Шаман в городе

28.09.04

Жизнь общества Шаман описывает очень своеобразно. Например, он говорит, что с 2000 по 2004 жил в «темной полосе». Термин, насколько я понял, характеризует какой-то глобальный переменный процесс (темные и светлые полосы) в жизни общества.

—   Почему «темная полоса»?

—   Приходя в город через много лет, попадаю в светлую или темную полосы.

—   Связано с уровнем жизни, порядка?

—   С доминированием темных или светлых групп людей.

—   Ну, отличить темные от светлых иногда очень трудно.

—   Почему так думаешь?

—   Нет критерия. Ни одежда, ни должности, ни уровень разговоров помочь не могут.

—   Часто люди не замечают различий из-за их простоты.

—   Есть простой критерий?

—   Посмотри на наиболее успешных и пойми, почему считаются успешными.

—   В разных группах разные критерии успешности.

—   Есть общий один.

—   Какой?

—   Устремление к духовности или к свинье.

—   Как это «к свинье»?

—   При устремлении к свинье успешными считается те, кто комфортнее живет, слаще жрет и трахается.

—   Да, даже и во многих властных структурах так.

—   Но даже самым крутым не угнаться за хряком среди свинок в теплом хлеву.

—   А почему «устремление»?

—   За «победы» в жизненной гонке положен приз — достижение идеала в следующей. Индийцы называют это кармическим перевоплощением. Такие «победители» вновь родятся свиньями.

—   Они же не хотят свиньями.

—   Человек реально хочет не то, что он об этом думает, а то, что проявляется в его делах и поступках. По делам и по жизни его.

—   А сейчас какая полоса?

—   Светает.

08.11.97

В вопросах Шамана о Москве, Санкт-Петербурге, Риге и других городах чувствуется наличие своеобразной системы. Например, рассказы о проверке документов в Москве он слушал, зевая, а о магнитных картах долго расспрашивал и был недоволен неполнотой ответов; вопрос о ценах он считал несущественным, а то, что в метро стало меньше красивых женщин — очень существенным. Мою версию о том, что красивые женщины пересели в автомобили, он одобрил, а версию о конкуренции как основе ценообразования — высмеял. Его высокий уровень социальной компетентности при отшельническом образе жизни удивлял меня.

—   У тебя есть паспорт?

—   Спрятан возле города.

—   Откуда?

—   Море и горы дают все. Когда я нашел этот паспорт, его владельцу уже нельзя было помочь.

—   А настоящий?

—   Настоящие документы давно истлели.

—   Ты где-то прописан?

—   Зарегистрирован.

—   Как это делаешь?

—   В следующий раз ты немного поможешь мне и узнаешь.

—   Как можешь знать, не бывая в городе?

—   Знаю города также хорошо, как море или горы.

—   Откуда?

—   Я прожил в городах много дольше тебя и еще собираюсь жить в них.

—   Как давно начал так жить?

—   Сослали меня в Якутию еще как правого эсера. Я сразу ушел на Восток, к океану.

—   Сам?

—   Договорился с Фогельманом для работы в его группе.

—   Но и здесь люди жили: Охотск, Ола, Гижига, Марково...

—   И здесь достали. В двадцатых я имел бартер с японскими компаниями.

—   Здесь были тогда японские компании?

—   Пытались торговать и работать.

—   Не помнишь какие?

—   Чите-Шока, помню. Потом по именам владельцев шхун помню — Танака, Юзара, Кумакици. Смотри-ка, забыл некоторых.

—   При Сталине тебе это, конечно, припомнили?

—   При Дальстрое, вылечил одного старого несчастного особиста. Он сказал, что грозит за этот бартер.

—   Что он сказал?

—   Что на «Генри Ривере» везут «мое дело» с приговором.

—   Он был прав?

—   Компаньоны, которые не решились уйти, умерли в лагерях.

—   Может они, действительно могли сообщить японцам что-либо стратегически важное?

—   Конечно. Здесь была целая рота медведей и дивизия зайцев.

—   Как ты ушел?

—   На юг, потом на запад по Охотскому тракту. Советские им уже мало пользовались. В Олекминске купил документы.

—   Что ты брал у японцев?

—   Все. Даже купил жену.

—   Японскую?

—   Тогда это было обычно.

—   Именно купил?

—   Я попросил, и через год мне привезли девушку.

—   Много привозили японских девушек?

—   В восемнадцатом—девятнадцатом веках японцы, китайцы, корейцы, американцы постоянно кого-нибудь привозили и увозили.

—   А русские?

—   Русских, конечно, было больше. Они с пятнадцатого века приходили по суше всем отрядом или караваном, а не единицы, как с кораблей.

—   Что стало с той японской девушкой?

—   На следующий год отправил домой. Им очень плохо здесь зимой.

—   У вас был ребенок?

—   Нет. Быстро понял, что придется отправить. Боялся, что зиму не переживет.

09.11.97

Собираюсь в город. Нужно сделать крюк от землянки Шамана к моему домику, забрать паспорт и в нем деньги на дорогу. Из леса иногда выходишь в таком виде, что могут и спросить документы. Шофера на этом участке трассы рассказывают друг другу обо мне всякие мифы: «На тысячу километров ни одного поселка, и мужик пеший на дороге голосует»... И выдумки всякие. Это неплохо. Предупреждены, не боятся, подсаживают. Со своей стороны, стараюсь поддерживать хорошие отношения: когда проставлюсь, когда с мелким ремонтом договорюсь и заплачу... Здесь важны не деньги, важно, что человек стремится быть благодарным.

Все же досадую немного, что не взял паспорт, когда пошел к Шаману. О паспорте на побережье не думаешь, как о вещи из другой жизни. Вспомнил вчерашний разговор с Шаманом.

—   Ты захоронил труп, у которого взял паспорт?

—   С понятием. И крест поставил. Хотя не вижу в этом смысла.

—   Зачем тогда?

—   На нем крестик. Возможно, верующий.

—   Не понимаю. Ему уже было все равно, для тебя бессмысленно. Зачем?

—   Ему — не все равно. Для него есть смысл.

—   Но он же был мертв, когда ты его нашел.

—   Тело мертво, но при чем здесь смысл?

Несколько секунд мы молча смотрели друг другу в глаза, и я решил изменить вопрос.

—   Зачем тебе его смысл? Ты поступил социально?

—   Нет. Просто выполнил договор.

—   Какой еще договор?

—   Я взял у него паспорт и похоронил его так, как ему бы хотелось.

—   Я что-то не понял в сути договора?

—   Другими словами: отдал несколько своих действий его смыслу. В благодарность за паспорт. Это просто кратковременное сотрудничество.

—   Может быть, нужно было сообщить родне.

—   Кто я такой, чтобы отнимать у людей надежду.



12.06.05

В такие яркие дни море синее-синее. Гораздо синее южных морей. Холодно, и не разводится столько всяких микроорганизмов. Чистое преломление света. Тот, кто привыкает к чистым цветам, звукам и энергиям, в городе начинает нестерпимо скучать по ним. Человека тянет на побережье, в горы, в тундру, хотя он не всегда осознает — почему. Я привык, и мне трудно без моих регулярных переходов. Шаман привык, конечно, еще больше, но легко прожил, не выезжая, три года в городе.

—   Как начинаешь приспособление к городу?

—   Сначала как все — ищу временное жилье.

—   А не как все?

—   Смотрю ночью небо над освещенной площадью или улицей.

—   Что там?

—   На грани электрического света и тьмы можно иногда заметить трепетание энергетических существ.

—   Это кто?

—   Еще нет названия на языке людей, но они определяют энергетику города, его ритм.

—   Появляются по вечерам?

—   Есть всегда, но так их легче заметить.

—   Что делаешь с ними?

—   Наблюдая их, воспринимаю ритм и гармонию города.

—   А взаимодействовать можно?

—   Они живые и осознают себя, но практика взаимодействия тебе пока не нужна.

—   Почему?

—   Ты боишься и будешь напрягаться — воспримут тебя враждебно.

—   Люди знают про них?

—   Многие горожане чувствуют.

—   Как?

—   Иногда вечером, ночью или рано утром видят улицы особенно прекрасными или особенно жестокими.

—   Да, и со мной бывало.

—   В это время люди видят на грани света и тьмы энергетические существа города.

—   Почему же не осознают?

—   Вместе с осознанием приходит тревога. Существа [раздражаются] и удаляются. Для человека это как будто «вдруг» пропала красота или смысл.

—   Так они разные?

—   Естественно.

26.09.04

Встретились с Шаманом в Москве в огромном стекло-бетонно-пластиковом здании, напоминавшем Пентагон. Он приехал по своим делам. Говорили на ходу. Между прочим, Шаман сказал, что впервые здесь и пару раз спрашивал встречных о расположении нужных офисов в здании. Минуты через три я полностью потерял ориентировку среди многочисленных запутанных коридоров, переходов, спусков и подъемов и просто ходил за Шаманом. Он же, наоборот, стал прекрасно ориентироваться, и уже к нему стали обращаться за помощью встречные, ищущие входы, выходы или лифты. После очередной четкой инструкции Шамана, объяснившего женщине: «Направо до конца, там прямо по единственному коридору и в торце вниз», я поинтересовался.

—   Так ты уже бывал здесь?

—   Сказал же, нет.

—   А как ориентируешься?

—   В Москве, в общем, легче, чем на побережье. Особенно, если там густой туман.

—   Но конкретно в этом здании.

—   Здесь много дел. Поэтому я сначала объехал здание, запомнил деревья, щиты, другие дома. Теперь достаточно взглянуть в окно, чтобы понять, где мы находимся.

—   Долго, непривычно.

—   Первый раз долго. Через несколько раз — мгновенно.

—   Есть еще признаки, закономерности?

—   Конечно. Как и у местности.

—   Какие?

—   Между хребтами всегда речка или ручей, внизу растительность гуще, чаще лиственные...

—   Нет, признаки зданий.

—   Лифты привязаны к опорным линиям, в торцах фрагментов всегда лестницы, туалеты, как правило, у входов и у запасных лестниц, если коридор перекрыт, то на этаж выше или ниже почти всегда переход. Это уже пожарники требуют. Поброди полдня по незнакомым московским зданиям и вокруг, увидишь кучу признаков. На всю жизнь научишься.

02.05.98

За годы жизни на Колыме и Чукотке, Шаман повидал очень многое. Думаю, что он был бы бесценной находкой для историков региона, если бы согласился сотрудничать. Сам Шаман исторические факты считает несущественными, но, почти как закоренелый гегельянец, очень большое значение придает практикам. Можно было бы назвать его и марксистом, если бы он не был еще более внесоциален. Шаман знает очень много уже ушедших в прошлое способов деятельности, и иногда, если мне удается задать вопросы, рассказывает о них.

—   Черпнул лотком, а дальше?

—   Он качает лоток круговыми движениями, и вода смывает легкие фракции.

—   Но это — песок. А как они извлекают чистое золото?

—   Катают ртуть.

—   А из ртути?

—   Испаряют ртуть.

—   Как испаряют?

—   Костер и сковородка.

—   Это же ужасно вредно!

—   Всем, кто связался с золотом, конец.

—   Почему? Есть же благополучные и защищенные золотопромышленники.

—   Ты помнишь, как называется золото в таблице Менделеева?

—   Aurum?

—   Да, латинское название звучит близко к названиям в древнеиндийских языках. Золото влияет на ауру человека. Остальное — следствия измененной ауры.

—   Человек может иметь прибыль, например, акционер, но не иметь дела непосредственно с золотом.

—   Достаточно того, что он притягивает мысленный образ.

—   В этих местах есть золото?

—   Нет. Тут было, наверное, пять или шесть партий геологов.

—   Какие?

—   Не со всеми общался. Про Фогельмана уже говорил. Они мне рассказывали про экспедицию Богдановича. Потом американцы Смита шустрили, англичане и китайцы Ива, люди Танаки, но недолго, не были готовы к местным условиям.

—   Это после Фогельмана?

—   Да.

—   То есть уже при Советской власти?

—   Тогда еще власти не могли контролировать эти края.

—   А советские?

—   От Обручева были люди, потом очень большая экспедиция Дальстроя.

—   И никто ничего?

—   Здесь бы не было так тихо.

—   А ты мыл золото?

—   Нет. Золото нужно тому, кто хочет жить в городе. Не само по себе.

—   Что значит «не само по себе»?

—   В городах нужно не золото, а его символы — деньги. Умнее охотиться за символами.

—   Где ты возьмешь деньги, когда пойдешь в город?

—   Ты займешь мне на месяц жизни?

—   Да.

—   В городах ничего существенно не меняется, кроме узоров на деньгах. За месяц я найду доходное дело.

—   Знаешь, ты давно не был в городах. Сегодня миллионы неглупых современных людей ищут доходное дело. Жесткая конкуренция, и у них ничего не получается.

—   Говорю тебе: в городах ничего не меняется. Твои миллионы только хотят, но ничего не делают, или с большей-меньшей активностью функционируют в уже сложившейся системе. Любой неглупый человек, который будет что-то делать, будет иметь доход.

17.06.05

Рассматриваю в бинокль склон горы, на котором поселился медведь. Следы выходят оттуда и уходят туда. Вроде бы обычный склон, но кусты кажутся дремучей, мрачнее. Первый раз, когда наткнулся на медвежий помет, подумал: «Странно, откуда здесь лошадь?». И продолжал идти, беззаботно насвистывая. Лишь минут через двадцать «вдруг» дошло, что это вовсе не лошадь. И мир сразу изменился.

В 2002-2004 гг. Якутии и в Хабаровском крае сильно горели леса. И медведи, соответственно, с запада и с юга пришли к нам. Этот из беженцев. «Сами мы не местные, жить негде» и все такое. Я его ни разу не видел, хотя не раз слышал. Когда медведь наестся ягоды, у него в животе громко бурчит, будто свинья в кустах хрюкает. Но свиней и лошадей здесь нет, ни диких, ни домашних. Он, понятно, видел меня не раз. Медведь меня, как говорят студенты, «напрягает». И в прямом смысле — идешь такой напряженный, что потом шея болит. И в переносном — «ломает кайф» от ходьбы по лесу. Не хотелось бы его убивать, но желательно прогнать из этих мест.

Шаман хохочет над моими проблемами с мишкой. Он-то с ними только что не целуется.

—   Как ты обезопасил себя?

—   Тебе не поможет. Не расслабляйся. Носи свисток, фальш-вейер, а лучше — ружье.

—   Но ружье «трахает». Особенно если рюкзак тяжелый.

—   Лучше ружье... (Смеется).

—   Хоть расскажи, к чему стремиться.

—   Опасно. Впадешь в иллюзию, что сам можешь...

—   Обещаю «нюх не терять». Буду с ружжом.

—   Я понимаю, как себя вести с мишкой.

—   Объяснишь?

—   Это не объяснишь. В каждом конкретном случае по-разному. Я понимаю больше тебя в устройстве мира. И, как частное следствие, в «устройстве» медведя.

—   Знаешь, в университете меня учили, что медведь — «объективная реальность, независимая от нашего сознания».

—   Я сдавал философию в мединституте. Она правильно учит, но не дотягивает.

—   В чем?

—   Там основная категория «отражение»? Но «отражается» в моем сознании далеко не все, а только то, что мне соответствует. И то не сразу.

—   Как это «не сразу»?

—   Взрослый, видит, слышит и понимает больше ребенка, хотя глаза и уши у него могут быть хуже. Просто он больше развился.

—   То есть я могу в мире замечать и понимать только настолько, насколько я развился?

—   Да.

—   Можно примеры?

—   Я могу разговаривать с деревьями и животными, а ты — нет.

—   Ты знаешь их язык.

—   Дело не совсем в языке. Если ты разовьешься больше, то увидишь в деревьях и животных много нового. Это позволит тебе понимать, как с ними общаться. А пока никакой язык тебе не поможет.

—   То есть я не неумею, а не понимаю, не вижу как?

—   Именно.

—   Что мешает философам это понять?

—   Глупым мешают слова: «объект», «объективная реальность» и им подобные.

—   Чем?

—   Они думают, что предметы такие и есть, как они их видят. И, конечно, тогда понимать им больше нечего.

—   А умным что мешает? Есть же поумнее?

—   Нет практики. Очень умный человек может вдруг понять, как общаться с деревьями, с облаками или льдами. Но если он это ни разу не практикует, то или забудет, или сам же будет считать это фантазией.

—   Откуда ты это узнал?

—   Я сам философ. (Хохочем).








 

Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Наверх