томов?

— Мне нравится, — говорит тов. Сталин, — небольшой формат, такой, как томики В.И. Ленина. Можно книжку положить в карман…

— Какого цвета обложка лучше? Вот такой — бордовый или серый?

— Это все равно, — как бы отмахиваясь от несущественного вопроса, роняет тов. Сталин.

Тема беседы уже казалась исчерпанной.

— Мне как-то прислали сборник статей К. Маркса о национальном вопросе, — вспомнил тов. Сталин, — его без предисловия издавать нельзя. Там проводится мысль, что польская нация никуда не годится…

Все присутствующие недоуменно стали поглядывать друг на друга: кто бы это мог составить такой сборник и прислать его тов. Сталину. Тов. Александров сначала высказал предположение, что это сделал Госполитиздат, а затем — ОГИЗ, Юдин, наверное…

— Вы любите гадать, — немного раздраженно заметил тов. Сталин. — Надо сначала разузнать.

Потом в этой же связи он, между прочим, бросил:

— Юдин и его “дружок”… (имея в виду Митина).

— Ну, как будто, все? — спрашивает он нас. Ни у кого больше вопросов нет. Мы как бы нехотя, медленно подымаемся и, откланиваясь, выходим из кабинета тов. Сталина. Оказавшись в знакомой уже нам приемной, все поворачивают головы к часам. 9 часов 35 минут. Итак, беседа длилась полтора часа. Но они пролетели незаметно. Уходим уже знакомым путем, до подъезда, а дальше мимо Кремлевской стены опять к Спасским воротам. Последняя проверка пропусков, и мы покидаем древний Кремль.

В. Мочалов.

Как и в прошлый раз, меня разыскали в Институте истории еще днем, в 4 часа. Звонил П.Н. Поспелов по поручению А.Н. Поскребышева. Сообщил, что в 6½ часов нужно быть в бюро пропусков у Спасской башни, а без ¼ семь — у тов. Поскребышева. Я выбрался из дома весьма заблаговременно. Пришлось даже прогуляться полчаса от Спасской башни к Москве-реке и обратно. На вопрос в бюро пропусков, знаю ли я, где это и куда мне идти, я уверенно отвечал, что год назад я уже был там и дорога мне известна, дескать, там-то и там-то…

В знакомых уже коридорах так же часто встречаются постовые, и, наконец, перед входом в приемную мне вышел навстречу один из секретарей тов. Сталина в военной форме.

— Я, кажется, добрался раньше всех, — сказал я.

— Да, вы пришли первым, — подтвердил он и провел меня в приемную. Здесь я, действительно, оказался один. И приемная мне уже была знакома по прошлому посещению. На большом столе, как и тогда, — много иллюстрированных заграничных журналов. Газета только одна — свежий номер “Правды”. Я его еще не видел… Беру его и усаживаюсь к столу с прохладительными напитками. Минут через пятнадцать появляется т. Митин. Он садится напротив меня, предлагает выпить нарзану, но мне не хочется отвлекаться от своих мыслей, и я отказываюсь от приятного напитка. От него узнаю поточнее, что вызвали нас в связи с переизданием биографии И.В. (П.Н. же мне по телефону невнятно сказал, что будут говорить с теми, кто принимал участие в первом издании… а чего — он не сказал или я не разобрал, не знаю.)

Вошедший в приемную А.Н. Поскребышев, приветливо поздоровавшись, сказал:

— Придется с полчаса обождать.

Постепенно один за другим появляются: генерал-майор Галактионов, Иовчук, Федосеев, Кружков, Поспелов, Александров, через приемную проходят тт. Кузнецов и Патоличев — секретари ЦК.

Прошло немного времени, и всех нас позвали в кабинет тов. Сталина. Он встречает нас, стоя около большого стола, предназначенного для заседаний. Мы быстро рассаживаемся вокруг этого стола. Едва мы успели разместиться, как тов. Сталин начал говорить. Первые слова из-за не улегшегося еще шума от нашего размещения, стука стульев, шуршания вынимаемых листочков бумаги и блокнотов и т. п. даже трудно улавливались…

Темой беседы, как уже можно было уловить из первых слов тов. Сталина, являлся вопрос о биографиях Ленина и Сталина.

— Обычно начинают изучение Ленина, — заговорил тов. Сталин, — с биографии. Так знакомится с Лениным громадное большинство людей. Я говорю о простых людях, а не о тех, что сидят в канцеляриях. Они не могут читать 30 томов, им не под силу. Поэтому нужна хорошая биография Ленина.

Здесь тов. Александров вполголоса подал реплику, что ИМЭЛ издал биографию В.И. Ленина.

— Уж я знаю, как у вас ИМЭЛ издает, — несколько возбужденно заметил на это тов. Сталин.

После того как т. Александров снова хотел что-то добавить в духе своей первой реплики, тов. Сталин с упреком добавил:

— Вы в отношении ИМЭЛа хорошо настроены…

— Когда ИМЭЛ, — продолжал тов. Сталин, — издает что-либо без подписи, без фамилий авторов, это хуже воровства. Нигде в мире ничего подобного нет. Почему боятся поставить фамилии авторов? Надо, чтобы люди имели свободу писать… Свободу высказываться, чтобы было кого раскритиковать. А то когда спросишь, то Управление пропаганды ссылается на ИМЭЛ — как будто ЦК написал, — а ИМЭЛ прикрывается именем ЦК. За спиной ЦК вы все храбрые люди… Нужна свобода высказываться, а то никто не смеет трогать. Какие взаимоотношения у Агитпропа ЦК с ИМЭЛом?

Тут я подал реплику, что согласно Уставу партии, принятому XVIII съездом партии, ИМЭЛ значится при Управлении пропаганды ЦК ВКП(б), а до этого он был Отделом ЦК.

— Тогда, — сказал тов. Сталин, — Агитпроп ЦК должен дать обстоятельную, вернее, среднюю по размерам, биографию В.И. Ленина. Это очень большое пропагандистское дело.

Дальше тов. Сталин перешел к краткой биографии И.В. Сталина, второе издание которой подготовил ИМЭЛ и исправленный им самим экземпляр которой он во время беседы держал в руках.

— Очень много ошибок. Тон нехороший, эсеровский, — сказал тов. Сталин о представленной ему на просмотр биографии И.В. Сталина.

— У меня всякие учения, — продолжал с сердцем и с некоторой иронией в голосе тов. Сталин, — вплоть до какого-то учения о постоянных факторах войны. Оказывается, у меня есть учение о коммунизме, об индустриализации, о коллективизации и т. д.

— Похвал много в этой биографии, возвеличивания роли личности. Что должен делать читатель после прочтения этой биографии? Стать на колени и молиться на меня.

После этого тов. Сталин разразился целым рядом сердитых характеристик такого рода изображения исторических личностей:

— Марксизму не воспитываете…

— Все дело рисуете так, что становись на колени и молись… о ком вы пишете… Воспитатели чертовы…

— Нам идолопоклонники не нужны…

— Вот вы пишете, что у меня есть учение о постоянных факторах войны, тогда как в любой истории войн об этом написано. Может быть, у меня это же сказано сильнее, но и только… У меня, оказывается, есть учение о коммунизме. Как будто Ленин говорил только о социализме и ничего не сказал о коммунизме. В действительности о коммунизме я говорил то же, что есть и у Ленина. Дальше, будто бы у меня есть учение об индустриализации страны, о коллективизации сельского хозяйства и т. д. и т. п. На самом деле именно Ленину принадлежит заслуга постановки вопроса об индустриализации нашей страны, также и относительно вопроса о коллективизации сельского хозяйства и т. п.

— У нас есть учение Маркса — Ленина, — заключил тов. Сталин. — Никаких дополнительных учений не требуется.

— Люди рабов воспитывают… — еще раз подчеркнул тов. Сталин.

— А если меня не станет?.. Любовь к партии не воспитываете… Меня не станет, тогда что?..

И еще и еще тов. Сталин говорил о необходимости воспитания нашего народа в духе любви к ВКП(б)… Любовь к идеям, идейное содержание (все записать не удалось).

Под рукой тов. Сталина лежало богато оформленное, иллюстрированное издание биографии И.В. Сталина. Показывая на него, тов. Сталин спросил:

— Такое издание для чего?

Тов. Александров попытался в оправдание выпуска в небольшом тираже иллюстрированного издания сказать, что оно нужно для библиотек, клубов и т. п.

— Библиотек у нас сотни тысяч, — сказал на это тов. Сталин. — От такого издания тошнота берет…

Возвращаясь к самой биографии, тов. Сталин отметил:

— Глава насчет Отечественной войны неплохо составлена.

А затем, опять касаясь остальных частей биографии, продолжал:

— Вот относительно Баку говорится, что, дескать, до моего приезда там у большевиков ничего не было, а стоило мне появиться, как все сразу переменилось…

— Один все устроил… Хотите — верьте, хотите — не верьте!..

— На самом деле, как было дело? Надо было создать кадры… Такие кадры большевиков в Баку сложились… Имена этих людей я в соответствующем месте перечислил…

— То же касается и другого периода…

— Ведь такие люди, как Дзержинский, Фрунзе, Куйбышев, жили, работали, а о них не пишут, они отсутствуют…

— Это же относится и к периоду Отечественной войны…

— Надо было взять способных людей, собрать их, закалить… Такие люди собрались вокруг главного командования Красной Армии…

— Нигде не сказано ясно, что я — ученик Ленина… Не помню, только где-то глухо об этом упоминается…

— На самом деле я считал и считаю себя учеником Ленина. Об этом я ясно сказал в известной беседе с Людвигом… Я — ученик Ленина. Ленин меня учил, а не наоборот. Никто же не может сказать, что я не ученик Ленина.

— Он проложил дорогу, а мы по этой проторенной дороге идем, — подчеркнул тов. Сталин.

— Коль скоро биография в мои руки попала, я таких штук не пропущу, — добавил тов. Сталин.

В ходе дальнейшей беседы зашла речь о лучшем внешнем оформлении биографии, чем прежняя (сероватая обложка и пр.).

— Хорошо была бы написана по содержанию, — заметил на это тов. Сталин.

Тов. Александров и другие высказали то соображение, что выходящая вторым изданием биография И.В. Сталина чересчур краткая и поэтому надо теперь же приступить к подготовке более полной биографии. В связи со всем этим тов. Сталин сказал:

— Надо написать биографию Ленина. Это — первоочередная задача. Все прежние биографии — Керженцева, Ярославского и др. устарели…

Тов. Александров снова напомнил, что биография Ленина уже во время Отечественной войны была издана ИМЭЛом и была просмотрена тов. Сталиным. Тов. Сталин не помнил об этой биографии и сказал только, что он ее посмотрит. А относительно своей биографии сказал:

— Хотел бы, чтобы эта скорее пошла, пока была издана в этом виде.

— Какой тираж? — спросил тов. Сталин.

— 1 миллион, — назвали цифру тиража.

— Бумаги не хватит. Довольно 500 тысяч.

— Бумаги теперь много, — сообщили товарищи.

В это время тов. Сталин, держа в руках книжку с золоченым профилем головы Сталина, сказал:

— Нельзя ли без отрезанных голов?..

Относительно тиража под конец сказал:

— Не больше миллиона.

После этого тов. Сталин направился к своему письменному столу и, возвращаясь обратно с книгой в руках (“История западноевропейской философии”), сказал, обращаясь к тов. Александрову (автору этого издания. — Ред.):

— Я хотел еще сказать относительно вот этой книги. Она не понравилась мне. Неудачная книга получилась. Читал ее и тов. Жданов. Она ему также не понравилась. Это написал не боевой марксист, а книжник.

— В прошлом были социалисты в кавычках и социалисты без кавычек. Легальные марксисты, они не были настоящими марксистами. Были катедер-социалисты. Они занимались пережевыванием бумажек. От настоящего марксизма они были далеки. И я боюсь, что у нас также будут катедер-коммунисты. Автор этой книжки смахивает на катедер-коммуниста. Может, это грубо сказано, но для ясности необходимо. Досадно, что такая книга появилась.

— Непонятно, почему в Греции появилось так много философов (почему там получила такое развитие философия?). Появился торговый класс из среды свободных. Греки вели тогда большую торговлю со всем миром. А тогдашний мир — это был район Средиземного моря. Они торговали со всеми средиземноморскими городами, везде по берегам имели свои колонии. Тянули за собой всех свободных. Греки объехали весь мир и развивали науку.

— Нечто подобное произошло в Европе и в эпоху Возрождения, когда корабли европейцев — итальянцев, испанцев, голландцев весь мир обошли, стали бороздить по всему свету…

— Принято считать, что Гегель был идеологом немецкой буржуазии. Это не так. Философия Гегеля отражала реакционные стремления аристократии, боязнь немецкого дворянства перед Французской революцией…

— Поход на французский материализм — вот подоснова немецкой философии.

— Вот вы ловите Фурье на противоречиях, ругаете его за эти противоречия. К чему это? Хорошо, что у них были противоречия.

— Все они (немецкие философы) были против революции. Они были запуганы Французской революцией.

— Без всего этого совершенно нельзя понять, почему появляются те или иные философские школы, чем объясняется их появление…

— Вы на протяжении всей книжки не видите различия между понятиями “реакционный” и “консервативный”, не различаете их между собой. Реакционный — значит идущий назад от того, что есть. Консервативный — значит стремящийся к сохранению того, что есть. Гегель, Кант, Фихте тянули назад. Все что угодно, только не идти по стопам Французской революции.

— Льюис так писал историю философии. Марксист так не должен писать. Надо уму дать пищу…

Далее тов. Сталин для иллюстрации цитирует следующее место из книжки тов. Александрова, касающееся системы Фурье:

“Большим достижением социальной философии Фурье является учение о развитии человечества…”

— Что же это за “большое достижение”? — спрашивает тов. Сталин и продолжает уже иронически цитировать дальше:

“В своем развитии общество проходит, по Фурье, четыре фазы: 1) восходящее разрушение, 2) восходящую гармонию, 3) нисходящую гармонию, 4) нисходящее разрушение…”

Попутно тов. Сталин комментирует:

— Это же сумасбродство, глупость, а не “большое достижение”…

— Вы подымаете из пыли то, что забыто.

— Затем, нельзя все публиковать из того, что самим автором не предназначалось для печати… Вот “Философские тетради” Ленина. Из них надо брать и цитировать только принципиальное, а не все, что там есть…

— Откуда вы почерпнули какое-то “учение о кругах”? Какое же это учение? Подумайте? Вы пустили в оборот “учение о кругах”… Молодой марксист ухватится за это и будет наворачивать, сбивая с толку массу рядовых читателей…

— Учений всяких было много в истории. Но надо различать между авторами учений — лидерами, как, например, Ленин, за которым шла масса, и философами, тоже имевшими свои учения, но с которыми они сами по себе, писали для себя.

— Марксизм — это религия класса. Хочешь иметь дело с марксизмом, имей одновременно дело с классами, с массой…

— Мы — ленинцы. То, что мы пишем для себя, — это обязательно для народа. Это для него есть символ веры!

— Эта книжка, конечно, не учебник. Разумеется, когда нет хлеба, едят и жмых, и лебеду едят…

— Я, тов. Сталин, книжку переработаю, — сказал тов. Александров.

— Я хотел бы, — сказал на это тов. Сталин, — чтобы вы все это продумали…

— Возражайте! — с некоторым раздражением сказал тов. Сталин.

— Не то, чтобы системы перечислять, это Льюису предоставьте. А вы социально объясните подоснову немецкой философии… У Гегеля и других немецких философов был страх перед Французской революцией. Вот они и били французских материалистов, — еще раз резюмировал тов. Сталин одну из основных мыслей беседы.

— Кстати, — сказал тов. Сталин, — намек на то, о чем я только что говорил, у меня был сделан еще в “Анархизме или социализме?”.

И тов. Сталин процитировал следующее место из этой своей работы:

“Прежде всего необходимо знать, что пролетарский социализм представляет не просто философское учение. Он является учением пролетарских масс, их знаменем, его почитают и перед ним “преклоняются” пролетарии мира. Следовательно, Маркс и Энгельс являются не просто родоначальниками какой-либо философской “школы” — они живые вожди живого пролетарского движения, которое растет и крепнет с каждым днем. Кто борется против этого учения, кто хочет его “ниспровергнуть”, тот должен хорошо учесть все это, чтобы зря не расшибить себе лоб в неравной борьбе” (Соч. Т.1. С. 350).

И еще раз тов. Сталин вернулся к вопросу, которым он начал беседу:

— Целых шесть учений “открыли” у меня… На самом же деле нет ни одного…

Под конец беседы тов. Сталин заговорил о письме проф. Белецкого, полученном им:

— Если уже человек вынужден был писать мне, когда я был в отпуску, значит, уже был доведен до крайности.

Заговорили о том, что напрасно Белецкому предъявляют обвинение, что он еврей… что, дескать, отец его русский, до сих пор жив и т. п.

В связи с этим тов. Сталин заметил:

— Тот, кто скрывает национальное происхождение, — трус, гроша ломаного не стоит…

Еще раз возвращаясь к книжке тов. Александрова, тов. Сталин сказал:

— Автор, как старый перипатетик, скользкий, скользит на лыжах. Надо писать так, чтобы каждая глава имела центр удара…

— Не надо торопиться. Серьезные книжки так быстро не пишутся, — сказал тов. Сталин по поводу намерения т. Александрова в полгода переработать свою книгу.

— И подход и манера автора писать безразличная, не тот (слово неразборчиво. — Ред.), — продолжал тов. Сталин. — Книга не заряжает. Книга развинчивает…

По поводу преследований проф. Белецкого тов. Сталин сказал:

— Нам нельзя бросаться людьми…

И еще, опять же в связи с разговором о Белецком, после характеристики Белецкого тт. Иовчуком и Федосеевым как человека не “позитивного”, не способного к положительной работе, а только способного критиковать, тов. Сталин добавил:

— Неряха, но человек думающий…

(Далее в рукописи отсутствует одна, 21-я страница. — Ред.)

Тов. Сталин, говоря о письме Белецкого, отметил, что автор его хотел бы подискутировать по поводу книги т. Александрова.

— Разрешим мы такую дискуссию? — поставил вопрос тов. Сталин сначала перед секретарями ЦК тт. Кузнецовым и Патоличевым, а затем перед заместителями начальника Управления пропаганды тт. Иовчуком и Федосеевым.

Секретари ответили положительно на этот вопрос… Тоже вынуждены были нехотя согласиться с этим и заместители…

О дискуссии в принципе, таким образом, во время беседы договорились.

В. Мочалов.

В редакцию пришло письмо:

“Здравствуйте, уважаемые товарищи!

Пишет Вам Ваш постоянный читатель.

Недавно я был в отпуске в Москве и в одном из книжных магазинов увидел только что вышедшие 14, 15, 16 тома Собрания сочинений Сталина.

Я простой милиционер, не историк, и потому мне интересно узнать Ваше мнение: стоит ли сейчас издавать речи и статьи человека, совершившего столько преступлений, уничтожившего 100 миллионов наших сограждан?

Думаю, Ваш ответ на мое письмо будет интересен не только мне.

С уважением…”

Редакция попросила журналиста Николая Леонтьева встретиться с философом и историком Ричардом Косолаповым — составителем и издателем завершающих томов Собрания сочинений И.В. Сталина — и задать ему ряд вопросов.

Предлагаем Вашему вниманию эту беседу.

— Ричард Иванович, почему вы взялись, скажем прямо, за столь неординарную задачу доиздания Собрания сочинений И.В. Сталина?

— Отвечу Вам двумя словами: мне надоело…

Надоело циничное, доведенное до абсолютного бесстыдства издевательство надо всеми строителями Российского — Советского государства.

Не думайте, что я говорю об одном Сталине. Пройдитесь по длинной цепочке исторических деятелей Отечества, и Вы увидите, что перед “демократами” “провинились” все те, кто собирал и наращивал русские земли, кто сплачивал союз российских народов. В немилость попали три Ивана — Калита, Третий и Грозный, Петр Великий и Ленин — вершинные фигуры, которыми венчался общенациональный подъем. Сталин — Верховный Главнокомандующий Отечественной войны — попал под нож первым. С него начали, запалив бикфордов шнур. А когда “процесс пошел”, перестали щадить кого бы то ни было. “Демократам” не угодил Пушкин и Лев Толстой, Щедрин и Чернышевский, Горький и Блок, Маяковский и Шолохов. Они обвинялись в том, что укрепляли в нашем народе “имперский синдром”, навязывали ему “проклятие силы”. И “новорусский” обыватель вдруг уверовал, что слону очень даже подходит мышиная норка, что национальная гордость — это удел “нецивилизованных” людей, а “проклятие силы”, если послушать шелест зеленых, лучше сменить на проклятие слабости…

Вы сами наблюдали, как горбисты разрушали политический стержень Советского Союза, как “сняли голову не большой горой, а соломинкой” его вооруженным силам. Немецкий мальчишка Руст со своей шалостью дал повод для разгрома без боя “несокрушимой и легендарной”, нападкам на воинскую честь. Разве не то же свершилось и в отношении советских правоохранительных структур?

Может показаться, что я ухожу от вопроса. Но это далеко не так. Завершением Собрания сочинений Сталина, на мой взгляд, восстанавливается историческая справедливость. Спустя 45 лет после кончины он опять заговорил с читателем, в то время как все его оппоненты уже высказались. И вот что примечательно. В отличие от них только этот человек, которого в течение жизни целого поколения лишали слова, может толково поведать нашим современникам, как надо управлять Россией.

— Наши читатели задают такой вопрос: надо ли издавать речи и статьи человека, совершившего столько преступлений? До сих пор ведется спор о количестве жертв ГУЛАГа, и цифра доводится кое-кем чуть ли не до ста миллионов. Вы-то в этом вопросе разобрались? Превышают ли заслуги Сталина в державосозидании его ответственность за террор?

— Отвечая на этот вопрос, следует сохранять полнейшую трезвость исторических оценок и помогать другим не терять ее. Говорю так потому, что на протяжении сорока лет — от Хрущева до наших дней — оценки, как правило, исходили от пристрастных, не заинтересованных в полной истине людей. Как бы предвидя это, Сталин еще в 1939 году сказал А.М. Коллонтай (она была тогда послом СССР в Швеции): “Многие дела нашей партии и народа будут извращены и оплеваны прежде всего за рубежом, да и в нашей стране тоже. Сионизм, рвущийся к мировому господству, будет жестоко мстить нам за наши успехи и достижения. Он все еще рассматривает Россию как варварскую страну, как сырьевой придаток. И мое имя тоже будет оболгано, оклеветано. Мне припишут множество злодеяний”.

Больше всего шума было поднято вокруг пресловутых “сталинских репрессий”, но при этом частенько фальсифицировались, во-первых, их причины, во-вторых, их размеры. И теперь данная тема требует тщательных и честных исследований.

На период жизни и деятельности Сталина выпало три революции, две мировые, Гражданская и несколько локальных войн, сложнейшие конфликты и преобразования. Одна только борьба против “пятой колонны” накануне ожидаемой гитлеровской агрессии чего стоила! И было бы наивно думать, что подобные процессы могли проходить без тяжелых и серьезных ошибок.

Если говорить о фактической стороне дела, то с 1921 по 1954 год за антигосударственные деяния всеми видами правоохранительных инстанций было осуждено 3.777.330 и к смертной казни приговорено 642.980 человек. Напомню: речь идет о трех наиболее бурных для нашей страны десятилетиях. Разумеется, сами по себе эти цифры немалые, хотя им далеко до астрономических солженицынско-волкогоновских фантазий. Но сейчас только в РФ содержится под стражей около 1,2 миллиона человек, а ежегодная убыль населения в мирное время держится на уровне миллиона. Согласитесь, что одной-двумя хлесткими фразами такое положение не охарактеризуешь. Нужен основательный и взвешенный сравнительный анализ.

— Где и как Вы находили сталинские тексты?

— Большая часть материалов, вошедших в завершающие тома 14, 15 и 16 Сочинений Сталина, рассыпана по газетам и журналам. Кое-что из “новенького” мне передали добрые знакомые (к примеру, Р.Ф. Иванов и К.А. Корнеенкова). Многое извлечено из специализированных сборников и книг.

Кроме того, на завершающем этапе работы я воспользовался американским опытом. Дело в том, что Гуверовский институт войны, революции и мира 30 лет назад опубликовал похожий трехтомник на русском языке для нужд советологов США. Знакомство с этими книгами не обеспечило решения задачи, но облегчило ее. Во всяком случае, мое издание в сравнении с американским полнее на полсотни документов, а половину последнего, 16-го тома составляет приложение, проливающее новый свет на многие стороны “сталинской эпохи”.

— Вы обращались в Центр изучения документов новейшей истории, бывший Институт марксизма-ленинизма?

— Нет, не обращался.

Думаю, если у наших соотечественников сохранится интерес к трехтомнику и его понадобится переиздать, названный Вами Центр может послужить свежим резервом.

— Где еще могут храниться сталинские документы?

— В самых разнообразных местах — от личных коллекций до партийного, военного, мидовского и чекистского архивов.

В тома, в частности, не включены послания Сталина президентам США и премьер-министрам Англии 1941–1945 годов, выходившие дважды в двухтомной “Переписке” (М., 1957, 1976), его выступления на союзнических конференциях (См.: Тегеран — Ялта — Потсдам. М., 1967, 1970) и другое. По-видимому, многое, в том числе новое и неожиданное, можно извлечь из протоколов пленумов ЦК и других деловых совещаний, из писем разным лицам. Так что без археологических раскопок не обойтись.

— В чем Вы видите необходимость такого издания?

— Все мы оказались в абсурдной ситуации. Наша молодежь читает Нострадамуса и Гитлера, Блаватскую и Керенского, Нилуса и Тору, масонские и порнографические, астрологические и расистские книги, а Сталин, возглавлявший российское общество на гребне его могущества и авторитета, остается самым неизвестным автором. Он отдан на поругание комплексующим, пресмыкающимся писакам, похоронен под терриконами сотворенной ими макулатуры.

Тома 14, 15 и 16 Сочинений Сталина относятся к двадцатилетию наиболее значимых подвижек в экономическом, культурном и государственном строительстве, антифашистском сопротивлении, послевоенном восстановлении народного хозяйства. Если хотите, это самый динамичный и конструктивно-творческий период в истории нашей Родины. Писать эту историю совершенно без Сталина или же, хуже того, постоянно черня его — все равно, что рыть у себя под носом яму, жить без опоры на прошлое и без надежды на будущее. Издание, о котором идет речь, необходимо как для воссоздания исторической истины, заделывания “черных дыр”, проверченных всюду “демократами”, так и для возвращения нашему народу уверенного и гордого самосознания, без которого он обречен.

— Ваша оценка личности И.В. Сталина и его вклада в мировую и отечественную историю?

— Большое видится на расстоянии. В 1956 году Сталин был слишком близок к нам по времени, чтобы по-настоящему осознать, какое преступление совершается уже только началом кампании по его дискредитации. Теперь мы пьем из этой горькой чаши сверх меры.

На рубеже XIX–XX веков Россия испытывала жесточайший кризис межклассовых и межнациональных отношений, страдала из-за вопиющей отсталости своей государственной организации, ее отчужденности от народа, тяжеловесности и неэффективности. Страна была вынуждена пройти через три революции, чтобы обрести, наконец, современный, передовой тип социальной структуры и гибкую, лучшую в мире систему управления. У истоков этого великого дела стоял Ленин, — осуществить его выпало на долю Сталина.

При сохранении дореволюционных порядков Россия могла стать жертвой империалистического передела мира еще в результате Первой мировой войны. Хорошо известны планы на этот счет как германского императора Вильгельма, так и союзных России держав — Англии и Франции. Кроме Советов, втянувших в свою орбиту совершенно новые слои демократической общественности, массы крестьян и рабочих, не оказалось другой силы, которая смогла бы омолодить Российское государство. Более того, из стадии полураспада оно, быстро миновав этап стабилизации, вступило в стадию собирания сил, а после победы над фашистской Германией стало одной из вершин современного двухполюсного мира. Без интеллекта и воли Сталина, при состоянии умишек наших политиков 80-90-х годов, представить себе такое просто невозможно.

Сталин сложен и противоречив, как не проста и противоречива его эпоха. Но это был нормальный и ответственный человек на своем месте. Те, кто пытается приписать ему некую патологию, доказывают лишь то, что либо им многое не известно, либо у этих самых очернителей “не все дома”…

— Согласны ли Вы с такой точкой зрения: если отбросить ничем не обоснованное утверждение, что Сталин — продолжатель дела Ленина, и взглянуть на их деятельность непредвзято, то в деятельности двух вождей заметны взаимоисключающие тенденции — Ленин разрушал государство, раздавал области и республики (губернии), Сталин, напротив, собирал их?

— Нет, не согласен. Мода противопоставлять Сталина Ленину, к сожалению, распространена сейчас, в том числе и среди патриотической оппозиции, но оснований она не имеет. Сталин считал себя учеником Ленина, но не был его повторением. Разница между этими деятелями состоит не в том, на что Вы указываете, а в двух очевидных вещах. Во-первых, и тот и другой — весьма крупные и оригинальные личности, во-вторых, их наиболее активная деятельность относится к различным периодам последовательного развития общества.

“…Ленин разрушал государство, раздавал области и республики (губернии)…” — это предельно упрощенная и несостоятельная версия. Дело в том, что государство было уже разрушено до прихода большевиков к власти. Ни для кого не секрет нехватка волевого начала и способности мыслить реалиями империалистической эпохи у последнего российского монарха, расшатанность отечественной политической системы в результате поражения в войне с Японией, первой русской революции и неудач на фронтах Первой мировой войны. Сейчас, когда эти события отделены от нас сроком жизни двух-трех поколений, на Советское правительство, сформированное в октябре 1917 года, легко валят то, что проделали его незадачливые предшественники и что потом с огромным трудом и жертвами пришлось исправлять. “Мы восстановили независимость Финляндии, — не без гордости говорил бывший премьер Временного правительства Керенский. — Она была аннексирована Россией в ходе наполеоновских войн и вошла в империю в качестве независимого государства, заключившего союз лично с императором. В царство Николая II многие права Финляндии были отменены, что, естественно, вызывало недовольство, даже восстания в Финляндии. Кстати, либеральное общественное мнение России никогда не принимало политики насильственной русификации. Временное правительство немедленно вернуло Финляндии все права при одном единственном условии: независимость Финляндии должна быть принята Учредительным Собранием. Одновременно мы провозгласили и независимость Польши. Начал разрабатываться режим предоставления независимости для прибалтийских стран, для Украины…” (Литературная газета. 1990. 5 сентября. С. 13). Несколько месяцев 1917 года, в которые “царил” Керенский со товарищи, удивительно напоминают осень 1991-го. Но Ленин тут не при чем. Инициаторами и героями раздачи областей и республик были Керенский и его последователи. Ленину и Сталину после революции предстояло державу вновь собирать. Кто сумеет выполнить эту миссию в наше время — большой вопрос.

Да, Ленин призывал считаться с тягой народов к независимости, настаивал на признании права на самоопределение вплоть до отделения и создания самостоятельного государства. При этом он выступал как реалист, отлично понимая, что одними административными решениями типа прославляемой ныне “губернизации” внутренней консолидации общества не добиться. Юридическое равноправие наций, выравнивание экономического, социального и культурного уровня национальных окраин Ленин считал непременным условием выковки взаимного доверия трудящихся всех национальностей, в результате которой народы сами потянутся к братскому союзу. И не ошибся.

Нынче принято писать о том, что Сталин предлагал “автономизацию” национальных районов в составе РСФСР и был, дескать, прав против Ленина, настоявшего на образовании Союза ССР. Но жизнь доказала, что план Сталина в 1922 году еще не мог быть принят из-за отсутствия многих важных предпосылок, прежде всего органично сложившегося единого народнохозяйственного комплекса. Сталин прекрасно понимал преждевременность своей идеи, всесторонне испытал на практике достоинства и преимущества именно Союзной Советской Федерации, а после Великой Отечественной войны твердо заявил: “Теперь речь идет уже не о жизнеспособности советского государственного строя, ибо его жизнеспособность не подлежит сомнению. Теперь речь идет о том, что советский государственный строй оказался образцом многонационального государства, что советский государственный строй представляет такую систему государственной организации, где национальный вопрос и проблема сотрудничества наций разрешены лучше, чем в любом другом многонациональном государстве” (Соч. Т. 16. С. 9).

Напомню, что Ленин еще в 1914 году в статье “О национальной гордости великороссов” заметил: “мы вовсе не сторонники непременно маленьких наций; мы безусловно, при прочих равных условиях, за централизацию и против мещанского идеала федеративных отношений” (Полн. собр. соч. Т. 26. С. 109). Но условия для осуществления этого подхода на советской почве стали созревать только после Победы и динамичного восстановления экономики страны. Приступить к решению задачи Сталин не успел. Хрущев же, который во многом действовал наперекор, дал новую пищу сепаратизму, искусственно возбудив разговор о расширении прав союзных республик. Вместо нормальной общеисторической логики подъема производительных сил и подчиненного ей экономического районирования СССР, основы которого разрабатывались еще перед войной, приоритет зачастую стал предоставляться местническим интересам и притязаниям, что и привело в дальнейшем к центробежным тенденциям и гибели Советского государства. Так что Ваши упреки Ленину направляются явно не по адресу.

— Почему, по Вашему мнению, личность И.В. Сталина вызывает столь противоречивые и яростные споры столь длительное время?

— Сталин оказался в эпицентре, в самом пекле главных “разломов” современной эпохи. Это, с одной стороны, антагонизм между трудом и капиталом, вылившийся в ряд революционных потрясений глобального масштаба, с другой — перемещение геополитических центров силы, которое осуществлялось через две мировые войны и десятки войн локальных. В ходе этих штормовых процессов Сталин неизменно придерживался двух основных позиций — проводил в жизнь интересы людей труда, добивался гегемонии России — Советского Союза в международных отношениях. Он не был “революционером в перчатках” и стремился действовать применительно к конкретным обстоятельствам — натиском и обходом, с помощью лавирования и компромиссов, умел настаивать и хитрить. В течение трех десятилетий Сталин систематически переигрывал всех своих стратегических противников и партнеров. А это были крупнейшие политические фигуры, не чета нынешним — Троцкий и Черчилль, Чемберлен и Пилсудский, Рузвельт и Чан Кайши, Гитлер и Трумэн, Маннергейм и Мао Цзэдун. Это были мировой империализм и мировое мещанство. Неужели трудно понять, какая масса злобы при этом накопилась? Судя по последнему интервью от 21 декабря 1952 года в связи с избранием президентом США вместо Трумэна генерала Эйзенхауэра (См.: Соч. Т. 16. С. 230), Сталин готовился к новому дипломатическому броску, но вмешалась смерть… “Много писали и говорили о жестокости Ленина, — читаем мы у Горького. — Разумеется, я не могу позволить себе смешную бестактность защиты его от лжи и клеветы. Я знаю, что клевета и ложь — узаконенный метод политики мещан, обычный прием борьбы против врага. Среди великих людей мира сего едва ли найдется хоть один, которого не пытались бы замазать грязью. Это — всем известно.

Кроме того, у всех людей есть стремление не только принизить выдающегося человека до уровня понимания своего, но и пытаться свалить его под ноги себе, в ту липкую, ядовитую грязь, которую они, сотворив, наименовали "обыденной жизнью"” (Собр. соч. в 18 тт. Т. 18. С. 271). Не избежал этой участи и Сталин.

— Что Вы думаете о причинах его смерти?

— Сталин умер на 74-м году. Он был крепким человеком, но возраст и сверхнапряжение в работе не могли не сказаться на его здоровье. В январе 1945 года Сталин перенес болезненный мозговой спазм, в 1949-м — инсульт. Это, однако, не помешало ему написать две отличных, несправедливо охаянных потом работы — “Марксизм и вопросы языкознания” (1950) и “Экономические проблемы социализма в СССР” (1952).

В то время, когда каждый второй в стране (по Маяковскому) “жизнь свою, глупея от восторга, за одно б его дыханье отдал”, Сталин оказался в поистине безысходном одиночестве и изоляции. За ним не было (а почему, еще надо изучить) постоянного медицинского наблюдения. Поэтому когда случился удар, несмотря на довольно раннее предупреждение охраны, “соратники” (прежде всего Маленков и Берия) в течение полусуток не сделали ничего, чтобы оказать больному элементарную врачебную помощь. Уже одно это, если отбросить другие факты, соображения и догадки, свидетельствует о некоем заговоре, который либо готовился заранее, либо сложился по случаю в тогдашних верхах. Иначе, чем преступлением, такое не назовешь.

— Тайна рождения Сталина?

— Всякое рождение есть тайна, а вокруг рождения Сталина сложились легенды.

В приложении к тому 16 его Сочинений имеется справка о дате регистрации Иосифа Джугашвили в Горийской Успенской соборной церкви. Согласно этому документу, Сталин оказывается старше на один год. Сохранилась лично им заполненная анкета одной шведской газете (1920), где годом его рождения указан 1878-й. Однако уже с 1921 года постоянно обозначается (правда, не его рукой) 1879-й. Немало разговоров велось вокруг якобы негрузинского происхождения Сталина. По осетинской версии, фамилия Джугашвили переделывается на “Джугаев” (Железов), с чем связывается и привычная для нас фамилия “Сталин”. Поскольку сам Сталин считал себя русским, ищут и другие корни — вплоть до объявления его внебрачным сыном знаменитого путешественника, генерала Н.М. Пржевальского. Все это по-своему любопытно и, может быть, заслуживает дальнейших расследований, но Сталин интересен нам все же не этим.

— Был ли Сталин агентом царской охранки?

— На сей счет существуют две противоположные точки зрения. Есть историки, которые (причем со ссылкой на какие-то документы) говорят: “Да”. Есть историки, которые это решительно опровергают.

Лично у меня сложилось мнение. Сталин был высокопрофессиональным революционером, человеком большой отваги и выдержки. Он наверняка знал нравы и порядки в противном стане и вряд ли избегал (разумеется, при практической необходимости) контактов и общения с его представителями. Это несомненно использовалось, чтобы “замазать” стойкого борца. Однако подкупить или же соблазнить Сталина было немыслимо. Если бы что-то порочащее можно было бы извлечь из его уникальной тюремно-ссылочной одиссеи (с 1902 до 1913 года 7 арестов, 6 ссылок и 5 побегов из них), это еще в 30-х годах использовал бы Троцкий, изучивший биографию Сталина вдоль и поперек и любивший смаковать детали. Сталин органически не мог быть агентом царской охранки среди большевиков, но я не исключаю того, что он мог быть в какой-то момент агентом большевиков в ее агентуре. Эти люди умели работать в любых, самых, казалось бы, невероятных условиях и, как правило, добивались своего (Вопрос, как представляется, неплохо освещен в исследованиях последующих лет, в частности в книге А.В. Островского “Кто стоял за спиной Сталина”, вышедшей в 2002 году. — Ред.).

— Каким Вам видится будущее России?

— Будущее вытекает из настоящего, а оно, мягко говоря, не блестяще…

Народ наш, объединенный русским языком и в основном общей культурой, все еще чувствует себя одним целым, а государство грубо расчленено. Промышленность и сельское хозяйство подорваны на десятилетия. Частный капитал только на? является производственным, — он по большей части посреднический, торгово-банковский, то есть ничего реально обществу не дающий. Трудящееся население деклассируется, теряет квалификацию, нищает и деградирует духовно. Это, может быть, не так заметно в завешенной рекламой столице, но резко бросается в глаза на местах. Согласно оценкам Центра по стратегическим и международным исследованиям (Вашингтон, 1997), “в течение шестого по счету года валовой национальный продукт (ВНП) снизился на 6 процентов. Четверть населения едва сводит концы с концами, находясь за чертой бедности, составляющей 25 долларов в месяц. Средняя продолжительность жизни упала с 69 лет в 1990 году до 57,7 лет в 1996 году. Демографы прогнозируют, что в последующие три десятилетия население России уменьшится со 147 до 123 миллионов человек — уникальная убыль населения в стране в мирное время”. Несмотря на уверенные высказывания президента Б. Ельцина насчет значительных положительных сдвигов в 1998 году, американцы “подтверждают необходимость осторожного подхода к прогнозированию быстрых перемен к лучшему”.

В принципе у России два стратегических варианта. Первый — это плыть по течению, окончательно становясь сырьевым придатком “золотого миллиарда”, то есть деградирующей колониальной страной. Тут очень влиятельна сила инерции, и ее необычайно тяжело переломить.

Россия спасет себя как народ, государство и цивилизацию только на втором пути. Это путь прогрессивного возрождения, не повторяющий буквально прошлое, но и не чуждый того, что было наработано нашими предшественниками. У меня есть на сей счет свои конкретные соображения, но это — тема особого разговора. Во всяком случае, размышляя о будущем России, вырабатывая его оптимальную формулу, при всей противоречивости отношения к личности Сталина, и у него есть чему поучиться.

Товарищи!

Начнем с исторической аналогии.

2 сентября 1945 года Сталин выступил с Обращением к народу по поводу признания Японией себя побежденной, а значит и успешного полного окончания второй мировой войны.

Сталин говорил не только о современности, но и напомнил о поражении русских войск в 1904 году, в период русско-японской войны. Это поражение, отметил он, “легло на нашу страну черным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот этот день наступил” (Соч. Т. 15. С. 241).

Очевидно, тогда, в обстановке всеобщего ликования, траурно оттененного печалью о павших, вряд ли кто мог предсказать появление нового, куда более крупного и ядовитого “черного пятна”. Я имею в виду пресловутый доклад Хрущева “О культе личности и его последствиях” на закрытом заседании участников ХХ съезда КПСС и намеченную им “линию”. Этим советский народ, подрастающие поколения были фактически до окончания века отлучены от правды о наиболее продуктивном тридцатилетии нашего послеоктябрьского развития. Мы, коммунисты старшего поколения, знавшие истину или же догадывавшиеся об ее искажении, сорок пять лет ждали, когда, наконец, настанет ее час. Хотелось бы надеяться, что мы этого часа дождались.

В соответствии с поручением Рабочей группы по подготовке Чрезвычайного, XXXII съезда СКП-КПСС вношу следующий проект:

“О решениях ХХ и XXII съездов КПСС по вопросам “культа личности” и его последствий.

Заслушав и обсудив доклад тов. Шенина О.С. “О работе СКП-КПСС после XXXI съезда, положении в коммунистическом движении на территории СССР и задачах по сплочению марксистско-ленинских сил в борьбе за социализм и возрождение Союзного Советского государства”, XXXII съезд СКП-КПСС подтверждает данные в нем оценки исторического пути советского народа в послеоктябрьский период (1917–1991 годы). В свете современного объективного исследования, вновь вскрывшихся фактов и последующих политических событий съезд квалифицирует то изображение периода истории, когда во главе ленинской партии находился И.В. Сталин, которое было навязано коммунистам и общественности хрущевской группировкой на ХХ-XXII съездах КПСС, как несостоятельное в научном и лицемерное в нравственном отношении, как враждебное интересам пролетариата физического и умственного труда, делу социального освобождения всех трудящихся, построения социализма и коммунизма.

XXXII съезд СКП-КПСС постановляет:

1. Постановления ХХ съезда по докладу Н.С. Хрущева “О культе личности и его последствиях” (25.02.56) и XXII съезда — о Мавзолее В.И Ленина (30.10.61), принятые в нарушение уставных норм КПСС и поведшие к субъективистской антикоммунистической дискредитации партии и ее марксистских руководителей, к многолетней клевете на научно-пролетарскую идеологию и советский социалистический строй с очевидно контрреволюционными результатами, — отменить.

2. Считать важнейшей задачей политического просвещения трудящихся масс всестороннее раскрытие правды о подвижнической, бескорыстно-самоотверженной деятельности Ленина, Сталина и их последователей, о драматических противоречиях и фактических трудностях борьбы за социализм, обусловленных как многогранностью и глубиной преобразований, так и жестоким, изощренным сопротивлением эксплуататорских элементов.

3. Признать вопросом вопросов нынешней политики коммунистов тщательное диалектико-материалистическое обоснование их стратегии и тактики, систематическую работу в гуще трудового народа, формирование в его сознании четких представлений о содержании предстоящего нового переходного периода от капитализма к социализму, о реалистических контурах возрождаемого общества”.

Поскольку документы, об отмене которых идет речь, основательно подзабыты, позволю себе прочесть их здесь, тем более, что они не велики по объему.

Вот постановление по хрущевскому докладу 25 февраля 1956 года:

“Заслушав доклад тов. Хрущева Н.С. о культе личности и его последствиях, ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза одобряет положения доклада Центрального Комитета и поручает ЦК КПСС последовательно осуществлять мероприятия, обеспечивающие полное преодоление чуждого марксизму-ленинизму культа личности, ликвидацию его последствий во всех областях партийной, государственной и идеологической работы, строгое проведение норм партийной жизни и принципов коллективности партийного руководства, выработанных великим Лениным” (ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет. Т. II. М., 1956. С. 498).

Обращает на себя внимание то, что доклад Хрущева только заслушивался, но не обсуждался. Прений по нему не открывали. Участникам заседания трудно было после всего услышанного посмотреть друг другу в глаза, заговорить. Никто не аплодировал. Резолюция голосовалась, можно сказать, “всухую”.

Лживо утверждение, будто это был “доклад Центрального Комитета”. По словам непосредственного составителя текста. Д.Т. Шепилова, “до съезда капитального обсуждения доклада не было”. Шепилов, получивший от Хрущева поручение на второй день съезда, 15 февраля и имевший от него “полный карт-бланш”, пользовался при написании только подготовленным ранее материалом П.Н. Поспелова. По предположению Шепилова, окончательно “компоновали доклад помощники Хрущева — Лебедев, Шуйский”. Причем от соавторства Шепилов решительно отказывался. “Это, — говорил он о Хрущеве, — целиком и полностью его и только его идея!” (И примкнувший к ним Шепилов: Правда о человеке, ученом, воине, политике. М., 1998. С. 125–126). Тем самым подтверждается и то, что в начале 70-х годов рассказывал мне бывший член Президиума ЦК Д.И. Чесноков: “Он (Хрущев. — Авт.) обманул ЦК”. Если к тому же учесть, что вопрос о “культе” был вытащен вне повестки дня, утвержденной ЦК и съездом, то налицо прямое произвольное нарушение того, во имя чего такое якобы предпринималось, — “норм партийной жизни и принципов коллективности партийного руководства, выработанных великим Лениным”.

Но и это еще не все.

Самая, пожалуй, большая, трудноразоблачимая аппаратная хитрость, на которую пошел Хрущев, состояла в том, что антисталинский доклад “состоялся на другой день… после официального закрытия съезда (подчеркнуто мной. — Авт.), в обстановке полусекретной, когда уже ушли все иностранные гости, в том числе руководители братских коммунистических партий, и были приглашены сотрудники идеологических отделов ЦК КПСС” (Свидетельство И.С. Черноуцана. В кн.: Бурлацкий Ф.М. Вожди и советники. О Хрущеве, Андропове и не только о них… М., 1990. С. 88). К этому моменту были избраны новые ЦК и ЦРК. Иллюзию продолжения съезда создавало то, что доклад о “культе” произносился на утреннем заседании 25 февраля, а состав обоих руководящих органов счетная комиссия оглашала после перерыва. Но в этот день, поскольку голосование состоялось накануне, 24-го, зал являл собой пока что съезд и уже не съезд. Делегатские полномочия исчерпывались с появлением на свет другого Центрального Комитета и лишались постановляющей, партийно-законной силы. Если бы у самого Хрущева жестко спросили, докладом какого ЦК — прежнего или будущего — является то, что он изрекает, он, при всем своем нахрапе, наверняка бы смутился. Так и родилась прочитанная вам “висячая” резолюция, ущербная и с уставной, и с политической, и с моральной, и с научной точки зрения.

Что касается постановления XXII съезда о Мавзолее В.И. Ленина от 30 октября 1961 года, то оно принималось в другой, резко изменившейся обстановке, на фоне позорной вакханалии, подогретой гонениями на так называемую антипартийную группу 1957 года, то есть на былых соратников Сталина. Этот документ примечателен сегодня в той его части, где признается “нецелесообразным дальнейшее сохранение в Мавзолее саркофага с гробом И.В. Сталина, так как серьезные нарушения Сталиным ленинских заветов, злоупотребления властью, массовые репрессии против честных советских людей и другие действия в период культа личности делают невозможным оставление гроба с его телом в Мавзолее В.И. Ленина” (XXII съезд Коммунистической партии Советского Союза. Стенографический отчет. Т. III. М., 1962. С. 362).

Полагаю, отменяя это постановление XXII съезда, мы не станем настаивать на возвращении сталинского саркофага в Мавзолей, а сделаем упор на другом: объявим недействительными содержащиеся там политические оценки. Это — во-первых. А во-вторых, мы морально осудим факт кощунственного обращения с прахом великого революционера и патриота, осудим само явление “гробокопательства”, которым ради возбуждения низменных гиенских инстинктов в последние годы цинично пользовались “демократы”.

Товарищи! Вам, конечно, известно постановление V съезда Единой коммунистической партии Грузии о партийной реабилитации Сталина (Гласность. 2001. № 3. С. 2). В принципе нельзя не согласиться с его идеей и направленностью. Справедливости ради следует только подчеркнуть, что задолго до этого съезда и его решений вопрос ставили сотни честных и знающих коммунистов из всех республик Советского Союза, и среди них хотелось бы отметить ленинградку Нину Андрееву, москвичей Киру Корнеенкову, Татьяну Хабарову, Алексея Голинкова, днепропетровца Эдуарда Ояперва, одессита Гурама Цушбая. Выдвигался вопрос и перед XXXI съездом СКП-КПСС.

В то же время представляется целесообразным сделать одну оговорку. Лично мне в суждениях о реабилитации Сталина, в целом обоснованных, все же видится некоторая некорректность. Объясняется это тем, что кампания по реабилитации, затеянная еще в 1953 году Н.С. Хрущевым и А.И. Микояном, временами проводилась “чохом”, а, попав под эгиду А.Н. Яковлева, и вовсе превратилась в бесстыжее средство оболгания большевиков и советского строя. Согласно ельцинскому Закону от 18 октября 1991 года, реабилитировались лица, осужденные за контрреволюционные преступления, начиная с 25 октября (7 ноября) 1917-го. “Жертвами политических репрессий” стали часто изображаться полицаи и власовцы, “крутые” уголовники — от бандитов до фальшивомонетчиков. Данные о результатах кампании умышленно перепутываются и тщательно скрываются. Яковлев как-то заявил о полутора миллионах “реабилитированных” (Там же. С. 5). Стоит ли применять это запачканное слово к прямому морально-политическому преемнику Ленина, нашему вождю? О реабилитации когда-нибудь попросят сами “реабилитанты”, да кто им ее даст? Думается, вместо подобных формальных акций надо без устали доводить до людей слово самого Сталина и слово правды о Сталине. Здесь особенно уместен мудрый принцип Спинозы: не плакать, не смеяться, а понимать, — и практика дает тому все более весомые доказательства.

Недавно в журнале “Альтернативы” (2001. № 2) опубликована характерная статья обществоведа и публициста Б.Ф. Славина, возможно, знакомого делегатам по его работе в ИМЛе и “Правде”, а также по роли “переходящего” члена ЦК РПК, КПРФ, а затем и партии Святослава Федорова. Статья называется “Социализм или сталинизм?” и объявляет это противопоставление “гамлетовским вопросом для каждого сознательного представителя левого движения, сохранившего приверженность научным социалистическим идеалам” (С. 117).

Забавно, что новоиспеченный “Гамлет” не замечает собственного политического самоубийства, поскольку для мыслящего коммуниста стержневым моментом является не выдуманная Славиным фальшивая, буржуазно-интеллигентская альтернатива, а историческое противостояние социализма и капитализма. Кто подменяет этот момент каким-либо другим, тот вольно или не вольно по сути склоняется на сторону прокапиталистических сил.

В развязанной хрущевцами критике “культа личности” Сталина превалирует два обвинения. Первое из них связывается с репрессивными акциями Советского государства, особенно во второй половине 30-х годов; второе вменяет Сталину ответственность за тяжкие поражения Красной Армии в битвах 1941–1942 годов.

В своем февральском докладе Хрущев приписал Сталину попытку “теоретически обосновать политику массовых репрессий под тем предлогом, что по мере нашего продвижения вперед к социализму классовая борьба должна якобы все более и более обостряться” (Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 139). Хрущев сослался на доклад Сталина на февральско-мартовском (1937 года) Пленуме ЦК. Удивительно, но в течение 40 лет никто эту ссылку не проверил. Неужто и в самом деле, как говаривал Пушкин, “мы ленивы и не любопытны”. В действительности названного тезиса, который без конца тиражировался как “сталинский”, ни в докладе Сталина, ни в его заключительном слове нет. Верно то, что Сталин отмечал необходимость “разбить и отбросить прочь гнилую теорию о том, что с каждым нашим продвижением вперед классовая борьба у нас должна будто бы все более и более затухать, что по мере наших успехов классовый враг становится все более и более ручным”. Подчеркивал Сталин и то, что “если один конец классовой борьбы имеет свое действие в рамках СССР, то другой ее конец протягивается в пределы окружающих нас буржуазных государств” (Соч. Т. 14. С. 166). Но “теории обострения” во второй половине 30-х годов, то есть когда в СССР уже было обеспечено абсолютное преобладание социалистических форм хозяйства и принята Конституция победившего социализма, он не выдвигал, а выступал против “теории затухания”. Вы как политики, надеюсь, хорошо чувствуете этот нюанс.

Нам незачем выгораживать Сталина и изображать его этакой беспечной беззубой овечкой. На январском (1933 года) Пленуме ЦК и ЦКК, говоря об итогах первой пятилетки и необходимости всемерной защиты общественной собственности как священной и неприкосновенной основы нашего строя, он, и правда, выдвинул тезис: “Уничтожение классов достигается не путем потухания классовой борьбы, а путем ее усиления”, — и призвал “иметь в виду, что рост мощи Советского государства будет усиливать сопротивление последних остатков умирающих классов” (Соч. Т. 13. С. 211–212). Но действовал он конкретно-исторически. Усиление или ослабление классовой борьбы, — причем в меняющихся, подчас новых, не знакомых ранее формах, — зависело от степени упрочения Советской социалистической системы, от ее устойчивости, а она, как показал опыт последних десятилетий ХХ века, никогда не была постоянной, неизменно гарантированной величиной. Сталин это хорошо понимал. Он был гибким диалектиком, в то время как Хрущеву в этом смысле, говоря по-русски, медведь на ухо наступил…

Любимой игрой оппортунистов и антисоветчиков всех мастей, в которой задействована ложь фантастических размеров, стала цифирь, якобы отображающая число репрессированных большевизмом. Рекорд тут поставил Юрий Карякин — 120 миллионов человек. Есть “свидетельства” и поскромнее — Александр Солженицын и Рой Медведев довольствуются показателем, меньшим примерно вдвое. При населении СССР перед войной 190–195 миллионов и это выглядит внушительно. Остаются недоуменные вопросы: кто воевал, кто трудился в тылу, кто остался в живых, кто восстанавливал народное хозяйство, откуда взялся народ, который до развала Советского Союза готов был взять 300-миллионную высоту?

В свете новейших изысканий (прежде всего В.Н. Земскова и И.В. Пыхалова) считаю своим долгом дать здесь объективную справку. Так, число приговоренных к высшей мере наказания в 1921–1953 годах (периоды окончания гражданской войны, нэпа, коллективизации, Великой Отечественной) близко к 800 тысяч. Части этих лиц смертная казнь заменялась заключением на сроки 10–15 лет. В 1934–1940 годах таких заключенных насчитывалось в лагерях от 4 до 7 тысяч (См.: Пыхалов И.В. Время Сталина: факты против мифов. Л., 2001. С. 19, 10).

Контингент пресловутого “архипелага ГУЛАГ” в марте 1953 года составлял 2,5 миллиона человек, несколько больше полутора процентов населения страны. Любопытно сопоставить эти данные с сегодняшним положением дел в США. На конец 1999 года в “цитадели прав человека” зафиксировано за два миллиона заключенных, вдвое меньше на 100 тысяч населения (около 0,75%), чем у нас при Сталине (См.: Там же. С.16). Но и страна другая, и эпоха не та. Одно дело — государство и общество, претерпевшее в течение полувека на своей территории драмы трех революций и двух мировых войн, едва залечившее раны последней из них, и совсем иное — государство и общество, сумевшее два века оставаться в стороне от разорительных вторжений, извлечь колоссальный экономический выигрыш от сражений на чужих континентах и занять уникально выгодные геополитические позиции.

Впрочем, приведенные российские данные по США поправляют сами американцы. И, что интересно, в сторону увеличения. Так, М. Соуса утверждает, “что количество заключенных в тюрьмы в США в 1996 г. составило 5,5 млн. человек”, — оно “сегодня на 3 млн. больше, чем когда-либо было в СССР!” (Соуса М. ГУЛАГ: архивы против лжи. М., 2001. С.10).

До сих пор историки в долгу перед народом, не дав должную принципиальную оценку двух негативных явлений в советском прошлом — фактов массового доносительства в 30-х годах и фактов изменничества — в начале 40-х.

Явление доносительства было отмечено в известном, долго замалчивавшемся постановлении январского (1938 года) Пленума ЦК ВКП(б). В нем верно указывалось, “что многие наши парторганизации и их руководители до сих пор не сумели разглядеть и разоблачить искусно замаскированного врага, старающегося криками о бдительности замаскировать свою враждебность и сохраниться в рядах партии — это во-первых — и, во-вторых, стремящегося путем проведения мер репрессий — перебить наши большевистские кадры, посеять неуверенность и излишнюю подозрительность в наших рядах” (КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Ч.III. М., 1954. С. 312).

Кто, к примеру, побуждал упомянутую в документе заведующую отделом Ростовского обкома Шестову инспирировать исключение из партии 30 безвинных коммунистов пединститута? Какая сила заставила секретаря Киевского обкома Кудрявцева провоцировать половину городской парторганизации подать политически компрометирующие заявления на другую ее половину? “Демократская” журналистика вылепила, в частности, из Михаила Кольцова и Всеволода Мейерхольда — фигур, по-настоящему крупных и заслуженно популярных — кумиры святых великомучеников. Но у всего этого выпячивается и другая сторона. Кольцов, уличенный руководителем интербригад Андре Марти в связях с испанскими троцкистами, после второго допроса и месячной паузы стал давать показания на (назову только известные имена) подругу Маяковского Лили Брик, ее мужа Осипа и сестру (жену Арагона) Эльзу Триоле, на пушкиниста Зильберштейна, писателей Вишневского, Ставского, Пастернака, Эренбурга, Бабеля, Евгения Петрова, Кирсанова и Алексея Толстого, на кинорежиссера Кармена, артистов Сац, Берсенева и Гиацинтову, дипломатов Литвинова, Майского и Потемкина, на ряд военных, даже на свою жену Марию Остен (См.: Сопельняк Б. Смерть в рассрочку. М., 1998. С.149 и др.).

Похоже вел себя Мейерхольд. На допросах он говорил о своем “антисоветском влиянии” и о якобы близких настроениях Эйзенштейна, Охлопкова, Дикого, Гарина, Олеши, Пастернака, Шостаковича, Шебалина, Сейфуллиной, Кирсанова, Всеволода Иванова, Федина, Эренбурга и др. Правда, потом Всеволод Эмильевич от этих наветов отказался (См.: Там же. С. 238 и др.), они не помешали перечисленным деятелям внести свой вклад в золотой фонд советской культуры. Но как вела себя прочая доносительская мошкара (имя ей — легион), мы и поныне почти не знаем. Без тщательного социологического изучения ее следов в архивах — этой стихийной отрыжки классовой борьбы и буржуазно-обывательской психологии — нам не уяснить всех причинно-следственных связей того, что столько лет приписывается “культу личности”. Пожалуй, отчасти прав историк В.Т. Логинов, которого никак нельзя причислить к “сталинистам”. “Террор 1937 года имеет свою логику, — рассуждал он. — Сталин вряд ли планировал репрессии в таких масштабах. Но террор — как снежный ком. Берут одного, он с испугу называет еще десять человек, значит, их тоже нужно брать, они тоже кого-то называют, цифры растут” (Караулов А.В. Вокруг Кремля. Книга политических диалогов. М., 1990. С. 59). Тут историкам, как говорится, еще пахать и пахать.

В декабре 1977 года мне довелось беседовать с В.М. Молотовым, которому тогда шел 88-й год. Вячеслав Михайлович по-прежнему искренне считал предвоенную кадровую чистку правильной в целом мерой, предотвратившей образование в стране “пятой колонны”. “Иначе мы потерпели бы поражение”, — сказал он. Подобное мнение в предсмертном интервью с горечью выразил со своей стороны Гитлер (См.: Война и мы. Кн. 2. М., 2001. С.84). Повторяли его и наши союзники. Если и при этих условиях, по некоторым сведениям, на германских фашистов работало до 1,5 миллиона предателей Родины (См.: Семиряга М.И. Коллаборационизм: Природа, типология и проявления в годы второй мировой войны. М., 2000. С. 782), можно представить себе, какой опасности мы избежали. Ваш покорный слуга не стал бы говорить об этих вещах, если бы осенью 1942 года не наблюдал в оккупированной маленькой Элисте формирование немецкой полиции и двух фронтовых эскадронов преимущественно из дезертиров кавалерийской дивизии полковника Хомутникова, если бы не видел двух городских голов — русского, по фамилии Труба, и калмыка Цуглынова, не был на похоронах сотен жертв четырехмесячного гитлеровского террора…

Полтора десятилетия “перестройки” и “реформ”, во многом мотивированных жупелом сталинизма, привели нас, дав соответствующий фактический материал, к необходимости новых выводов и обобщений. Самое важное из них состоит в том, что результатом хрущевско-горбачевских переворотов явилось не затухание или же прекращение, а, напротив, усиление и обострение классовой борьбы. Перевод ее на качественно новую ступень с реставрацией социального антагонизма в его наиболее вульгарном и контрастном виде, когда преступной плутократии объективно противостоит коварно ограбленная и психологически зачумленная масса пролетаризуемого населения.

Для вас не открытие старое марксистское положение о трех основных формах классовой борьбы — экономической, политической и идеологической. Это положение Ленин конкретизировал определением пяти новых специфических форм классовой борьбы в эпоху диктатуры пролетариата. Таковыми явились а) подавление сопротивления эксплуататоров, б) гражданская война, в) нейтрализация мелкой буржуазии, первоначально крестьянства, г) использование на службе пролетариату профессионалов из буржуазии, д) воспитание новой дисциплины (См.: ПСС. Т. 39. С. 261–264). К началу 80-х годов в литературе считалось, что из этих форм сохраняется только последняя — воспитание новой дисциплины, да и то правящая партноменклатура всякий раз поеживалась при упоминании о ее классовой сущности.

Выплеск классовой борьбы во второй половине 80-х, заставший наши кадры врасплох, связан и с тем, что теоретическая работа на тему ее дальнейшей модификации фактически оказалась на нуле, а вместе с ней и трезвое понимание происходящего.

Еще в ноябрьском (1938 года) постановлении Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) “Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия”, подписанном Молотовым и Сталиным, вскрывались факты безответственного отношения к следственному производству и грубого нарушения установленных законом процессуальных правил. В нем указывалось на подрывную деятельность в органах НКВД и Прокуратуры чужеродных элементов, которые “сознательно извращали советские законы, совершали подлоги, фальсифицировали следственные документы, привлекая к уголовной ответственности и подвергая аресту по пустяковым основаниям и даже вовсе без всяких оснований, создавали с провокационной целью “дела” против невинных людей, а в то же время принимали все меры к тому, чтобы укрыть и спасти от разгрома своих соучастников по преступной антисоветской деятельности” (Соч. Т. 14. С. 286).

Как и в январском постановлении ЦК, в этом документе сталинское руководство приближалось к пониманию двойственности известных карательных мер и к видению новых зигзагов классового противостояния. Однако Сталин и его соратники еще не вывели из всего этого тезис о чужеродном (бело-националистическом и оппортунистическом) проникновении в правоохранительные структуры как еще одной, развившейся уже после Ленина, форме классовой борьбы. Между тем, для них не были тайной идущие извне директивы о внедрении со стороны как белогвардейской эмиграции (в частности РОВС), так и троцкистских центров. Финал нам известен. Это — навешивание на Сталина и партию всех жертв войн, эпидемий и социальных конфликтов (в том числе погибших в схватке с фашизмом); это — “реабилитация” подчас заведомых негодяев и недругов трудящихся; это — рассеянный склероз и морально-политический паралич ЦК и КГБ в 1991 году.

Другой формой классовой борьбы, не отмеченной ранее, нельзя не признать чужеродное проникновение в мозговые структуры партии и государства, особенно Академии наук, со второй половины 50-х годов. Мало того, что после смерти Сталина партию ни разу не возглавил сопоставимый деятель, совмещающий способности дальновидного теоретика с широким кругозором и крупнейшего организатора производства и общественной жизни. Грамотные обществоведы вообще перестали фигурировать в высшем руководстве КПСС.

На последнем присталинском (XIX) съезде в Президиум ЦК было избрано пятеро таковых (О.В. Куусинен, И.В. Сталин, М.А. Суслов. Д.И. Чесноков, П.Ф. Юдин), однако в марте 1953 года они все (почивший Сталин не в счет) были оттуда удалены. Возвращение в этот орган Суслова (1956), а потом и Куусинена (1961) в сущности ничего не добавило. Суслов, умерший в январе 1982 года, не отличался новаторским типом мышления, Куусинен же, видимо, вспомнив свою социал-демократическую молодость, “отличился” умозрительным упразднением диктатуры пролетариата (См.: Бурлацкий… С. 37–39, 41–42), что тяжко потом сказалось на судьбах советской системы.

В 1972 году кандидатом в члены Политбюро (переименованный Президиум) был избран историк Б.Н. Пономарев, но он не улучшил погоду. Спустя полтора десятилетия, в 1987 году в этом качестве там появился могильщик большевизма А.Н. Яковлев, что символизировало “начало конца”. Почти сорок лет высшее руководство КПСС, отказавшись от самостоятельного стратегического анализа и планирования, довольствовалось популяризаторскими поделками референтов, консультантов и помощников, выдаваемыми за коллективную мудрость партии, и попирало свою обязанность вести страну согласно предписаниям достоверной передовой теории. Надо ли удивляться, что почти вся эта “умственная” челядь, выброшенная со Старой площади в августе-91, стала искать себе убежище не в протестующем “простонародье”, а в комфортабельном Фонде Горбачева?

В качестве третьей из новейших форм классовой борьбы я назвал бы целеустремленное отщепление партии от рабочего класса, противопоставление рабочего класса партии, его дробление и разобщение вплоть до утраты им адекватного самосознания и своего общественного лица. Шахтерские забастовки 1989 года и поведение профсоюзов в дальнейшем — наглядный тому пример.

Вы видите, что рассмотрение сегодня решений XX–XXII съездов о “культе личности” окрашивается мрачными тонами буржуазно-бюрократической контрреволюции рубежа XX–XXI веков. Догадывались ли, знали ли мы о ее возможности задолго до того, как она на нас обрушилась? Несомненно. “Мы не знаем, — писал Ленин 6 октября 1917 года, то есть в канун успешного восстания, — победим ли мы завтра, или немного позже… Мы не знаем, как скоро после нашей победы придет революция на Западе. Мы не знаем, не будет ли еще временных периодов реакции и победы контрреволюции после нашей победы, — невозможного в этом ничего нет (подчеркнуто мной. — Авт.), — и потому мы построим, когда победим, “тройную линию окопов” против такой возможности” (ПСС. Т. 34. С. 374). Такой “тройной линии окопов” у партии, которая не пересмотрела поспешные хрущевские заявления об “окончательной” победе социализма (XXI съезд) и об отмене диктатуры пролетариата (XXII съезд), увы, не оказалось.

В июне 1925 года слушатели Свердловского университета спросили Сталина о возможности нашего перерождения в условиях временной стабилизации мировой капиталистической системы. Сталин ответил на этот вопрос утвердительно и указал на три опасности, существующие и вне связи со стабилизацией:

“а) опасность потери социалистической перспективы в деле строительства нашей страны и связанное с этим ликвидаторство;

б) опасность потери международной революционной перспективы и связанный с этим национализм;

в) опасность падения партийного руководства и связанная с этим возможность превращения партии в придаток государственного аппарата” (Соч. Т. 7. С. 164).

Смею утверждать, что все эти опасности были реализованы в 1985–1991 годах. Из-за нехватки времени я опускаю более подробный анализ, данный в Досье “Гласности”, и обращаю ваше внимание на № 10 за текущий год.

Теперь несколько слов о поведении Сталина в начале Великой Отечественной войны.

Знал ли Сталин о неизбежности и времени фашистского нападения на СССР? Да, знал.

Верил ли он Гитлеру? Нет, не верил.

Принимал ли необходимые меры по укреплению обороноспособности страны? Да, принимал. 5 мая 1941 года на встрече с выпускниками военных академий Сталин по сути прямым текстом предупредил, что советским воинам надлежит похоронить миф о “непобедимости” германской армии (См.: Новое время. 1991. № 19. С. 37–38). Вместе с тем он считал, что Красная Армия в материально-техническом отношении будет в состоянии нанести поражение врагу только через полтора года. Это, кстати, поразительно подтвердилось на примере Сталинградской операции. 7 ноября 1941 года в осажденной Москве Сталин обещает решающий поворот через “несколько месяцев, еще полгода, может быть, годик” (Соч. Т. 15. С. 85), а через год, 19 ноября 1942-го начинается знаменитое наступление Донского фронта во главе с К.К. Рокоссовским.

Веет притворством за версту от попыток взвалить на Сталина вину за взлом фашистами нашей линии обороны на рассвете 22 июня 1941 года. Дело в том, что он в рамках своей компетенции “не занимался непосредственно оперативно-тактическими вопросами вооруженных сил, никогда не инспектировал войска, не проверял их боеготовность, полностью полагаясь в этом деле на наркомат обороны…”. Не его вина, что НКО (С.К. Тимошенко) не контролировал должным образом исполнение ускоренных мероприятий по повышению боеспособности войск на западной границе, в том числе распоряжения Генерального штаба (Г.К. Жуков) от 18-го и собственного приказа от 19 июня о приведении войск в боевую готовность. По мнению адмирала флота СССР Кузнецова Н.Г., поведение которого в момент агрессии явилось образцовым, “И.В. Сталин представлял боевую готовность наших вооруженных сил более высокой, чем она была на самом деле. Совершенно точно зная количество новейших самолетов, дислоцированных по его приказу на пограничных аэродромах, он считал, что в любую минуту по сигналу боевой тревоги они могут взлететь в воздух и дать надежный отпор врагу. И был просто ошеломлен известием, что наши самолеты не успели подняться в воздух, а погибли прямо на аэродромах” (См.: Война и мы. Кн. 1. М., 2000. С. 67–70). Преступной халатностью тогда “прославился” командующий Западным особым военным округом Д.Г. Павлов.

Хрущев оболгал Сталина, приписав ему пораженческое настроение после первых тяжелых неудач на фронтах (См.: Известия ЦК КПСС. 1989. № 3. С. 148–149). Имеются свидетельства, что 22 июня застало его больным острой формой ангины. В то же время, согласно тетради записи лиц, принятых Сталиным, 21-го у него побывало 11, 22-го — 15 лиц (кое-кто из них по 2–3 раза).

Высказывалось мнение, что не Молотов, а Сталин должен был выступить по радио в первый день войны. Но это было бы неверно тактически. Сталинская речь 3 июля, то есть на двенадцатый день войны, явилась непревзойденным шедевром сердечного обращения к каждому соотечественнику, емкой программой достижения успеха в борьбе. Подобную разработку, как и принятую 29 июня директиву Совнаркома и ЦК партийным и советским организациям прифронтовых областей, не мог подготовить растерявшийся, подавленный человек.

Было, однако, еще одно, кардинальное обстоятельство, которое до сих пор ускользает (или же преднамеренно упускается) из поля зрения исследователей. Речь идет о классовой борьбе на международной арене, приобретшей после Октября характер противостояния двух систем.

Сталин неплохо разбирался в истории войн. И есть основания полагать, что перед его мысленным взором не раз вставала картина сражения при Каннах и на Перекопе, панорама маневрирования пространством в Отечественной войне 1812 года и начало первой мировой. Известно, что Россия не объявляла в 1914 году войну Германии. Войну объявила Германия, и притом под предлогом, что в России приступили к мобилизации. Сталина, по-видимому, очень сдерживал — признаков этого достаточно — именно данный прецедент.

Главное же состояло вот в чем. Больше, чем конъюнктурных военных неудач, Сталин опасался объединения крупнейших империалистических держав: Англия в это время воевала с Гитлером, захватившим всю континентальную Европу; США, не участвуя в войне, служили как бы ее заокеанским тылом, — альянса мирового капитала против Советского Союза. На сей счет у него было более, чем достаточно, “ума холодных наблюдений и сердца горестных замет” (Пушкин). Перед Сталиным маячил пример Польши, которая в 1938 году беспечно поучаствовала с Германией в разделе Чехословакии, а в 1939-м, отвергнув возможность советской помощи, сама стала жертвой недомыслия своих правителей. В докладе 6 ноября 1941 года Сталин упомянул и пример “Франции, правители которой, дав себя запугать призраком революции, с перепугу положили под ноги Гитлера свою родину, отказавшись от сопротивления. Немецко-фашистские стратеги думали, — подчеркнул Сталин, — что то же самое произойдет с Великобританией и США. Небезызвестный Гесс для того, собственно, и был направлен в Англию немецкими фашистами (май 1941 года. — Авт.), чтобы убедить английских политиков примкнуть ко всеобщему походу против СССР” (Соч. Т. 15. С. 73). Сталин вряд ли считал себя вправе выступить перед народом, не проведя глубокий внешнеполитический зондаж. 3 июля он смог уже уверенно доложить о предпосылках создания мощной антигитлеровской коалиции.

Мао Цзэдун как-то сказал, что лягушка, сидящая на дне колодца, утверждает, что небо величиной с колодец. Так и практически все “критики” Сталина. Стратеги, в лучшем случае военные, а то и просто склочники, они не выходили на уровень геополитической, всемирно-исторической стратегии. Им было важно выиграть одно либо несколько сражений в армейском, фронтовом или межфронтовом диапазоне, — Сталин должен был выиграть, в том числе за счет постановки тыловой, народнохозяйственной и дипломатической работы, в целом всю войну. И не только ее. Задача высвечивалась намного шире. Следовало вывести новый строй из капиталистического окружения и вызываемой им международной изоляции, помочь ему утвердиться как мировой системе, создать гарантии его неустранимости и прогресса.

Смешно сейчас читать пахнущие троцкизмом заявления о том, будто “Сталин напирал на национальный фактор, считая его самодовлеющим” (Альтернативы. 2001. № 2. С. 122), вирши, в которых игнорируется реальный исторический процесс. По Ленину, “интернационализм на деле один и только один: беззаветная работа над развитием революционного движения и революционной борьбы в своей стране, поддержка (пропагандой, сочувствием, материально) такой же борьбы, такой же линии, и только ее одной, во всех без исключения странах”. Яснее вроде бы не скажешь. “Все остальное, — добавлял Ленин, — обман и маниловщина” (ПСС. Т. 31. С. 170). В отличие от Троцкого, который видел в Родине всего лишь материал для подтопки мировой революции, Сталин поступал как раз по Ленину. Он укреплял и расширял базу социалистической общественной системы в СССР, раздвигал горизонты мировой революции на территориях многих европейских и азиатских стран, включая сюда миллиардный Китай. Неужто так уж трудно, когда речь заходит о Сталине, отличить человеческий голос от лягушачьего кваканья?..

Признаться, мое первое знакомство с хрущевским докладом весной 1956 года оставило впечатление произвольно-эклектического набора фактов под соусом давней аппаратной интриги и сведения счетов. С тех пор это впечатление многократ усилилось. Его основательно укрепили бесчисленные мифы, которые охотно мультиплицировались буржуазно-ревизионистскими СМИ. Перечислим наиболее ходкие из них.

Миф первый: отношения со Сталиным Ленин якобы прервал своей запиской от 5 марта 1923 года. Такого эффекта Хрущев добился, процитировав этот документ и отказавшись его комментировать. Миф опровергается фактически и документально, о чем я писал в “Правде”.

Миф второй: Ленин, возможно, был отравлен Сталиным. Во всяком случае, Сталин был готов по просьбе тяжело больного Ильича доставить ему яд. Автор этого мифа — Троцкий. Миф опровергается запиской Сталина в Политбюро от 21 марта, на которой, кстати, есть подпись читавшего ее Троцкого.

Миф третий: Сталин-де причастен к убийству С.М. Кирова. Любимая игрушка А.Н. Яковлева. Опровергнута рядом публикаций, среди которых наиболее фундированной и убедительной является работа А.А. Кирилиной “Рикошет, или Сколько человек было убито выстрелом в Смольном” (СПб, 1993).

Миф четвертый: Сталин был агентом царской охранки. В отдельных публикациях фигурировала даже “его” жандармская кличка — “Фикус”, в действительности принадлежавшая некоему Ерикову — Бакрадзе. Основной документ, содержащий этот “компромат”, датирован 12 июля 1913 года и вытащен на страницы “Московской правды” Г. Арутюновым и Ф. Волковым. По целому ряду несомненных признаков он аттестуется как фальшивка. В частности, в этом небольшом тексте семь раз упоминается свежий тогда псевдоним “Сталин”, хотя вся связанная со Сталиным жандармская переписка тех лет именует его по первоначальной фамилии Джугашвили.

Миф пятый: известный русский врач В.М. Бехтерев якобы, осмотрев Сталина, назвал его параноиком. Автор мифа — академик Н.П. Бехтерева, внучка знаменитости, сама опровергла его в печати (См.: Аргументы и факты. 1995. № 32. С. 2–3).

И так далее и тому подобное…

Спрашивается: не слишком ли много всего такого изливается и обрушивается на одного человека?

“Все необыкновенное мешает людям жить так, как им хочется”, — писал о восприятии Ленина обывателями Максим Горький. Ношу, которую 30 лет держал на своих плечах, свято чтя заветы Учителя, Сталин, “обыкновенной” не назовешь. На его жизненном счету две исторических “мелочи”: 1) создание устойчивого трудового товарищеского сообщества с лучшей в мире системой управления и динамикой роста; 2) победа над ударными отрядами мирового империализма на западе и на востоке с искусным маневром по временному привлечению на свою сторону других соперничающих империалистических держав. “Владимир Ленин был человеком, который так помешал людям жить привычной для них жизнью, как никто до него не умел сделать это. Ненависть мировой буржуазии к нему обнаженно и отвратительно ясна, ее синие, чумные пятна всюду блещут ярко. Отвратительная сама по себе, эта ненависть говорит нам о том, как велик и страшен в глазах мировой буржуазии Владимир Ленин — вдохновитель и вождь пролетариев всех стран” (В.И. Ленин и А.М. Горький. Письма, воспоминания, документы. М., 1958. С. 240–241). Эти же чувства переносятся и на “наследника его силы” (Горький) — Сталина. Лицемеря по поводу ГУЛАГа и “слезинки ребенка”, хапуги и паразиты всяческого сорта прибирают к рукам все, что “плохо лежит”, пускают кровь там, где им заблагорассудится, понуждают народы России терять, как на войне, от необеспеченности существования и потери будущего по миллиону жизней в год. Однако прав был белорусский поэт Кондрат Крапива: “Каб сонца засланiць — вушэй аслiных мала”.

В заметках 1919 года о диктатуре пролетариата Ленин записал: “Борьба до конца или “отболтаться” (К. Каутский, мелкая буржуазия, “социалисты”)” (ПСС. Т. 39. С. 262). Именно в этом предложении выражается сейчас водораздел между коммунистами и оппортунистами.

Никто не скажет, что у Сталина не случалось ошибок, и порой серьезных. Но выявлять их надо в интересах “борьбы до конца”, а не ради самоедского или самооправдательного “отбалтывания”.

Первое, на что, мне кажется, следовало бы обратить внимание, — это необходимость иметь отлаженный механизм самоочищения и самообновления партии. До XVIII съезда ВКП(б) (1939) она как правящая партия применяла метод массовой чистки. Однако при чистке середины 30-х годов, как признал сам Сталин, “к сожалению, ошибок оказалось больше, чем можно было предположить” (Соч. Т. 14. С. 323). И чистки, перепутав их с репрессиями, вместо того, чтобы гуманизировать и совершенствовать их методику, отменили. Во время войны погибло свыше трех миллионов коммунистов — в два раза больше, чем было представлено на XVIII съезде. Чистки (очевидно, с поправками на изменившийся персональный состав партии и послевоенные социальные сдвиги) стали вновь необходимы. Но к подобной практике не вернулись, и это имело свои отрицательные последствия.

Второе — представляется поспешным вывод XIX съезда (1952), при мотивировании замены названия партии ВКП(б) на КПСС, о том, что “меньшевистская партия в СССР давно уже сошла со сцены…” (КПСС в резолюциях… С. 518). Разумеется, об организационно обособленном меньшевизме в начале 50-х годов не могло быть и речи. Но с дистанции десятилетий отлично видно, что меньшевистское идейно-политическое и, если угодно, нравственное течение в партии как в левом (троцкизм), так и в правом (социал-либерализм) его вариантах продолжало существовать. Временами оно находилось в полупридушенном состоянии, а временами — крепло и наглело. Припомните: последний Пленум ЦК КПСС 25 июля 1991 года позволил Горбачеву “вмазать” партии в сущности социал-демократический проект Программы, ревизовать оценки спора “большевики — меньшевики”. Отбить этот идеологический гол в свои ворота ЦК уже не сумел.

По мнению ветеранов сталинского ЦК, еще в те поры в руководстве на правую ножку начинали хромать (выражение Шолохова) Берия и Маленков. Им неплохо подхрамывал эластичный Микоян. Как нельзя кстати для этой группочки рядом был выдвинут Сталиным Хрущев. Его эстафету через пару десятилетий и подхватил “наш Михаил Сергеевич”. Меньшевизм, отливающий всеми цветами радуги, жив и поныне.

Третье: Сталин, прежде всего в период первых пятилеток и войны, великолепно справился с выковкой для промышленности и армии командных кадров новейшей формации. Этому внешне противоречат данные о предвоенных репрессиях в офицерском корпусе. Но, во-первых, из примерно 19 тысяч уволенных из армии по политическим мотивам более 9 тысяч было возвращено в строй в 1938–1939 годах. Во-вторых, нехватка подготовленных командиров перед войной, которую “демократы” объясняют репрессиями, вызывалась резким увеличением в тот момент численности войск, их штатных потребностей куда больше, чем какими-либо другими причинами. В-третьих, безусловно болезненные процессы кадровых перемен имели — помимо ликвидации военно-троцкистского заговора — и другие положительные результаты. В составе генералитета число лиц с академическим образованием повысилось с 29% до 52% (См.: Пыхалов…С. 54). Это в немалой степени сказалось, — естественно, по мере приобретения опыта современной войны, — на общих итогах фронтовых операций, особенно 1943–1945 годов.

В чем Сталин не преуспел, — и об этом надо сказать со всей определенностью, — так в подготовке себе и своим соратникам достойной партийной смены. Если даже один из апологетов Хрущева считает что “этому чрезвычайно мужественному и активному политическому деятелю не хватало ни мужества, ни образования, ни знаний для того, чтобы стать еще и политическим мыслителем” (Бурлацкий…С. 191–192), то что должны сказать мы? Крупным, и притом самостоятельным, политическим мыслителем и организатором должен быть всякий, кто берется за рычаги (или же кому они доверяются) руководства Коммунистической партией и социалистическим государством. Это вытекает не из благих пожеланий, а из объективной природы данной партии и данного государства. Любители и карьеристы должны тут выбраковываться беспощадно. Иначе, как жестоко показала нам жизнь, “культ личности” сменяется “культом” без личности, переходящим в свою очередь в культ наличности…

“Как-то в 1947 году, — вспоминал Микоян, — Сталин выдвинул предложение о том, чтобы каждый из нас подготовил из среды своих работников 5–6 человек, таких, которые могли бы заменить нас, когда ЦК сочтет нужным это сделать. Он это повторял несколько раз, настаивал” (Прибытков В. Аппарат. СПб, 1995. С. 81). Но, судя по всему, перспективность этого предложения и недооценивалась, и отпугивала, и саботировалась. В отличие от Ленина после Сталина, оказавшегося пленником бюрократии и ее жертвой, не осталось надежной молодой когорты, продвинутой на ключевые позиции, которая умело поведет дело дальше.

Вы, товарищи, конечно, отчетливо помните долгую возню “демократов” с “завещанием Ленина”, из которого выхватывалось всего два момента — предложение сместить Сталина с поста Генерального секретаря и “изменение всей нашей точки зрения на социализм”, истолковываемое в духе рыночного ревизионизма.

А оставил ли Сталин свое “завещание”? Конечно!

Это — общеметодологические и морально-политические установки работы “Марксизм и вопросы языкознания” (1950); это — “Экономические проблемы социализма в СССР” (1952); это — речь на XIX съезде КПСС, направляющая в общее русло эпохи перехода от капитализма к социализму во всемирном масштабе борьбу за демократию и борьбу за национальное освобождение.

Произошла трагедия. Те, кто наследовал его власть, не наследовал его дух. С ним же лично повели себя более, чем неблагородно. Впавший в бессознательное состояние старик в течение полусуток пролежал без медицинской помощи. Снятие его со всех постов произвели еще до кончины. Спустя некоторое время выяснились и другие подробности, подтверждающие, что уйти из жизни ему “помогли”…

Заканчивая свой доклад, хочу, товарищи, попросить вас не воспринять его как ностальгическое возвращение в прошлое, как попытку увести вас от жгучей повседневности. Наоборот, не разобравшись в поставленных вопросах, мы не сумеем как следует понимать друг друга, объясняться и достигать взаимопонимания с более молодыми, иначе говоря, уверенно торить тропу в будущее. Сталин и сегодня наше оружие, и его не допустимо доверять дуракам, невеждам и подлецам. Со Сталиным и надо обращаться, как с оружием, эффективным и опасным, обоюдоострым, требующим знания, честности и умения.

Поэтому и прошу вас поддержать вносимую резолюцию.