ГЛАВА 19

ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЕ

Давайте вернемся к сну отца о планах сознания. Ему снилось, что он — точка, следующая за пучком света через различные планы сознания к месту, наполненному звуком и цветом, а затем в Хранилище записей.

Пребывая в состоянии, настроенном на эту волну, Эдгар Кейси, по-видимому, был способен достигать других пространств собственного ума и умов других людей. Эта способность реализовалась в так называемых считываниях жизни.

Эдгар Кейси не был каким-то заумным или слишком образованным человеком. Он читал газеты, Библию и письма. Среди немногочисленных книг в нашей библиотеке были романы и поэтические сборники, которые отец дарил маме в первые дни своей работы в книжном магазине в должности служащего. Он ничего не знал ни о буддизме, ни об индуизме, ни о литературе розенкрейцеров, ни о других мировых религиях. Когда в 1923 году он отвечал на вопросы о прошлых жизнях, было очевидно, что это понятие никак не присутствовало в его сознательном мировоззрении. То же самое было и со мной. Когда в возрасте шестнадцати лет я познакомился со считываниями Кейси, где говорилось о прошлых жизнях, эта концепция также не вызвала отклика в моем мировоззрении.

В декабре 1923 года отец оставил свое занятие фотографией и посвятил все свое время считываниям, которые он проводил в Дейтоне (Огайо). Письма и записи свидетельствовали о финансовых трудностях, но тогда я не был готов к этой реальности.

В первый год обучения в средней школе в Сельме, я праздновал вместе со своей семьей Рождество. Выйдя из поезда, я увидел, что мой отец выглядит мрачным и изможденным. Шел снег. Отец был без пальто. Когда я обнял его, то услышал потрескивание газет, которые он подсунул под пиджак, чтобы обеспечить тепло. Я упал духом.

Мы сели на трамвай и поехали домой, в квартиру в небольшом частном доме, расположенном в самом захудалом районе города. Это была самая дешевая квартира из всех, которые тогда можно было снять.

У отца был кабинет в старом отеле «Филипс», где он проводил считывания. Он боялся, что его оттуда попросят, поскольку аренда была просрочена. Я узнал, что мой билет на поезд был куплен на деньги с проданного золотого украшения, которое мама хранила много лет.

Наш обед состоял из тощего, но вкусного цыпленка (поскольку мама приготовила его сама), которого едва хватило на пятерых (отец, мама, Глэдис, мой брат и я). Казалось, что все были рады видеть меня дома, однако я испытывал напряжение, и чувствовал, как они стараются избегать моих вопросов. Тем не менее, это был волнующий момент. Едва закончив трапезу, они начали обсуждать новый вид считываний, которые отец начал проводить, и вручили мне четыре страницы напечатанного на машинке текста: это было считывание моей жизни.

Я начал читать, прислушиваясь одним ухом к этим немыслимым разговорам о прошлых жизнях и о странных исторических персонажах, которыми, предположительно, мы когда-то были. И я начал думать: «Уж не правы ли критики, писавшие об отце, что он сошел с ума?»

Мое считывание идентифицировало несколько других жизней, которые у меня предположительно были. Два из моих последних воплощений — монах в средневековой Англии и воин-крестоносец. Прежде я никогда не слышал слово «перевоплощение».

— Ты веришь в это? — спросил я отца.

— Не знаю. Мне нужно поразмыслить над этим.

А что ты думаешь?

— Я не верю в это. Это просто смешно, — фыркнул я.

За все десять лет его преподавания в воскресной школе я ни разу не слышал, чтобы он упоминал о прошлых жизнях, из которых достоинства и пороки могут переноситься в жизнь настоящую.

Пока я это читал, я чуть не спятил. И чем дальше я читал, тем больше я неистовствовал. Я чувствовал себя так, словно меня раздели перед всеми, словно распаковали как рождественский подарок. Эти страницы содержали в себе слишком многое о моих реальных чувствах и страхах, — о чувствах, в которых я никому не признавался! Мой отец предал меня! Я думал, что он не имеет права говорить такие вещи перед мамой и Глэдис, не говоря уже о том, чтобы печатать их, чтобы в мой дела совали свой нос посторонние люди! Я подавлял слезы и старался уйти в себя, и с того дня, в течение последующих пяти лет я полностью игнорировал идею о перевоплощении.

Но постепенно меня осеняло, что моя позиция была неправильной. Мало-помалу я начинал серьезно всматриваться в этот вопрос. Становясь старше, я постепенно научился четко формулировать свои возражения:

1. Почему мы не помним своих прошлых жизней?

2. Почему там так много королей и королев, и так мало посудомоек и дровосеков?

3. Это витающее в воздухе обещание будущих жизней поощряет грех, потому что оно позволяет людям думать, что у них есть другие шансы.

4. Это невероятно, и это невозможно доказать.

Шли годы, и я, пытаясь применять к своему скептицизму некоторые объективные стандарты, постепенно изменил свое мнение по поводу прошлых жизней. Я нашел некоторые правдоподобные ответы на свои первоначальные возражения:

1. Почему мы не помним наши прошлые жизни? Я думаю, что мы помним их, но не на сознательном уровне. Наши воспоминания отражаются в нашем телосложении и типе лица, в наших талантах и неумениях, в наших симпатиях и антипатиях, в наших пристрастиях и страхах, в нашей силе и слабости. Иногда, если шире посмотреть на эту возможность, можно увидеть основательные намеки на прошлые жизни и даже кое-какие впечатления из них. Я буду упоминать о некоторых из них, касавшихся непосредственно меня.

2. Слишком много королей и королев? Наиболее яркие воспоминания в определенных жизнях естественным образом связаны с теми, кто был нам полезен, как был полезен мне отец. Но он также сосредоточивал свое внимание на недостатках и слабостях.

3. Правда ли, что эта концепция поощряет грех? Напротив, серьезное изучение вопроса о перевоплощении и кармического закона действует как сдерживающее средство. «Бог поругаем не бывает. Что посеет человек, то и пожнет.» Эта цитата из Послания к Галатам (6:7), сокращенная версия ее повторялась Эдгаром Кейси в сотнях его считываний. Если бы люди могли воспринять идею, что настоящие мысли и действия приводят к такому перерождению, где друзья, семья и общество будут либо помогать, либо мешать, в зависимости от того, как ты относился к ним в этой жизни, то люди, возможно, нашли бы для себя весьма личные причины делать добро своим ближним. Что может быть справедливее?

4. В 1923 году концепция перевоплощения была недоказуема и, возможно, она остается таковой по сей день. Но я обнаружил, что мое самое большое возражение не имеет ничего общего с научным доказательством. Я знал, что если бы я принял эту концепцию, я бы так же должен был принять ответственность за свои мысли, намерения и действия. Я знаю, что если я ее приму, то больше не смогу винить других в своих мыслях, намерениях и действиях. Труднее всего мне было признать, что я, своим повседневным выбором, либо устраняю, либо наоборот, увеличиваю пропасть между собой и Богом.

В действительности, когда думаешь об этом в свете того, что мы уже усвоили, а именно, что «ты — душа, у тебя есть тело», перевоплощение не выглядит фантастикой. Это просто выход души из Другой Двери Бога обратно в материальную сферу.

Со мной было несколько поразительных случаев, которые еще раз подтвердили мое личное доказательство перевоплощения. Между прочим, эта концепция существовала века. Эдгар Кейси не выдумал ее. Он лишь подтвердил ее.

Разумеется, эти случаи, которые для меня были абсолютно реальны, для вас будут просто историями. Они не будут выноситься на обсуждение. Они не будут считаться доказательством чего-либо, ибо они просто свидетельствуют об этом. Я не жду от вас, что вы измените свое мнение благодаря тому, что я готов поведать вам. Я надеюсь лишь на то, что смогу прорубить окно в вашем сознании, помочь вам открыться перед возможностями.

В 1926 году, когда мне было девятнадцать лет, я познакомился с красивой девушкой в норфолкском торговом колледже. Она играла на скрипке в норфолкском симфоническом оркестре. У нее были светло-каштановые волосы и гладкая белая кожа. Она была одной из самых красивых и одаренных женщин из всех, которых мне довелось знать. Для меня она была богиней на пьедестале. Я влюбился в нее. Мы стали встречаться.

Я привел ее домой, чтобы познакомить со своей семьей, и отец сделал для нее считывание жизни. Там говорилось, что она была моей возлюбленной в древнем Египте, но, что у меня ее украл мой лучший друг, который теперь жил в Сельме и который, согласно считыванию его жизни, был тогда моим братом. Ни моя невеста, ни мой лучший Друг, никогда не встречались. Поскольку я считал все эти дела, связанные с прошлыми жизнями, полной ерундой, я решил в качестве проверки познакомить их и посмотреть, что произойдет.

А случилось то, что мой лучший друг снова украл ее у меня. И не просто украл, но позаимствовал семейный автомобиль, и, пока нас не было дома, увез ее, обманув меня, а сам сбежал с ней в Нью-Йорк.

Я любил этого парня, как своего брата, но после этого я не мог доверять ему и, даже больше, не стал с ним связываться. К тому же, я решил, что это действительно как-то связано с прошлыми жизнями.

Двадцать лет спустя, я начал страдать постоянными приступами удушья и несколько раз лежал в больнице. Позднее мне приснилось, что я душу свою бывшую невесту, поскольку она оказалась мне неверна и вынашивала ребенка, который был не от меня. События той прошлой жизни происходили в Англии, где я был норвежским завоевателем. Я молил о прощении — об ее прощении и о своем. На следующее утро было такое ощущение, как будто я поднял тяжелый груз.

И хотя за все эти двадцать лет я ничего не слышал о ней, через несколько дней она позвонила мне и извинилась за то, что так поступила со мной. Я заверил ее, что она прощена.

Однажды во время Второй мировой войны, я сидел на походной кровати у форта Джорджа Г. Миди, между Вашингтоном и Балтимором, где тогда расположились лагерем наши войски. Я разбирал карабин и раскладывал его на кровати, но не был ни на йоту уверен, что снова соберу его. На самом деле, механизм очень простой, но я не был знаком с ним.

Поскольку я по зодиаку Рыбы, моя кровать, как обычно, стояла рядом с душем. Был день, и бараки были почти пусты. Лишь где-то в противоположном конце барака, по обе стороны которого стояли походные кровати, копошилось два-три человека.

И вдруг я услышал, как из-под барачного пола доносится «топ, топ, топ», словно кто-то в деревянных сабо направлялся в душ. Когда этот шум совсем приблизился ко мне, я поднял голову и увидел молодого человека (оказалось, что ему было восемнадцать, а мне тогда было за тридцать). При нем были только его улыбка, полотенце, кусок мыла и эти деревянные сабо. Что на меня нашло, не знаю, но когда он встал напротив меня, я сказал ему: «Мы с тобой не виделись с тех пор, как нас поймали за кражу верблюдов в пустыне Гоби».

Он в недоумении уставился на меня, видимо решив, что я спятил, и направился в душ. Я сидел, как прикованный к месту, поскольку эта сцена сама всплыла в моем уме: трое подростков у небольшого костра в пустыне, а рядом с нами белые ездовые верблюды. Я вижу, как к верблюдам издалека приближаются люди, и я знал, что это были наши семьи. Мы тогда были подростками и, образно говоря, мы угнали семейный автомобиль без разрешения и гонялись на этих верблюдах по пустыне. Я, несомненно, знал, что меня ждет самое суровое наказание из всех, каким я подвергался в своих воплощениях. Я испытывал странный ужас: страх, что меня выпорют кнутом и ужасно побьют палками. Здесь не стоял вопрос, заслуживаю я этого наказания или нет. Просто я испытывал этот странный ужас!

После этого я целый год не общался с этим парнем. Он служил в другом взводе, а меня тогда отозвали в штаб, не дав дослужить основную службу. Потом меня зачислили в другое подразделение и некоторое время я не возвращался в тот взвод, в котором начал свою службу. Затем нас перебросили в Англию.

Тогда я служил в специальном подразделении, и наша работа состояла в обеспечении отдыха (кинофильмы, книги, развлечения) для тех, кто находился на передовой. У нас были самые последние фильмы и портативные кинопроекторы, и мы могли показывать фильмы прямо на поле боя. В нашей коллекции было около сотни фильмов. Нам спускали самые последние фильмы на парашюте. В нашем распоряжении были музыкальные записи, книги, самые разнообразные шоу с участием певцов и циркачей, а также прочие развлечения. Мы обслуживали войска в Англии в течение года, а затем нас присоединили к танковому корпусу генерала Паттона.

Этот молодой человек пришел ко мне, корда мы служили в Англии, и передал мне потрепанную копию книги «There Is a River», которая ходила в его взводе, и сказал: «Я хочу поговорить с Вами об этом когда-нибудь». Его звали Сэм БиниШ. Но затем наши пути снова несколько месяцев не пересекались. Это произошло через шестнадцать дней после дня высадки союзных войск, когда мы, с несколькими грузовиками, пианино, целым оркестром и прочим реквизитом «вторгались» в Европу, приближаясь к берегам Нормандии.

Оказалось, что из нашей троицы Сэм лучше всех поддается гипнозу. Это был удивительный человек.

Другим персонажем в этой сцене кражи верблюдов оказался Билл Эпштейн. Я нашел. И его. Мы с Сэмом лучше познакомились, пока ждали нашей высадки. Однажды ночью некоторые из наших товарищей решили побаловаться гипнозом, и Сэм вызвался добровольно. Он был одним из троих, гипнотизируемых нами, и он отправился в прошлое и заговорил на иностранных языках. Находясь под гипнозом, Сэм встретил своего деда, который, на самом деле, умер еще до его рождения. Он начал говорить со своим дедом. Он хотел пойти с ним и мы с большим трудом вывели его из состояния гипноза. Его дед брал его с собой во все эти путешествия по Индии и Египту. Все это происходило на глазах у пятидесяти солдат, в комнате, переполненной людьми. Мы никак не могли его разбудить. Он разговаривал со своим дедом, которого, разумеется, никто не видел. Мне пришлось шлепать Сэма и применять всевозможные приемы, чтобы вывести из гипноза. Пробудившись, он сразу же вышел из комнаты и в последующие дни был очень расстроен.

В ту ночь, когда я с двух до четырех нес караульную службу, Сэм вышел ко мне. Мы разговорились. В состоянии гипноза он вспомнил все эти путешествия в Египет и Индию, а также странные религиозные обряды посвящения. Поскольку я был немного знаком с тибетским и египетским мистицизмом, я узнал некоторые моменты из того, что он рассказывал мне. Он обладал обширными знаниями. После этого случая я написал его матери об этом. Она вспоминала, что когда он был еще совсем маленьким, он рассказывал, что к нему во снах приходит его дед и берет его с собой в путешествие. Это пугало его. Они водили его к психиатру, который загипнотизировал его и стер память об этом. Но мы снова открыли дверь ко всем этим переживаниям. Он никогда не видел своего деда и знал его только по снам. После этого мы с Сэмом стали неразлучными друзьями и таковыми остались на всю жизнь. В 1980 году он управлял одной крупной корпорацией.

Спустя годы, в день, когда Германия признала свое поражение, наш взвод стоял в небольшой австрийской деревне в баварских Альпах близ Берхтсгадена. Мы добыли замечательного австрийского пива, и я, сидя во дворике одного из уютных домиков, опорожнил целую солдатскую флягу. Дорога, проходящая через деревню, была наводнена остатками австрийской армии: я видел их изможденные, грязные и тощие лица. По обочинам дороги брели военнопленные из соседнего лагеря: поляки, русские, чехи. Американские грузовики сновали туда-сюда, подбирая сложенные вдоль дороги самолетные двигатели. Британские грузовики везли освобожденных летчиков, которые были подстрелены во время первых налетов и заточены на годы в концлагеря, а теперь обрели свободу: они пели, смеялись, восклицали и пили, предвкушая свое возвращение в Англию. Оживление, облегчение, радость, смятение и страх слились в одной почти осязаемой волне.

Пока я сидел здесь, пропитанный пивом и чувством смятения, что-то щелкнуло в моей голове, и я увидел перед собой марширующие полчища крестоносцев, всадников в доспехах, оруженосцев, несущих копья, слуг, конных и пеших, людей в нарукавных повязках с сидящими на них охотничьими соколами в колпачках, кувыркающихся карликов… Меня перенесло во времена крестовых походов.

Эти образы исчезли столь же внезапно, как и появились, словно на короткое время передо мной открылась некая завеса, а затем была задернута вновь. Тем не менее, это видение вызвало во мне некое странное географическое осознание: я знал, где стояло старое здание, где был каменный мост через ручей.

Затем наступило своеобразное ощущение, что «все закончилось», что круг завершен. Когда-то давным-давно я оставил дом и семью и пошел воевать.

В этой жизни я должен был вернуться к тому самому месту, откуда я отправился на войну. Я думал о своей жене и об оставленном дома ребенке, об отце и матери, которые умерли, не дождавшись моего возвращения. Я размышлял о поворотах кармы, о том, что это было своего рода завершением.

Все мои попытки отнести это переживание к пьяному воображению или к воспоминаниям из курса истории, который я изучал в колледже, не смогли притупить это своеобразное ощущение попадания во вневременной мир глубинных воспоминаний.

Я могу привести вам дюжину других примеров подобных переживаний, имевших место в течение моей жизни. И я поделюсь с вами еще одним переживанием.

Мы с Томом Сёрджи ненавидели друг друга с того дня, как познакомились. Мы не знали, как с этим быть. Мы пытались нормально общаться, но это было чрезвычайно трудно. Мы причиняли друг другу душевную боль, а порой и физическую, устраивая драки и потасовки и приводя в замешательство самих себя, соседей по комнате и друзей. Практически весь первый курс обучения в колледже Вашингтона мы не переставая спорили, в основном на две темы: Эдгар Кейси и католическая церковь.

В конце концов, Том настолько достал меня своими насмешками над моим отцом, что я осмелился привести его к нам в дом и познакомить с ним. Это послужило поворотным пунктом в наших отношениях. Отец сделал для него считывание жизни, которое прослеживало корни проблем наших отношений, уходившие в древний Египет. Том просто влюбился в мою семью. И мы стали друзьями на всю жизнь.

Когда Мэри, жену Тома отвезли в больницу рожать их первого ребенка, Том решил проконсультироваться в той же больнице по поводу своего колена. Чтобы убить инфекцию, врачи поместили его в высокотемпературную камеру. Мэри вышла из больницы с малышкой на руках, а Том вышел оттуда, как скелет. На его руках и ногах совсем не осталось плоти, и он не мог ходить. Он являл собой ужасное зрелище. Том хотел попросить отца провести для него считывание, но Мэри не разрешала. Она говорила, что эти считывания ненаучны, и что они, возможно, проделки самого дьявола. В конце концов, она согласилась, поскольку боялась, что Том умрет.

В считывании для Тома говорилось, что врачи сожгли ему слизистую кишечника, через которую должны усваиваться организмом питательные вещества. В нем так же говорилось, что Том умирает, но что этот процесс можно приостановить. Были рекомендованы ванны с английской солью, легкий массаж, атомидин и лечение с применением элементов с жидким электролитом. Я взял прибор для лечения и все остальное, отправился в Нью-Йорк и остался у Тома на несколько дней, чтобы начать его лечение. Вскоре заболел отец Мэри, и она не смогла справляться с ними обоими.

В 1939 году Том приехал жить в наш дом, где оставался два года. Он был очень худой, его руки и ноги бездействовали. Папа продолжал проводить для него считывания и назначал лечение.

За эти годы я делал для Тома все возможное: я делал ему каждый день массаж и купал его в океане. Я обращался к бойскаутами, и они приходили и относили его куда угодно. Мы вместе молились, медитировали и вместе играли в шахматы. Я по-настоящему заботился о нем и научился о нем заботиться на глубинном уровне, на уровне души. Отец спас Тому жизнь. Я уверен в этом. Мы прорабатывали один из самых трудных кармических моментов. И мы стали друзьями на том уровне, который выходит далеко за пределы обычных отношений. Это было прекрасно.

В 1952 году Том в последний раз приехал в нью- йоркский госпиталь. Я умудрился найти время, чтобы повидаться с ним, но за ночь до того, как мне отправиться к нему, я побывал в его больничной палате в своем сне. Лежа один в кровати, он поприветствовал меня, и сказал: «Позови меня и я тотчас приду К тебе». Затем его тонкое тело отделилось от плоти. Он встал с кровати и пошел со мной в другую комнату, где мы сидели вместе и разговаривали. И он сказал: «Я скоро уйду и я счастлив. Я больше не могу выносить эту боль. Не трать время и деньги на то, чтобы навещать меня. Я не узнаю тебя, поскольку буду без сознания, но я услышу тебя. Я знаю, что ты все равно пришел бы. Вот ты и пришел…»

После этого мы говорили о других вещах, и он сказал: «Я буду продолжать пытаться помогать тебе, как смогу».

Он умер в январе 1953 года в возрасте 45-ти лет.

Я никогда никого так не любил, как любил Тома. Я никогда так не радовался в ненависти, как радовался, ненавидя Тома. Это были самые глубокие дружеские отношения в моей жизни, но я не знал ни одного человека столь амбивалентного и переменчивого, каким был Том. Разумеется, я никогда так упорно не работал над отношениями, как работал над отношениями с ним, и то же самое касается его по отношению ко мне. В конце концов, он стал доверять мне, а я ему, целиком и полностью, и мы были премного благодарны друг другу.

И, вот, последнее переживание:

В начале шестидесятых я ощутил, что меня распирает изнутри невероятная ярость. В то время я возглавлял развивающуюся во всем мире организацию — ИПА, в девиз которой входило слово «любовь», хотя сам понимал, что ненавижу тех людей, которые делают то, что мне не нравится. Мои сотрудники, с которыми я каждый день общался, вызывали во мне страшный гнев, и я не мог с этим справляться. Зачастую они выводили меня из себя, и мне было от этого плохо.

Много лет назад отец предупреждал меня: «… подготавливай свое «я». Сожги свое стремление к власти…» (3976–7)

Он говорил это о прошлой жизни, в которой я был королем.

Я понимал, что мое поведение никуда не годится, но я не мог исправить его. Я ловил себя на мысли, что замышляю и делаю то, что в корне неправильно. И все это ради того, чтобы иметь преимущество над людьми. Я причинял им боль, поскольку они мне не нравились, поскольку я их ненавидел. Я был готов избавиться от них — от людей, с которыми я работал в ИПА, с которыми я имел дело каждый день. Я мог настолько разгневаться, что в один миг уничтожить этих людей, — просто избавиться от них, отвернуться от них и больше не иметь с ними никаких дел. Это была очень опасная игра, которая имела свой успех: ты настраиваешь одних людей против других. Так делаются многие дела. И я никак не мог в себе это побороть.

Тем не менее, я был главой этой удивительной духовной организации. Я знал, что если я буду так дальше продолжать, то сам развалюсь и развалится ИПА.

Я продолжал молиться и медитировать. В этом процессе осознания своего безрассудства, мне вдруг приснилось, или привиделось, а возможно, я просто услышал некий голос, который сказал мне: «Поезжай в Египет!»

У меня самого тогда не было денег, и я организовал первый тур ИПА в Египет, в котором участвовало сорок с лишним человек. Мы приплыли вверх по течению по Нилу к Абу-Симбел, великому храму Рамзеса, и вошли в задний зал, куда, как считалось, приходят боги. Мы попросили охранников выйти и провели медитацию. Я произнес слова для погружения в медитацию и вдруг начал задыхаться.

Я решил, что в этом тесном помещении слишком много народу, и я представил себе, что все эти дамы падают в обморок и нам приходится их выносить оттуда. Я открыл глаза и посмотрел вокруг. Со всеми было все в порядке. Все оставались на месте. И только я не мог дышать. Я решил, что у меня инфаркт. Я закрыл глаза и снова произнес слова погружения в медитацию.

Мне казалось, что кто-то выломал подо мной пол, и что я опускаюсь в другой мир, в другое тело: я ощущаю себя чужаком, которого привезли из другой страны и сделали рабом, обмотав вокруг шеи веревку. Многие из нас были связаны вместе и скованы цепями. Рядом со мной разгуливали египтяне. Мои ноги были обмотаны окровавленными лохмотьями. Руки, скрещенные сзади, ныли от боли. У стоявшего рядом со мной египтянина был хлыст с короткой рукояткой и кожаными ремнями, к концам которых были приделаны камни. Он хлестал меня. Я спотыкался. Этот хлыст захлестнулся через мое плечо и содрал с моей груди кусок плоти длиной около дюйма. Я проклял этого египтянина на непонятном языке, который он, по-видимому, понимал, поскольку после этого ударил меня рукояткой хлыста.

Я повалился наземь, и вместе со мной повалились те, кто стоял впереди и сзади меня. Я возненавидел его, и эта ненависть была ужасна, словно меня изнутри разъедало пламя.

Затем я оказался в другой жизни, во времени правления Рамзеса И: я тогда был каменотесом, обрабатывающим каменные стены храма, в который вошла наша туристическая группа. Художник, нарисовавший эти рисунки на стене, заканчивал мозаичные работы. Я должен был выдалбливать выемки, которые он заполнял золотом и другими драгоценными металлами. Я чувствовал затвердевшую кожу на своих коленях и на руке, которую я ударил, промахнувшись молотком, и, помню, как на кровоточащей ране образовалась корка. Я вынужден был работать почти без отдыха и чувствовал себя совершенно убогим. В этот раз у надсмотрщика в руках был длинный посох с чем-то вроде рукоятки на конце. Он мог этим посохом дотянуться до каждого. Он бил меня по спине за то, что я слегка ошибся в рубке зубилом. Я ненавидел этого человека такой лютой ненавистью, что она бушевала во мне даже во время этого переживания.

Затем я оказался в другой жизни: я был маленьким египетским мальчиком, умирающим на руках у своей матери. Мой живот вздулся от голода. В тот год Нил не выступил из берегов и урожай не созрел. У нас совсем не было еды, только вода.

Наконец, я снова вернулся к медитации, к своей группе, сидящей в храме. Теперь я знал, откуда происходят мои гнев, страх и ярость.

Я усердно молился.

Затем мы отправились в Израиль, — в Галилею и Капернаум, в деревню, расположенную на северном берегу озера Кинерет. Это было прекрасно. Гид показывал нам место, где, по их мнению, располагался дом Петра во времена Христа.

Я повернулся и пошел к воде. Там была стена, а за ней трава и деревья. Это было так красиво. Я стоял там, поглощенный этой сценой, и вдруг увидел овальное световое пятно длиной выше моего роста. Этот свет иных миров двигался в направлении меня, пока, наконец, я целиком не оказался охваченным им. Никогда в жизни я не ощущал такого благостного спокойствия и такой радости. Я задал в уме вопрос, могу ли я пойти к Салли и поделиться с ней этим переживанием, и я знал, что могу это сделать.

Я подбежал к ней, вытянул ее из группы, пошел с ней к морю Галилейскому и встал на то же место. Этот свет окутал нас обоих, и я был исцелен.

С тех пор я стал намного лучше контролировать свои страхи, а также вспышки гнева и ярости.

Стало быть, концепция перерождения для меня — это не просто концепция. Это факт жизни, который затрагивает чрезвычайно важные вопросы о смысле жизни и смерти.